Глава 9. — Ты мне всех их будешь перечислять?

— Ты мне всех их будешь перечислять? Сколько их? Лучше вот что скажи…

— Да, — говорю я, — что?

Уже несколько раз за этот вечер она пытается задать свой вопрос. О чём она хочет спросить?

— Конечно, — придаю я ей уверенности, — спрашивай.

Тебе не о чём беспокоится! У нас ведь давно нет запретных тем!

— Рест, у тебя никогда не возникало желания…

— Всегда! — стреляю я. — Ты же знаешь…

Лена улыбается:

— Да нет, знаю-знаю… Я не об этом…

— Я знаю, — говорю я, — ты хочешь спросить…

— Да! — восклицает Лена.

Я уже говорил: мы давно уже без слов понимаем друг друга.

Теперь мы только смотрим друг другу в глаза и молчим.

Вот о чём: о моём желании убивать…

— Убивать?

— Ага…

— Расскажи лучше, как вы с Тиной покоряли Кайлас.

— Успеется…

— Шамбалу нашли?

Лена дергает меня за рукав.

— Скажи, Шамбалу нашли? И что, своими глазами видели всех этих…

— Расскажу, расскажу, — обещаю я.

— Нет, правда, вы видели этих родоначальников нового человечества в состоянии сомати?

Я киваю: видели! И обещаю еще раз рассказать. Сейчас же я рассказываю о своем, неожиданно выявленном в самом себе, желании убивать.

— Вот послушай, — говорю я.

— Чем же вызвано это желание?

— А вот чем. Послушай.

Я произношу:

— Ты, как гнус, как ржа... Как какая-то там зараза, ты сидишь на вые жизни и уже расползаешься по лицу планеты, тесня жизнь и марая ее своей сажей, безобразя своими безумными, худогрудыми идеями, роя кротьи ходы, штольни и штреки, гудя гудом своих металлургических монстров, дымящих трубами.

Ты как горе...

Тонкая, совсем невидимая с высоты, ничтожная и жалкая пленка плесени на лице планеты.

Ты как болезнь, как чума...

Застилая ясные взоры жизни жуткой катарактой своих побед, черным бельмом своего бездумья, вырывая с корнями буйную шевелюру лесов, травя луга и пашни, утверждая власть пустыни, ты преуспело и в нечеловеческих пытках: ты сдираешь живую кожу с лица планеты, угрожаешь пустотой, голой пустотой угрожая миру, оставляя только струпья проказы...

Ты, как стригущий лишай...

У тебя трещины на губах, а в уголках рта — заеды. И зубы — как жернова, грязно-бурые жернова, крушащие, но и крошащиеся... И все это черное, мертвечинное дело тебе по зубам. А пасть у тебя — осклабившаяся. В угрюмо-уныло-убогой ухмылке. Но рот твой, черный твой рот не затягивается паутиной, хотя ты — как паук.

Ты как раковая опухоль...

Прыщи твоих нефтяных вышек, тяжесть гор твоих терриконов, оспины твоих карьеров, вялые ноздри забоев, бородавки свалок, язвы помоек, мокнущая экзема болот...

Ты как сифилитический шанкр...

Где твои веснушки? Где блеск твоих очей, запах вымытой кожи, где чистые ее поры? Где твой смех, где твои песни?..

Провал твоего рта, запавшие щеки, опавшие плечи и обвисший фалл... Разве ты можешь кого-нибудь оплодотворить, вдохнуть новую жизнь, одухотворить кого-то?.. А твои обвислые мохнатые уши, разве способны они расслышать симфонию утра?

В твоей груди уже не слышно гула горячего сердца, и не бьется

уже на твоем виске ниточка живого пульса, а дыхание твое зловонно. Ты настолько дико и глупо, что удовлетворение любопытства повседневности для тебя гораздо важнее осознания бессмысленности собственного существования. И, знаешь, конца этому не видно...

Давай, иди-убей себя об стену,

Соври что ты болеешь или спишь…

Беременное идеей самоспасения, ты еще надеешься на что-то. На что, собственно? Разве не ясно, что человек создан лишь для того, чтобы изо дня в день настойчиво и твердо идти вперед и, не щадя жизни, тупо развивать какое-нибудь тупиковое направление? А едва находится какой-нибудь умник, какой-нибудь там Сократ или Иисус, Джордано Бруно или, скажем, Моцарт, и ты готово тут же отравить его, распять на кресте или сжечь дотла: нечего высовываться!

Ты, человечество, непобедимо в бедности своего ума...

Ему повзрослеть бы…

Взросленье — территория отмены

Цветных осколков, прозвища «малыш»

И пазлов из счастливых сладких сказок.

Завязаны по-взрослому шнурки.

Слепое сердце тыкается сразу

В тугие рёбра — нужные тиски.

Ему взрослеть бы, а внутри занозой

Сидит и больно саднит та пора

В которой ты «малыш». Тебе не поздно

Решать на грани чувства и добра.

— Да-да, произносит Лена, — тут нелегко удержаться.

Я киваю: нелегко! Нам всем надо взрослеть…

Завязаны по-взрослому шнурки.

— А теперь, — произносит Лена, — расскажи, пожалуйста, о Шамбале. Это так любопытно! Это даже важнее, чем твоя тяга к… чем твое желание убивать. Я согласен: важнее!