💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Глава I

ОБЩИЕ ВОПРОСЫ ЛИНГВИСТИКИ ТЕКСТА И ПУТИ ИХ РЕШЕНИЯ

Лингвистика текста находится лишь на пути признания ее в качестве раз­дела общего языкознания, и совершенно естественно, что многие катего­рии текста еще не получили достаточно ясного освещения, а некоторые из них вообще не признаются категориями, хотя без них невозможно представить себе сам текст в его типологических чертах. Тем не менее исследования, проводимые у нас и за рубежом, уже дали ощутимые результаты, а их выводы могут быть положены в основу более деталь­ной разработки сущностных характеристик общей лингвистики текста.

Еще в 1968 г. на коллоквиуме в Констанце П. Хартман, признавая за лингвистикой текста статус раздела общего языкознания, предлагал разделить сферы исследования текста, а именно: общая лингвистика текста; лингвистика конкретного текста; лингвистика типологии текстов [Р. Hartman]. В дальнейших исследованиях по теории текста отчетливо наблюдаются два подхода: стремление построить формализованную грамматику текста, для чего создаются правила, процедуры, схемы, по которым можно осуществить моделирование структур текста, и стрем­ление создать общую теорию текста путем изучения конкретных рече-творческих актов, закономерностей их организации и функционирования, описания стилевого многообразия таких актов и определения категориаль­ных признаков каждого типа текста. Первый подход характерен в основ­ном для западноевропейских школ¹, второй — для советской линг­вистики².

Исследователю любого крупного объекта, каким, к примеру, является текст, угрожают две опасности: с одной стороны, атомизация фактов объекта, иными словами, все большее углубление в онтологию составляю­щих объект единиц (это может привести к тому, что исследователь за деревьями леса не увидит) и, с другой — глобализация объекта — недо­оценка изучения отдельных явлений в их сущностных характеристиках и функциях (масштабность обычно затемняет детали, представляет их в неточном, а иногда и в искаженном виде). Текст является объектом крупного масштаба, поскольку он предполагает в качестве своих консти­туэнтов единицы более крупные, чем предложение. Предотвращение указанных опасностей возможно лишь при сочетании атомизации фактов

¹ С м.: Papiere Zur Textlinguistik, В. б. Hamburg; Studies in Text Grammar. Doidiecht,
1973; Reports on TexttoiKuistic ed. by Erik Enkvist and Viljo Kohonen, Abo, 1976;
Новое в зарубежной лингвистике, вып. 8. Лингвистика текста, 1977.

² Лингвистика текста. М„ 1974; Гальперин И.Р. О понятии " текст". - ВЯ, 1974,
№ 6; Он же. Грамматические категории текста. - Изв. АН СССР, 1977, № 6.

и их глобализации, которое предопределено сущностными характери­стиками объекта исследования.

В характеристике текста существенным является параметр объема. Текст, определение которого будет дано ниже, может увеличиваться до значительных размеров, но все же по самой своей природе он обозрим, поскольку конечен. Попытки некоторых теоретиков представить текст как явление безграничное бездоказательны. Текст — это некий снятый момент процесса, в котором все дистинктивные признаки объекта обо­значаются с большей или меньшей степенью отчетливости. Прежде всего нужно себе ясно представить, что мы имеем дело с неким новым объек­том, лишь недавно включенным в сферу внимания лингвистических исследований. Значит, не только методы изучения, но и единицы этого объекта должны быть выделены как единицы, свойственные только этому объекту. В связи с этим представляется ошибочной следующая мысль Т.В. Булыгиной: " Несмотря на некоторые особенности сочетаний предложений в тексте, текст все же не образует, как мне кажется, специ­фической структуры, свойства которой превосходили бы сумму свойств составляющих его предложений" (Т.В. Булыгина, 224). Подобный же кон­цепции придерживаются Даскал и Маргалит. Они утверждают, что нет необходимости в создании теории текста и что грамматика предложения, если она " полностью разработана", может описать все явления текста [M. Dascal, A. Margalit, 195-213]. Такой взгляд на текст предполагает некий изоморфизм структуры предложения и структуры текста, что неправомерно хотя бы потому, что целое и его части не могут быть уравнены и что текст не является лишь " суммой свойств" предложений. Одна из задач этой работы - подтвердить высказанную мысль путем анализа текстов разных типов. Для этого необходимо прежде всего определить единицы текста как некоего особого объекта лингвистиче­ской науки, определить конституэнты этих единиц и наметить таксономию грамматических категорий, функционирующих в исследуемом объекте.

В связи с поставленными задачами пришлось пересмотреть некоторые давно утвердившиеся в лингвистике понятия. Многие из них следовало переосмыслить, поскольку они применяются к новому объекту исследо­вания.

Уместно упомянуть здесь следующее высказывание Эйнштейна, при­веденное Максом Борном: " Понятия, которые оказались полезными в упорядочивании вещей, легко приобретают над нами такую власть, что мы забываем об их человеческом происхождении и принимаем их за неизменно данное. Тогда они становятся " необходимостями мышления", данными a priori и т.д. Такими заблуждениями путь научного прогресса часто преграждается на долгое время. Поэтому, если мы настаиваем на необходимости проанализировать давно установленные понятия и указать, от каких условий зависит их оправданность и возможность употребления, как они, в частности, возникают из данного опыта, то это не праздная забава. Этим самым разбивается их преувеличенная власть" [Макс Борн, 185-186].

Одним из таких понятий, с моей точки зрения, оказалась дихотомия, обязательность оппозиционных параметров в наблюдении фактов. Не бес-

полезно привести высказывание Дж. Лакофа, который утверждает, что генеративная семантика приходит к необходимости отрицания обязатель­ности дихотомии: " Мы убедились в том, что невозможно установить искусственные границы и исключить из науки оязыке такого рода факты, как человеческую способность размышлять, контекст, социальное взаимо­действие, дейксис, размытость, сарказм, типы дискурса, обрывки, вариативность и т.д. Каждый раз, когда мы устанавливаем искусственную границу, мы находим какое-то явление, которое показывает, что она должна быть снята. Этим я не хочу сказать, что в нашей науке нет границ. Я только сделал предположение, что в настоящее время границы ежеднев­но исчезают и не нужно удивляться, если область исследований будет продолжать расширяться" [см.: Н. Parrei, 178] *.

Когда задумываешься над словом " грамматика", начинаешь осознавать, как многосторонне и многогранно это слово-термин употребляется. Грам­матика — это свод правил, касающихся организации речевого акта, пра­вильности, нормы и ее колебаний, механизма речетворческого процесса и других явлений языка в их статике и динамике. Возникает вопрос: применимы ли термины " грамматика" и " грамматическая категория" к такому объекту исследования, каким является текст?

Грамматика любого языка — результат наблюдений над функциониро­ванием этого языка в различных областях человеческой деятельности. Цель этих наблюдений — сведение кажущегося хаотического употребления к каким-то закономерностям, без которых, как известно, невозможно постижение природы данного явления. Стремление выделить " островки" организованности в окружающей нас действительности предопределено самой сущностью человека как " организованного" факта, смоделирован­ного природой и в значительной степени доступного нашему наблюдению. Язык, как продукт человеческого сознания, предназначенный для целей коммуникации, естественно, тоже организован. Однако характер этой организованности полностью еще не выяснен.

Язык стремится преодолеть некоторую беспорядочность мысли, кото­рая, будучи отражением объективной действительности, выявляет свой­ственную этой действительности неупорядоченность, скачкообразность отдельных процессов. Человеческий мозг ищет закономерности в явле­ниях объективной действительности и если их не находит, то гипотетиче­ски приписывает ей какие-то закономерности.

Если верно положение теоретической кибернетики о том, что энтропия стремится к возрастанию, т.е. что объем и количество неизвестного, а значит непознанного будет увеличиваться с поступательным движением познания, то естественно предположить, что наше сознание будет искать " островки организованности", которые наука открывает в познании мира. Поэтому и текст можно назвать своеобразным " островком организован­ности". Он стремится к снятию энтропии, порождаемой отдельными

¹ Panel H. Discussing Language. Mouton, 1974. В книге приводятся беседы составите­ля сборника с известными учеными по разным вопросам науки о языке. Ссылки даются по имени составителя, а фамилия автора высказывания упоминается в тексте.

предложениями. В связи с этим текст необходимо рассматривать как упорядоченную форму коммуникации, лишенную спонтанности.

Поиск " организованного" находит свое выражение в разных теориях разных наук. В области языкознания поиски организованного идут прежде всего по пути типологии. Исследования типологического характе­ра дали возможность расширить и углубить научно-теоретические положе­ния, касающиеся взаимообусловленности языка и речи, законов фоно­логических изменений, системности и структурной организации единиц языка, определения типов логических (временных, пространственных и др.) связей этих единиц и других областей языковой действительности.

Особенно продуктивными оказались исследования " нижних" уровней языковой структуры: фонологии, морфологии, в меньшей степени лекси­кологии и совершенно в недостаточной степени синтаксиса.

Авторы некоторых работ отказывают предложению даже в статусе языко­вой единицы. Особенно горячие споры разгорелись вокруг понятия " пред­ложение" в последнее время. Это объясняется тем, что в этой единице больше, чем в других, проявляется тесная взаимосвязь языка и мышле­ния, логики и грамматики, психологии и лингвистики. Каковы бы ни были споры по поводу сущностных характеристик единиц уровней языка, их функционирования, механизма их порождения — все эти споры лишь расширяют наши знания об этих единицах и способствуют прогрессу лингвистической теории.

История грамматической науки дает много примеров пересмотра грам­матических установлений, введения новых понятий в терминологический арсенал этой науки. Всякая грамматика в данный период развития этого уровня языка рассматривалась как закрытая система. Собственно говоря, всякая система — закрытая, если она определяет взаимообусловленность и взаимозависимость частей (пока я избегаю термина " категория"), в том случае если эти части строго определены. Однако грамматика любого языка окончательно не закрыта даже в данный конкретный период раз­вития языка и состояния теоретической мысли; она оставляет место для появления нового элемента системы. В какой-то степени можно провести аналогию между грамматической системой и системой химических элемен­тов Менделеева. На каждом этапе движения теоретической мысли по­являются элементы системы, расширяющие наши представления о самой системе и заставляющие исследователя пересматривать, как ранее каза­лось, " закрытую" систему. Показательно в этом отношении утверждение Дж. Лайонза о том, что " грамматическая структура любого языка в конечном итоге является неопределенной" [John Lyons, 153].

Следовательно, грамматическая система языка является системой и закрытой и открытой. Несмотря на то что такое утверждение про­тиворечиво, оно отвечает характеру этого вида системы. Открытость системы языка, очевидно, проистекает от того, что содержательная и формальная стороны системы разнообразно взаимодействуют; они так тесно переплетены, что в ряде случаев невозможно их изолировать в Целях научного эксперимента. Можно с уверенностью утверждать, что кроме фонологического уровня языковой системы, ни один уровень не обходится без привлечения семантических характеристик. Это уже

стало аксиоматичным. Стоит лишь привести примеры классификации глаголов (транзитивность/интранзитивность) в английском языке [В.Н. Ярцева, 62], прилагательных, наречий, а также правила употребле­ния так называемых complex objects (сложных дополнений) в англий­ском языке, чтобы убедиться во взаимозависимости содержательной и формальной сторон единиц языка. А само это явление ведет к " открыто­сти" системы.

Известно, что многие грамматики до сих пор объединяют фонетику и лексикологию вместе с морфологией, синтаксисом и риторикой в одну дисциплину. Есть грамматики, которые вообще не рассматривают лексику как составную часть науки о языке. Появляются синтаксическая стили­стика, грамматика словосочетаний, грамматика стиля (The Grammar of Style), грамматика разговорного языка (A Grammar of Spoken Eng­lish), грамматика коммуникации в английском языке (A Grammar of Communicative English) и тд.

Как видно, грамматика постепенно становится родовым понятием, и потому этот термин приложим к разным предметам исследования языковой структуры. До сих пор под грамматикой в разделе синтаксиса понимались правила организации и функционирования предложения, его частей, включая слова. " Грамматика языка, - пишет Л. Блумфилд, -включает... сложную систему правил (таксем селекции), согласно кото­рым каждая лексическая форма используется только в определенных установленных функциях; каждая лексическая форма закреплена формальными классами. Для того чтобы описать грамматический строй того или иного языка, нужно определить формальные классы каждой лексической формы и выявить, какие признаки побуждают говорящих причислить ту или иную лексическую форму к определенному формаль­ному классу" [Л. Блумфилд, 292-293]. Точнее определяет сущность грамматики Л.Б. Щерба: "... подлинной основой грамматических и лекси­ческих правил всякого живого языка является... неписанный, неупорядо­ченный лингвистический опыт данного коллектива" [Л.В. Щерба, 1947, 73-74].

Эта мысль Л.В. Щербы представляется весьма плодотворной: ведь в языке, как и в самой объективной действительности, существуют как организованное, упорядоченное, так и хаотическое, неупорядоченное. Язык стремится преодолеть неупорядоченность в своей системе, ищет пути осознания этой неорганизованности и тем самым снимает некоторую долю энтропии. Естественно, что, проникая в сущность явлений, наше сознание выделяет все новые признаки данного явления и расширяет рамки системы, ранее представляемой как закрытая.

Поиски системности, т.е. упорядоченности, организованности, в объек­тивной действительности привели к установлению определенных законо­мерностей явлений, которые получили название категорий. Категория определяется как " предельно широкое понятие, в котором отображены наиболее общие и существенные свойства, признаки, связи и отношения предметов, явлений объективного мира" [Н.И. Кондаков, 240]. Это определение нуждается в уточнении. H.И. Кондаков так определяет само понятие: это " целостная совокупность суждений, т.е. мыслей, в которых

что-либо утверждается об отличительных признаках исследуемого объек­та, ядром которой являются суждения о наиболее общих и в то же время существенных признаках этого объекта" [Н.И. Кондаков, 456]. В этом определении прежде всего смущает отождествление понятия и суждения. Суждение - творческий акт; понятие - отражение в нашем сознании фактов объективной действительности. Рискуя вызвать возражения со стороны философов и логиков, должен заметить, что в определении категории, данном выше, все же недостаточно отграничены термины " понятие" и " категория". В понятии, по-моему, ничего не " утверждается", в нем есть лишь отражение в нашем сознании явлений объективной дей­ствительности. Но это отражение в процессе осознания получает свое выражение в логико-философских категориях.

Таким образом, категория есть понятие, получившее свое научно осознанное выражение. В.И. Ленин называл категории ступеньками " выделения, т.е. познания мира" [ВЛ. Ленин, т. 29, 85]. В категориях выражаются определенные закономерности, выделяемые в объектах данной науки, причем эти закономерности суть абстракции отношений.

Для того чтобы яснее представить себе сущность термина " категория", следует проникнуть в самый процесс познания, который В.И. Ленин выразил следующими словами: " Сначала мелькают впечатления, затем выделяется нечто, - потом развиваются понятия качества (определения вещи или явления) и количества. Затем изучение и размышление направ­ляют мысль к познанию тождества — различия — основы — сущности versus явления, - причинности etc." [В.И. Ленин, т. 29, 301 ].

Здесь у Ленина нечто, как я понимаю, еще очень общее представление, а затем это общее представление конкретизируется и появляется понятие; это понятие научно осмысляется в виде категорий тождества, различия, причинности и т.п.

Существуют логико-философские категории, выделенные из общих понятий времени, пространства, движения, причинности, последователь­ности, обусловленности. Эти понятия реализуются в категориях лишь постольку, поскольку каждая категория представляет собой определен­ный набор признаков, необходимый для операций данной науки. Так, логико-философской категории времени, выделенной и осознанной из об­щего понятия времени, присущи признаки движения, порядка, линейно­сти, необратимости, дробности, беспредельности, относительности и др. Категории пространства присущи признаки протяженности, трехмерности, бесконечности и ряда других. Так же обстоит дело и с другими категориями.

Философия, являясь наукой наук, оказалась фундаментом, на котором возникали понятия других наук, подчеркиваю, не категории, а понятия. Философские категории, преломленные в других науках, сначала получа­ют статус соответствующих понятий данной науки, затем эти понятия постепенно воплощаются в своих, имманентных для данной науки катего­риях. Так, в области грамматики возникли грамматические понятия, образованные из философских категорий. То, что в философии уже обо­значалось как категории, как " ступеньки познания", для грамматики послужило базовыми понятиями. Они в свою очередь потребовали вы­работки грамматических категорий как классов форм (признаков).

Таким образом, то, что для философии является уже осознанным, научно определенным понятием, т.е. категорией, для грамматики сначала реализуется как грамматическое понятие, нуждающееся в научном осознании, т.е. выражении в грамматических категориях¹.

Такое понимание грамматических категорий в какой-то степени на­веяно так называемыми понятийными категориями, о которых писал И.И. Мещанинов: "..для наличия грамматической категории требуется наличие грамматического понятия, передаваемого грамматической фор­мой" [И.И. Мещанинов, 198]. Некоторая неясность, однако, возникает тогда, когда автор утверждает, что " в грамматических категориях ото­бражаются вовсе не все выявляемые понятия, а только те, которые по­лучают в языке свое формальное выражение средствами морфологии или синтаксиса" [ИМ. Мещанинов, 195]. Что же получает свое формально грамматическое выражение, грамматическое понятие или грамматиче­ская категория? Как было указано выше, логичнее предположить, что грамматические понятия получают свое выражение в грамматических категориях, которые представляют собой некое обобщение классов грам­матических форм.

Примерно то же понимание отношения понятия и категории находим у Вандриеса, который пишет, что " грамматическими категориями на­зываются понятия, выражаемые посредством морфем. Так, род и число, лицо, время и наклонение, вопрос и отрицание, зависимость, цель, орудие и т.п. — все это грамматические категории в языках, в которых есть специальные морфемы для их выражения" [Ж. Вандриес, 91].

Действительно, грамматическая категория, будь то категория глагола, имени, прилагательного, залога, времени или любая другая, которой при­своен статус категории, будет соотноситься с грамматическим понятием, в свою очередь соотносимым с соответствующей категорией логики и философии. Так, категория перфекта есть выражение грамматического понятия последовательности (предшествования), т.е. категории времени в философском плане. Грамматическая категория прилагательного вы­ражает в языке грамматическое понятие качества в его интенсивности и в его других признаках. Это грамматическое понятие не тождественно философской категории качества, хотя и является языковым осмысле­нием этой категории. Грамматическая категория падежа есть обоб­щенно представленная в языке группа форм, по их грамматическим значениям выражающих отношения определенных языковых единиц к другим.

Эта грамматическая категория есть выражение грамматического поня­тия отношений между различными, но определенными классами слов, а такое грамматическое понятие есть воплощение логико-философской ка­тегории зависимости.

¹ См.: Аомони В.Г. Типология предложения и логико-грамматические типы пред­ложений. - ВЯ, 1973, № 2; Головин Б.Н. К вопросу о сущности грамматической категории. - ВЯ, 1955, № 1; Хаймович Б.С. О грамматической категории. - Фило­лог, науки, 1969, № 2; Сятковский СИ. К вопросу о грамматической категории. -Филолог, науки, 1966, № 1; Бондарко A.B. Грамматическое значение и смысл. Л., 1978.

Приведенных примеров достаточно, чтобы уточнить для целей данной работы, что такое грамматическое значение, грамматическая категория и грамматическое понятие. Так, грамматическое значение - это значение определенной грамматической формы; грамматическая категория - это обобщенный класс форм, выражающий определенное грамматическое понятие; грамматическое понятие - это логико-философская категория, преломленная в языковом сознании и определившая предмет грамматики.

Думается, что такое понимание указанных терминов не противоречит марксистско-ленинской методологии и дает нам право точнее определить наше понимание грамматических категорий текста.

Для того чтобы раскрыть и описать явление речетворческого процесса его результативности, необходимо коснуться хотя бы вкратце тех науч­ных предпосылок, на основе которых можно построить теорию текста.

Одной из таких предпосылок является накопленный опыт наблюдений над структурой, содержанием, композицией текста, чтобы вывести опреде­ленные закономерности его организации и осмыслить его значение и фун­кциональные характеристики. Полученные в результате наблюдений и обобщений данные не обязательно должны соблюдать строгость методов точных наук. Мысль о том, что строгость доказательств не есть абсолютное понятие, была неоднократно высказана в нашей научной литературе. " Фи­зик удовлетворится доказательствами, - пишет Ю. Шрейдер, - которые математик может законно счесть некорректными. Логик признает боль­шинство математических доказательств неполными" [Ю. Шрейдер, 213].

Однако аргументированность теории должна быть прежде всего по­следовательной, логически развертываемой и иллюстративно подкреплен­ной, поскольку теория только тогда научно обоснована, когда она про­веряется практикой. В этой связи уместно привести следующее высказы­вание Питера Гартмана: " Если считать, что наука о языке должна пред­ставить свои выводы в распоряжение общества для возможно широкого применения, тогда следует ввести очень важное новое понятие " доступная технология". Это не значит, что иная технология или теория хуже доступ­ной; это значит, что подлинная научная теория, создаваемая учеными, должна быть так изложена, что не специалисты и не теоретики могли бы успешно пользоваться этой теорией и ее выводами" [см.: Parret H., 136].

Необходимо иметь в виду, что текст представляет собой некое образо­вание, возникшее, существующее и развивающееся в письменном варианте литературного языка. Только в этом варианте расчлененность текста, эксплицитно выраженная графически, выявляется как результат созна­тельной обработки языкового выражения. В связи с этим следует напом­нить о тех существенных дистинктивных признаках, которые определяют различия между письменными и устными вариантами языка.

В результате длительного процесса формирования письменный вариант языка выработал особенности, которые постепенно приобрели статус системности. Определение системности письменного варианта языка и текстообразующих фактов представляет собой трудности, в связи с тем что структура текста еще недостаточно изучена. Столь разнообразны типы текстов, столь резко расходятся в них основные характеристики, что свести все это многообразие к каким-то абстрактным, типологическим

схемам-моделям возможно только в результате большого накопленного опыта наблюдений над функционированием каждого отдельного типа в разные периоды.

Ряд ученых вообще отрицают существование особой разновидности языка - письменного варианта. " Письмо - это не язык, но всего лишь способ фиксации языка с помощью видимых знаков"; "...мы всегда должны предпочитать слову написанному слово звучащее", - пишет Л. Блумфилд [Л. Блумфилд, 35—36]. Этой же точки зрения придержи­вается Дж. Лайонз и те американские дескриптивисты, которые рассмат­ривают звучащую речь как единственно реальное существование языка.

Однако признание за письменным языком права на самостоятельное существование отнюдь не означает полной автономии этого варианта. Хорошо известно взаимодействие устного и письменного вариантов. Оно по-разному проявляется у разных народов в разные периоды раз­вития литературных языков. Для целей настоящей работы важно не упускать из виду существенных различий между этими вариантами, пред­определенными экстралингвистическим фактором: наличием или отсут­ствием собеседника. Именно отсутствие того, к кому обращена речь, вызвало к жизни основные грамматические категории текста.

Уместно привести следующее высказывание Ж. Вандриеса: "...расхожде­ние мехсду языками письменным и устным становится все больше и боль­ше и больше. Ни синтаксис, ни словарь обоих языков не совпадают (разрядка моя. - И.Г.). Даже морфологии различны: простое прошедшее, прошедшее несовершенное сослагательного наклоне­ния уже не употребляются в устном языке" [Ж. Вандриес, 253]. То же утверждал и A.A. Потебня: "...возникает различие между письменным и устным языком гораздо больше, чем то, которое до письменности было между относительно архаичною речью мерной песни, пословицы, заговора и немерным просторечием. К различиям грамматическим присоединяются лексические и синтаксические..." [A.A. Потебня, 144].

Высказывания такого рода можно приумножить¹.

Одной из наиболее характерных особенностей письменной разновидно­сти языка является его функциональная направленность, т.е. его ориента­ция на выполнение какой-то заранее намеченной цели сообщения. Поэтому письменный текст всегда прагматичен, как, впрочем, и всякая речь. Но письменный текст не всегда столь прямолинейно и непосредственно рас­крывает свою целенаправленность, как это имеет место в устной речи. Интонация, мимика, жест, самый тип общения (диалог) выявляют на­мерения говорящего с достаточной очевидностью, в то время как в пись­менной речи, в особенности в определенных типах текста, это намерение еще нужно распознать, прилагая некоторые усилия и привлекая накоплен­ный опыт анализа разных типов текста.

В последнее время как реакция на чрезмерное увлечение анализом грамматических и лексических особенностей живой, звучащей речи по­является все больше работ по тексту как явлению, которое воплощает

¹ См., например, работы 6.В. Виноградова, A.C. Боголюбова, НЮ. Швед ивой, lì.А. Земской. НД. Арутюновой, В. Матеэиуса и др.

закономерности письменной речи. Дать их адекватное описание - задача первостепенной важности для науки о языке, если, конечно, признать равноправие двух вариантов языка.

Известно, что диалог является признаком устной разновидности языка, а монолог — письменной¹. Как диалог, так и монолог вызывают к жизни разные средства языкового выражения. Дистинктивными признаками этих форм являются соответственно для диалога разговорная лексика и фразеология, краткость, эллиптичность, недоговоренность, непоследова­тельность, обрывистость, иногда одновременность обмена репликами, бес­союзие, широкое употребление паралингвистических средств: вокальных, кинетических и некоторых других²; для монолога - литературно-книж­ная лексика, распространенность высказывания, законченность, логиче­ская последовательность, синтаксическая оформленность, развернутая система связующих элементов, средства графического выявления и ряд других.

В сопоставлении двух вариантов языка необходимо отметить и не­которые другие черты прагматического плана. Устная разновидность всегда стремится к конкретности, однозначности, интонационной недву­смысленности. Она откровенно убеждает. Письменная разновидность абстрактна, неоднозначна, предполагает интонационно многоплановую реализацию сообщения и различную интерпретацию.

Внимание к особенностям и закономерностям организации текста как формы существования письменного варианта языка является резуль­татом познавательного процесса. Преодолевая веками освященные тради­ции рассмотрения письменного варианта языка как единственного объек­та анализа, лингвистика, с одной стороны, вынуждена описывать строй бесписьменных языков и, с другой, стремясь проникнуть в сущность языковых процессов, в механизмы порождения речи и ее функционирова­ния, повернула острие научного познания в сторону устной речи, на не­которое время предав забвению письменную речь.

Интересно в этой связи привести следующую мысль Й. Вахека: "... до тех пор, пока язык реализуется лишь в устных высказываниях (т.е. пока данный языковый коллектив еще не произвел никаких письменных вы­сказываний), акустическая субстанция не привлекает внимания и остается в тени, поскольку рассматривается как нечно несущественное... Но... как только в языковом коллективе появляются первые письменные вы­сказывания, языковая субстанция, воспринимаемая до тех пор как не­существенная, необходимо начинает в той или иной мере осознаваться" [ Й.Вахек, 531, 532].

Соответствующая метаморфоза произошла и с понятием текст после того, как наряду с анализом онтологических и функциональных харак-

Нам представляется спорным утверждение Л.В. Щербы о том, что " монолог явля­ется в значительной степени искусственной языковой формой... подлинное свое бытие язык обнаруживает лишь в диалоге" [Л.В. Щерба, 2, 3-4]. Такое утвержде­ние фактически снимает необходимость рассмотрения текста как самодовлею­щего факта языка. Если продолжить эту мысль ad absurdum, то можно прийти к заключению, что поэзия, художественная проза и " мерная речь" фольклорного творчества не являются " подлинным бытием" языка. См.: Русская разговорная речь. Под ред. Е.А. Земской М., 1973.

теристик устной речи наука стала искать существенные признаки письмен­ного варианта языка, ранее рассматриваемые как нечто само собой раз­умеющееся, как нечно данное. Именно поэтому текст в последнее время стал объектом пристального внимания лингвистов.

Как всякий новый объект исследования, текст по-разному понимается и по-разному определяется. Приведу несколько из наиболее общих де­финиций: " Речевой акт или ряд связанных речевых актов, осуществляе­мых индивидом в определенной ситуации, представляют собой текст (устный или письменный)" [Е. Косериу, 515]. По мнению Хэллидея, текст - " основная единица (fundamental unit) семантики и ее нельзя определить как своего рода сверхпредложение" [H. Parret, 101]. Уточняя это слишком общее определение, Хэллидей приходит к мысли, что текст представляет собой актуализацию потенциального (actualized potential) [H. Parret, 86]. A. Греймас подходит к проблеме текста с позиций по­рождающей семантики. Для него дискурс (читай — текст) — это единство, которое расщепляется на высказывания и не является результатом их сцепления (concatination) [H. Parret, 56]. Сближая понятия текста и стиля, П. Гиро считает, что текст представляет собой структуру, замкну­тое организованное целое, в рамках которого знаки образуют систему отношений, определяющих стилистические эффекты этих знаков [П. Гиро]. Можно привести еще много определений текста, не лишенных интереса и иллюстрирующих подходы к тексту с разных позиций. Однако за неимением места я отсылаю читателя к уже упомянутым работам Дресслера и к сборнику " Новое в зарубежной лингвистике" (вып. VIII, 1978).

Удивляет, что в подавляющем большинстве работ, посвященных про­блемам теории текста, в качестве материала исследования берется не текст, а отдельные предложения. Правда, в определенных условиях отдель­ное предложение может оказаться самостоятельным текстом, подобно тому как морфема может стать окказиональным словом, слово — пред­ложением. Однако это лишь спародические явления, не нарушающие общей характеристики текста.

Многосторонность понятия " текст" обязывает выделить в нем то, что является ведущим, вскрывающим его онтологические и функциональные признаки. Текст — это произведение речетворческого процесса, обладаю­щее завершенностью, объективированное в виде письменного документа, литературно обработанное в соответствии с типом этого документа, про­изведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющее определен­ную целенаправленность и прагматическую установку. Из этого опре­деления следует, что под текстом необходимо понимать не фиксирован­ную на бумаге устную речь, всегда спонтанную, неорганизованную, непоследовательную, а особую разновидность речетворчества, имеющую свои параметры, отличные от параметров устной речи. Устная речь имеет лишь звуковое воплощение, рассчитанное на слуховое восприятие. Она только линейна. Устная речь - это движение, процесс. Поступатель­ное движение устной речи придает ей признак нестабильности. Зафикси-

рованная (на бумаге или на магнитофонной ленте), она представляет собой лишь снятый момент, во время которого с большей или меньшей отчетливостью проявляются отдельные части высказывания. Дискретность устной речи наблюдается лишь в фиксированном виде. Однако будучи в какой-то степени объективированной, фиксация устной речи все же не становится текстом в том понимании, которое дано в определении. Все характеристики устной речи противопоставлены характеристикам текста. Текст — не спонтанная речь; он лишь имплицитно рассчитан на слуховое восприятие; он не только линеен, он не только движение, про­цесс - он также стабилен.

Текст обладает двойственной природой — состоянием покоя и движе­ния. Представленный в последовательности дискретных единиц, текст находится в состоянии покоя, и признаки движения выступают в нем имплицитно. Но когда текст воспроизводится (читается), он находится в состоянии движения, и тогда признаки покоя проявляются в нем импли­цитно. При чтении текста происходит перекодирование сообщения. Сигналы кода, рассчитанные на зрительное восприятие, трансформируют­ся в слуховые сигналы, не полностью утрачивая характеристики первого кода¹.

Исследователи стремятся определить наиболее общие параметры текста Так, Цветан Тодоров различает три основные категории — параметры, которые он соответственно называет вербальный, синтаксический и семантический [T. Todorov, 32]. Вербальный параметр образуется кон­кретными предложениями, формирующими текст, синтаксический опре­деляется взаимоотношениями частей текста, а семантический отражает глобальный смысл текста и определяет части, на которые смысл рас­падается.

Н.Э. Энквист сводит лингвистические параметры текста к трем основ­ным — тема (topic), фокус (focus) и связь (linkage) [N.E. Enkvist, 57]. Тема — это основное содержание текста, фокус служит для выделения маркированных элементов текста (слова, словосочетания, предложения, стилистические приемы), а связь — это средство объединения различных отрезков высказывания. Некоторые лингвисты выделяют позиционный параметр, мотив (motif), темпоральный параметр и др.²

Приведенные параметры текста, бесспорно, представляют собой важ­ные характеристики текста и могут быть положены в основание пирамиды его признаков. Однако большинство из перечисленных здесь и многие другие, которые выделяются разными исследователями, не несут в себе дистинктивных показателей текста. Ведь такие параметры, как вербаль­ный, синтаксический, семантический, темпоральный или тема, фокус, связь, мотив, присущи речи вообще. Без них нет процесса коммуникации. Следовательно, если в качестве дистинктивных признаков изучаемого объекта признать вышеуказанные, то придется отождествить понятия речь и текст.

Интересны взаимоотношения этих двух кодов в драматургии, где происходит ₍ особого рода транспонирование пиа ¹ Более подробное изложение точек

Trends in Texü inguistics. Berlin, 1978.

Здесь необходимо указать на то общепризнанное положение, что, хотя речь по природе своей спонтанна и неорганизованна, она тем не менее имеет свои ограничения, накладываемые на нее общей системой языка, общим языковым кодом. Однако системность речи и системность языка не совпадают по своим показателям. В языке системность в значительной степени (но не исключительно) покоится на противопоставлениях вы­деленных признаков. В речи дихотомия речевых единиц не всегда может быть строго соблюдена, а иногда и вовсе не применима как метод по­знания.

В тексте системность еще только нащупывается. В этом объекте, как мы пытались показать (см. определение), есть свои ограничения, которые по-разному накладываются на разные типы текста. В одних типах текстов они весьма ощутимы и могут быть представлены в виде определенных более или менее строгих правил, в других типах они настолько размыты, что с трудом поддаются регламентации. И все же, как будет показано ниже, в любом типе текста и значит в тексте вообще можно найти катего­риальные признаки, отличающие его от других единиц языка.

Язык, будучи средством коммуникации и одновременно средством реализации мысли, должен в своем статическом и динамическом про­явлении, в своих формах и в их применении отражать закономерности мыслительного процесса, который в свою очередь отражает явления объективной действительности " не как зеркально мертвый акт". Исследо­вание закономерностей мыслительного процесса — задача логики; их реализация в языковых процессах — задача языкознания.

Итак, текст как факт речевого акта системен. Текст представляет собой некое завершенное сообщение, обладающее своим содержанием, организованное па абстрактной модели одной из существующих в литера­турном языке форм сообщений (функционального стиля, его разновидно­стей и жанров) и характеризуемое своими дистинктивными признаками.

Содержание применительно к тексту приобретает свое термино­логическое употребление, отличное от понятий " смысл" и " значение". Содержание как термин грамматики текста будем относить лишь к информации, заключенной в тексте в целом; смысл — к мысли, сооб­щению, заключенным в предложении или в сверхфразовом единстве; значение -к морфемам, словам, словосочетаниям, синтаксическим конструкциям.

Смысл относится к законченному отрезку речи, выражающему определенное суждение, ситуационно ориентированное. В этой связи нуж­но высказать несколько соображений по поводу терминов, предложен­ных В.А. Звегинцевым: псевдосмысл и псевдопредложение [Звегинцев, 1976]. Автор этой работы не признает за самостоятельным предложением смысла, если оно не соотнесено с текстом. Более того, такое предложе­ние рассматривается как лишенное своего непосредственного назначения: оно лишь строительный материал языка.

Трудно согласиться с тем, что изолированное предложение лишено смысла. Термин " псевдосмысл" нисколько не меняет основной мысли автора. Фактически такое понимание существа предложения родственно давно известным концепциям, отрицающим объективное значение слова:

значение в их понимании есть лишь употребление. Подобно этому по В.А. Звегинцеву предложение существует лишь в контексте. Но ведь предложение как единица синтаксиса должно рассматриваться не только со стороны того конкретного значения, которое оно приобретает в тексте, но и в абстрактно-структурном и семантическом планах. В интересном и глубоком исследовании смысла предложения, проведенном H Д. Арутю­новой, убедительно доказывается это положение. Приведу лишь два высказывания из зтой работы: "...возникая на основе предложения, номинализованная конструкция может выступать в дальнейшем тексте в качестве субститута конкретного факта. Значение предложения пере­двигается тем самым на денотативный уровень. Происходит соединение препозитивной семантики с идентифицирующей функцией, или, иначе, абстрактного (непредметного) значения с единичной референцией". Второе высказывание подчеркивает содержательную сторону предложе­ния, не привязывая ее к тексту, а отвлекаясь от текста: "... мысль не может быть выражена в языке иначе, как в форме предложения" [Арутю­нова 1976 (6), 16]. Аналогичные высказывания находим у Н.Ю. Шведо­вой, Е.В. Падучевой и других.

Другое дело, когда предложение в тексте подвергается некоторому переосмыслению. Это ни в какой степени не снимает сущностной харак­теристики изолированных предложений в их разнообразных семантиче­ских репрезентациях.

Смысл не обязательно является результатом механического сложения значений отдельных компонентов предложения или СФЕ. Подобно тому как слово своими значениями представляет собой " кусочек действитель­ности", смысл представляет собой " кусочек содержания". Смысл, реали­зуемый в предложении, в СФЕ выявляется в специфических для этих единиц формах предикации. Содержание имеет свои, отличные от пред­ложения и СФЕ формы предикации. Как смысл не является механическим сложением значений слов и конструкций, хотя и выводится из них, так и содержание не есть сумма смыслов (предложений и сверхфразовых единств), хотя и выводится из них. Смысл по своей природе не коммуни­кативен или же коммуникативен потенциально (он требует амплифика­ции). Содержание по своему назначению коммуникативно, поскольку оно обладает признаком завершенности.

Таким образом, законченность может быть относительным понятием, завершенность — понятие абсолютное.

Для более эксплицитного описания особенностей текста и его катего­рий необходимо уточнить понятие предикации в применении к тексту. Предикация - это транспонирование фактов языка в факты речи. Именно так, как мне представляется, надо понимать эту сложную логико-синтак­сическую категорию. Вне предикации нет акта речи, есть лишь номинация определенных явлений, событий, действий. Когда я говорю, что смысл не обязательно предикативен, я имею в виду, что такие номинативные образо­вания, как приезд министра иностранных дел Франции или снижение жиз­ненного уровня рабочих в капиталистических странах, или темнеет имеют смысл, но, не обладая категорией предикативности, не имеют содержания в том понимании этого термина, в котором он используется в данной работе.

Однако, как указывалось выше, даже если отдельные предложения, которые обладают предикативностью (в грамматическом значении этого термина, т.е. оформленные в конструкции с личной формой глагола, как это определяется в большинстве грамматик), то и здесь мы будем гово­рить о смысле, а не о содержании, поскольку они лишь потенциально коммуникативны.

Из этих рассуждений видно, что можно провести границу между смы­слом и содержанием и в плане характера предикативности. Конечно, для грамматики текста вместо термина предикативность можно было придумать другой термин, чтобы не смешивать явления, принадлежащие разным объектам наблюдения. Но поскольку между некоторыми из разбираемых категорий грамматики текста есть определенный изомор­физм с категориями грамматики предложения, а также желая избежать столь модной тенденции называть даже известные явления новыми терми­нами, мы будем пользоваться общеизвестными в лингвистике понятиями и терминами, используя их в несколько ином плане, как это сделано в отношении терминов " смысл", " содержание", " предикация".

Как и всякая абстрактная модель, модель текста не может охватить все признаки объекта исследования. Она, естественно, допускает и даже предопределяет возможные вариации этих признаков, чаще всего беря наиболее существенные из них. В моделях текста по-особому проявля­ются указанные выше дистинктивные признаки, которым с полным правом можно присвоить ранг грамматических категорий текста.

Все эти категории получают свои конкретные формы реализации. Так, например, формы категории информативности — это повествова­ние, рассуждение, описание (обстановка, ситуация, действие, природа, личность) и т.д.; категория интеграции реализуется: а) в формах под­чинения одних частей текста другим, формах совпадающих и не со­впадающих с формами подчинения, характерных для предложения, б) в стилистических приемах, в) в синонимических повторах и др.; категория ретроспекции выявляется как композиционными, так и лекси­ческими средствами.

Подобно тому как в предложении мы различаем допустимые и не­допустимые отклонения от " правильных" предложений, в тексте (в его разнотипных проявлениях) можно усмотреть " правильные" и " непра­вильные" тексты, т.е. такие, в которых в полной степени или частич­но проявляются характерные для этого текста категории, и такие, в которых нарушаются основные, ведущие категории. " Неправильные" тексты тем не менее не перестают удовлетворять требованиям текста. Можно опять прибегнуть к аналогии. Уже ставшее хрестоматийным пред­ложение Зеленые идеи бешено спят является предложением, несмотря на то что оно с определенных позиций считается " неправильным". Тексты " Бойня № 5" Курта Воннегута или " Улисс" Джеймса Джойса могут считать­ся с позиций модели этого типа текстов " неправильными", но, как извест­но, " неправильное", часто исполняемое, может стать приемлемым и в итоге вариантом " правильного".

Рассматривая категории текста как категории грамматические, при­ходится, однако, признать, что не все они присущи любому тексту и не 22

всегда осознаются как наличествующие даже там, где они обязательны. Так, например, модальность текста в произведениях Хемингуэя едва ли не сведена к нулю, хотя, с нашей точки зрения, всякая эмотивная проза не свободна от субъективно-модального параметра. Требуется значительная доля осведомленности читателя в средствах художествен­ной изобразительности, чтобы увидеть в прозе Хемингуэя субъективно-оценочные характеристики персонажей, выявляющие отношение автора к этим персонажам, событиям, действиям и пр.¹ Другие категории текста, как ретроспекция/проспекция, подтекст, являются факультативными и свойственны лишь определенным типам текста.

Для распознания той или иной категории в тексте нужно остановиться на одной психолингвистической проблеме, без решения которой многие понятия теории текста не получат достаточно аргументированного освеще­ния. Это восприятие текста, которое тесно переплетается с общей теори­ей коммуникации. Многие привыкли читать письменный текст с целью схватить содержание. Иными словами, читатель старается уловить смысл сказанного в отдельных частях текста и из этих смыслов улавливает общее содержание текста, но и это требует от него накопленного опыта, который подсказывает ему основную идею произведения, его содержа­тельно-концептуальную информацию (об этом - ниже).

Многие тексты, и в особенности тексты художественные — повести, рассказы, романы, пьесы, фольклорные произведения, оказывают воз­действие на чувства читателя и возбуждают реакцию эстетического по­рядка. Текст может вызвать образы — зрительные, слуховые, тактильные, вкусовые. Эти образы оказываются не безразличными к самому содержа­нию литературно-художественных произведений. Но такие образы за­частую не осознаются как несущие какую-то дополнительную информацию. Они остаются как бы " побочным" продуктом процесса чтения. Стоит обратить внимание на интересную статью В. Асмуса " Чтение как труд и творчество". Она имеет непосредственное отношение к общей про­блематике лингвистики текста, поскольку в ней делается упор на про­граммирование, т.е. на заранее предопределенное стремление автора произведения не только сообщить свое понимание явлений и фактов объективной действительности, но и оказать давление на читателя, навязать ему свое понимание этих явлений и фактов. " Предуказания направления этой работы, — пишет В. Асмус, — данные автором в самом произведении, может быть — повторим это — неотразимо повелительным. Но никакая повелительность этих предуказаний не может освободить читателя от работы, которую он должен проделать сам. Только в про­цессе его собственного творческого труда и только в меру качества этого труда читатель может расслышать властный голос автора, предуказываю­щий направление самой работы" [В. Асмус, 44].

Неоднократно приводимое в научной литературе уподобление чтения произведения диалогу между автором и читателем заставляет нас рас­сматривать саму проблему текста с двух сторон — со стороны запрограм­мированного сообщения, в самом широком смысле слова, и со стороны

См. интересные наблюдения о проявлении модальности: Fowler R. The Referential Code and Narrative Authority. - Language and Style, 1977, N 3.

возможных толкований информации, заложенной в этом сообщении. Отсюда — необходимость более тщательного исследования материальных средств сообщения, таящих в себе, как известно, огромные потенциаль­ные возможности семантических приращений.

Способность читателя вести " диалог" с автором зависит от его жизнен­ного опыта, литературной эрудиции, вкуса, от выработанного у него навыка критического отношения к прочитанному и от ряда других причин, даже от склада характера. В основе этой способности лежит общее понима­ние структурных параметров текста. " Структурность — неотъемлемый атрибут всех реально существующих объектов и систем" [Философский словарь, 396]. Выше уже говорилось о различном понимании структуры текста и ее параметров. В последующих главах попытаемся выявить пара­метры, обеспечивающие тексту его статус отдельного, крупного объекта лингвистической науки.

Представляется целесообразным в исследовании этого объекта идти индуктивно-эмпирическим путем, поскольку сама субстанция параметров небезразлична к тем отношениям, которые возникают между ними и кото­рые могут в конечном итоге поднять лингвистику текста на уровень типологических обобщений. Вот почему в книге внимание сосредоточено на категориях текста, которые я считаю ведущими, даже если они не выражены вербально. Ведь многие параметры текста выражены лишь имплицитно, как, например, подтекст, содержательно-концептуальная информация, некоторые формы проспекции, сцепления и др. Естественно, что имплицитные грамматические категории интерпретируются в све­те общей теории текста, которая настойчиво выдвигает необходимость усматривать в крупном объекте то, что подсказано взаимоотношением частей целого и что в конечном итоге тоже подвластно логической интер­претации, хотя и неязыковыми средствами. Именно наблюдаемое дает лингвисту импульс вскрыть лингвистические закономерности, в которых ненаблюдаемое тоже себя проявляет.

Рассматривая параметры (грамматические категории) текста и пытаясь выявить некоторые типологические черты этого объекта, я отдаю себе отчет в принципиальных различиях, существующих между художествен­ными текстами и нехудожественными — официальными документами, газетной информацией, научной прозой. Как было сказано, в каждом из функциональных стилей языка по-разному реализуются грамматиче­ские категории и не все они обязательно представлены. В художественном произведении эстетико-познавательная функция трансформирует все другие функции языка, преломляя их в желаемом направлении. В других текстах они выступают в непреломленном виде.

Текст как произведение речетворческого процесса может быть под­вергнут анализу с точки зрения соответствия/несоответствия каким-то общим закономерностям, причем эти закономерности должны рассматри­ваться как инварианты текстов каждого из функциональных стилей. Только такое индуктивное исследование поможет определить общую типологию текста.

В связи с этим появляется необходимость дать определение " пра­вильности" текста. Под правильными текстами предлагается понимать

такие, в которых соблюдены условия, указанные выше в общем определе­нии текста, т.е. соответствие содержания текста его названию (заголовку), завершенность по отношению к названию (заголовку), литературная обработанность, характерная для данного функционального стиля, на­личие сверхфразовых единиц, объединенных разными, в основном логиче­скими типами связи, наличие целенаправленности и прагматической установки.

Понятие правильности важно потому, что оно дает возможность установить инвариантность и вариантность разных типов текста. Правильность текста в том понимании, о котором уже говорилось, устанавливает и границы отклонения от тех или иных условий правильно­сти. Правильность дает возможность некоторой формализации текста в пределах, допускаемых большим разнообразием текстов. Уместно здесь привести замечание Маколея о том, что " формализм ценен только в том случае, когда исследователь на каждом шагу критически относится к идее формализации и когда он готов отказаться или модифицировать формальный метод, если такой метод перестает быть слугой и становится хозяином" [H. Pariet, 262]. В нашу задачу не входила формализация как метод обобщения наблюдаемых фактов. Еще слишком мало накоплен­ного материала, чтобы построить цельную абстрактно-теоретическую модель текста, применимую ко всем текстам. Содержательная сторона текста приобретает доминирующее значение, а, как известно, методы формализации этой стороны языкового выражения еще почти не раз­работаны.

Кроме того, многие тексты, как это будет показано ниже, обладают способностью выражать не только то, что подвержено буквальной интер­претации, но и то, что втянуто в текст ассоциациями и коннотациями, подчас и неосознаваемыми. В какой-то степени прав Н.Э. Энквист, усмат­ривая определенный изоморфизм категории правильности в предложении и в тексте [N.E. Enkvist, 11]. Как в предложении, так и в тексте правиль­ность предполагает некое соответствие с установленными нормами органи­зации высказывания.

Большинство текстов с точки зрения их организации стремит­ся к соблюдению норм, установленных для данной группы текстов (функциональных стилей), и тем самым как бы сопротивляется наруше­нию правильности текста.

Это, однако, не всегда относится к художественным текстам, которые, хотя и подчиняются некоторым общепринятым нормам организации, все же сохраняют значительную долю " активного бессознательного", которое нередко взрывает правильность и влияет на характер организации вы­сказывания.

Некоторые психологи утверждают, что " искусство буквально про­низано активностью бессознательного на всех своих уровнях - от наи­более элементарных до наиболее высоких" [Ф.В. Бассин, А.С.Прангишви-ли, А.Е. Шерозия, 68]. Если не принимать во внимание преувеличение активности бессознательного в художественном творчестве, го можно согласиться с авторами в том, что неосознаваемые влечения, безотчетные переживания оказывают иногда большое влияние на формирование худо -

жественных образов¹. Говорить в таких случаях о какой-то формализации вообще не приходится.

Трудно, а иногда просто невозможно определить мотивы членения текста на отдельные сегменты, понять внутренние импульсы актуализации того или иного отрывка текста. Однако интерпретировать с позиций упорядоченности всякий текст - задача лингвистики текста. Исходя из этих соображений, каждая грамматическая категория подвергается нами не только теоретическому осмыслению, но иллюстрируется анализом конкретных примеров. Автор надеется, что некоторая неравноценность такого анализа не затемняет основных характеристик каждой из катего­рий. Попытка осветить какое-то теоретическое положение на конкретных примерах приходит в столкновение с самим фактом и заставляет пере­сматривать и уточнять эти теоретические положения. Теоретические поло­жения этой книги — результат стремления открыть определенную внутрен­нюю упорядоченность, выраженную в соответствующей организации образов и мыслей. Эстетическое удовлетворение читателя связано и за­висит от понимания этой упорядоченности. Чтобы проникнуть в законо­мерности текста, существенно необходимо увидеть упорядоченность в кажущейся неупорядоченности, подвергнуть анализу явления в их глубин­ных связях и тем самым найти системность этих явлений.