Печальное послебурие

Оскорбления близко к сердцу принимают дураки и Пак Кён.
Когда Кён впервые увидел Джэхё, его единственной мыслью было «Неужели ЭТО теперь всегда будет рядом?»
ЭТО с самого начала проявляло чудеса дружелюбия, ко всем в группе относилось нормально, и лишь к Кёну – свысока покровительственно.
Групповые обнимашки всегда застопоривались на паре Кён-Джэхё, и с раздражающе долбящим по ребрам сердцем Кён заставлял себя прикоснуться к ольчжану, кожей на спине чувствуя отношение старшего: ну давай, малыш Кённи, иди сюда, сам Бог снизошел до объятий с тобой…
Кён этой несправедливости не понимал, искал причины, искал в Джэхё лицемерие и подлость – и к своему ужасу не находил. Ну, или находил, но не больше, чем можно было бы посчитать нормой.
Это было чем-то на грани мистической кёновской невезухи: просто Джэхё так славно притерся в группу, что его выпирающие косточки легли ровно поверх ранок самолюбия Кёна – и Джэхё давил, давил, каждую секунду причинял впечатляющий дискомфорт.
В жизни и так бывает: не поздно и не рано, но чаще, чем хочется – появляется существо, которому ты не можешь сопротивляться.
Это существо, возможно, даже не проявляет к тебе агрессии, но просто будучи собой загоняет тебя в угол, и противопоставить ему совершенно нечего: рядом с Джэхё в Кёне отключалась способность думать, только это тупое сердце бухало по ребрам, как сумасшедшее – а Кён смотрел и смотрел на ольджановский ровный нос и бархатные в ресничках глаза.
Красотой Джэхё Кён очарован не был, но она будто гипнотизировала его – и пока Кён пытался разорвать оплетшее его заклинание неподвижности, где-то в пучинах ежедневного словесного срача, очевидно, с подачи Джэхё, факты утряслись так, что ольджан в глазах публики стал мембером-божеством, а Кён тем, кто божеству завидует, но никак не может дотянуться, ни чтобы ткнуть его мордой в грязь, и чтобы показать, что он сам чего-то стоит.
Безусловно, несмотря на вечное отупение, охватывающее его в присутствии старшего, Кён никогда не был влюблен в Джэхё. Кён даже не сумел его возненавидеть за эти годы так, чтобы перед самим собой не было стыдно и хотелось Джэхё немедленно придушить.
Джэхё просто был тем, чего Кён не понимал. Заставить Кёна бояться Джэхё не смог или не захотел, но ольджан бы знатно посмеялся, если бы узнал, что даже без угроз и оскорблений, одно присутствие Джэхё заставляет Кёна чувствовать себя потерявшимся в центральном парке ребенком.
Тупое обожание толпы, которая пуще настоящих звезд вроде Чихо всегда ценила симпатичные мордашки, раскрутило звучание Джэхё по максимуму, и Кён ничего не мог поделать с тем, что Джэхё, как глушилка, забивает его собственные частоты, не дает ни сосредоточиться, ни сконцентрироваться, ни отдохнуть минутку – его красота не дурнеет и во сне, а Кён должен ежесекундно напрягаться, чтобы достойно отпинывать ольчжановские подъебы.
Хорошо, с лишним пафосом или без него, но если резюмировать кратко: Джэхё, не прилагая особых усилий, очень успешно ломал не бог весть какой, но все же имеющий право на существование рисуночек, которым Пак Кён был выведен судьбой на страницах бытия – и тем гаже и опаснее это было для Кёна, что все остальные считали Джэхё безобидным шутником и сильно, очень сильно переоценивали стрессоустойчивость и сопротивляемость Кёна.

Что же, надо отдать врагу должное – вчера Джэхё сумел Кёна доканать.
Повязывая утром зеленый платок вокруг левого запястья, на котором рваными красными пятнами остались следы ольчжановских ногтей, Кён трясся, как неврастеничка, и смертельно хотел забраться обратно в постель и пропрятаться под одеялом остаток недели – лишь бы не встречаться с Джэхё, потому что пресловутый внутренний мир Кёна сейчас походил на чрезмерно раздутый воздушный шар: Джэхё только пальцем пошевелит – и Кён лопнет, сдуется навсегда.
Умом Кён понимал, что лучшим решением было бы построить из себя жертву – заявить, что вчера они с Джэхё подрались, и предъявить в качестве доказательств свои драные запястья. Кён уверен, что смог бы перетянуть лицемерное общественное мнение на свою сторону, и даже Чихо бы сказал ольджану пару ласковых – но Джэхё и так вчера пытался сделать из него девочку, и Кёну ничего не оставалось делать, как продолжать загонять себя в угол и надеяться, что он сможет удержать удар.
Кён напоследок вздохнул совсем тоскливо, затянул зубами узелок зеленого платка на запястье и побрел на кухню завтракать.
Первый же поединок взглядов Кён слил – Джэхё, манерно сидящий на стуле, в секунду пробежался по нему взглядом, будто красным маркером радостно отметив зареванные синяки под глазами, серое лицо и, конечно, зеленый платок на запястье: ухмыльнулся в кружку, а Кён опустил глаза и спрятал руку за спиной.
Разочарованный Кён хотел незаметно пристроиться на краешке дивана, но Джэхё вдруг, так и не проглотив свой глоток чая, замахал руками на Тэиля, заставляя его пересесть.
- Чего? – спросил удивленный Тэиль.
- Пак Кён, - сдерживая смех, пробулькал Джэхё, - освободите уголок для Пак Кёна, он вчера признался, что любит сидеть в углу.
Тэиль серьезно уставился на Кёна кругляшками своих очков – видимо, почувствовал нехороший подъеб в словах ольджана и ожидал объяснений от самого «любителя сидеть в углу», но боги удачи, наверно, навсегда вычеркнули Кёна из списков рисипиентов своей благодетели: Чихун за шиворот дернул Тэиля к себе, освободив место для Кёна, и очередной шанс выяснить отношения на глазах хотя бы одного коротконогого, но справедливого свидетеля, помахал ручкой и исчез.
- Жрать нечего, булок на всех не хватит, - объявил Чихо, неаккуратно переворачивая пакет с круассанами над тарелкой. – Кто успел, тот и съел, - закончил лидер, первым ухватив свой сдобный завтрак.
Чихун по жизни привык брать два, себе и опекаемому маленькому хёну, Квон не всегда был тормозом, Минхёк сидел всех ближе к тарелке – между сверлящими друг друга глазами Кёном и Джэхё остался лежать одинокий рогалик круассана.
Джэхё даже не мигал – глядел на него, как аллигатор из заводи, и ждал: когда Кён протянет руку, Джэхё его цапнет, и начнет издеваться, как обещал вчера у холодильника.
Кён смотрел на лицо Джэхё, скользнул взглядом по его губам – и изнутри снова обожгло, как вчера, страшной обидой.
Кён правда не думал, что Джэхё может быть настолько бесстыжим и безжалостным – он ведь не поцеловал его, нет.
Джэхё этим поцелуем унижал.
- Я… я не буду, - выдавил Кён. – Не хочу есть.
Кён поднялся и неуклюже начал перебираться через колени Квона, чтобы выйти из-за стола.
- Чего это с тобой, Кён? – удивился Квон. – Как пожрать, так ты первый.
- Ничего, - хмуро буркнул Кён, выходя из кухни.
- Я тоже не буду, - Джэхё кивнул на круассан, очаровательно улыбнувшись Тэилю, снова настороженно покосившемуся в его сторону.
- Ну и нефиг. По утрам надо жрать, - нравоучительно заявил Чихо, приватизируя булку, от которой все отказались.
- Ну-ну, - заметил Квон, отрывая половину, которую Чихо не смог запихнуть в рот. – А с народом поделиться?

%

Минхёк бессмысленно лежал в кровати и снова философствовал: умные мысли, похоже, пора начинать записывать в блокнот.
Когда двое заканчивают отношения, с девяностопроцентной уверенностью можно сказать, что на самом деле это не конец.
Обязательно будет рецидив.
Когда оба остынут, начнут скучать, позволят себе надеяться на второй шанс и что мозги как-то по-новому заработают и преодолеют непреодолимые преграды, заставившие в тот раз сказать «адъес».
Кровать под Минхёком скрипела и пружинисто шептала:
- Друг мой, у тебя, как пить дать, начался рецидив. Что ты теперь будешь делать?
Что делать с Чихо, в последние пару-тройку дней снова незатейливо демонстрировавшим ему свое расположение, Минхёк не знал, но очень опрометчиво тянулся к чиховскому огоньку погреться – он же скучал.
Чихо был младше, и тем волнительнее от этого год назад скреблось у Минхёка на душе двусмысленное чувство восхищения: Чихо придурок, каких поискать, и с лица страшный, как черт, учуявший ладан, но, черт побери, он безусловно неотразимый.
Чихо – стихия, и в ней все не как у людей: безумные идеи, планы, музыка. Чихо пишет забавные тексты, сносно танцует, умеет даже клево рисовать – Минхёк раньше не встречал таких людей, у которых креатив вшит под кожу и так и рвется на свободу.
Даже морда лица Чихо преображается, когда его прет – чертовщичные черты пропитываются каким-то непередаваемым артистизмом и адским обаянием.
Минхёка – он ничего не мог с собой поделать – тянуло к Чихо, как намагниченного, и сколько в этом предосудительной голубизны, кому не лень, может посудить сам.
- Чихо, Чихо, - переживая зевок, лениво говорил Джэхё с нижней полки кровати. – У тебя в каждом втором предложении Чихо, Хёк. Прости меня, но это попахивает влюбленностью.
- Не правда, - Минхёк попытался поспорить с темнотой.
Джэхё молчал минуту-другую, потом спросил:
- А правда, что, если бы тебе не было стыдно навязываться, ты бы сейчас не тут валялся, а пошел с ним трепаться?
Правда, еще как правда. Только Минхёк вслух не сказал.
- Ну так вот, - хихикнул Джэхё, когда красноречивое молчание можно стало трактовать как ответ, - как ни называй, а я бы отказался быть на твоем месте.
- Ну и что, по-твоему, мне с этим делать? – сердито спросил Минхёк у темноты-Джэхё.
- Ничего, - спокойно отозвался Джэхё. – Влюбленность не лечится. Если не хочешь продолжения – просто дай ей погаснуть.
Минхёк серьезно задумался – полгода назад Джэхё был хорошим другом.
Полгода назад.
После ольчжановского совета Минхёк начал операцию по свертыванию контактов с Чихо – держался от него подальше, больше молчал и вообще старался сильно не отсвечивать. Разумеется, это принесло свои плоды – Чихо не понял, за что впал в немилость, и то ли обиделся, то ли просто плюнул, но выяснять отношения не стал.
А Минхёк, возможно, втайне лелеял надежду, что Чихо сам за него зацепится – и тогда он уступит своему феерическому безумию как форс-мажорной силе: от Чихо бегать не надо будет, а сам он останется ни в чем не виноватой жертвой стихии.
И тем обиднее было видеть охотное согласие Чихо больше не пересекаться – Минхёку еще сильнее сдернуло крышу, и план изничтожить в себе влюбленность пошел в гору по экспоненте эскалации конфликта: все вдруг выпало из рук, пустилось разваливаться самостоятельно, и в конце концов дошло до того, что находиться рядом с Чихо стало до болезненности неловко и неудобно.
Минхёка коробило от присутствия младшего, мозг обледеневал, и единственным желанием было оттолкнуть как всегда беснующегося Чихо от себя подальше, чтобы не видеть больше.
И тогда появился Квон.
С ласковостью чуткого лекаря втерся прослойкой в бутерброд Чихо-Минхёк – и погасил убийственные минхёковские волны.
Теперь Минхёк – если через Квона, конечно – мог нормально контактировать с Чихо, сделав вид, что уголья влюбленности уже очень давно подернулись густым пеплом забвения.

%

- Хён, пойдем погуляем, - голос выдры был великопечален, но удручающе настойчив.
- Нет, - Тэиль с ненавистью захлопнул холодильник, не удостоив Чихуна даже взглядом, засунул ложку в свой йогурт и отправился к телевизору – может, рядом с Чихо макне соизволит заткнуться.
- Хён, я хочу поговорить, - Чихун тенью проследовал за любимым старшим в гостиную и уселся на подлокотник дивана. – Пойдем на улицу.
- Зато я не хочу, - оборвал Тэиль, засунув в рот ложку.
Чихо оторвался от телевизора и выгнул свою выразительную бровь.
- Хён, пойдем погуляем, мне очень надо, - Чихун, кажется, и не думал прекращать терроризировать старшего своим лицом печального сенбернара.
Стыдиться демонстрировать перед Чихо интимность своих посяганий на Тэиля – тоже.
Тэиль из последних сил сдерживался, давился йогуртом и молчал.
Нет, в нем тоже накипело, и что сказать Чихуну – рвалось матерными оборотами с языка, но Тэиля преследовало чувство, что начатый в таком взвинченном состоянии этот разговор станет последним в их дружеских отношениях.
Вот только совести у макне, видимо, не было вовсе – как он смел сидеть тут и гундеть Тэилю на ухо о своих желаниях?
Кто позволил Чихуну позорить его перед остальными этим мерзким «пойдем погуляем»?!
- Хён, я все равно не отстану, - предупредил Чихун, поерзав на подлокотнике – и гроза разверзлась.
Вот только не в вокалисте – Чихо подорвал длинные ноги со столика, раздраженно шлепнул ими об пол и предъявил Тэилю:
- Слушай, да выгуляй ты уже своего макне – достал, весь вечер ноет.
- Ладно, - с внезапным пофигизмом согласился Тэиль, пристально разглядывая застывшего в дверях Квона, будто хотел, чтобы этот момент и его слова запомнили. – Вы меня заставили.
Довольный Чихун через минуту оказался у порога в зашнурованных кроссовках, а Тэиль подошел к процессу одевания более серьезно: несмотря на теплую погоду, натянул весеннюю толстую куртку, затянул на ней капюшон и заткнул рот карамелькой на палочке.
Толстая куртка должна была изолировать его от прикосновений Чихуна, а карамелька – Чихуна от его необдуманных слов.

%

Изгнав Чихуна и Тэиля из списка раздражителей, Чихо утвердился перед телевизором с твердым намерением предаться ничегонеделанью.
Но почему-то не выходило.
Беспокойная душа требовала выпустить пар, задница искала приключений – одним словом, покоя не было.
Разумно, что Чихо задумался о компании.
Квон куда-то свалил, Кён весь день всем на удивление ходил как обморочный, Джэхё отмокал свое прекрасное тело в ванной – кажется, один Минхёк как всегда сидел у себя.
Чихо поерзал на диване, совсем уж бессмысленным взглядом уставившись в экран: Минхёк полгода назад отмочил какой-то странный финт, вытеревшись из поля зрения Чихо, и ни причины этому, ни мотивов Чихо до сих пор не знал. На Минхёка как будто внезапная зима налетела – он покрылся сосульками и делал вид, что сквозь толщу льда голос Чихо до него просто не доходит.
А пару дней назад, видимо, весна пришла – Минхёк Чихо даже улыбался, сидел с ним рядом и смотрел на очередной чиховский парад неслыханного самодовольства. И в Чихо сработала генная память – захотелось опять весенними веточками с почками потянуться к танцору и потрындеть с ним ни о чем, как будто этого стихийного вымороженного полугодия и не было вовсе.
- Ладно, - хмыкнул Чихо, поднимаясь с дивана.

%

Минёк так и не бросил самоедство – когда дверь в комнату открылась и из нее показался Чихо:
- Эй, неспящий? – он как раз бессмысленно проворачивал ленту новостей на телефоне.
- Нет, - почти шепотом отозвался Минхёк, улыбнувшись странной чиховской манере разговора.
- Хорошо, - с каким-то видимым облегчением выдохнул Чихо, пробираясь внутрь всем телом. – Я тут, э-э-э… подумал, может, сходим выпить?
- А Квон где? – все беспокойство Минхёка тут же вылезло наружу, даже не дав ему подумать и скрыть свои секретные подернутые пеплом секреты.
- Да я не знаю, - с ноткой раздражения огрызнулся Чихо. – Я тебя зову, а не его.
- Вот как, - глаза Минхёка стали больше, и предосудительное счастье заставило уголок губ поплыть вверх.
- Так идешь или нет? – совсем уж грубо поинтересовался Чихо.
- А, да, - за торопливыми кивками Минхёк прятал свой неконтролируемый уголок губ. – Двадцать минут собраться дашь?
- Только ты как принцесса-то не наряжайся, - тот уголок или что-то другое Чихо разглядел, было непонятно, но минхёковская весна загрела прямо в спину, и Чихо моментально оттаял. – А то мое самолюбие страдает с вами.
Минхёк посидел минутку на кровати, когда дверь закрылась – внутри снова заскребло, замотало зелеными ветками и сладко загладило зеленым-бархатным солнечным мхом: решимость, будь что будет, после полугода голодовки надышаться кислородом, как весна, неумолимо засела в минхёковом календаре – Минхёк спрыгнул с кровати и с головой нырнул в шкаф.
Не будет он наряжаться, как же.
Да он вообще никогда не наряжается – не бог весть какой красивый, но что есть – то все его.

%

Поздним вечером Кёну стало совсем невмоготу: Джэхё за весь день больше слова ему не сказал, а Кён чувствовал, как корабль медленно идет на дно.
Раньше Кён выбалтывал прямо то, что приходило в голову – а сегодня весь день молчал, как рыбка.
Будто кто-то фильтр поставил: прежде чем открывать рот, Кён начинал раздумывать, много ли смысла в том, что он собирается сказать.
Есть ли кто-то, кто хочет это услышать, или вот эти слова ему подсказывает старая подруга – привычка рисоваться.
Имеется ли хоть какая-то польза от его слов и действий?
Забавно было, что на каждый из этих вопросов в голове голосом Джэхё звучало «Нет», и Кён закусывал язык и тихонько уползал на задний план, поближе к Тэилю.
Джэхё добился, чего хотел – Кён остро и болезненно почувствовал свою никчемность, и теперь, в тишине вечера, хотелось найти хоть кого-нибудь, кто его просто пожалеет немного.
А еще поможет вытравить из головы унизительный поцелуй ольджана – короткое издевательское прикосновение высушенных презрением губ Джэхё с каждым часом неумолимой онкологической опухолью заражало живое мясо в Кёне.
Кён, теребя так и неснятый зеленый платок на запястье, постоял перед дверью, за которой бубнил что-то недовольное Чихо – и так же тихо и бессмысленно, как провел весь свой день, ушел.
Чихо не поймет. У Чихо к таким шуткам брутальная толстокожесть – совет «Ты сам заебываешься, Джэхё просто идиотствует» Кёну был не нужен.
Кён неприкаянным шариком из опытов по физике по широкой дуге обкатил ванную, в которой битый час отмокал Джэхё, и от жесточайшей безнадеги поскребся к Минхёку.
- Хёк? – позвал он.
- М? – промычал Минхёк, по пояс голый, из шкафа.
- Занят? – уныло спросил Кён, хотя и сам видел: задница Минхёка перед ним покачивалась в лучших джинсах из гардероба, и не было сомнений в том, что танцор куда-то активнейшим образом прихорашивался.
- Вообще, да, - виновато улыбнулся Минхёк. – Извини, мне переодеться надо…Ты о чем-то поговорить хотел?
- Да не особо, - белобрысая голова Кёна с концами скрылась в пучинах отчаяния, и брошенное в спину чутким Минхёком, несмотря на занятость все же уловившим в одногруппнике неизлечимый сплин:
- Извини, давай завтра, хорошо? – он пропустил мимо ушей.

%

Тэиль сосредоточенно обсасывал свою карамельку, старался держаться подальше от высокого Чихуна, который шел рядом с ним в одной рубашке, тоже почему-то молчал, и такой озабоченно-неодетый рядом с запакованным в куртку Тэилем, еще сильнее казался похожим на ухажера-неудачника.
«Куда мир катится? – страдал Тэиль. – Почему эта выдра перерощенная довел его до белого каления, а теперь молчит, как на допросе?»
- Давай я помолчу тебе о чем-нибудь интересном, да? – наконец, вырвалось из Тэиля.
И Чихун заржал.
Как будто эти дурацкие облака, затянувшие все его небо, кто-то отодвинул: хён такой умный, и когда нервничает, шутит еще смешнее.
- Хён, - раздобревший и от смеха решивший, что Тэиль больше не сердится, Чихун сгреб старшего в охапку, сдернул капюшон и сцепил руки у него на животе.
- Чего «хён»? – недовольно буркнул Тэиль, ерзая в медвежьих объятиях. – Чего тебе надо от меня?
Ночные фонари отражались от толстых стекол очков, а отросшая челка свесилась на оправу, как ее укладывали Тэилю стилисты, когда снимали фотосет для предпоследнего альбома.
- Не убегай от меня больше, ладно? – проурчал довольный Чихун, милосердно освобождая чужие руки, чтобы Тэиль мог вынуть свою сосульку изо рта, потому что казалось, что он вот-вот подавится слюнями.
- От тебя убежишь, как же, - пожаловался Тэиль. – Ты же приставучий, как репейник.
Но Чихун был абсолютно серьезен, несмотря на то, что от вида раздутой из-за конфеты щеки Тэиля хотелось похихикать.
- Не обманывай, хён, - с проникновенными нотками в голосе укорил Чихун. – В последнее время что-то было не так.
- Ну да конечно, - хмыкнул Тэиль, переложив карамельку за левую щеку.
Ладно, бог с ним – Тэиль решил, что лучше уж как-нибудь перетерпит этого медведя, чем снова шарахаться от него по углам. Как ни крути, а беготня вымучивала еще сильнее, чем необходимость как ни в чем не бывало реагировать на чихуновы посягательства.
Лишь бы он остановился и не лез глубже.
Правда, это единственное, что им нужно.
Не перешагивать черту.
Чихун, очевидно, принялся наслаждаться ночной прохладой, тиская укутанного в невыносимую куртку хёна – Тэиль смирился и тоже притих.
Но чертов макне решил все испортить.
- Я думаю, это любовь, хён, - на низких частотах бесстыже объявил Чихун пару минут спустя.
Тэилю сорвало предохранитель: нет, даже интересоваться бесполезно, каким местом Чихун подумал, прежде чем вслух объявить о своих заблуждениях. Опустим даже то, что Чихун сам не понимает, о чем говорит, забудем о том, что нормальные люди по полгода думают, прежде чем такие слова произносить, оставим в покое даже их возраст, пол и общественное мнение.
Просто: какого хрена Чихун такой???
- Думал он, - взбесился Тэиль, разворачиваясь к своему макне. – Ты думать умеешь – вот это новости. Вот это приехали. Вот это ЧУ-ДЕ-СА!
Тэиль в последней стадии негодования то размахивал руками, то тыкал пальцем Чихуну в грудь – Чихун понимал, что снова довел хёна, но почему-то это не пугало, только умиляло.
- Раз умный такой, - продолжал кипятиться Тэиль, - может, скажешь, что мне с твоим дурацким признанием делать? На стену его повесить, чтобы все в меня плевались? Тебе скучно живется? Решил в голубого поиграть?
- Зачем ты так… грубо, - Чихуну и правда не нравилось, когда его обзывали.
Когда в его нежно выращенное в целомудренном садике чувство подмешивали стремных красок, которых в нем изначально не было.
- Я не грубо, я просто вещи своими именами… - упрек обиженного Чихуна заставил Тэиля почувствовать себя виноватым – но раз уж им суждено сегодня разлаяться вдрызг, он не считал нужным сдерживаться. – К тому же любовь немного погрязнее, чем ты ее себе представляешь.
- В моей нет ничего грязного, - упрямо настаивал на своем Чихун.
Могло же у ребенка быть свое мнение? Вот он его и защищал.
- Любовь твоя… - досадливо проговорил Тэиль, заметно остывая и проникаясь каким-то мрачным безразличием к глупышке-макне. Тэиль сощурился на свет оранжевого фонаря и вынул сосульку изо рта. – Наивный ты, и не понимаешь, чем все это кончится. Тебе показать, что взрослые люди понимают под этим словом?
- Ну покажи, - Чихуну ничего не оставалось, как бодаться до последнего.
- Наклонись, - потребовал Тэиль.
Вокалисту тоже ничего не оставалось, кроме как продемонстрировать Чихуну, в какую грязь это юное создание пытается залезть.
Тэиль в свои двадцать четыре, как бы странно ни выглядело, учитывая его внешность, много чему успел научиться, в том числе и целоваться по-французски.
Чихун оторопел с самого начала – когда его лизнули в губы. А к тому моменту, когда Тэиль закончил вылизывать его рот, в его голове осталась только одна мысль: «Карамелька…».
- Ну как, понравилось? – насмешливо спросил Тэиль, раздумывая, куда бы деть опостылевшую сосульку.
- Нет, - без секундной запинки ответил Чихун.
- Ну вот и я о том же, - закончил Тэиль, с отвращением выбросив леденец в ближайшую мусорку.
Засунув руки в карманы, вокалист повернулся к Чихуну спиной и торопливо зашагал домой.

- А Чихун где? – на звук открывшейся двери в коридор выглянул Квон.
И Тэиль зачем-то вызверился.
- Чихун – не – со – мной, - выделяя каждое слово кирпичами, Тэиль сообщил недоумевающему Квону очевидный факт.
А потом громко хлопнул дверью в свою комнату.
- Какие все нервные стали, просто ужас, - вслух прокомментировал Квон.

%

- Король селок, ты просто обязан сделать нам с бутылками селфи, - поддатый Чихо прыгал по дивану, прикидывая, из какого положения в кадр влезет больше бутылок, и приобнимал Минхёка своей огромной лапищей за плечо.
- Я думал, ты со мной хочешь сфоткаться, а тебе бутылки подавай, - показушно обиделся Минхёк.
Минхёк то ли оттого, что пил медленнее, то ли потому, что ел больше, а, может, в силу возраста или генетических капризов природы, пьянел меньше, и теперь необидно стебался над хорошо хапнувшим Чихо.
- Я тобой, с тобой, - отмахнулся Чихо от подъеба. – Давай уже, нажимай.
Минхёк надавил на «спуск» на камере и теперь разглядывал получившийся снимок: с фотографии на него смотрели две хорошо пьяные и совершенно счастливые рожи с отсутствующими признаками интеллекта.
- Ваще зачет, - из-за плеча Минхёка одобрил Чихо.
- Мда, - выронил Минхёк, припоминая, как давно-давно в последний раз они делали с Чихо общую фотографию.
Минхёк вздрогнул, когда Чихо, заметив, что он погрустнел, снова сдавил его. А потом заплетающимся языком, чуть подумав, вывел:
- И все-таки люблю тебя.
И, еще немного потормозив, от полноты чувств клюнул губами в щеку Минхёка – как не один раз уже делал на сцене.
Минхёк с улыбкой подумал, что он пьяный и Чихо пьяный, и завтра никто даже не вспомнит – и поэтому им можно.
Повторив чиховский клевок губами на чиховской щеке, Минхёк несмешно пошутил:
- Я тебя все равно люблю больше.

Примечания:

мне чертовски грустно