Азбука телевидения, или похвала переписчику». 1 страница

В нескромной надежде эту самую похвалу незаслуженно легко и быстро заработать, я и начинаю сразу с переписывания. Или с беседы голосами разных людей, что наверняка будет интересно хотя бы как свидетельство многих взглядов, мнений, умонастроений... в общем атмосферы ЭТОГО времени. А время (любое!) не может быть неинтересным!

Даже такое (тем более такое!), которое, с трудом сдерживая раздирающие его «телевизионные противоречия», прорывается сквозь статью Инны Туманян в моей любимой «Общей газете» (№31, 1996) (отцом-учредителем которой является, кстати, один из питерских телевизионщиков «эпохи зарождения ТВ» Егор Яковлев) под саркастическим заголовком «ТЫ МОЙ УДАВ, Я ТВОЙ КРОЛИК».

Интересно: что будущий историк поймет про наше время по телеэкрану – чем жили люди? Каков был «нерв времени»? Каковы тенденции?

Занятная получается картинка.

Получится, что сначала все жили презентациями и фестивалями, играли в бесконечные игры, плакали над сериалами, а в чрезвычайных ситуациях (выборы, путчи) – переживали скандалами на уровне сплетен.

Потом все заполонила попса всех мастей.

Отдельные граждане повздыхали, что прошли времена, когда зачитывались «Огоньком» и с нетерпением ждали очередного «Взгляда», – и выключили телевизор.

Потом на телевидение пришло новое поколение – непуганое и свободное. Все притаились: что принесли с собой эти молодые люди? Блеск мысли и неожиданные решения? Новое содержание и «нерв современной жизни»?

Отнюдь.

Было унылое однообразие. ТВ времен застоя просто сменило знак – теперь та же одинаковость, только пестрая, кричащая и даже самодовольная. Интересно, что законы конкуренции привели наше многоканальное телевидение к тому же вполне привычному единству. Потому что сработали по прежнему «принципу равенства»: у тебя «игры» – у меня «игры», у тебя «про кино» – у меня «про кино», у тебя «мульты» (чаще – плохие) – у меня «мульты», у тебя Буланова – у меня Алина.

И у всех – «группы».

Погуляй по каналам: из шести главных московских на четырех «мульты» или «игры» (которые чаще всего интересны только играющим в студии) или на всех шести разом – «группы». Коэффициент шума так велик, что можно получить нервный срыв от этого грохочущего, сверкающего, дымящегося и орущего экрана. Вот уж, правда – новоселье в «желтом доме».

Кстати, о «группах». На какого зрителя рассчитаны эти группы, а также «игры», заполняющие дневной экран? На молодого? Нормальные молодые, выбравшие не только «пепси», в эти часы работают или учатся. А на бездельников стоит ли тратить столько времени?

Ладно. Продолжаем размышлять дальше, глядя на экран. Так что же скажет историк про нашу эпоху?

Любимый герой экрана – диджей, кутюрье или шоумен.

Главные действующие лица – они же. Хозяева экрана – люди попсы.

Предпочтительные культурные пристрастия – фестивали и дискотеки в любом музобозном варианте.

Появились также свои кумиры и мэтры.

Я гляжу на этих кафеобломовских и музобозовских мальчиков, на новых ведущих всевозможных «игрищ» – главный их признак: Само – Самодостаточность. Самовлюбленность. Самоуверенность. Самовосхищение.

Я гляжу на хорошенькие личики девочек, одинаковых, как куклы Барби, в комильфошно-элитных программах, и думаю даже не о том, что «элите» едва ли нужен этот телеликбез, – я думаю о том, как плохо с русским языком у этих элитных Барби, воркующих: «Что одевают звезды? Вы оденете это платье?»

А нет-нет да предложат мне для общения беседу с какой-нибудь «ночной бабочкой». Забавна интонация этой беседы: почтительная – у журналиста (более почтительная, чем в беседе с политиком или ученым) и ее, «бабочкина», благосклонно-снисходительная в рассуждениях на социально-политические или нравственные темы. Смешно? Просто неинтересно. Как неинтересно, что думает этот человек в черных очках из «Музобоза» – я вижу, что он делает, и у меня нет вопросов.

Вы не пробовали поиграть в такую игру: смотреть на экран без звука? Попробуйте. Вы увидите, как точно время отбирает лица. Вы увидите, как поприбавилось (опять!) серых, сытых лиц с пустыми глазами – у политиков. Как изменилась мозаика лиц многочисленных телеведущих. Дежурные маски-улыбки для дежурного веселья. Как там в рекламе: «Ласковый, как мама, сироп от кашля». «Мы тебя любим, дорогой наш зритель! Мы делаем все, чтобы тебе было весело и интересно!», но как же нужно презирать зрителя, чтобы родить такое слово: развлекуха! Как нужно дистанцироваться от доверчивого зрителя – тем, кто нас дурачит!

Когда бродишь по коридорам и кабинетам телевидения, разговариваешь с малым и средним начальством, складывается впечатление, что все они окончили провинциальный институт культуры. И собирают вокруг себе подобных. И эти кадры решают все...

Но для меня очевидным стало нечто более серьезное. Во всех разговорах о «новой концепции телевидения» (читай: превратим все телевещание в огромный сплошной клип-монстр и развлекуху!) есть некоторое лукавство. И хочется сказать: не лукавьте, ребятки, вы можете делать только это и ничего другого, это круг ваших личных интересов и вкусов – не потому ли возникают «новые концепции» именно такими? Но при чем тут я? А представляете, если б собрались одни балерины и создали концепцию «под себя», – я уже вижу какую-нибудь медицинскую страничку с рубрикой «Танцуй, баба, танцуй, дед!».

И самое печальное, что вы уже создали своего зрителя, из тусовки рангом пониже. И этот тусовочный зритель складывает мифы и легенды о своих кумирах. Все. Круг замкнулся. Система «обратной связи» сложилась.

А вообще-то я обожаю разговаривать о «концепции», хотя мне, зрителю, все равно – было бы интересно. Но не могу удержаться от вопроса: что, массовое телевидение – синоним безумного, безмозглого, безвкусного?

И я вздрагиваю от разговоров про «народное телевидение» – что, опять «от имени и по поручению»? А кто будет решать? Неужто пресловутые рейтинги? Ох, уж эти рейтинги! О рейтингах с придыханием говорят в кулуарах ТВ. Это что-то вроде пропуска «проезд везде».

Вспоминаю собрание известных «ведущих». Робкие попытки критиков поговорить о качестве их программ встретили зубодробительный отпор. По зубам давали этим самым рейтингом. Один привел сокрушительный аргумент: «А моей теще нравится!», за ним другие вспомнили про тещ...

А еще вспоминаю, как недавно в Тюмени (не в Питере!) люди ломились в переполненный зал на концерт Спивакова. Интересно с ними поговорить о рейтингах – тоже ведь телезрители...

И тут собрались мы с приятелями – веселые ребята! –— и устроили себе такую забаву: целую неделю обзванивали разных граждан, прямо по телефонной книге: что нравится – не нравится, что хочется увидеть.

И такое услышали, что никак с этими «ведущими тещами» не стыкуется. Симпатии разные, а антипатии – совпадают. Очень близкие к моим.

Мы проделали тот же эксперимент с будущими журналистами, провели опрос. Мы ожидали поколенческих разночтений, несовпадений вкусов и интересов. Ничуть не бывало. Результаты те же: тоска по «культурным» программам, по познавательным передачам, документалистике и хорошей публицистике. И все были единодушны: «Пусть попсе отдадут канал – оставьте нам нормальное телевидение!»

Одна студентка сказала так: «ТВ заела попса. Мы приходим со своими идеями к своим коллегам, они чуть старше нас, но «при деле» и «при должностях», они – решают. Их не узнать – так их перемололо ТВ. Теперь они хотят угодить попсе. Ведь это путь в знатные тусовки и «в свет». (Милая девочка перепутала «свет» и «полусвет». Простим ей.)

Что ж, вот мне и объяснили, почему так трудно общаться с телеэкраном. У нас разные профсоюзы с этим «полусветом».

Впрочем, может показаться, что я капризный зритель – ну ничем мне не угодишь. Это не так. Просто разговор зашел о тенденции, которая завела в тупик. И о системе координат.

Конечно же есть интересные программы, прекрасные ведущие, они требуют отдельного разговора, а не мимоходного абзаца.

Очевидно одно: там, где интересная личность, а не и.о. личности, тусовочный лидер, – там все в порядке. А тут на днях спросил меня один сноб:

– Неужели же вы смотрите этот телеящер?

– Смотрю, – отвечаю. – Сейчас такая интересная жизнь. И опять включаю телевизор в поисках...

Неужто вот так? Неужто такое оно – телевидение и такие они (мы!) – зрители?

«А сейчас другое времечко», – словно отвечает на мой нелепый вопрос Надя Кеворкова, именно так озаглавив свое интервью с замечательным кинорежиссером Михаилом Швейцером (кто не помнит его «Кортик» или «Маленькие трагедии» с В. Высоцким?), состоявшееся в 1999 году незадолго до его кончины.

Сказанное им тогда непременно хочется переписать тоже, потому что я сам разделяю его опасения и мог бы, кажется, изложить это своими словами, но когда это уже сказано достойнейшими людьми и большими (знаковыми! – как говорят нынче) мастерами – куда пристойней и напомнить о них, и воспользоваться их мудростью во благо других. В конце концов мой собственный более чем тридцатилетний телевизионный и педагогический опыт, которым я вроде бы должен делиться, состоит в подавляющем большинстве из опыта огромного числа выдающихся или «просто» знаменитых мастеров и коллег, и даже из пока робкого опыта моих любимых (а нелюбимых не может быть по определению) студентов.

И вообще:

«Миру в высшей степени необходимо иметь перед собой людей, которых можно уважать» (Ф.М. Достоевский).

А что касается опыта собственного, то к нему, скорее, более пристала реплика О. Уайльда: «Опыт – это название, которое каждый дает своим ошибкам».

Так что послушаем Михаила Швейцера...

– Михаил Абрамович, сейчас формально и неформально свобода есть, а искусства поубавилось – разжижилось. Может быть, художнику свобода внешняя мешает? Или это несвязанные вещи?..

– Понимаете, когда работали наши любимцы и учителя XIX века, свободы не было. Жесткая цензура, которая очень сильно давила на психику тех людей, приносила им много страданий, стесняла. Они плакали, боялись цензуры, писали в стол и т.д. Им вычеркивали какие-то вещи, а некоторые запрещались. Тут одна очень важная особенность – это касается, правда, очень талантливых, могучих людей – гениев и талантливых людей цензура многому учила: как уметь сказать все, что ты хочешь и что ты думаешь, когда сказать тебе нельзя. Нельзя – а вот находятся такие образы, такие вещи, которые высказывают самое сокровенное про жизнь, про человека. Существующая свобода поощряет бездарных людей, охочих, и все. Они пишут, что в голову придет, и на перо, и на язык. Я не за цензуру – не надо! А, впрочем, в некоторой степени цензура бы не помешала – мой ничтожный опыт смотрения телевизора показывает, что требуется. У телевидения слишком велика аудитория. Если бы они писали самиздат, на диктографе или на пишущей машинке в 100 или 250, или даже в 500 экземпляров – другой спрос, а здесь все сразу обращено к миллионам людей. А это разные качества! Вопрос числа имеет гигантское значение, особенно в наше время. Сейчас, как я понимаю, центр тяжести жизни уже переносится не на то – как, а на то – сколько.

Не какова жизнь, а сколько жизни! Большие числа – мы обращаемся к миллионам людей, во всяком случае, телевидение. Поэтому вопрос стоит сейчас перед человечеством: сколько жизни. Ее становится и будет становиться все меньше и меньше. Я не о статистике.

– Поясните, пожалуйста.

– А что пояснять. Убивают людей, применяют оружие массового уничтожения, голодает тьма. Поэтому вопрос не стоит – как, а сколько. И очень важно, когда мы обращаемся при помощи телевидения, учитывать гигантскую аудиторию. Как все переоценивается, когда речь идет о миллионах человек. Надо много думать, как и что показывать. Это огромная проблема, и не безобидная.

– Что раздражает особенно?

– Все меня раздражает, что не про нашу жизнь, не про старую, не про сегодняшнюю, не про Россию. Все, что так или иначе в человеке чувство ответственности, любви притупляет или уничтожает. Ведь эти чувства нужны людям. Зачем? Ведь не для красоты! Для того чтобы выжить как огромному коллективу. Хоть мы и не заглядываем вперед – только китайцы меряют свою историю веками и дела оценивают с позиции «через сто лет», – а ведь надо обдумывать именно с этих позиций. Неизбежно люди будут становиться хуже, безнравственнее, безответственнее, безлюбовнее. И речь пойдет уже о выживании. Это не шутки и не болтовня – человек должен быть хорошим, должен соблюдать Христовы заповеди и т.д. Только очень храбрый человек теперь решается стать хорошим, подписаться под тем, что трезвое человечество почитает за смешную и устаревшую абстракцию. Правила нам не просто так сказаны, а чтобы человек становился красивее, идеальнее. Они все для дела, и я не перестаю об этом говорить и понимаю это очень грубо, и понимать это НАДО очень грубо и проникнуться грубой сутью этого дела. Это же правила жизни, несоблюдение которых грозит невыживанием. Вот вам и весь серьезный разговор, и больше ничего.

Всем тем, кто профессионально ответственен за человека, пора не болтать чепуху, а понимать свое НАЗНАЧЕНИЕ, для чего они существуют, для чего каждый кадр, который идет с телевизионного экрана, для чего он выпускается, ведь не для того же только, чтобы авторам дать заработки.

Сейчас в нашей жизни столь острый, переломный, трудный момент, что надо особенно думать, надо всеми силами поворачивать людей к добру, к ясности, к самосознанию, к пониманию смысла их жизни, что они такое и как им жить. Я там, в недрах телевидения, неоднократно говорил и сейчас повторю, что я бы вообще передал телевидение и средства массовой информации в ведение Министерства по чрезвычайным ситуациям, потому что речь идет о спасении людей. Иначе, по нынешним меркам, будет человек человеку волк, а не брат, будет заниматься своими проблемами, сможет решить их, то есть достигнуть своего личного добра, а его нельзя достигнуть не за счет другого человека, это невозможно – механика простая. Хочешь, чтобы тебе было тепло, – стяни одеяло с другого на себя. Иного пути нет.

В тот день, когда был объявлен некий новый свет и новый путь нашего государства, еще даже до того, как оно распалось, для меня уже это было неприемлемо и для моих учителей, Гоголя, например, у которых я учился жизни, а не только искусству. Для меня эта идеология рыночная враждебна, мгновенно становятся рыночными и психология, и нравственность – основополагающие элементы человеческой природы. Это все античеловечно, так как основано на невероятном индивидуализме и злодействе, о чем тут вообще говорить – люди гибнут за металл, гибли, гибнут и будут гибнуть.

Ему вторит Ролан Быков, вспоминая ТО (и мое тоже) время:

«И все-таки это было время, когда деньги не были критерием человеческой значимости. Талант – да, доброта – да, трудолюбие, красота – да, но не деньги! Хотя это было, конечно, советское рабство. Но – доброе рабство. А сейчас – пока – тоже рабство. Но злое, недоброе».

Рынок перевел культуру в сферу обслуживания?

Но великий Пушкин не конкурент пицце-хат или стриптизу!.. И тем не менее я, режиссер художественного (игрового, постановочного) телевидения, по счастью (или наоборот?) оказавшись в 60-летнем возрасте без прежнего своего ленинградского – «Петербургского пятого канала» (третьего в стране по своей аудитории), спешу согласиться с Р. Быковым словами своего знаменитого земляка Даниила Гранина:

«ТВ стало сегодня ареной ожесточенной экономической борьбы, и когда запахло большими деньгами, нас с этой арены выпихнули. Интеллигентность, которой славился некогда питерский канал, перестала быть ходовым товаром, а неумение драться за свои позиции – это тоже нынче черта провинциала» («Общая газета», 2, 2000).

А для следующего, почти исповедального, монолога вынужден призвать на помощь (исключительно для смелости, иначе духу не хватило бы) литератора Андрея Яхонтова:

Иногда мои ровесники представляются мне воинами панически бегущей, рассеянной неприятелем армией... Возможно, это не верное, придуманное сравнение, возможно, представители моего поколения окопались, устроились в жизни не так плохо. Но даже в глазах самых благополучных мне чудятся неуверенность и страх.

В общем, если рассуждать отвлеченно, абстрактно, так сказать, с точки зрения вечности, нам повезло. Еще бы! Пожить на стыке, на переломе эпох и веков, застать тоталитарное, подминавшее все и вся общество, – и вдруг в мгновение ока переместиться в мир беспредельной свободы, хлебнуть полной мерой завихрений бесцензурной печати, увидеть настоящую, а не декоративную политическую борьбу, утолить жажду странствий... От такого обрушившегося на голову шквала событий и передряг, от сумасшедшей этой вольницы – и впрямь можно обалдеть и тронуться умом...

Для кого же тогда эта наступившая райская эпоха? Может быть, для тех, кто в новых условиях родился, сформировался, вырос? Впитал, усвоил новые законы если не с молоком матери, то по крайней мере – с младых ногтей? Возможно. Для тех же, кто начинал игру в первом тайме при одних правилах, продолжать ее по другим – крайне сложно, то и дело приходится вспоминать: какой пункт и параграф каким заменили, какие дополнительные поправки внесли. На это уходит масса времени, переучиваться вообще сложней, чем учиться набело, утрачиваешь инициативу, ощущаешь себя копушей, а то и просто лохом, которого обставляют на четыре кулака – как воду пьют. Были одни заповеди, теперь – другие. Ты-то думал, этого нельзя, а это уже давно можно. Ты полагал, это можно, а этого совсем нельзя. Ради собственного блага – не надо этого делать. Стремительно меняются условия – не поспеть, не доглядеть.

И уж совсем неожиданным пониманием «нашей ситуации» звучит «отсчет утопленников» («Новая газета», 1999) журналиста, поэта, телеведущего Дмитрия Быкова:

Когда художнику непрерывно создают ситуацию, в которой он ради своего выживания обязан отращивать клыки и приучаться к каннибализму, – художник самоустраняется. Посмотрите на количество людей, вытесненных нашим временем на обочину существования, людей замкнувшихся, отошедших от дел и потерявших интерес ко всему, – и вы увидите, что не астенический синдром поразил их, и не усталость, и не высокомерие, а обычная неспособность переломить свою природу.

Чем играть в такие игры – лучше впадать в спячку.

Наше время – время выхода из игры, когда участие слова позорно, а неучастие почетно. Когда профессионализм, талант и сострадание становятся главными условиями проигрыша...

Вот так вот!.. Очень уж сурово!.. Даже с перебором!..

И легче не становится даже тогда, когда об этом обо всем, как о всеобщей некоей закономерности, говорит такой великий мыслитель, как Александр Солженицын:

По всему земному шару катится волна плоской, пошлой нивелировки культур, традиций, национальностей, характеров...

Да что это я бросился в воспевание былых достижений прошедших лет, невольно уподобляясь героям известных афоризмов.

То ли:

«Старики потому так любят давать хорошие советы, что уже неспособны подавать дурные примеры» (Ф. Ларошфуко),

то ли и того пуще:

«Как быстро юность пролетела,

Что дух уже сильнее тела» (Валентин Берестов).

И получается как у питерского журналиста Дмитрия Циликина, чьи сказочные воспоминания высказаны словами, которые хотел бы, да из ложного «приличия» не позволил бы себе произнести сам:

О времени голубых фонтанов и красных роз. Разговоры типа «тогда мы в космос летали» – это, извините, полная фигня. Хотя бы потому, что мы и сейчас туда летаем. Одушевляться тем, что ты жил в стране, которая всем могла показать кузькину мать и, было дело, показывала – ей-богу, форма шизофрении. На самом деле тут эвфемизм, фигура речи, внешнее приличное обозначение другого – попросту это время, когда мы были молоды, краски ярче, вода мокрее, все бабы были мои, а платье сшила из крепдешина (или кримплена), который подруга Люба достала по блату, и оно сидело здорово, на меня все мужики заглядывались, а теперь что ни купишь – все равно талии нет, а я тогда литр могла выпить запросто, и весело, а сейчас стакан – и такая тоска, и печень потом ноет...

Не лучше ли попробовать поучиться достоинству старости у Александра Сергеевича:

Младенца ль милого ласкаю,

Уже я думаю: прости!

Тебе я место уступаю:

Мне время тлеть, тебе цвести.

Так пишет 30-летний поэт (!).

Но места никто не уступает. Никто даже мысли не допускает, что за ним следует какая-то жизнь, и некоторое время суждено с этой будущей жизнью существовать, и весьма вероятно, что ей наши песни о главном – помпезный назойливый шум...

На самом деле я ведь не спорю. Я так... констатирую факт. Потому что спорить с этим – все равно что спорить с бытованием в мире вместе с осмысленным переживанием отпущенного пути от рождения до смерти – глупости, пошлости, не одухотворенной ничем пустоты. Спорить с тем, что рядом со светом есть и тьма. Другое дело, что бывали в истории примеры – времена и страны (и даже сейчас такое случается), когда свет хоть немного возобладал над тьмой.

В конце концов недаром написано в Коране: «Все будет так, как должно быть, даже если будет наоборот».

Утешение одно. Однажды Александра Грина на каком-то литературном сборище спросили:

– Александр Степанович, вам плохо?

– Когда Грину плохо, – с важностью ответил Грин, указывая себе на лоб, – Грин уходит сюда. Смею вас уверить, здесь – хорошо.

Не потому ли и я, как счастливо обнаруживший во время шторма спасительную бухту – баркас, кинулся несколько лет назад в эту книгу, которую частями, кусками, страничками начал писать аж в 1985 году, с трудом выкраивая время между съемками, студентами и вообще нормальной человеческой жизнью. И поначалу эти «странички» были тем, что называют тоскливым словом «учебно-методическое пособие», потом (из-за внезапно появившихся ностальгических ноток) – почти литературой мемуарной (а мемуары, как известно, не что иное, как род самооправдания), а когда скопилась несметная кипа вырезок, выписок и тысячи обожаемых мною афоризмов, собранных по случаю и без, то пришла потребность цитировать и цитировать – благо умных, талантливых и даже гениальных людей открылось несметное множество (а еще Шатобриан считал, что муз было не девять, а десять, и десятая – «муза цитирования»). И тогда пришлось засесть за работу всерьез, хотя (если даст Бог и сей труд окажется в Ваших руках) началось все еще в прошлом, XX веке, и только в XXI нашло свою дорогу к главному персонажу этой странной затеи – Читателю. Да и Читателем я могу назвать его достаточно условно, потому что на самом деле он (Вы!) – Собеседник. Ибо единственно возможный – на мой взгляд – способ общения с молодым человеком, мечтающим связать свою жизнь с телевидением, с ТВОРЧЕСТВОМ, – это беседа обо всем, что прямо или косвенно, тайно или явно, в большей или меньшей степени имеет к этому отношение. А к телевидению имеет отношение ВСЕ, вся жизнь!.. Даже такое суровое понятие, как оружие. Недаром удивительный актер, режиссер, писатель Валерий Приемыхов сказал как-то:

Человечество все время мечтает о сверхоружии. Но мечта уже сбылась: сверхоружие – это телевидение.

Вот обо всем этом (и об оружии, и о жизни) мы и будем беседовать, почти зримо представляя себе своего собеседника. Беседовать не спеша, привлекая для убедительности сотни авторских имен (а выбор их обусловлен, разумеется, творческими привязанностями вашего покорного слуги, для которого «компиляция отобранных в соответствии с замыслом эпизодов с целью создания цельного произведения» – привычное для телевидения режиссерское занятие), беседовать, многократно повторяя те или иные постулаты, – что неотвратимо, когда говоришь, скажем, о драматургии или операторском мастерстве, журналистике или звукорежиссуре, и невольно раз за разом вспоминаешь о действии и монтаже, композиции кадра и художественном образе. Как это, впрочем, и проходит в любой творческой мастерской любого вуза – театрального, киношного или телевизионного. При этом МАСТЕР (то бишь педагог) обязан видеть в каждом своем собеседнике НЕПОВТОРИМУЮ ТВОРЧЕСКУЮ ЛИЧНОСТЬ (о чем тоже будет, как заклинание, напоминаться не один раз) и призывать КАЖДОГО пестовать СВОЮ творческую природу и вырабатывать СВОИ суждения обо всем, что узнает, увидит и прочтет. И всегда смотреть вперед, несмотря на убедительное предупреждение Михаила Жванецкого: «Что толку смотреть вперед, если весь опыт сзади». И какой бы неудобоваримой не показалась вам эта книга, вспомните Гете:

Нет такой книги, из которой нельзя научиться чему-нибудь хорошему.

Хотя здесь подстерегает опасность, замеченная Г. Лихтенбергом:

«Поистине, многие люди читают только для того, чтобы иметь право не думать».

А «читать, не размышляя, все равно, что есть и не переваривать» (Э. Борк).

А я, вместе с обожаемой не только мною Татьяной Толстой, вижу перед собой просто замечательного Читателя, ибо мы, «даже не посовещавшись между собой, как-то сразу решили, что наши читатели – люди умные, симпатичные, грамотные, вежливые, млекопитающие, с широким кругом интересов – политика там, спорт, культура всякая, воспитание детей, то да се; что они в скатерть не сморкаются, а если вдруг случится сморкнуться, то они сразу же застесняются своей оплошности и другой раз не будут, то есть они совершенно, как мы». «Мы до сих пор так думаем...», потому что, по Чехову, «всякое безобразие должно знать свое приличие».

Надеюсь, вы улыбнулись? Значит, все будет хорошо, ибо «мир уцелел, потому что смеялся» (Ежи Лец).

Итак, вы жаждете стать режиссером, тележурналистом, оператором, звукорежиссером... Короче говоря, телевизионщиком.

С чего же начать нашу беседу, да еще памятуя слова Аристотеля, что «начало есть более чем половина всего»? Может быть, с того, что это даже не профессия (профессии), а... диагноз или заболевание, или характер, или образ жизни, или вообще сумасшествие (как говорил Сальвадор Дали – «единственное, что отличает меня от сумасшедшего, это то, что я не сумасшедший»).

Ну, представьте себе сначала всего лишь один рабочий день на телевидении (и себя в нем!), воспользовавшись своеобразной его стенограммой, зафиксированной в заметке Дарьи Прониной «Спокойная ночь “Доброго утра”» («Московский комсомолец», №15, 1997):

«18.00. Комната №1 «Доброго утра». Вовсю идет обсуждение предстоящего эфира. Присутствует почти вся бригада – шеф-редактор, Дибров, руководитель репортерского отдела, музыкальный редактор. Уже «слеплен» эфир: готовы рубрики, известны сюжеты, которые пойдут. Обсуждается необходимость выполнить музыкальную заявку зрителей, хотя бы в количестве одной штуки. Кто-то предлагает Королеву. Разговор плавно переходит на проекты конкурирующих компаний, а потом перескакивает на услышанную недавно Дибровым группу «Силвер». В конце совещания музыкальный редактор взывает к совести собравшихся: «Надо хотя бы одну заявку выполнить! Ну, на худой конец дадим Наташу Королеву». На том и порешили.

18.40. Комната информационной службы. Комментатор Марина Назарова обрабатывает информацию с телетайпа. Аналогов «Хроники дня» на нашем ТВ нет. За три часа эфира выходит шесть информационных пятиминуток, каждая из которых – выпуск новостей в миниатюре. Вообще информационный отдел – этакая Золушка утреннего эфира. Потому как в час ночи, когда все позади, информационная служба в полном составе остается в «Останкино» ночевать. Потом, с 4.30, Назарова отсматривает информацию, присланную за время «сладкого» сна. Если необходимости нет, то кроме как в 8.30 другого выпуска в прямой эфир не делают. А в 8.30 – это святое. Самый что ни на есть прямой эфир на Москву. Выпуск несколько видоизменяется с прицелом на интересы столичных жителей.

19.20. Дибров удаляется читать письма телезрителей. Видно, чтобы проникнуться народными чаяниями.

19.30. 21-я аппаратная на 4-м этаже. Идет запись рубрики «Кино». Для записи нескольких предложений текста готовятся полчаса. Ставят свет, камеры. Ассистент режиссера Юра Кондратюк живо обсуждает ситуацию с оператором Павлом Солодовниковым, сыплет профессиональным жаргоном вроде: «Да у нее бликует все...». Ведущая Катя тем временем долго делает прическу и смотрит в монитор, как в зеркало. Терпение Кондратюка лопается: «Катя, руки убери от головы. Мы не можем свет поставить. Стой там, где стояла, а сейчас на тебя наедем. Сильно».

19.55. Наконец-то свет поставили. Звучит команда: «Внимание всем, мотор!» Первую фразу пишут три дубля, вторую, которая длиной поболее, – дублей пять.

21.25. Эфир приближается. Режиссер Стаc Марунчак относит все видеокассеты с рубриками, сюжетами, музыкальными вставками в эфирную аппаратную.

21.45. Готовность №1. Ведущие Дибров и Назарова садятся в студию, отделенную от аппаратной стеклянной перегородкой. На лицах – легкое, едва заметное напряжение. А в эфирной аппаратной тем временем – бои местного значения: не хватает стульев. Наконец стулья находятся, но являют собой удручающее зрелище: сиденья по преимуществу разодраны, спинки сломаны, ножки гнутые. А из-под вспоротой обивки колоритно торчат куски ваты.

22.00. Режиссер кричит: «Монитор!» Идет заставка «Доброго утра». Звучит следующая команда режиссера: «В кадре!» Дибров начинает говорить. На N-ной секунде своего монолога замысловато подводит к выпуску новостей. Звучит многообещающая фраза: «Судя по вашим письмам, вы очень любите Кая Метова...» (О-па! Вот он, результат чтения зрительских писем перед эфиром.)