Лишь забыт.

19 февраля 1977 года, Пуна, Индия

Ле-цзы спросили:

«За что вы так цените пустоту?

В пустоте нет ничего ценного».

Ле-цзы ответил:

«Здесь не идет речь о ценности.

Лучше будь тих, будь пуст. В тишине, в пустоте

мы находим свое пристанище.

Беря и давая,

мы теряем место».

Истина одна — иначе быть не может: ведь существование есть вселенная, universe, а не «multiverse». Оно едино, одно. Оно сплавлено воедино, и есть то, что мы называем истиной, Дао или Богом. Дао не личность, Бог не личность, но единство, все соединяющее, как нитка гирлянду. Вселенная — не груда всего отдельного, самостоятельного, как острова. Нет, вселенная — это одно, вместе, что-то соединяет её воедино... она не распадается на части. То, что соединяет её воедино, и есть Бог, Дао.

К этой истине человек может приблизиться двумя путями. Эти два пути следует понять. Истина едина, но путей два. Первый путь — via affirmative, путь положительный, утвержденный, путь говорящих «да», путь верных. Иисус, Мухаммед, Кришна шли путем утверждения. Путь утверждения значит путь усилия, великого усилия: тут стремишься к Богу, прикладываешь всемерные, крайние усилия, делаешь все возможное и невозможное, ставишь на карту всего себя, В наше время этим путем, via affirmative, шли Гурджиев, Рамакришна.

Другой путь — via negativa — через отрицание, через «нет». Путем отрицания шли Лао-цзы, Будда, Нагарджуна. В наше время — Рамана Махариши, Кришнамурти.

Оба эти пути следует понять возможно яснее, от этого многое будет зависеть: однажды вам придется выбрать один из них. Они лежат в разных измерениях; ведут к одной и той же цели, но ведут в разных направлениях.

Позитивный путь — это позитивный подход к Богу, достижение Бога, жажда, поиск. Негативный путь — ожидание Бога, это не стремление. Негативный путь в том, чтобы лишь держать дверь открытой, — не искать, не стремиться, — лишь быть восприимчивым, как чрево. Первый путь — ян, второй инь. Первый путь более мужской, второй — более женственный. Во втором нужно лишь быть в состоянии расслабленности, в состоянии попустительства — не воля, но отречение. Нужно лишь позволить быть Богу, не достигать его, а дать ему достичь вас. Просто быть в молчании, пустым. Очистить место. Если он придет, — вы доступны, вы всегда доступны.

На пути воли нужно многое. На пути отречения ничего не нужно, не нужно ничего делать, — делать ничего не нужно, именно ничего. Эти пути можно назвать по-другому. Первый путь можно назвать путем аскезы. «Аскезис» по-гречески «упражнение». Разные методы, многочисленные упражнения, йога, методики, техники. Второй путь можно назвать путем мистики: никаких упражнений, никаких методов, никакой техники.

Для первого пути необходимо время, немедленно достигнуть просветления невозможно: методика требует времени, упражнения требуют времени, подготовка требует времени; ждать приходится не одну жизнь. Просветление достигается постепенно, оно не может быть неожиданным. На негативном пути оно может быть совершенно неожиданным, оно может случиться в это самое мгновение. Время не нужно, потому что не нужно упражнение. Никуда не нужно идти, нужно только сидеть молча, лишь быть в состоянии попустительства, воспринимать все так, как оно есть. Ждать нет необходимости.

Путь мистики мистичен — его нельзя объяснить. Путь аскезы объясним: он научен, логичен. Его можно объяснить шаг за шагом, его можно анализировать, разбить на простые шаги. Шаги можно сделать столь малыми, что их сможет сделать каждый — даже малый ребенок, — тут возможны ступени. Но путь мистики мистичен, потому он и называется мистикой. Никаких ступеней, никаких малых шагов, — квантовый скачок, прыжок в неизвестное. Внезапно — молния. Логикой тут не объяснишь. Логичный ум загоняется в тупик. Тут нужно большое внимание, основанное не на логике, 'л на интуиции; основанное не на интеллекте, а на интуиции. Тут нужен алогичный, отважный ум, готовый прыгнуть сразу через все ступени, готовый окунуться в неизвестность, достаточно мужественный, чтобы совершить прыжок.

На первом пути вы преодолеваете ступень за ступенью, поднимаясь вверх. На втором вы бросаетесь в пропасть. Эта пропасть бездонна, это пустота, это абсолютное ничто. Вы исчезаете.

Таковы эти пути, и каждый в глубочайшей своей сердцевине должен решить, который путь его. Решить трудно, но это необходимо, иначе можно без конца заниматься бессмыслицей. Если вы в состоянии совершить прыжок, тогда не нужно тренировать себя йогой. Если вы не в состоянии совершить прыжок, нет смысла сидеть и ждать.

Главная опасность первого пути — эго; на этом пути предстоит многое сделать; если в вас сильно эго, тогда вы становитесь «делающим» и эго станет вашим барьером. Тут надо делать, но так, чтобы эго не усиливалось. Главная опасность второго пути — летаргия. Тут не надо ничего делать, поэтому можно впасть в летаргию, можно стать нечувствительным, мертвым. В этом опасность, совершенно естественная: сидя молча, ничего не делая, вы постепенно цепенеете в нечувствительности, в некоем отупении, теряете остроту, жизненность, становитесь идиотом. Такое возможно, тут надо проявить бдительность.

На первом пути надо следить за тем, чтобы не возвеличивалось эго. На втором пути надо следить, чтобы не укоренилась летаргия. Если избегнуть обеих этих ловушек, то можно достичь как путем утверждения, так и отрицания. Те, кто достиг, достигали и тем и другим путем. Так что дело не в достижении, дело в том, что легче, что более соответствует вашей внутренней природе, — выбирайте.

Вот то немногое, что надо понять на пути «ничто», потому что Ле-цзы шел этим путем — via negativa, путем мистики. На пути мистики вам надо остаться одному — никакой возможности быть «вместе». В глубоком бездействии — таком глубоком, что надо отказаться, отречься от самой мысли о действии. Ни желания, ни действия, — лишь только быть. Надо испытать одиночество. Надо испытать уединение.

На пути утверждения Бог всегда с вами, вы никогда не останетесь один. Всегда можно говорить с Богом, всегда можно молиться Богу, всегда можно надеяться, что он с вами. Он окружает вас, он держит вашу руку. И на пути утверждения он близок, его рука почти касается вашей. И это не воображение — помните, это не галлюцинация: это так и есть. Когда вы сделали все возможное, внезапно он становится доступен. Большего вы сделать не могли: вы не удержали ничего, сделали все, что могли, отдали этому всего себя, дошли до своего экстремума — и с этого момента вступает он. Но надо дойти до экстремума — меньшее недостаточно. Надо нагреться до ста градусов, вскипеть, тогда, вдруг — испарение.

На пути аскезы Бог с вами, вы не бываете один, всегда можно молиться. Но на пути отрицания молитва невозможна, молитва не дозволена, — молитва является препятствием. Запомните это: то, что помогает на одном пути, становится помехой на другом. Молитва становится помехой. Спросите идущего путем отрицания, он скажет: «Молитва означает, что ты все еще не способен остаться один, что ты все еще привязан к другому. Быть может, ты отбросил привязанность к жене, мужу, ребенку, другу, обществу, но теперь ты спроецировал Бога, теперь ты водишь компанию с ним и не можешь быть один. Молитва означает, что ты все еще боишься быть один, — ты создал мост с другим, ты жаждешь другого. Молитва лишь означает, что когда ты один, ты не один, но одинок: тебе не хватает «другого».

На пути отрицания одиночество — высшее величие.

Спросите мистика, и он скажет: «Такое одиночество — лишь пауза. Уединение — окончательное состояние. Быть одному или с другим — не важно. Уединение существенно. Такое одиночество означает эволюцию, непрерывность в жизненном опыте, в то время как настоящее одиночество означает поворот — настоящий, полный, на сто восемьдесят градусов — это мутация, метанойя. Обычное одиночество — это путь возврата к другим: всякий раз, испытывая одиночество, вы ищете другого в той или иной форме. «Быть одиноким» — это путь возврата к другим. «Быть одному» —путь возврата к себе.

Это следует помнить. Вот почему на пути отрицания медитация важнее молитвы. Медитация помогает, молитва мешает. На пути утверждения помогает молитва, медитация просто не обсуждается. Вот почему в христианстве, исламе, иудаизме, индуизме медитация не нашла развития. Медитация развивалась главным образом в буддизме и в даосизме, — это их потайной ключ.

Все религии можно разделить на две группы: индуизм, Ислам, иудаизм, христианство — на пути via affirmativa; буддизм и Дао — на пути via negativa - их основа в отрицании. Индуизм и ислам достигли высшего цветения в суфизме, это встреча индуизма и мусульманства; из этого соединения вырос Истинно дивный цветок, их скрещение - суфизм. Он выше Всего, что есть в индуизме; выше всего, что есть в мусульманине; он выше обоих, он превзошел обоих родителей. Ребенок прекраснее и матери, и отца так и должно быть: и мать, и отец растворились в нем. Так суфизм — вершина пути утверждения. Встретились буддизм и Дао — и родился дзэн: это экстремум пути медитации. И снова — дитя прекраснее и буддизма, и Дао, прекраснее обоих родителей: снова скрещение.

Встреча ислама с индуизмом произошла в Индии. Ислам пришел в Индию, встретился с индуизмом, и родился дивный ребенок. Встреча даосизма с буддизмом произошла в Китае. Буддизм пришел в Китай, встретил даосизм, и родился еще один дивный ребенок — дзэн. Если из мира все исчезнет и останутся только суфизм и дзэн, ничего не будет потеряно. Это высшие крещендо, но двух разных путей; суфизм — чистая молитва, зикр, памятование о Боге. Дзэн — медитация.

Слово «дзэн» — от санскритского слова дхьяна. Дхьяна превратилась в джану, так как Будда говорил в основном на пали. В Китае джана превратилась в чань, а достигнув Японии, — в дзэн. Но это дхьяна, существенным образом дхьяна: быть одному, абсолютно одному, не водить компанию даже с мыслью. В этом уединении все исчезает. Один — лишь пустое пространство, один — лишь пространство: чистое, прозрачное. В этой чистоте происходит достижение: Бог входит внутрь. Суфии стремятся, рвутся к Богу. Ученик дзэн ждет, Бог приходит.

Теперь эта прекрасная притча:

Ле-цзы спросили:

«За что вы так цените пустоту?

В пустоте нет ничего ценного».

Естественно: что ценного может быть в пустоте? Пустота осуждена по всему миру. Кроме даосов и буддистов, никто в мире не понимает, что такое пустота; её осуждают. На Западе говорят: «Пустой ум — мастерская дьявола». Можно ли осудить строже? Мастерская дьявола! А для даосов и буддистов пустой ум — цель.

Когда вы совершенно пусты, в вас входит Бог. Дьявол может жить только в деятельном уме, а в бездеятельном — никогда. Дьявол может жить только в занятом уме, а в незанятом — никогда. Бес может оседлать ум, только если в нем есть мысли: его орудия — мысли и желания. Как ему воспользоваться пустотой? По-видимому, это так. Гитлер вовсе не был пуст, ни Чингисхан, ни Тамерлан, — они были необычайно деятельны. Ими дьявол входит в мир. Бодхидхарма пуст, Ле-цзы пуст, Нагарджуна пуст, — дьявол и близко не подходил к ним. От этих пустых людей не шло ничего дурного, только добро, и только добро расцветает. Велик струящийся от них аромат. Прошли века, но аромат их свеж, как и прежде.

Обычно пустота никогда не рассматривается как ценность, и вопрос спрашивающего понятен:

«За что вы так цените пустоту?

В пустоте нет ничего ценного».

Какого рода ценность? На что может сгодиться пустота? Ценность связана с пользой. Попытайтесь это понять: ценным становится нечто полезное. Как можно ценить то, чего нет? Оно не только не полезно, его нет, — как же можно ценить его? Но таков подход отрицания.

Вот что говорит Лао-цзы: «Комната ценна не своими стенами, а пустотой между ними». Вы живете в комнате, пользуетесь комнатой, а не стенами. Конечно, строя дом, вы строите стены, а не пустоту: никто не может создать пустоту. Пустота вечна, она от Бога, она не создается человеком. Дома создаются людьми, но не пустота. Но что вы используете? Пользуетесь ли вы стенами или пространством между ними? Хороший смысл имеет слово «комната (room)» в английском языке: room означает пространство. Вы пользуетесь комнатой, пространством, «комнатностью». Как, через что вы входите внутрь? В эти стены? Дверью. Дверь пуста. Дверь означает пустоту, то, чего нет, поэтому вы можете войти и выйти. Вы пользуетесь дверью, а не стенами. Вы пользуетесь комнатой, а не стенами. Пользуясь глиняным горшком, чем вы пользуетесь? Глиняными стенами или пустотой между ними? Идете к колодцу зачерпнуть воды, несете её домой, — чем вы пользуетесь? Пустотой глиняного горшка. Ценна пустота, и она создана не вами.

Даосы говорят: «То, что ценно, не создано человеком. Созданное человеком имеет относительную ценность, рыночную цену, но ничего на самом деле ценного в этом нет. Сделанное человеком — товар. Конечно, если пойти на базар и начать торговать пустотой, никто её не купит: она не имеет Цены, все будут смеяться.

Лао-цзы шел лесом, и этот лес рубили. Тысячи дровосеков Рубили деревья. Но вот он подошел к огромному дереву, большущему дереву, — под ним бы укрылась тысяча воловьих Упряжек; оно было прекрасно и все в цвету. Он послал Учеников узнать у дровосеков, почему его не рубят.

«Оно бесполезно, — ответили они. — Из него ничего нельзя сделать: ни мебели, ни дома; оно не годится даже на дрова — слишком много дыма. Оно бесполезно, вот мы его и не рубим».

И Лао-цзы сказал ученикам: «Научитесь у этого дерева, станьте столь же бесполезны, как это дерево. Тогда никто вас не срубит».

Бесполезность — величайшая ценность.

Он говорит: взгляните, посмотрите на это дерево, научитесь от этого дерева. Это великое дерево. Взгляните: все эти деревья погибли; они были полезны, потому и погибли. Они были прямы и стройны, оттого и погибли. Должно быть, эти стройные деревья очень гордились собой, тем, что они из себя представляют, — и погибли. Это дерево не стройно — нет ни одной прямой ветки. В нем нет ни малейшей гордости, вот оно и осталось.

Лао-цзы говорит ученикам: если хотите жить долго, станьте бесполезны. Но помните: смысл его понятия «бесполезны» — не становитесь товаром, не становитесь вещью. Если станете вещью, вас будут продавать и покупать на базаре, вы станете слугой. Если вы не вещь, кто может вас купить, кто может вас продать?

Останьтесь божьим творением, не становитесь человеческим товаром. Тогда никто не сможет вас использовать. А если никто не сможет вас использовать, у вас будет прекрасная жизнь: своя, независимая, свободная, радостная. Если никто не сможет вас использовать, никто не сможет превратить вас в средство; вы никогда не подвергнетесь оскорблению, — ведь в этой жизни нет большего оскорбления, чем стать средством. Тот или другой всегда стремится вас использовать: ваше тело, ваш ум, ваше существо.

Станьте ничем, так, чтобы никто на вас и не взглянул, тогда вы сможете прожить собственную жизнь так, как вы хотите её прожить. Ни у кого не возникнет желания вмешиваться.

Случилось так, что ученик Лао-цзы, Чжуан-цзы, стал весьма знаменит, и император послал своих министров пригласить Чжуан-цзы возглавить их кабинет. Лао-цзы рассердился: «Что-то ты не то делаешь, иначе с чего бы император заинтересовался твоей особой? Ты, видимо, оказался чем-то полезен. Видимо, ты упустил мое учение, не то с чего бы император заинтересовался тобой. Теперь тебе не найти покоя».

Будь ничем — никому и в голову не придет, что от тебя может быть какая-то польза. Есть необычайно полезная бесполезность. Лао-цзы называет её «польза бесполезности». Но конечно, здесь нет ничего ценного, по крайней мере, в рыночном смысле. Обычно вы хотите приобрести некую ценность: стать врачом, инженером, художником, поэтом, махатмой — хотите стать кем-то ценимым, незаменимым в этом мире. Вы счастливы, если люди скажут: «Когда вы покинете нас, мы никогда и никем не сможем вас заменить». Вы безмерно счастливы, но что же они говорят? Они говорят: «Вы вещь, которой мы пользуемся».

Чем более незаменимым вы становитесь, тем более вы сводитесь к вещи. Если вы способны умереть так, как будто ничего не случилось, если вы исчезаете из этого мира и не остается ни следа, тогда...

Случилось так, что умер великий даос, и Ле-цзы отправился оказать ему последние почести. Но на похороны собрались тысячи людей. Он удивился и, не сказав последние почести мертвому и его телу, вернулся назад. Те несколько человек, которые следовали за ним, спросили: «Что случилось? Ты ведь пришел, чтобы оказать последние почести, почему же ты возвращаешься?»

«Он не мог быть человеком Дао, — ответил Ле-цзы. — Столько людей плачут и рыдают. Видно, он стал как-то для них незаменим. Видно, он оказался им чем-то полезен, иначе с чего бы эти люди рыдали, как будто умер их отец, мать или сын? Отчего эти люди рыдают и плачут? Видно, он не был совершенно бесполезен. Какая-то польза от него была — вот почему я возвращаюсь. Он не следовал Учителю истинно».

В этом их подход: ценность, высшая ценность в том, чтобы быть никем, чтобы быть пустым, чтобы быть бесполезным. Когда вы бесполезны для человечества, вы становитесь безмерно полезны для Бога, тогда он начинает течь сквозь вас, тогда вы становитесь лишь каналом —. вы столь пусты, что сквозь вас может струиться он. Вы становитесь полым бамбуком, и он может играть на вас своим песни. Когда вы Позволяете играть на себе человеческим устам, Бог отрицается.

«За что вы так цените пустоту?

В пустоте нет ничего ценного».

Ле-цзы ответил:

«Здесь не идет речь о ценности...»

Это столь ценно, что его можно назвать лишь не имеющим цены. Слова «ценность, цена» не подходят: цена означает товар, цена означает нечто, что может быть определено в терминах человеческой пользы, — некое средство, а не конечная цель. Конечная цель не может иметь цену в обычном смысле слова. Например, вас спрашивают: «Ты любишь. За что ты так ценишь любовь?» Вы ответите: «Слово " цена" не подходит. В любви нет ничего ценного в том смысле, в каком ценна машина, ценен дом. Ценность имеют деньги, здоровье, но любовь? Любовь предельна, окончательна, это конечная цель». Любят ради самой любви. Это не средство к чему-то еще, это самоцель. Её ценность внутри нее, её ценность в ней самой.

Если вас спросят: «Во что вы оцениваете жизнь?», вы, конечно, ответите: «Слово " цена" здесь не подходит».

«Зачем ты живешь?» Вы ответите: «Потому что мне нравится быть живым».

«Но чем это так ценно?»

«Чем ценно? Ничем».

Все предельное с точки зрения мира не имеет цены, но из-за этого предельного приобретает цену все остальное. Поэтому слово «цена» не подходит, хотя все ценности и существуют только через это.

Вы ходите на работу, в свое учреждение — это ценно: в конце месяца вы получите тысячу рупий и, придя домой, отдадите эту тысячу рупий жене, потому что любите её. Вы работаете для нее, для своих детей, — вы их любите. Любовь не имеет цены, цену имеет ваша работа, но цена эта в конце концов приносится в дар, кладется под ноги тому, что не имеет цены, что неоценимо. Помните: у цели не может быть никакой цены, вот почему даосы говорят, что у жизни нет цели. Людей это шокирует.

Однажды ко мне пришел человек и спросил:

— В чем цель жизни?

— Нет никакой цели. Жизнь просто есть. Его это не удовлетворило:

— Я приехал сюда издалека. — Он приехал из Непала. — Я старик, отставной профессор. Не отпускайте меня с пустыми руками. Я пришел, чтобы спросить только об одном: в чем смысл жизни?

— Если я смогу отпустить вас с пустыми руками, — ответил я, — ваше путешествие будет иметь смысл: быть с пустыми руками и есть цель.

— Не говорите загадками, скажите мне просто и ясно: в чем смысл жизни?

Он не мог понять, что задает абсурдный вопрос. У жизни не может быть никакого смысла, потому что если бы у жизни был какой-то смысл, то это нечто было бы важнее, чем жизнь, и опять встал бы вопрос: в чем смысл этого? Если сказать: «Жизнь для того, чтобы достигнуть истины», тогда истина становится подлинной целью. Но тогда в чем смысл истины? Если сказать: «Жизнь для того, чтобы стремиться к Богу», возникнет вопрос: в чем смысл Бога? В чем смысл стремления к Богу? В самом конце вам придется оставить слово «смысл».

Да, слова «ценность, стоимость» не подходят. Если вам станет доступно это прозрение, великий свет воссияет в вас. У жизни нет ни цели, ни стоимости. Любовь не имеет ни цели, ни стоимости. Бог не имеет ни цели, ни стоимости. Истина не имеет ни цели, ни стоимости. Это значит, что жизнь, любовь, Бог, истина — разные имена одного и того же, они не являются различными понятиями. Есть только одно, что лишено цели, — все остальное имеет цель благодаря ему. Это высочайшее, высший пик.

Одна женщина жаловалась мне на днях:

— Когда вы говорите «Бог», мне трудно вас понять: я не верю в Бога. Я никогда не верила в Бога. Понять мне бы очень хотелось, но как только вы говорите «Бог», что-то происходит в моей голове — я становлюсь закрытой.

— Это легко поправить, — ответил я. — Всякий раз, когда я говорю «Бог», читайте это как «жизнь» — и этого довольно. Всякий раз, когда я говорю «Бог», немедленно переводите это в «жизнь», воспринимайте это как «жизнь».

Она была счастлива.

Как вы увязли в словах! Если я скажу «Бог», в ком-то это вызовет негативную реакцию; если я скажу «Жизнь», это вызовет негативную реакцию в ком-то другом. А я всего лишь Меняю имя... а роза — это роза и только роза, каким бы именем № ни назвать. Назовите её жасмином, — роза останется розой. Предельное только одно. Разные люди давали ему разные имена. И это одно не имеет стоимости, ибо это предельная Ценность. Нет ничего вне его, поэтому оно не может быть оценено в терминах чего-либо другого. Вы не можете положить его ступенькой к чему бы то ни было: вне того ничего нет, оно вне всего.

Ле-цзы ответил:

«Здесь не идет речь о ценности.

Лучше будь тих, будь пуст.

В тишине, в пустоте

мы находим свое пристанище.

Беря и давая,

мы теряем место».

«Лучше будь тих...» Вместо ответа о стоимости, вместо ответа о ценности пустоты, Ле-цзы настаивает на непосредственном опыте. Даосский подход основан на экзистенции. Даосов не влекут абстрактные построения и концепции. «Это же можно испробовать, — говорят они, — зачем же заимствовать знание из вторых рук?» В самом деле, из вторых рук Бога получить невозможно: он дает себя только в ваши руки, у меня занять Бога невозможно — мой Бог это мой Бог. Вам надо прийти к своему Богу. Конечно, придя, вы увидите, что ваш Бог и мой Бог — одно и то же, но прийти к этому вам предстоит самим, это должно расцвести в вашем существе.

Вот даосская притча.

Однажды князь Хуан сидел в верхних покоях своего дворца и читал книгу, а колесник Пиень внизу мастерил колесо. Отложив молоток, Пиень поднялся по ступеням и обратился к князю:

— Осмелюсь спросить, что читает ваша милость?

— Слова мудрецов, — ответил князь.

— А эти мудрецы живы? — осведомился Пиень.

— Они умерли.

— Тогда, — сказал Пиень, — то, что вы читаете, мой владыка, — это только истлевшее тряпье и ошметки этих древних.

— Как смеешь ты, колесник, — закричал князь, — судить о книге, которую я читаю?! Если ты сможешь объяснить свои слова, хорошо. Если не сможешь, то ты умрешь. Я убью тебя.

Он был очень сердит. Это уж слишком. Колесник приходит к князю и говорит: «Все, что ты читаешь, лишь истлевшее тряпье и ошметки этих древних».

— Ваш покорный слуга, — ответил колесник, — смотрит на это глазами своего ремесла. Если, делая колесо, я мастерю его слишком нежно, то работать приятно, но изделие не получается прочным. Если, наоборот, я мастерю энергично, то инструмент быстро выходит из строя и части плохо подходят друг к другу. Если же движения моей руки и не слишком нежны и не слишком энергичны, мысль понята моим умом. Но словами языка я не могу сказать, как это сделать.

Не слишком энергично и не слышно нежно — точно в середине, в равновесии...

— Но словами языка я не могу сказать, — отвечает колесник, — как достигнуть этой точнейшей середины между усилием и безусильностью, между деянием и недеянием. Я не могу высказать этого словами языка. Тут есть некое умение, но все же высказать его я не могу. Я знаю — и все же не могу рассказать. Я не могу передать это умение даже своему сыну, — и мой сын не может научиться этому от меня. Нет никакого способа научить этому и нет никакого способа этому научиться. Учить и учиться, учиться и учить возможно только внешнему, а это — внутреннее чувство. Поэтому мне уже восьмой десяток, а я все еще сам мастерю колеса. Но эти древние, хотя и при жизни не могли передать этого, давно уже умерли, поэтому то, что вы читаете, мой повелитель, всего лишь их ошметки и остатки!

— Я вот жив, — продолжал он, — я знаю это, у меня есть это умение, и все же я не могу научить, не могу передать это знание. Я жив, я знаю, я люблю своего сына, и я очень хотел бы... Я очень стар, мне уже восьмой десяток, а мне все еще приходится работать самому. Если бы мне удалось научить сына, я мог бы отдыхать. Но если я не могу передать это, будучи живым, как же эти древние мудрецы, будучи мертвыми, могут передать то, что может быть лишь пережито? Даже когда мудрец жив, передать это невозможно, как же это может быть передано, когда его нет уже много веков? Вы даром теряете время, сударь, — все это белиберда.

Этот старик — человек Дао. У даосов есть прекрасные притчи вроде этой: простой человек, бедняк, колесник, никто не знает о нем, но он обладает проникновением в суть вопроса, некоторым внутренним пониманием. Весь подход Дао в том, что ключ может дать только опыт. Можно задавать вопросы, можно отвечать на вопросы, но истинной ценности в этом нет. Чтобы узнать вкус, надо отведать; чтобы узнать любовь, надо любить. Нет никакого способа это передать, вот почему, вместо того, чтобы ответить, Лао-цзы говорит: «Лучше будь тих.»

Да, слово «стоимость» не подходит. Будь тих. А что он имеет в виду, говоря «будь тих»? Вы постоянно колеблетесь, никогда не бываете тихим. Даже сидя, как статуя, вы колеблетесь. Ваш ум постоянно мечется во всех направлениях. Ваше внутреннее пламя никогда не бывает неколебимо. Оно постоянно колеблется то туда, то сюда, от одного желания к другому, — вас постоянно тянет в разные стороны. Когда нет никаких желаний — даже желания достичь Бога, — тогда ты тих. Когда все желания отрицаются, а в этом смысл пути отрицания, — внезапно ты становишься тихим: некуда идти, некуда стремиться. Ни ветерка. Желания — это ветер, что постоянно носится внутри и заставляет внутреннее пламя постоянно колебаться. Вот почему вы не бываете тихим. Даже сидя молча, в медитации, вы не являетесь тихим.

Кто-то спрашивал на днях: «В медитации мысли не прекращаются, они продолжают бег, их даже еще больше». Когда вы заняты своей обычной, повседневной жизнью, мыслей не так уж много: вы заняты, поглощены. Но когда вы сидите, ничего не делая, тогда вся ваша энергия устремляется в мысли, тогда в вас поднимается шторм, вихрь: мысли, мысли, мысли... Порой такие мысли, что и не вообразить! Воспоминания: вдруг выныривает случившееся тридцать лет назад. Мысли о будущем: ваша жена еще не беременна, а вы соображаете: «В какой колледж отдать ребенка, если он родится?» Вас тянут, толкают, дергают всякие возможные и невозможные вещи, хотя вы знаете, какая это чепуха. Много раз вы все это уже понимали и хотели отбросить, но оказывались бессильным.

Мысли нельзя остановить прямо, — надо хорошо понять это. Пусть это понимание пропитает все ваше существо: мысли нельзя остановить прямо, потому что мысли есть не что иное, как слуги желаний. Когда есть желание, вы не можете остановить мысли. Есть хозяин, — и его непременно окружают слуги.

Вы хотите пресечь некую мысль. Это глупо, безрассудно: ваша жена еще не забеременела, а вы уже думаете о времени, когда ваш ребенок вырастет и ему придет пора поступать в университет, — куда же его отдать: в Кембридж или в Оксфорд? Вас это мучит, занимает, — куда же послать его учиться? Чему отдать предпочтение? И вдруг вы понимаете: «Это же чушь! Ну и дурость!» Отчего же тогда возникают эти мысли?

Тут дело не в мысли. У вас есть желание, есть амбиция, многое в вас осталось неисполненным. Вам бы хотелось осуществить это через своего сына. Сын есть не что иное, как персонификация ваших амбиций: вы хотели попасть в Оксфорд и не смогли; вы хотели бы осуществить это желание через вашего сына, поэтому возникают мысли, поэтому возникают идеи. Уже минуло тридцать лет, а что-то всплывает на поверхность. В ваших мыслях нет ничего беспричинного. Если мысль пришла в голову, значит в ней, за ней что-то есть, и нельзя просто отбросить её, назвав чепухой. Тридцать лет назад вас оскорбили, и оскорбление все еще свежо в вас, рана все еще открыта. Когда вы сидите тихо, рана открывается свету. Погрузившись в тысячи дел, вы забываете о ней, но когда вы свободны, рана открывается, рана шлет вам сигналы: «Сделай со мной что-нибудь, я все еще открыта, я все еще не залечена. Сделай со мной что-нибудь!» Сколько раз рана открывалась вам и сколько раз вы решали отомстить или что-нибудь сделать? Сигналы поступают вновь и вновь, и вновь и вновь в вас возникает желание отомстить оскорбившему вас.

Тут дело не в мысли, тут дело в желании. Достаточно проанализировать мысли, как становится ясно, что мысли лишь слуги, а затаившийся где-то за ними — защищенный слугами хозяин. Убейте хозяина — и слуги исчезнут, убивайте слуг — и ничего не изменится: хозяин выставит новых. Пока жив хозяин, он будет выставлять новых слуг: можно убивать одних, он выставит новых.

Мысли никогда сами не прекращаются сами по себе. Они прекращаются только тогда, когда исчезает желающий ум. В этом смысл слов «лучше будь тих...» Даосы говорят этим: «Останься без желания», следовательно даже желание познать Бога, достичь Бога — барьер. Будь лишь тих, без единого желания, как будто ничего не надо делать, как будто ничего никогда не случится. Останьтесь без малейшей надежды: надежда — другое имя желания. Надежда — прекрасное имя для желания. Имя «желание» несколько отталкивает, оно несколько обнажено, голо. Надежда — приодетое желание. Лишитесь надежды. Ничего не случится. Ничего никогда не случается. Будущего нет, так что отбросьте все амбиции. Есть только это мгновение, так что не мечитесь туда-сюда, — это бессмысленно, это невроз, это сумасшествие. Просто расслабьтесь в этом мгновении, просто будьте. В этом смысл слов «лучше будь тих...»

И надо понять разницу. Если пойти к мастеру йоги, он научит вас, как быть тихим, он скажет вам, какая поза поможет обрести тишину, как дышать, в каком ритме легче стать тихим: закрыть глаза или сосредоточиться на кончике носа. Он даст вам указания, намеки, он снабдит вас картой.

У даосов нет никакой карты. Если ты отрабатываешь определенную позу, глядишь на кончик носа, дышишь определенным образом, тебе удастся навязать себе некую тишину, Но она не будет настоящей. Она культивирована, она достигнута практикой, она фальшива. Настоящая тишина не имеет ничего общего с практикой, настоящая тишина не достигается упражнениями, настоящая тишина достигается пониманием — пониманием, что желание тщетно.

Постарайтесь это понять. В Дао нет никаких упражнений, ничего подобного Йога-сутре Патанджали. У них нет «восьмичленной йоги», они не укажут вам нужную позу, нужную технику, нужную мораль... что есть, что не есть, когда засыпать, когда просыпаться. Они не скажут вам ничего подобного, потому что, говорят они, все это может вам дать, навязать ложное переживание покоя. Это надо понять. Сидя в определенной позе, можно помочь уму несколько успокоиться. Если тело полностью неподвижно, ум становится несколько спокойнее. Тело и ум не совсем разные вещи, резкой грани нет, ум и тело соединены. Лучше было бы сказать, что вы — это тело и ум, что вы — тело-ум: одно слово. Тогда не нужно это «и», — отбросьте его: «тело-ум», «психосоматика». Ум — ваше внутреннее тело, тело — ваш внешний ум, так что, конечно, когда тело неподвижно, некие вибрации покоя достигают внутреннего ума. Это создает физическую основу, вы чувствуете себя несколько спокойнее.

Проверьте это на другом примере: что вы делаете, когда злитесь? Вы стискиваете зубы, сжимаете кулаки. Почему? Разве нельзя злиться, не стискивая зубы, не сжимая кулаки? Как-нибудь попробуйте, злитесь просто, не сжимая кулаки, не стискивая зубы. Пусть ваше тело будет спокойно, расслаблено, а вы злитесь. Вы увидите, что это невозможно. Как можно злиться, не помогая себе телом? И попробуйте как-нибудь другое: без всякой злобы сожмите кулаки и стисните зубы, примите позу гнева, — и вы вдруг увидите, как в вас возникает некий вид гнева. Вы можете вызвать гнев сами, как делают актеры. Актеру приходится изображать гнев, когда он ничего такого не чувствует. Как он поступает в подобном случае? Он выполняет соответствующие телодвижения, а ум уже сам входит в нужное состояние. Он, может быть, не чувствует никакого счастья, но изображает его мимикой, пантомимой, — он изображает счастье, и некий вид счастья возникает как следствие.

Тело и ум всегда вместе, это надо как следует понять, говорят даосы, иначе вы создадите ложную тишину. Тишина, созданная положением тела, — не настоящая, это трюк, это почти такая же химия, как при приеме транквилизаторов: это наркотик.

Голодая, вы почувствуете удивительное спокойствие, потому что меняется химия тела: у тела меньше работы, оно более расслаблено; желудок бездействует, он расслабленный. А когда желудок бездействует, высвобожденная энергия направляется к голове. Это знакомо вам: желудок требует всю энергию на переваривание пищи, и чувствуешь сонливость. Голова не так уж важна, это роскошь, поэтому, когда желудок требует энергию, она должна тут же оставить голову и направиться к желудку. Вот почему вы зеваете, клюете носом: это лишь означает, что энергия отнята у головы и направлена к желудку. Вы засыпаете, замечали? На голодный желудок трудно заснуть: когда желудку нечего делать, высвобождается энергия. Она тут же устремляется к голове, и та работает, фантазирует, мыслит.

Поэтому на третий-четвертый день голода человек чувствует глубокое успокоение, но это не настоящий покой, это химическое изменение. Накормите его, и все исчезнет. Что же это за изменение? После долгого поста чувствуется некоторая несексуальность, брахмачарья, но все это не настоящее, потому что для сексуальной энергии нужна пища. Если тело лишается пищи, половая энергия исчезает. На четвертую неделю голода мужчину не интересуют женщины, а женщину мужчины. Это вводило в заблуждение многих верующих. Они полагали, что достигли брахмачарьи. Это не брахмачарья, это ближе к импотенции: они потеряли силу, потеряли жизненность. Теперь они боятся есть как следует: от еды энергия приливает к половым органам и вновь пробуждается сексуальность.

В Дао подход совсем иной: тут не предлагают культивировать, тут предлагают понять.

«Лучше будь тих...»

Через понимание, через осознанность.

«...будь пуст.

В тишине, в пустоте

мы находим свое пристанище...»

В тишине, в пустоте... 'Что такое пустота? Пустота означает, что вас нет. Обычно мысль «я есть» — аккумуляция всех ваших действий. Вы сделали то, вы сделали это, вы Выиграли приз, вы добились успеха в делах, у вас большой счет в банке, вы знамениты, вы автор многих книг, вы так много сделали. Все это вместе делает вас кем-то. Пустота означает следующее: отбрось все, что ты сделал, забудь все, что ты сделал. Забудьте прошлое: именно из-за прошлого вы чувствуете себя кем-то. Подумайте. Если ваше прошлое может быть смыто прямо в это мгновение, кем вы будете? Если в это самое мгновение каким-то образом ваше прошлое будет отброшено, кем вы будете? Вы не будете знать, кто вы. Так что все, что вы есть, — это ваше прошлое. Под пустотой даосы понимают следующее: отбрось прошлое. Вот что я имею в виду, давая вам санньясу.

Вы меня спрашиваете: «Что такое санньяса?» В этом слове тысяча значений. Одно из важнейших — отбрасывание прошлого, избавление от своего прошлого, как змея избавляется от своей шкуры. Забыть прошлое, начать заново, родиться снова — отсюда новое имя: со старым именем ассоциируется прошлое; отсюда новый цвет: со старой одеждой ассоциируется прошлое. Разве вы не замечали? Одевшись определенным образом, вы ведете себя тоже определенным образом; одевшись определенным образом, вы даже двигаетесь определенным образом.

Еще ни в одной стране солдатам не позволялось носить свободную одежду: свободная одежда и сражение несовместимы. В свободных одеждах ходят только санньясины, факиры, потому что они не собираются ни с кем сражаться. Солдаты должны быть туго затянуты в одежду, — так туго, чтобы им хотелось из неё выпрыгнуть; так туго, чтобы от злости им хотелось проломить кому-нибудь голову; так туго, что им невозможно расслабиться, — отсюда беспокойство. Такая одежда генерирует насилие.

Убедитесь сами, сходите: Пуна — гарнизонный город. Солдатам не разрешается сюда ходить, у них есть приказ: в ашрам Раджниша ходить запрещается». Кое-кто ходит, но украдкой. И я понимаю, они правы: если ходить сюда, перестанешь быть солдатом, станешь санньясином. Люди из Дели, давшие этот приказ, правы: это совсем другой мир. Я учу вас быть свободными, они учат вас быть затянутыми. Чем лучше вы затянуты, тем лучший вы солдат: это, конечно, опаснее — вы готовы взорваться в любой момент. Можно сходить в военный лагерь и посмотреть, в какую неудобную одежду они одеты. Это нужно. Если бы одежда была удобной, они бы расслабились и заснули. Их надо держать в напряжении, а внутреннее напряжение создает состояние такого беспокойства, что они готовы выплеснуть его на кого угодно.

Смена одежды, смена вашего имени — жест, символ: это означает отсечение от прошлого. Вы пусты. Тогда вы не знаете, кто вы: все, что вы думаете о себе, пришло из прошлого, создано прошлым. Подумайте над этим. Если прошлого нет, то кто вы?

Шри Рамана давал своим ученикам медитировать только над одним: кто я? Если вы постоянно медитируете над этой простой мантрой, то рано или поздно поймете, что вы никто. Вы и не тело, и не ум, вы не чей-то сын и не чей-то отец, вы не бедны и не богаты. Вы никто.

В день, когда вы стали ничем, вы узнали, кто вы. Вы ничто.

«Лучше будь тих, будь пуст.

В тишине, в пустоте

мы находим пристанище...»

В пустоте ваш дом. Вы становитесь храмом, обителью. В этой пустоте горит пламя осознанности, и это пламя — от Бога, от Дао. Это via negativa.

«Беря и давая,

мы теряем место».

Как только вы начинаете брать и давать — сделай это, не делай того, общайся, контактируй, будь с людьми, — вы теряете свое место, вы теряете свое внутреннее пламя, свой внутренний контакт. Но так только вначале. Ле-цзы говорит это, потому что перед ним начинающий. Так будет вначале. Когда вы одни, в тишине, покое, молчании, вы вдруг оказываетесь центрированным, обретаете почву, испытываете наполненную радость бытия — бытия никем. Ваше ничто полнится сиянием, исполняется светом, ароматом, благодатью, красотой.

Но вначале вновь и вновь будет так, что как только вы начинаете с кем-то общаться, все теряется: вы теряете внутреннее пространство. Опасность состоит в том, что вы можете начать бояться общения. Вначале это верный страх, но если он входит в привычку и укореняется, это опасно. Эта опасность постигла многих на Востоке в прошлом. Многие пугались общения: буддисты бежали от жизни, даосы бежали в горы, в Гималаи, чтобы не контактировать, потому что,

«...беря и давая,

мы теряем место».

Но смысл слов Ле-цзы не в этом. Он говорит: да, беря и давая, когда мы оказываемся на рынке, медитация утрачивается. Поэтому прежде достигни медитации, укрепляйся, углубляйся в нее, пусть возрастает бдительность, так, чтобы когда-нибудь ты смог общаться, оставаясь наедине с собой, с кем угодно. Быть на рынке и в то же время не быть там; быть среди людей и в то же время наедине с собой. Это высочайшее. Такое нельзя сказать ученику, это приходит только тогда, когда становятся Учителем.

Этому ученику Ле-цзы говорит: «Тогда ты узнаешь, кто ты, и тогда ты вдруг увидишь, что беря и давая, ты упускаешь вновь и вновь». Вы достигаете, приобретаете, затем минута общения, контакта — в общении с женой, мужем, детьми, рынком, клиентом, шефом — и вы все утратили. Вы приобретаете снова и снова, как только находите время, чтобы соединить себя с собой. Постепенно, понемножку... медленно; однажды вы увидите, что можете стоять на рынке и оставаться в молчании наедине с собой, как и в любом другом месте. Вы стали лотосом: вы в воде, и вода не касается вас.

Прежде нужно развить, раскрыть шунью — нуль, пустоту, — а затем нести её в мир. Ты будешь утрачивать её снова и снова, это правда, но не пытайся из-за этого бежать из мира, не становись эскапистом. Мир — это вызов, а высочайший пик достигается только тогда, когда никто не может омрачить ваше внутреннее пространство. Тогда, впервые, вы становитесь профессором этой области. Тогда вы профессор, — это безраздельно владеет вами. Тогда это ваше — ваше на самом деле. Но если хоть что-то может отнять это у вас, тогда это все еще ваше не полностью. Вы прикоснулись к этому, но не стали еще профессором.

Я расскажу вам один анекдот.

Жил в далекой стране гениальный изобретатель, несколько помешанный на телевидении. В ходе своих экспериментов он разработал некое зеркало сознания, названное им психоскопом, с помощью которого человек мог видеть свое ментальное эго с той же ясностью, как свое физическое тело в зеркале.

После усовершенствования инструмента была создана компания для серийного выпуска психоскопа, разрекламированного по всей стране. Фабрику завалили заказами. Жены покупали своим мужьям. Обратите внимание: жены покупали их своим мужьям, а мужья покупали их своим женам. Родители покупали их своим детям, а дети родителям. Начальники покупали их партиями для подчиненных. Известно, а возможно, что это только слух, что лишь один очень сознательный человек во всей стране не купил его для себя. Ликующий изобретатель купался в роскоши: были проданы миллионы экземпляров.

Затем, почти с той же неожиданностью, торговля резко сократилась и упала до нуля. Посланные экономисты сообщали, что все лавки завалены психоскопами. Тысячи психоскопов случайно разбивались или таинственным образом попадали в урны.

В отчаянии изобретатель поставил себе новую задачу. Он перестроил принципиальную схему психоскопа. Теперь аппарат приукрашивал отраженное эго, теперь личность видела себя не такой, какая она есть, но такой, какой хотела казаться: недостатки сглажены и перевязаны розовой ленточкой, всякое уродство отполировано невинностью. Говорят, что в конце года компания выплачивала пятьдесят процентов дивидендов.

Большинство из нас не хочет видеть себя такими, какие мы есть, не хочет второй раз заглядывать в зеркало сознания. Но тем, кто подтвердит наши любимые самообольщения, лелеемые нами о своей персоне, мы готовы подарить все, что угодно.

Помните: быть пустым значит отправиться в пространство, где вы увидите себя таким, какой вы есть. Вот почему люди боятся: они не хотят отправляться во внутреннее пространство. У них есть свое видение себя, свой идеальный образ, — прелестный, декорированный. Они боятся, что при погружении в себя все эти образы развалятся, рассыплются и исчезнут. Это неизбежно: эти образы ложны, они не содержат никакой реальности, поэтому никто и не углубляется в себя. Учителя всего мира — via affirmativa или via negativa — все Учителя настаивали на одном: вы должны предстать перед своей Реальностью, увидеть себя таким, какой вы есть, но их никто не слушал. Даже те, кто хотят узнать, кто они, втайне надеются, что окажутся тем эго, каким себя проецируют. С Началом работы эта надежда начинает рассыпаться, обнажается уродство; мерзость, жуткая злоба, ненависть, ревность, — все это чувствуется. Весь ад разверзается, и человек боится, он выскакивает наружу и вновь цепляется за идеальное эго. Так проще.

Помните: надо угнать себя таким, какой вы есть. Отбросьте все ваши идеалы. Они прелестны, но полны отравы: это сладкие заблуждения. Пока вы не откинете все идеальные Представления о себе, все образцы, созданные вами из-за неспособности спрятать, замаскировать свою реальность... Отбросьте эти маски, будьте тихи, будьте пусты и смотрите внутрь своего существа, чем бы оно ни было. Поначалу вы почувствуете себя брошенным в ад, но это необходимая цена, которую нужно платить. Если вы достаточно мужественны и проявите настойчивость, ад вскоре исчезнет, облака разойдутся и в безоблачном небе засияет солнце. Тогда вы достигли внутреннего рая.

Ад и рай — и то и другое — внутри. Ад — ваша периферия, а небеса — самый ваш центр. Вы — центр циклона. На самом деле, говорит Дао, ничего и не нужно делать, — нужно лишь войти в свое внутреннее существо.

Мне попалась прелестная притча. Она принадлежит Кену Риду. Послушайте внимательно и подумайте над ней.

Жил однажды мудрый и почтенный святой. Из конца в конец страны просвещенные люди узнавали о преподобном и стремились лицезреть его мудрость, но святой хранил молчание. Он молчал перед всяким, приходившим с вопросом. Взамен ответа он чертил на земле бамбуковым посохом слова:

«Тот, кто удовлетворен в своем сердце,
видит добро повсюду
и во все времена».

Порой он писал:

«Где есть неудовлетворенность,
там все усилия напрасны».

Порой следующее:

«Пребывай в молчании, тишине,
и ты узнаешь».

Но посетителей не устраивали эти ответы. Они были слишком привязаны к словам, а тут не предлагалось никакого руководства, не давалось никакой карты. Они не могли понять, почему мудрец не отвечает им прямо. Почему? Ему наверняка известны ответы, почему же он предпочитает писать на песке этот лепет? Другие мудрецы дают советы и предписывают методы; говорят о суровом подвижничестве, а что же этот? Его проповеди не услышишь ухом и даже, в данном случае, не увидишь глазом.

Это был настоящий мистик. Он не был аскетом, у него не было для вас упражнений, только понимание — молчаливое понимание, благовестив помимо текстов.

И вот, во время некоторого христианского празднования перед ним появился некий юноша. При нем не было ни посоха, ни мудрых писаний, на языке его не вертелись вопросы, только в глазах устремленность и великая страсть. И он подошел прямо к святому. Не садясь, не останавливаясь и не ища места, чтобы возлечь, подобно другим, он пронзительно уставился на это древнее безмятежное лицо, не говоря ни слова. И вскоре, к изумлению прочих, взял посох из рук святого и начертал на пыльной земле слова:

«Как сияние

рассеивает тьму?»

Святой спокойно вернул себе посох и накарябал под надписью юноши:

«Какая тьма?

Разве ты потерялся во тьме?»

К этому юный пилигрим дописал:

«Теряет ли потерявшийся путь?

В самом ли деле потерявшийся потерян?»

Какое-то время молчащий мудрец созерцал лицо молодого пилигрима, затем написал на земле следующие слова:

«Лишь забыт».

Взрыв смеха прокатился среди собравшихся, а мудрец стер все написанное и написал снова:

«Какое желание привело тебя сюда?»

Множество жадных глаз следило, как посох передавался из рук в руки:

«Желание...? У меня их нет.»

Прямо поглядев на пилигрима, святой взял посох, поднялся, вытянул правую ногу, постучал ею трижды по земле и в этой позе застыл. Замерло и дыхание у всех видевших это. Тут молодой посетитель нарушил молчание:

«Зачем вы это сделали?»

Мудрец быстро нацарапал:

«Любопытство — форма желания.»

Посох сновал туда и сюда, пока разочарованный пилигрим не написал:

«Говорят, есть священная мантра;

читая её, можно воссоединиться

и слиться воедино со вселенной».

Мудрец нацарапал опять:

«Был ли ты когда-нибудь

отдельно от вселенной?»

И тут преподобный резко поднял посох и обрушил его на голову ищущего, повергнув его в глубочайший, благодатнейший транс.

Минули дни. В эти дни, сидя в самоотречении у ног Великого мудреца, юный пилигрим и в самом деле вкусил его сладость. Ни разу не задал он вопроса в его присутствии — бездонная любовь расцветала между ними. На третий день мудрец нарушил многолетнее молчание: «Вот ты и пришел, наконец!» — раздался его хриплый голос.

Юноша не ответил, глубоко заглянул в мудрые глаза, затем вновь взял посох из костлявых рук и написал:

«Лишь вспомнен!»

Больше ничего не надо. Вы забыли, кто вы. Единственное, что нужно, — это вспомнить, кто вы. Забвение — это мир, вспоминание — Бог. Забыть — значит потеряться, вспомнить — значит возвратиться домой.

Глава 10