Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Благословенной земли нет.
На городской черте у Пущи-Водицы, напротив санатория " Киньгрусть", стоял массивный столб, вкопанный на века, со стрелой" DYMER". Эти столбы с немецкими надписями стояли по всейУкраине. Под ним мы положили мой узелок с бельишком и матьоставила меня, потому что опаздывала на работу в школу. Опять я ехал на прекрасную, любимую, благословенную землю, но она выглядела иначе. Дымерское шоссе, по которому некогда мы с пленным Василиемтащились, как марсиане, теперь было оживленным: ехали машины, шли люди. У дороги выстроили домик, и у него стояли полицаи.Всех подходивших крестьян и обменщиков они останавливали. -- Ой, что же вы забираете! -- отчаянно закричала тетка, кидаясь от полицая к полицаю. -- Я ж сорок километров несла, на свои вещи наменяла! Людоньки! Один понес ее мешок в дежурку, другие уже останавливалистарого деревенского дядьку. Он нес два мешка, спередипоменьше, сзади побольше, ему велели снять их на землю. Онмолча снял. -- До побачення, -- иронически сказал полицейский. Дядька повернулся и так же размеренно, как пришел, несказав ни слова, потопал по шоссе обратно. Это действовал приказ, который строжайше запрещал проноситьпо дорогам продуктов больше, чем " необходимо для дневногопропитания". У стрелы остановился грузовик, на него полезлилюди, я тоже, и вот мы помчались по шоссе через лес, но у меняне было и намека на то ощущение радости и мира, которое якогда-то пережил здесь, Бор продолжали рубить, он зиял большими прогалинами; навстречу проносились грузовики с прицепами, везя длинные ировные, как стрелы, бревна. В селе Петривцы стояли фашисты, ездили на лошадях. На полях работали люди. Лес у Ирпеня тожерубили, и вдоль шоссе лежали штабеля готовых к отправкебревен. На речке у Демидова пленные строили мост. Они быливывалянные в грязи, с обмотанными тряпьем ногами, а честьбосая; одни долбили еще не отогревшуюся землю, таскалиносилки, другие подавали балки, стоя по грудь в ледяной воде.На обоих берегах на вышках сидели пулеметчики и стояли патрулис собаками. В Дымере машина остановилась, все сошли. Немец-шофер собралпо пятьдесят рублей, деловито пересчитал и поехал куда-тодальше, а я направился в поле. Оно было не убрано с прошлого года, тянулись ряды бугорковневыкопанной и погибшей картошки, полегли и сгнили хлеба. А вгороде в это время был такой голод!.. Все перепуталось на земле. Мать долго наблюдала, как я худею и паршивею. В поликлиникеналадили рентгеноаппарат, которым проверяли едущих в Германию.Мать повела меня, добилась, чтобы посмотрели, и у меняобнаружили признаки начинающегося туберкулеза. Тогда мать кинулась на базар и стала просить знакомыхколхозников, чтобы взяли меня в село на поправку. За кое-какоебарахло меня согласилась взять одна добрая женщина по фамилииГончаренко из деревни Рыкунь, что между Дымером и Литвиновкой.И так я снова поехал в село. Я сам очень перепугался. Туберкулез при фашизме -- это ужесмерть. Мне совершенно не хотелось умирать. Мне хотелось всеэто пережить и жить долго, до глубокой старости. Гончаренко приняла меня хорошо, выставила кувшин молока, блюдце меду, теплый хлеб из печи, и я наелся так, что уже нелезло, а ощущение жадного голода во рту и в горле непроходило. Она задумчиво смотрела, подперев щеку рукой, как я хватаюкуски, и рассказывала, что в селе дело плохо, установилинеслыханные налоги, грозятся повальной реквизицией. Велелисогнать на плац всех коней и коров для ветеринарного осмотра, а когда согнали -- половину, самых лучших, реквизировали.Такой осмотр. -- Ой, шо було, шо було! -- поморщилась она. -- Бабы наземлю падалы, за коров чеплялысь... Ее корову не взяли, но выдали книжку сдачи молока, и каждыйдень она носит большую бутыль в " молочарню", там делают вкнижке отметку. Немец-управляющий разъезжает с полицаем впролетке, ни с кем не разговаривает, кроме старосты. Всельсовете разместилась полиция, Всех молодых переписали дляГермании, и ее дочку Шуру, восемнадцати лет, тоже, а сын Васяеще мал, четырнадцати нет. Конечно, с Васей мы сразу нашли общий язык, он показалгнездо аиста -- прямо у них на сарае, хвостики мин и кускивзрывчатки -- тола. -- То нема чого байдыкувать, -- сказала его мать, -- беритьторбы на щавель до борщу. Дикий щавель пробивался уже на полях пышными кустиками. Мыщипали его яркие, сочные листья, и я не удерживался, клал врот, и было вкусно, кисло, так что холодок шел по спине. Повсюду на поле валялись желтые, как голландский сыр, кускитола, который разлетелся после взрыва склада боеприпасов.Щавель для борща мы клали в торбы, а тол для души -- запазухи. Набрав количество, достаточное, по нашему мнению, длянекоторых изменений в этом мире, мы развели костер, набилитолом консервную банку, вставили динамитный запал от гранаты ишвырнули банку в костер. Она там полежала, потом шарахнултакой взрыв, что заложило уши, а от костра осталась сераяямка. Мы детально осмотрели произведенные разрушения иудалились с чувством выполненного долга. Голопузые дети по-прежнему ползали по Галкиной хате, идревняя баба, сложенная, как треугольник, толкла что-то вступе, а дед хрипел и харкал на печке, Я пошел через поле вЛитвиновку, чтобы их проведать, но лучше бы не ходил. Галка плакала. Руки ее распухли, все кости ломило отработы, я подумал, что такими вот, наверно, и были крепостныепри Тарасе Шевченко -- последняя грань нищеты и отчаяния. " Счастье" Литвиновки было призрачным и быстротечным. Немцыбыстро организовали сельские власти и начали поборы Все, чтомолотили и собирали, думая, что для себя, сдавали. На каждыйдвор налог баснословный. Галка только за голову хваталась: надо пахать, нужна лошадь (а где взять?), нужен плуг, борона, зерно, да засеять столько, что и двум мужикам не под силу. -- Та я ж у колгоспи ничого того не знала, -- причиталаГалка. -- Я у колгоспи ругалась, мы думалы, шо то горе, а тоще не горе було. Оцэ -- горе! Погибель наша прийшла, матинкоридна, дэ ж наши колгоспы?.. -- То вже прийшов Страшный суд, -- бормотала баба, крестясьнад ступой. -- Господи милосердный... Я подумал, что если бы действительно на свете был бог, тоне молиться ему, а морду побить следовало бы за все, что онустроил на земле. Только нет бога. Устраивают все люди. Гончаренко уже с самого утра голосила и причитала надШурой, как над покойницей. Она сидела на кровати, покачиваясь, в черном платке, опухшая, и пела низким, страннонеестественным голосом: -- Ой, мо-я рид-на-я ды-ты-ноч-ка.,. Ой, я бильше те-бе непо-ба-чу-у... Голосили во всех дворах. У сельсовета собралисьполицейские, оркестр пробовал трубы. Мы с Васей шатались какнеприкаянные по -этому рыдающему, вопящему, поющему селу. Я уже окреп, обветрился. Мы с Васей, как мужчины, возили вполе навоз, затем пахали, бороновали. Я научился запрягать, ловко спутывать, быстро ездить верхом. Пиджачок и штанывыгорели, обтрепались, и я уже ничем не отличался от Васи, кроме разве одного. Гончаренко кормила нас одинаково, Васянаедался, я же нет. Жадность к еде постоянно сидела во рту игорле, просить добавки я стеснялся, и особенно вожделеннымказался мне мед, который Гончаренко хранила в кладовке подзамком и давала не часто. По хатам пошли полицейские, выгоняя отъезжающих. Этоподстегнуло крики, как масла в огонь подлили. Шура перекинулачерез плечо связанные чемодан и кошелку, пошла на площадь, имать побежала за ней. Боже мой, что тут творилось! Толклосьвсе село, выстроили колонну, полицейские закричали: " Рушай! " -- и грянул оркестр, составленный из инвалидов Женщиныпобежали рядом с колонной, визжа, рыдая, кидаясь на шеи своимдочкам, полицаи отталкивали их, бабы падали на землю; сзадишли немцы и посмеивались. А оркестр лупил и лупил развеселыймарш, аж волосы у меня дыбом поднялись... Процессия потащилась через поле на Демидов, и все селопобежало за ней. Я остался. Оркестр постепенно затих вдали, и вдруг наступила мертваятишина. Я медленно пошел в хату и вдруг увидел, что дверь вкладовку открыта, а замок вместе с ключом лежит на лавке. Я прошел в хату, посидел под окном, все вздрагивая отувиденного только что зрелища, потом, как в тумане, поднялся, отыскал ложку и полез в кладовку. Бидон был покрыт марлей и клеенкой, я их осторожноотвернул, стал скрести и есть мед полными ложками. Я давился, глотал ложку за ложкой, смутно соображая, что надо кончать наследующей... нет, на следующей... нет, на следующей... чтоГончаренко идет к Демидову и голосит, а я, чистопробнаясволочь по отношению к ней, спасающей меня... Однако мне нужноесть мед, чтобы не было туберкулеза, -- так я пыталсяоправдать свое свинство.
Данная страница нарушает авторские права?