Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
День рождения гитлера
Как-то однажды в апреле, двадцатого апреля, на свет родилсяребенок. Был он, как положено, красненький, весил килограмматри или что-нибудь около того, длиной был сантиметровпятьдесят, смотрел бессмысленными, как пуговицы, глазками иразевал рот, словно зевал. Он вызывал у матери неописуемуюнежность и жалость, и она не знала еще, что держит на рукахсамое жуткое чудовище, какое когда-либо рождалось на земле. Отзвук этого события прозвучал в Киеве в апреле 1942 года втаком виде: +------------------------------------------------------------+| ОБЪЯВЛЕНИЕ || По распоряжению Штадткомиссариата от 18/IV -- 42 г., по||случаю дня рождения Фюрера населению будет выдаваться 500||гр. пшеничной муки на едока. || Муку будут выдавать в хлебных лавках 19-го и 20-го апреля||на хлебные карточки по талону № 16. || Городская управа.|+------------------------------------------------------------+ (" Новое украинское слово", 19 апреля 1942 г.) На рассвете, едва дождавшись конца запретного часа, японесся к хлебному магазину, обгоняя таких же бегущих. Оказалось, однако, что тысячи полторы едоков заняли очередьеще с ночи, наплевав на запретный час. Хотя до открытия былодалеко, очередь бурлила и шумела, у дверей лавки уже быладрака и потный, красный полицай с трудом сдерживал толпу. Я занял в хвосте очередь, уныло постоял, послушал бабьипересуды насчет того же, что война кончится, когда зацвететкартошка, что немцы русских не разбили, но и русские не могутпобедить, а потому заключат мир где-нибудь по Волге, а нам таки пропадать под немцами. И слепому было ясно, что в этой очереди придется стоять довечера. Я приметил, за кем стою, сбегал домой за сигаретами изанялся торговлей. Расползлись мои друзья. Болика Каминского мобилизовали на восстановление мостачерез Днепр, там держали под конвоем и домой не отпускали. Шурку Мацу мать увезла неизвестно куда, они нашли другуюквартиру, потому что тут сидели в постоянном страхе, чтокто-нибудь Шурку продаст. Даже моего врага Вовку Бабарика мать, спасая от Германии, отправила куда-то в село, на глухой хутор, так что я мог небояться, что он меня отлупит. А Жорку Гороховского его бабушка пристроила служкой вПриорскую церковь, где он ходил в дурацком балахоне, подавалпопу то евангелие, то кадило и склонялся, сложив руки. Мы с Колькой Гороховским продавали сигареты. Это дело проще пареной репы. Мы ехали на огромный Галицкийбазар, высматривали подводы с немцами или мадьярами испрашивали у них: -- Цигареттен ист? -- Драй гундерт рубель. -- Найн, найн! Цвай гундерт! -- Найн. -- Йа, йа! Эй, зольдат! Цвай гундерт, битте! -- Вэ-ег! -- Цвай гундерт, жила, кулак, слышишь! Цвай гундерт? -- Цвай гундерт фюнфциг... (Сигареты есть? Триста рублей. Нет, нет! Двести! Нет. Да, да! Эй, солдат! Двести, пожалуйста! Про-очь! Двести... Двести? Двести пятьдесят...) Они были спекулянтами что надо, продавали любое барахло иторговались, дрались, но в конце концов коробку в двестисигарет отдавали за двести рублей. Только с трудом. В этом деле одна тонкость: когда торгуешься с немцем, нужноработать не только языком, но доставать деньги и совать емупод нос; при их виде он нервничает, невольно тянется рукой, чтобы взять, ну, а взял -- значит, продал. В первый раз нас здорово облапошили: привезли домойкоробки, распечатали, а в них недостает по пятнадцать сигарет: немцы проделали дырочки и проволокой повытаскивали. Потом мы, покупая, всегда распечатывали и проверяли пачки. Такой, понимаете, большой диапазон; с одной стороны, завоевание икультурное обновление всего мира, с другой -- грязное белье субиваемых снимают и сигареты проволокой таскают. И вот мы носились по Куреневке с утра до ночи -- по базару, у трамвайного парка, на углах и мостиках, а к концу смены узаводов, -- и пачку удавалось распродать дней за пять.Поштучно мы продавали сигареты по два рубля, за пять дней язарабатывал до двухсот рублей, на целых полтора кило хлеба. Итак, в половине седьмого я уже курсировал вдоль очереди, утюжил базар, бодро вопя: -- Есть сигареты " Левантэ", крепкие первосортные сигареты" Гунния", два рубля, дешевле грибов! Дядя, купи сигарету, полезно для ж... Попутно собирал окурки, мы из них добывали табак ипродавали. В семь часов утра двери магазина открылись. Невозможно былоразглядеть, что там творится: смертельная давка, хрипы визги.Первые получившие муку вылезали растерзанные, избитые, мокрые, но со счастливыми лицами, крепко сжимая мешочки, припорошенныенастоящей -- не во сне, не в сказке -- белой мукой. Я наведывался к своему месту в очереди, она пока неподвинулась, но зато за мной был теперь такой же хвост, как ивпереди. Бабы рассказывали, что в Дымере расстреляли несколькомужчин за то, что те слушали детекторный приемник; что вОперном театре идет " Лебединое озеро", но написано: " Украинцами собакам вход воспрещен". Понизив голос, говорили, что немцев уже совсем остановили, что под Москвой их тьма полегла, что они не взяли даже Тулу ичто ожидается открытие второго фронта в Европе. Я жаднослушал, чтоб дома рассказать. О этот беспроволочный народныйтелеграф! Зачем запрещать слушать радиоприемники: этобесполезно... В восемь часов показались трамваи с немецкими детьми.Многие немцы приехали в Киев с семьями, и вот они отправлялидетей на день в Пущу-Водицу, в санаторий, а вечером трамваивезли их обратно. Это были специальные трамваи: спереди накаждом портрет Гитлера, флажки со свастикой и гирлянды изветок. Я побежал навстречу, чтобы рассмотреть немецких детей. Окнабыли открыты, дети сидели свободно, хорошо одетые, розовощекие, вели себя шумно -- орали, визжали, высовывалисьиз окна, прямо зверинец какой-то. И вдруг прямо мне в лицопопал плевок. Я не ожидал этого, а они, такие же, как я, мальчишки, водинаковых рубашках (гитлерюгенд?), харкали, прицеливались ивлепливали плевки в меня с каким-то холодным презрением иненавистью в глазах. Из прицепа плевались девочки. Ничего имне говоря, сидели воспитательницы в мехах (они обожали этимеха, даже летом с ними не расставались). Трамвай и прицеппроплыли мимо меня, ошарашенного, и мимо всей очереди, как двеклетки со злобствующими, визжащими обезьянами, и они оплевалиочередь. Пошел я к ручью, и ноги у меня были как ватные. Положил напесок свою коробку с сигаретами, долго умывался, чистилпиджак, и в животе, в груди что-то металлически засосало, словно туда налили кислоты или красноватого люизита. В одиннадцать часов полиция навела наконец порядок. Двери, которые были уже без стекол, закрыли, впускали десятками, ноочередь почему-то совершенно не подвигалась. Становилосьжарко. В полдень немецкие жандармы провели, толкая в спины, двух арестованных парней, и по тому, как их вели, наставивавтоматы, я понял, что этим парням уже не жить. Но зрелищебыло обычным и никаких пересудов в очереди не вызвало. Сигареты раскупались плохо. Я раскинул мозгами и решилиспробовать способ, к которому прибегал много, много раз. Навсех базарах ходили дети с кувшинами, пели протяжную песенку: Кому воды хо-лод-ной, Кому воды-ы?.. Я пошел домой, взял бидон и кружку, набрал у колонки воды идвинулся вдоль очереди, распевая во все горло " Кому воды? ".Кружка -- двадцать копеек, от пуза -- сорок. Наторговалполкармана мелочи, но эта мелочь была ничто, мусор. Немецкиепфенниги шли один за десять копеек, были это какие-то дрянныеалюминиевые кружочки, почерневшие от окиси. Обменял у торговокмелочь на одну новенькую, хрустящую марку. Хорошо, время непотерял. В четыре часа дня стали кричать, чтобы очередь расходилась: все равно всем не хватит. Что тут поднялось! Очередьраспалась, у дверей опять началось побоище. Я чуть не заревелот обиды и кинулся в эту Драку. Взрослые дрались, а я полезмежду ногами, раздвигал колени, скользил змеей, чуть не свалилс ног полицейского -- и прорвался в магазин. Здесь былоотносительно свободно, продавцы со страхом косились на дверь, которая трещала, и кричали: -- Все, все, кончается! Но они еще отрывали талоны и выдавали кульки, Молчазаливаясь слезами, я пролез к прилавку, где душилось человектридцать. Растерзанный, красный дядька жалобно кричал, размахивая паспортом: -- Я завтра еду в Германию! Вот у меня штамп стоит! -- Отпускаем только тем, кто в Германию! -- объявилзаведующий. -- Остальные не толпитесь, расходитесь! Несколько человек таким образом еще получили муку. Я, всетак же молча обливаясь слезами, упрямо лез и оказался передпродавцом. Он посмотрел на меня и сказал; -- Дайте пацану. -- Все, все, нет больше муки! -- объявил заведующий. Полки были пусты, обсыпаны мукой, но -- ни одного пакета. Яне мог поверить, цеплялся за прилавок, шарил и шарил глазамипо этим белесым полкам: вот тут же только что, еще на моихглазах стояли пакеты!.. Полиция стала освобождать магазин, я как в тумане вышел, поплелся домой, перед глазами стояли белые пакеты, доставшиесясчастливцам, которых я ненавидел всех, кроме самых последних, что ехали в Германию. Этих стоило пожалеть.
Данная страница нарушает авторские права?