Морской врач

Я. И. Кефели

{165}

ГИБЕЛЬ «ПЕТРОПАВЛОВСКА»

(Свидетельство и личные переживания)

После утомительного раннего утра, полного трево­ги, вызванной гибелью «Страшного» и боем «Баяна» и в ожидании возможного боя, несколько офицеров спу­стились в кают-компанию перекусить и влить в себя го­рячего. За длинным столом у минного аппарата напро­тив меня сидел вечно веселый Сейпель (мл. инж. мех.), неподалеку — озабоченный Перковский (старш. инж. мех.), в стороне еще три офицера, лиц которых я не видел. Я держал пред собою на столе мой Фолдинг и переменял израсходованную утром катушку. Через ил­люминаторы, открытые для разгона возможных ядови­тых газов шимозы, прохладный сквознячок прогуливался по помещению.

Вдруг, характерный звук минного взрыва, сопровож­даемый страшным вертикальным толчком, как бы подбро­сившим наш массивный стол и вырвавшим у меня из рук мой аппарат, заставил нас вскочить на ноги. У всех впечатление взрыва — непосредственно под нами.

Одно­временно продолжительная вибрация броневой палубы и легкий крен на нос. Кто-то крикнул: «Задраивайте ил­люминаторы!» Мы бросились было к ним, но их было слишком много, а продолжающиеся вибрации и какой-то странный шум, проникавший через открытую дверь, вынудил нас побежать к ней (другая была задраена снаружи). Впереди меня Сейпель, нахлобучив фуражку, устремился по коридору в машину. Всё еще находясь под впечатлением взрыва под кормой и считая себя по­следним, я остановился за дверью и начал ее задраивать. Только я набросил один болт, а со вторым не успел справиться, ибо кто-то сильно давил на дверь изнутри, {166} как раздался второй взрыв, ясно где-то в носу, и ко­рабль задрожал еще сильнее. Бросив дверь, побежал по трапу. Едва достиг половины — взрыв где-то под со­седней башней. Палуба, прилегающая к ее кожуху, рас­крылась, стена огня пронеслась сбоку, спалив ворс пра­вой стороны моей меховой тужурки, и исчезла. Но тра­па не тронуло.

Во второй палубе поднималась по трапу бегом сплошная струя матросов. У подножия образовалась пробка. Но никаких признаков паники не было. Я при­остановился, чтобы пропустить эту толпу и бросился к находившейся рядом моей каюте, желая — курьезная в такой момент идея — взять висевший там на стенке портрет моей тетки, артистки Заньковецкой. Но у самой двери, услыша раскат нового взрыва, где-то в центре и почувствовав усиление крена, повернул к трапу. Он был уже свободен. В этот момент заметил часового у денеж­ного ящика, прикрепленного у кожуха башни. На мой приказ: «бросай всё и беги», ответ: «Никак нет, ваше благородие, не могу». Больше я его уже не видел, ибо был последним, поднявшимся по вздыбленному уже трапу.

Наверху картина полной катастрофы. Направо, — среди взвивающихся на бесконечную, казалось, высоту столбов пламени и клубов дыма, вырывающихся впере­ди задней трубы из спардека во всю его ширину, взме­тываются огромные осколки чего-то. Корабль уходит носом в воду, кренясь на правый борт.

«Виктория» (Памятная гибель на полном ходу английского броненосца «Виктория», протараненного броненосцем «Компердоун» во время маневров.) — мелькнуло в голове.

Предо мною быстро вздымающийся левый борт, на котором несколько матросов и Перковский в белом ки­теле бросаются один за другим за борт. Чуть слева от них доктор Волкович в расстегнутом пальто подни­мается с трудом, на четвереньках, по палубе, к борту. Куски исковерканного железа падают кругом. А вдали, как радостный контраст, ярко освещенные солнцем {167} ликующие высоты Золотой Горы и Электрического Утеса. Весь корпус корабля непрерывно дрожит. За кормой слышится шум работающего в воздухе, быть может, остаточным паром, винта.

Вдруг мозг пронизывают слова моего покойного отца: «Когда корабль гибнет, никогда не бросайся с наветренного борта» (Выражение, понятное для людей парусной эпохи, когда «на­ветренный» борт означал, нормально, борт поднимающийся.).

Я остался на месте, опираясь на раму люка. Не­сколько секунд, и поваленная по тревоге шлюпбалка поворачивается на оси и скользя по палубе, скашивает Волковича. Навзничь, на своем раскинутом пальто, с рас­кинутыми руками, бескровным лицом и закрытыми гла­зами, он проскальзывает по склону палубы. Протягиваю руку, чтобы удержать его за пальто, но могу только коснуться сукна.

Повернувшись для этого, вижу на взды­мающемся крайнем юте группу — человек в 30 матросов и благородную голову Верещагина, окаймленную бараш­ком высокой шапки и воротника, как бы прикованных к борту звуком вращающегося винта.

Еще несколько мгновений — и новый взрыв выбра­сывает, как пробку, правую кормовую 6-дюймовую баш­ню. Соседняя с нею стрела Темберлея срывается с ме­ста, с басистым ревом вихрем проносится над моей го­ловой и сметает всю группу Верещагина.

Хороший (в то время) пловец и незаурядный ны­ряла, я жду только удобного момента, чтобы покинуть судно. Вода быстро подходит по палубе с правого борта. Под впечатлением, что корабль переворачивается (В действительности, он не успел перевернуться, как коснул­ся передней своей частью дна и осел на крене, что доказывает случай спасения флаг-офицера мичм. Шмидта.), я от­рываюсь от люка, пробегаю несколько шагов по накло­ну, бросаюсь в воду и ныряю вкось на глубину, уходя от массы броненосца, проходящего надо мной, унося видение сектора голубого неба между накрывающей па­лубой и морем. Только на мгновение чувствую тяну­щую в сторону силу и ухожу еще глубже до полного {168} истощения запаса воздуха. Открыв рот, как пробка воз­вращаюсь на поверхность.

Корабль уже исчез. Море черно вокруг от угольной пыли и между траурными волнами ныряют какие-то об­ломки и головы людей. И над всем этим носится страш­ный протяжный вой. Кажется, что всё море стонет. Это сливающиеся непрерывные крики людей. А на горизонте всё тот же сияющий под солнцем берег.

Впервые с момента взрыва чувство ужаса влилось в меня с этим стоном и, одновременно, мысль о судьбе адмирала. Неудержимо тянуло удалиться от этой чер­ной пелены. Перевернулся на спину, чтобы отдышаться, снял ботинки. Вдруг находящая волна наваливает свер­ху и с ног какую-то массу. Взглянул, — спина бушлата матроса, нелепо работающего руками, и его затылок, заливаемый водой, на моей груди. Первое побуждение — поддержать. Вдруг рука матроса захватывает свер­ху мою тужурку. Явно, он не владеет собой. Расстегиваю тужурку, чтобы оставить ее ему, но руки держат за обе полы. Остается погрузиться горизонтально в глу­бину. Он оставляет меня и я выныриваю в стороне.

За волнами ничего не видно. Плыву дальше. Еще два раза кто-то хватается за меня. И каждый раз я ныряю, чувствуя слабость от холода охватывающего но­ги, — напрасно скинул ботинки! Застегнул тужурку. Наконец, вижу группу из четырех матросов, курьезно спаянную на волнах. Кричат: «Сюда, ваше благоро­дие!» Приближаюсь и натыкаюсь на что-то под водой. Оказывается, шлюпочная мачта, за которую они дер­жатся руками и которая под этим давлением находит­ся под водой. Первые их слова: «Видели адмирала?» И в следующие минуты одна тема: «Что броненосец! Только бы адмирал жив остался!»

Наш горизонт — нуль. Кое-где возвышаются кор­пуса кораблей. Вдруг начинается пальба. Несколько сна­рядов падает в нашем направлении. Должно быть начи­нается бой с японцами. Просыпается инстинкт начальни­ка: «Ну, теперь не до нас, нужно беречь силы и ждать миноносцев». Наша мачта держит нас больше мораль­но. Только кто-нибудь начинает на нее нажимать, как {169} мы все вместе погружаемся с головой. Почти каждая волна нас накрывает. «Не наваливайся, дыши реже и глубже, смотри волну». Но стрельба быстро прекрати­лась. (Это суда открыли огонь по воде после взрыва «Победы», воображая атаку подлодок, что проделали также японцы после взрыва «Хатсузе» и «Иошимо»).

Начинаю чувствовать сковывающий холод. Посте­пенно ощущение тела исчезает, только внутренние ор­ганы висят как камни. Но владею дыханием, как хочу. Меховая тужурка и шведская куртка спасают. Показа­лись между волнами шлюпки судов и миноносцы, выз­ванные из порта. Недалеко вынырнул гребной катер с лейт. Рощаковским на транце. Я крикнул: «Александр Сергеевич!» — но не мог продолжать из-за слабости голоса и обратился к матросам: «Кричите, ребята, я не могу». И вот неожиданное: «Александр Сергеевич, офи­цер здесь, офицер здесь!» Катер направился к нам, но у нас уже не было сил схватиться за борт или за тянув­шиеся к нам руки. Тогда гребцы подвели под нас весла и тут произошел изумивший меня эпизод: ни один из моих изнемогших товарищей не двинулся раньше, чем вытащили меня!

Еще 10-15 минут единственных настоящих физи­ческих страданий под холодным северным ветром, про­никавшим под наброшенные на наши сваленные вниз за решетины тела бушлаты, и мы перегружены на миноно­сец (не помню названия, командир Скороходов), где нас растирают и накачивают ромом в носовом кубрике. Увидел там лежащего на столе, уже мертвого мичмана Акимова. Он был жив еще несколько минут назад, но сердце не выдержало холода. Затем, в кают-компании лейтенант Любим Кнорринг с перекошенным лицом, кровоподтеком на виске и свисавшим закушенным язы­ком. Через открытую дверь каюты неслись неистовые вопли Унковского, растираемого двумя людьми. Соленая вода проникла ему в легкие и вызывала невыноси­мую боль.

И тут разговоры были только об адмирале. Никто еще не знал, кого приносили в порт другие миноносцы. Тотчас по ошвартовании пришел мой брат {170} Владимир с миноносца «Бесстрашный». Первый вопрос его был тоже: «Видел Макарова?»

Отмечаю интересный случай интуиции, когда даль­ше, на мой вопрос о том, что он думал о моей судьбе, получив в порту известие о гибели «Петропавловска», мой брат, с которым мы были глубоко дружны, ответил, что он ни минуты обо мне не думал, «зная», что я был жив, но что мысль о Макарове не оставляла его.

Сообщаю три совершенно необычайных случая спасения при гибели «Петропавловска»:

1) Матрос, мирно сидевший в правом носовом гальюне под второй палубой и под которым находилась малярная каюта, оказался при взрыве в месте излома корпуса и был вымыт из него ворвавшимся вихревым потоком моря, получив предварительно в обе ягодицы хороший заряд красок, растатуировавших его на всю жизнь.

2) Помощник комендора, стоявший на крышке 12-дюймовой башни. Эта крышка была сорвана взры­вом и брошена на высоту мачты. Спасшийся совершил с ней воздушный полет и упал в воду далеко от корабля.

3) Случай наиболее изумительный, принимая во внимание давление, которое должно было образоваться внутри башни, чтобы сорвать и бросить в пространство ее броневую крышку.

Комендор, находившийся в башне между двумя 12-дюймовыми орудиями, услышал взрыв, почувствовал какой-то горячий вихрь и очутился в следующее мгно­вение в воде.

К сожалению, имена этих трех спасшихся совер­шенно исчезли из моей памяти.

В свое время я повидал всех оставшихся в живых матросов и записал их рассказы.

{171} Командир «Петропавловска» кап. l p. H. M. Яков­лев, особенно любимый командой, был брошен взрывом в море. С проломленным черепом и несколькими пере­битыми ребрами, он был без сознания. Ватное пальто поддерживало его, однако, на воде достаточно, чтобы позволить двум тоже сброшенным в воду матросам, слу­чайно оказавшимся в воде недалеко от него, подвести под него какие-то деревянные обломки. Постепенно они усилили этот плотик и остались при нем до его спа­сения.

Мне удалось разными хитрыми вопросами добить­ся признания его спасителей.

Но когда я имел неосторожность сказать, что я представлю их к Георгию, то получил в ответ:

— Нет, ваше благородие, мы не для того спасали Николая Матвеевича. Ежели так, то это не мы были.