Азбука телевидения, или похвала переписчику». 4 страница

Из эфира «ушли» телеканал «Университеты», выдавлены последние профессионалы отечественной телевизионной школы, способные передать ее методы молодым. Прервалась традиция, и это самое невосстановимое.

Взамен мы получили – теперь уже практически на всех каналах – новую, динамичную, но вполне импортную школу, трактующую ТВ как способ, развлекая и информируя, создать себе выгодный рынок и зарабатывать деньги. Школу достаточно циничную: ее этика зависит исключительно от уровня профессионализма, но любые высокие материи она программно презирает. В своем эфирном «мэйнстриме» она максимально обездушена, роботизирована и готова вывести на экран самого дьявола, если для такого зрелища найдутся зрители, а стало быть, кормильцы-рекламодатели. Там, за океанами, она развивается с телевизионных пеленок, она органична и успела выработать некий этический кодекс, Позволяющий оставаться в рамках цивилизации. Но у нас, как известно, нравственный кодекс как бы отменен вообще. Скоропостижно воспринимая ее принципы, мы получаем ТВ без лица и границ.

Профи «прежнего» телевидения здесь не просто не нужны – их воспринимают как противников новшеств, столь безапелляционно понятого кем-то «рыночного экрана».

Не потому ли большинство жителей России утратило свою культурную определенность? Мало сказать, что данное обстоятельство создает некоторый дискомфорт. Особенно в такой идейной стране, какой была и, смею надеяться, еще остается Россия, подобная культурная неопределенность мучительна. Никакими заполненными магазинными полками ее, понятно, не заменить. Под угрозой находится духовное здоровье, зиждущееся на твердых, хотя, вероятно, для многих и чисто интуитивно принятых понятиях справедливости, правды, различения добра и зла.

В условиях ценностного хаоса (а культура в некотором смысле слова и является инструментом борьбы с социальным хаосом, орудием выпрямления путей человеческих) в человеке в первую очередь рушится внутренний человек – основа его натуры, его достоинства, его здравого взгляда на мир. Вместо опустошенного нутра остается одна внешность. Такой полный ценностно-неозадаченный индивид действительно становится всецело объектом. Он живет наружной жизнью, извне организованной, и не так важно, что она может быть весьма сложной, как, скажем, у пчел или муравьев. Принципиально то, что в этом качестве – живет (или, вернее, обречен жить) нечеловеческой, недочеловеческой жизнью. Иными словами, личность человека, безусловно, связана с его культурной определенностью. Надо сначала обладать культурой, быть в ней, воспринимать свое бытие как культурно выстроенное, чтобы на этом уже безусловном фоне сподобиться против нее выступать, как это порой делают некоторые (боюсь произнести – многие!) западники и западницы, задаваясь, восторженно глядя «за бугор», мучительными вопросами: «Почему у нас этого нет?» И слышат всего два варианта ответа. Первый: «Ничего, и у нас все это скоро будет». Второй: «У нас этого не будет никогда, потому что мы козлы!» После того как убогий запас ответов исчерпан, вопросы по идее должны прекратиться. Но... посмотрите на телеэкран – и вы увидите там и эти вопросы, и жалкие потуги ответить на них «выразительными возможностями телевидения» (прости, Господи!).

А тут еще наше сегодняшнее сверхагитпрополитизированное телевидение, словно бы добровольно уступающее свои первые подступы к высокому званию ИСКУССТВО, о котором...

О котором размышляет Алексей Герман в статье «ПОЧЕМ ФУНТ ЧЕПУХИ» («Общая газета», №36, 1997):

«У Зощенко есть замечательная фраза, я ее часто жене повторяю: «У одной докторши умер муж. Ну, думает, ерунда. Оказывается, не ерунда». Закрыли каналы «Российские университеты». Думаем, ерунда. Поверьте, не ерунда.

Телевидение окончательно захватила эпоха агитпропа. Оказалось, что в процессе революционного преобразования общества, на данном его этапе, совершенно не нужны умные люди – Солженицына с экрана попросили первым. Нужны гладкие, видные, убедительные, увлекающие. То есть идеологические авторитеты. Хозяева за кадром, известные телеаналитики в кадре. Произошел фантасмагорический разрыв между телевидением, которое смотрит народ – футболом, сериалами, – и телевидением для узкого круга заинтересованных лиц, где эти новые авторитеты могут «нести» кого угодно. За порогом телестудий унылая и тяжкая для многих жизнь, а они месяц подряд в эфире могут разоблачать очередную неправедную сделку какого-нибудь банкира, сто лет народу неинтересного.

Празднуют победу друг друга в подковерной возне и радуются собственной смелости. В итоге их ангажированность пополам со сноровкой сыграла с ними же дурную шутку: они перестали в нравственной жизни общества вообще что-либо значить. Да и не могут на роль национальных авторитетов претендовать эти холеные люди, от которых у меня лично ощущение, что все нравственные муки они снимают утренним рассолом.

Итак, мы оказались обществом, вовсе лишенным идеологии, не говоря уж о пресловутой национальной идее. Таким был Рим накануне прихода варваров...

Идеология начинается не с телевидения, как думают наши власти. Она начинается с искусства. Нет искусства – нет идеологии. Пора понять – никакая общенациональная идея не может быть транслирована через ведущих – она может пройти только через сердце человека. Факт искусства может заставить тебя плакать, сострадать или гордиться – и тем убедить всего вернее».

Впрочем, нет, не вполне прав знаменитый кинорежиссер – «Искусства» (если под этим высоким словом понимать то формальное определение, которым по инерции на телевидении награждают любые недокументальные, сыгранные теле- или киноактерами для телепроизведения) на наших экранах все-таки более чем достаточно. Но...

«Невозможно больше пропагандировать убийства, насилие. Когда-то мы не верили, что искусство может воздействовать плохо, – может! Теперь уже вижу: воздействует. Когда тебе сто раз в подробностях покажут, как грабить банк, твоя психика постепенно меняется. Разрушаются моральные основы.

...Мы перестали реагировать на смерть – и эта трагедия на совести телевидения. Смерть на экране и в жизни оказались явлениями одного уровня. В людях поселили жажду кровавых эффектов. Я никогда не забуду, как в 93-м несли окровавленного человека, и навстречу лез репортер, чтобы его снять. И парень-санитар не выдержал. «Ну что ты, сволочь, хочешь увидеть?! – закричал он в камеру. – Хочешь увидеть, что сделали с человеком?» Сдернул простыню, а у того полголовы. «Вот смотри, сволочь!» (Савва Кулиш. «Общая газета», №30, 1997).

Что же касается сегодняшней свободы, она, к сожалению, далеко не так радужна, как ожидалось. Так, свобода слова в нынешней России – понятие относительное: писать или говорить ты можешь что угодно, но никто не обязан это печатать или показывать. Свобода слова для интеллигенции заканчивается там, где начинается свобода властей определять, какое мнение от имени интеллигенции должно прозвучать. И неважно – что это за власть: политическая, административная или... власть денег.

Наступило время больших капиталов и политических амбиций. Потихоньку четвертую власть прибрали к рукам несколько финансовых кланов, исповедующих старый как мир принцип «разделяй и властвуй». Недавних соратников по борьбе с красным прошлым разделили, объявив начало конкурентного забега, и дали старт. В борьбе за тираж, за рейтинг, в качестве горючего начали заботливо сливать компромат, позволявший время от времени делать существенный рывок к финишу, опережая коллег по перу или эфиру.

В разгаре информационных войн мы внезапно осознали, что в стране почти не осталось СМИ, имеющих подлинную экономическую независимость. Что нормой стали ангажированность многих СМИ, нарушение этических норм и явная «покупаемость» журналистов. За примерами далеко ходить не надо – достаточно хотя бы неделю посидеть перед телеэкраном.

Сегодня, когда реальная политика все больше превращается в объект созерцания, возрастает запрос на некую иную, «искусственную» реальность. Еще два-три года назад социологи и психологи бились над разгадкой феномена огромной популярности у нас латиноамериканских «мыльных опер». Именно благодаря голубому экрану, создающему эффект соучастия в происходящем, реальные события из взгляда новостей дня воспринимаются массовым сознанием сквозь призму «телесериального» мироощущения. Было бы нелепо обвинять в этом работников ТВ: не будь общественного запроса, подобного результата им ни за что не удалось бы достичь, Важнее другое: что, какой образ возникает, так сказать, синтезируется в зрительском восприятии от созерцания этой «искусственной реальности»?

Пусть на этот вопрос ответит журналист Юрий Алянский в своей холодящей кровь зарисовке «ВОЛКИ В ГОРОДЕ» («Общая газета», №3, 1995):

«Меня ведут в ванную комнату. Отодвигается пластиковая занавеска. В ванне – обнаженная женщина с перерезанным горлом. В отверстие для стока воды льется жидкость розового цвета.

Светлое чистое помещение. Стеллаж с крупными ящиками-ячейками. Человек в белоснежном халате – врач? – за хромированную ручку выдвигает один из ящиков. В нем – заиндевелый труп, видны его желтые ступни.

Постель в гостиничном номере. Двое занимаются любовью. Тихо открывается балконная дверь. Фигура в маске. Автоматная очередь. Пули впиваются в подушку, взметая фонтаны перьев, в шею женщины, в живот мужчины.

Сон после слишком плотного ужина? Нет, хроника впечатлений телезрителя.

Разбившийся самолет. Санитары обстоятельно собирают вокруг места катастрофы чьи-то руки, ноги, головы.

Изысканные пытки человека иглами, подробная технология и методика.

Переключаю, переключаю. Грязный подвал. Ржавые трубы. Медленно ползают огромные крысы (крупный план).

Автобус упал с высокого моста. Тела, части тел. Открытые гробы.

Переключаю.

«Жизнь в аду», «Убийство в раю», «Уик-энд с убийцей», «Третьего убрать», «Седьмого убрать», «Всех убрать» (фильмы на ТВ)...

Я вижу и слышу это каждый вечер. Политические новости (иных у нас уже почти не бывает) смыкаются в телепрограммах с фильмами ужасов, от каких вздрогнул бы и Хичкок, с придуманными эпизодами изощренного насилия, хотя подлинных в «Новостях», «Вестях», «Сегодня» – больше и они страшнее, и зрители к началу демонстрации фильма уже находятся в надежном шоке. После жуткой правды следует на ночь глядя страшная сказка.

Однако каждый сам, добровольно включает телевизор и вроде бы по доброй воле накачивается страшной черной энергией зла; а потом постепенно становится тем, кто выкрикивает угрозы и отдельно взятым инакомыслящим, и целым инакомыслящим народам; требует немедленно завоевать Крым или Казахстан, а которые не хотят, – тех в железо и куда подальше. А если такие цели будут труднодостижимы, он закажет убийство в подъезде: ну, скажем, адвоката, который нас защищает, предпринимателя, который нас кормит или одевает, журналиста, который говорит правду. И тогда каждый станет такой крысой, что неосторожно хватает отравленный ужасом, агрессией и злобой кусок сала. А потом загрызает сородичей....

В своем рекламном ролике фирма «Сэлдом» советует не забывать выключить телевизор.

Совет хорош, но, увы, телевизор выключают и даже уносят, а изображение остается».

А еще вспомним, что... телевидение обладает одним парадоксальным свойством – оно само создает потребности зрителей и одновременно их удовлетворяет. В нормальных условиях этот процесс должен развиваться по спирали, уровень потребностей должен расти. Но еще совсем недавно, в 70-х годах, наше телевидение вообще ничего не знало о потребностях зрителя по той простой причине, что социологической службы не было. Зритель рисовался руководителям телевидения некой отвлеченной фигурой с неким усредненным эстетическим уровнем. К принципу «как бы чего не вышло» добавляли тогда второй основополагающий постулат – телезритель не поймет нас». Тогда же возник и укрепился главный – третий принцип – не «испортить» зрителя, то есть не дать ему повода, упаси Бог, задуматься над чем-либо.

А он, зритель, задумывался и тогда, и, несмотря на всю сегодняшнюю открытость, гласность и прочий плюрализм – сейчас. Такой уж он неисправимый, наш отечественный (лучший в мире, поверьте) зритель. И сложностей у него меньше не стало.

А из интервью с известным психологом Владимиром Леви выходит, что их теперь еще больше:

– Владимир Львович, на ваш взгляд, что меняется в психологии наших соотечественников?

– На сегодняшний день я принял в качестве пациентов и, наверное, хоть отчасти понял где-то около четверти миллиона человек. Это бесконечно разные люди, с одними и теми же болезнями и поразительно одинаковыми жизненными ошибками, для пересчета которых вполне хватит десяти пальцев. Я не умею выводить из людей среднее арифметическое, поэтому все, что скажу, примите, пожалуйста, как личные впечатления.

– Но есть же сухой остаток обобщений?

– Хорошо, вот несколько штрихов. Наступила другая эпоха?.. Так вот, что бы ни изменилось за последние годы, мои сегодняшние «внучатые» пациенты в самом существенном повторяют своих дедов: не то что б копируют, но воспроизводят как музыкальные темы, не сознавая этого, как не знают, от кого унаследовали свои родинки, прыщики и походки...

– Мне слышатся мотивы Экклезиаста – «род приходит, и род уходит, и что было, то повторяется, и все суета...».

– Даже совсем молодые люди, даже 14- и 16-летние, приходят ко мне чаще с теми вопросами, которые определяются не местом и временем, не ситуацией сегодняшнего дня, а человеческой природой. Жизнь и смерть, здоровье и болезнь, возрастные кризисы... Человеческие взаимоотношения – любовь, ревность, соперничество, насилие, ложь. Вечная тема человеческого неравенства. Взаимоотношения родителей и детей – их сущность не изменилась за тысячелетия. Многие ищут в психологе предсказателя судьбы, подсказчика смысла жизни или даже создателя этого смысла. Остаются теми же основные причины психозов, неврозов, депрессий, страхов, зависимостей и пристрастий. Сегодняшний человек избавился от страха отступить вправо или влево и боязни оказаться под прицелом репрессивной государственной машины. Однако общая сумма его страхов не изменилась. Возросло чувство незащищенности, растет и будет продолжать расти страх остаться без средств к существованию. Свободы у человека стало вроде бы больше. Но вместо роста свободы внутренней мы наблюдаем рост разнузданности. Обвалилась общественная вертикаль. Раньше, хоть это и было иллюзией, человек знал, куда он может обратиться в поисках справедливости. Был плохой, злой отец – государство, но это был родитель! Теперь каждый – сирота-одиночка и может рассчитывать лишь на себя.

– Что в этом плохого? Мы учимся быть свободными.

– У советских людей была либо вера в идеалы коммунизма, либо вера в ложность этих идеалов. Сознание четко поляризовалось. Сейчас – вообще ничего, голый вакуум. Для кого-то это заполнила религия. Однако обозначились пределы модного влияния церкви – они сейчас весьма невелики и перспектив их расширения не предвидится. Остается вера в капитализм. Но таковой тоже не имеется. Результат – массовое разочарование. Обозначилась опасность духовного опустошения...

– Чего уж там, – улыбнется иной Читатель, – речь ведь идет о пациентах доктора, как-никак!

И будет прав. Вот размышления более чем успешного человека, моего коллеги по театральной режиссуре и даже тезки Валерия Фокина:

«Что будет с нами? Этот вопрос приходит в голову каждому. Мы думаем о смерти и боимся ее. Но вызывает у меня интерес, и интерес крупный, следующее. Что вообще остается? На что мы имеем и на что не имеем права? Ведь во всех нас намешано многое и разное, и многого и разного человеку хочется. Но важна попытка себя обуздать – все начинается с воли, в том числе и движение...».

А как же это возможно – «себя обуздать», не находясь в постоянном контакте с окружающим миром (во всех его проявлениях!), не «корректируя» себя и... его, а значит – не владея всей (всей!) необходимой информацией! Вот и вступили мы с вами в очередное противоречие, поначалу предав остракизму нынешнее сверхагитпрополитизированное телевидение, а потом тут же потребовав от него... именно этого? Или ИНФОРМАЦИЯ – это все-таки чуть-чуть иное? И дело тут не только в вопросе «ЧТО?», но и в... КАК?». То бишь – в тележурналистах?

И сразу же – публицистически заостренный пассаж уважаемого телеведа Сергея Муратова:

Наше телевидение уникально. Оно сочетает в себе наследие авторитаризма с абсолютной свободой журналистского самопроявления. Мы ничего не знаем (да и не хотим знать) о доктрине справедливости или доктрине равных возможностей (когда изложение одной позиции на экране предполагает обязательное изложение оппонента). Отечественные ведущие куда более независимы, чем их западные коллеги. Не от того ли слухи у нас то и дело выдают за факты, инсценировки – за действительные события, вчерашние новости – за сегодняшние, видеозаписи – за трансляцию, чужие кадры – за собственные, а комментарии ведущего – за всенародную точку зрения?

...Мы мечтаем о едином информационном пространстве. Но пока что у нас существует единое мифологическое пространство, где царит митинговая нетерпимость, постоянная взвинченность и истерика. Феномены Кашпировского или Жириновского спровоцированы телевизионными журналистами, не склонными задумываться над общественными последствиями своих решений.

Мы имеем дело с социально безответственным телевидением. Правда, периодически зрителям напоминают слова Вольтера, который готов был отдать свою жизнь за право его противника высказать свое мнение. Очевидно, этой фразой и ограничиваются представления журналистов о демократии.

Наивно думать, что телевидение стремится нам предоставить панораму общественных мнений во всем их многообразии и соответственно той роли, которую эти мнения играют в общественной жизни. Журналисты озабочены не объективностью изображаемой ими картины, а скорее типажностью приглашаемых персонажей. Особенно выразительны на экране истероидные характеры, а также фигуры одиозные и скандальные. Такие приглашения обоюдовыгодные: для одной стороны – даровая реклама, для другой – бесплатное представление...

...Бесплатное представление характерно не только тем, что не требует серьезных затрат на производство такой передачи, но и тем, что оно запросто может обходиться без... профессионалов, без людей, не мыслящих свою профессию вне творчества.

Но хочется верить, что не все так безнадежно. Хотя сделать это очень непросто. Потому что это «телевизионное поле» почти равноценно минному – как творчески, так и... увы, в буквальном смысле этого понятия.

Западные теоретики предостерегают: «Информацию не надо комментировать, беспристрастное информирование – условие демократии». Заметим, что различие «комментированной» и «некомментированной» информации, несомненно, носит условный характер. Оценка факта, его значимости начинается уже на стадии отбора новостей... Увидеть жизнь в неожиданном ракурсе, заметить в обыденности типическое, вычленить его и продемонстрировать зрителям способен на телевидении именно журналист. Дм. Захаров, Вл. Листьев, Ал. Любимов («Взгляд») привнесли в нашу журналистику опыт зарубежной информации. Появилась большая калейдоскопичность сюжетов, свежесть, динамичность и острота взгляда на наши реалии. Но...

Современный человек завален новостями о катастрофах, переворотах, бедствиях мирового масштаба. «Человек попросту не может приводить себя в состояние непосредственной реакции. Отчаявшись повлиять на события, человек, – полагают американские социологи, – привыкает относиться к фактам спокойно. Рождается психологическая усталость и невосприимчивость к сообщениям, к их патетике и призывам... В этой связи огромная смысловая нагрузка ложится на мир персонификаций. Человек, которому я доверяю, знает, что нужно делать, знает несколько точек зрения по данному вопросу... Избирательность мнений формирует установку...», т.е. важно, КТО говорит, и КАК я его воспринимаю.

Личностную тележурналистику – «с иронией, подтекстом, с индивидуальной человеческой окрашенностью...», телетеория конца 80-х – начала 90-х годов даже определяла как феномен «Ленинградского телевидения» (!). Это тот памятный расцвет нашего телевидения, когда только появился А. Невзоров, когда все смотрели «Пятое колесо» и «Монитор». Конечно, питерская публицистика удачно «легла» на всеобщий интерес к новым процессам и явлениям в обществе, но как раз потому, что в репортажных документальных материалах раскрывалась возможность художественного анализа действительности. И произошло то, о чем так поэтично было написано в одном газетном телевизионном обзоре: «Сквозь множество красок здесь проступила магия личности» (Вот и подтверждаются наблюдения одного из самых известных наших телеведов, теоретиков, педагогов С. Муратова о том, что «документальный герой... не что иное, как средство авторского самовыражения»?). Выходит, «личностная» информация, «личностное» телевидение – это наше, родное, российское достояние? Та самая разгадка загадочной «русской души». А как же предупреждения умудренных опытом западных теоретиков демократического телевидения? Или «то, что русскому хорошо – немцу...»?

...«Зависть» Ю. Олеши начинается знаменитой фразой: «Он пел по утрам в клозете. Эту песню его... можно трактовать так: «Как мне приятно жить... та-ра! та-ра!.. Мой кишечник упруг... Правильно движутся во мне соки... Сокращайся кишка, сокращайся... трам-ба-ба-бум!»

Человек превращается в машину. Мы живем в литературной стране. Хорошо это или плохо – другой вопрос. Мы с трудом постигаем, как это можно сопереживать некоей искусственной реальности.

Книга нам – лучший друг и подарок.

Телевидение нами тоже долгое время воспринималось как нечто одушевленное, как человек, со всеми его пороками, достоинствами и со всей его непредсказуемостью. Человек загадочный, с огромными возможностями и, следовательно, почти божество. Не это ли один из факторов тоталитарного сознания?..

Когда человек превращается в машину, это вызывает страх. Но почему же не вызвало протеста, что машина, которой является ТВ, превратилась для нас в человека, в Слово? А уже кое-кто возвращает все на свои места, говоря телезрителю: телевидение – это машина.

Здесь все – искусственно. Здесь главное не люди, а камеры, пульты управления, провода, по которым стремительно бежит ток («Как правильно движутся во мне электроны... трам-ба-ба-бум!»).

И это тоже не вызывает протеста?!.. Или все это и есть своеобразная диалектика телевидения, так сказать, единство и борьба противоположностей?

И все-таки... личности, разные, любимые, а потому вызывающие абсолютное доверие, прямо с экрана (один на один со мной, своим другом) открывающие свою душу, ДЕЛАЮТ СЕГОДНЯШНЕЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ!

Даже, несмотря на то, что в телеинформации, в аналитических телепрограммах этого... не нужно вовсе?

Ведущие аналитических передач должны представлять весь спектр взглядов и мышления. Но ни в одной стране мира не удержался бы ведущий, который несет на своих плечах всю тяжесть государственной мудрости. В итоге сохраняется указующий перст... А он, перст, лишает меня возможности понять, ЧТО и КАК произошло... И тут я вспомнил, как в «Вести», которая после ухода многих ведущих этой информационной программы стала «безличностной» (без перста!), потоком пошли негодующие письма: «А почему вы не говорите, что хорошо, а что плохо?» Да ты сам думай!

С другой стороны, куда же без них, без телезвезд. Хотя нет, сегодня уже и звезд на телевидении почти нет – только суперзвезды. Супер – это же куда значительней, правда? Ну, совсем как в зарисовке Михаила Мишина, которую я с радостью переписываю... нет, коли это зарисовка, то перерисовываю:

«Созвездие искусств сверкает диким блеском, ибо просто звезд в нем уже нет – они «супер»... Начиная с критериев критики: не до конца угробил роль – гений, прохныкал под «фанеру» про Глашу – суперстар.

На телевидении вообще давно все – «супер». Настолько, что психиатры уже плюнули и перестали приставать со своей статистикой. Супербоевик, суперсериал, суперпарад суперклипов. Затем суперигра, супервикторина и супермодели на борту суперлайнера. «Ваши аплодисменты! Суперприз – в студию! Поздравляю с супервыжималкой!» Что она такое выжимает, господи? «Спонсор нашей передачи – суперсалон унитазов!..» Супершоу – проще простоу...

Куда ни плюнь – супер, куда ни доплюнь – элита.

Говорят, тут где-то, не дожидаясь будущего, начаты раскопки с целью найти черепки нормальной жизни в толще нашей «супер». Ну, дай им Бог».

...И все-таки без звезд наше телевизионное небо представить невозможно! И тем более что далеко, к счастью, не все они стали таковыми потому, что их «раскрутили», как это водится в шоу-бизнесе (Господи! И это у нас теперь называется простым русским словом!), а есть, что называется, те, что от Бога и от огромного труда, вложенного в себя, в свою профессию! И номер один в сегодняшнем телевидении – Владимир Познер. В роли телезвезды появился еще в начале перестройки, когда публика была потрясена невероятным по тем временам зрелищем советско-американских телемостов, авторство которых, в сознаниях многих, весьма небезосновательно принадлежит Владимиру Владимировичу. Владимир Познер и Фил Донахью, предъявив лицом друг к другу рядовых русских и американцев, старались убедить их в том, что у оппонентов нет ни рогов, ни копыт. Тогда это не было излишним. Граждане ожесточенно кричали через спутник на другой конец Земли разные несусветные глупости, а руководивший процессом элегантный и благожелательный Познер казался в этой аудитории человеком неземным, звездой, одним словом. Тайное почтение, которое на Руси всегда питают к чужой культуре, создало тогда Владимиру Владимировичу массу поклонников.

Сегодня «не наша» культура обрушилась на потребителя, как лавина. Американское телевидение вошло в наш дом в количестве сверхизбыточном. Улыбающийся человек в хорошем костюме перестал быть диковинкой. Словом, изменилось многое, но Владимир Познер остался таким, каким был – «опытным учителем, который в своей передаче плохого не допустит, хорошему не помешает, заставит всех вести себя, как следует, и непременно будет сеять среди людей разумное, доброе, вечное» («Смена», 1995).

«Никогда не считал себя посланником западной культуры на российском телевидении. Нет. Вовсе нет. Мои передачи – они о нас, о наших проблемах. Если я вижу какую-то свою роль – она только в том, чтобы помочь людям говорить друг с другом, а не мимо. Люди в аудитории ведут себя, как задано ведущим. Их поведение зависит от того, на какие кнопки нажать. Я не позволю в своей передаче кого-то оскорблять, я это прекращу сразу же. И, наверное, это моя манера – выслушивать людей, требовать от них, чтобы они выслушивали друг друга. Это приводит к таким дружелюбным отношениям в студии. Но я никак не могу сказать, что это западная манера поведения. На американском телевидении, на ток-шоу Фила Донахью, поведение спокойное, а у такого ведущего, как Хералдо, люди дерутся – там настоящие кровавые драки с перебитыми носами. И тут и там – американцы. А вот задачи разные» (В. Познер. Я слишком опытен. «Смена», 1995).

И еще:

«Тот журналист, кто пытается сообщить нам все обстоятельства вопроса, независимо от своих политических воззрений, который, не скрывая своих взглядов, выкладывает все «за» и «против», чтобы вы смогли сделать свой собственный вывод, – такой журналист достоин доверия. Тот же, кто отбирает только те факты, которые работают на его взгляды, или, что хуже того, подтасовывает факты или выдумывает их, – такой журналист не достоин звания журналиста. Сказав это, я добавлю, что на ТВ есть и первые и вторые. Дело зрителя – разобраться в том, кто есть кто, помня при этом, что достоин необязательно тот журналист, который говорит то, с чем вы согласны, ведь истина не всегда приятна».

И уж коли начинали мы эту беседу «с чужого голоса» (нет, все-таки «разными голосами», а никак не чужими), с цельной, без купюр, статьи, то и завершим ее, ставшей уже хрестоматийной (хвала переписчику!), публикацией нашего главного телеакадемика, корифея тележурналистики и всеобщего по обе стороны экрана любимца Владимира Познера, под интригующим названием «ПОКА “ПИПЛ ХАВАЕТ”»:

«Еще недавно как зрители, так и люди, работавшие на телевидении, мечтали о том дне, когда исчезнет контроль над вещанием со стороны государства (точнее, партийный контроль отдела агитации и пропаганды ЦК).

И вот свершилось. Сегодня никакого контроля со стороны государства по сути дела нет. Более того, нет государственного телевидения как такового: то, что называется Государственной телерадиокомпанией, на самом деле существует за счет рекламы – государство выделяет в лучшем случае лишь треть необходимых средств. Номинально государство является владельцем контрольного пакета акций Общественного российского телевидения, но, поскольку оно не вкладывает в ОРТ ни копейки, ОРТ тоже не может считаться государственной телесетью. Строго говоря, нельзя считать его и общественным телевидением, ибо оно тоже живет за счет рекламы.

Мечтая избавиться от партийно-государственного контроля, люди, видимо, полагали, что после этого контроля либо не будет вовсе, либо он станет каким-то другим – гораздо более приемлемым, объективным, способствующим повышению качества передач. Однако сегодня только ленивый не ругает телевидение, хотя, казалось бы, это то самое телевидение, о котором все мечтали.

Обнаружилось, что оно совсем не свободно, что оно контролируется, и контролируется весьма жестко совершенно определенными интересами.