III. Машины и мы

Биология – удобный материал для рассуждений о становлении. Со времен Дарвина большинство из нас учили верить в историчность видов. Теперь возьмем более сложный случай. Как насчет машин, – скажем, парового двигателя? Применим ли к неодушевленным машинам тот же самый тип историчности, что и к биологическим организмам?

Это весьма деликатный пункт, и здесь я позволю себе развернуть дискуссию в двух направлениях. Развивая идеи второго раздела, можно задать, например, такие вопросы: допустимо ли утверждать, что внутренняя игра неодушевленной материи доходит до паровой машины и приводит к ее возникновению, а внутренняя игра паровой машины, в свою очередь, приводит к возникновению паровой турбины и двигателя внутреннего сгорания? Ответ должен быть: «Нет» – и ему я буду следовать в этом разделе. Однако можно обратить внимание на то, что схематически намеченная эволюционная траектория машин – это траектория, видимая с человеческой точки зрения. И можно спросить, почему неодушевленная материя должна играть именно так, как одушевленная (поистине удивительное совпадение!). Поэтому в приложении я вернусь к этой теме, чтобы взглянуть на игры неодушевленной материи с другой точки зрения.

В свете только что изложенного я считаю невозможным предполагать какую-либо внутреннюю игру применительно к неодушевленным машинам. Однако если мы введем в картину человеческие существа и подумаем об амплитуде технологической истории, делезианская метафизика станет более правдоподобной. В «Валках» я доказывал, что развитие машин подразумевает процесс моделирования: ученые и инженеры испытывают новые машины, созданные по образцам старых, и – это самое главное – моделирование является открытым процессом: прототип ничем не детерминирует того, какая его версия будет испытана или как она будет работать.

Вот в этом отношении можно говорить о точном эквиваленте между игрой биологических видов и развитием сферы механизмов. Оба процесса – открыты и непредсказуемы. Дальнейшее сходство относится к возможности различения относительно постоянных и дискретных моментов такого становления. Игра машин идет в пространстве материальной продуктивности – процесса временами плавного, а временами прерывистого. В Валках, например, я рассказал, как Джиакомо Морпурго настраивал материальный аппарат, который использовал для поиска свободных кварков. Значительных дискретностей здесь не обнаружилось: аппарат вел себя примерно так же в каждой из стадий эксперимента и его показания менялись мало – а именно, в деталях, что и было принципиально важным для производства знания. Напротив, попытки Дональда Глейзера создать новый вид детектора частиц, смоделированного по образцу конденсационной камеры, в конечном счете, привели к появлению пузырьковой камеры, которая создала, я бы сказал, совершенно новый материальный способ «схватывания» мира, новую возникшую силу. Появление пузырьковой камеры в физике элементарных частиц в этом смысле было сродни появлению крыльев в сфере биологических видов⁷.

Но все же одно несоответствие остается: с одной стороны внутренняя игра биологической сферы, с другой – игра машин, которой содействуют люди. Как нам поступить? Интересный ход – сделать картину симметричной. В «Валках» я показал, что в той же степени, в какой становление машин зависит от нас, наше становление – наши цели и намерения, социальные роли и отношения, научные дисциплины и объекты исследования – зависят от машин. Иногда это истинно для относительно непрерывного процесса, иногда для более прерывистого. Я кратко остановлюсь на последнем. В «Валках» и более широко в последующих текстах я развивал следующую идею: человеческая история пишется в том числе возникающими возможностями машин; специфические игры людей и социума уравновешиваются специфическими играми машин и того, что они могут делать⁸.

Например, появление радара в период Второй мировой войны тесно связано с новыми способами ведения войны («техновойна»), а также новыми способами научной практики («большая наука») и новыми социальными отношениями между наукой и вооруженными силами (новые координационные институты – такие, как Управление научных исследований и усовершенствований в США; «вбирание» науки военными) (Pickering А., 1995 b).!!!!!!!! НАУКА И ГОС Несомненно, в основном таким же образом (хотя и в более широких масштабах) возникновение, развитие и технологическое усовершенствование паровых машин было тесно связано с колоссальными социальными изменениями, происходившими в рамках так называемой индустриальной революции – с появлением фабрик, разделения труда, развитием индустриальных городов и промышленного строительства, новыми социальными классами и классовой борьбой. Специфическую траекторию эволюции парового двигателя невозможно понять без учета человеческого и социального пространства, в котором он появился. Но, в свою очередь, и развитие самого это человеческого и социального пространства структурировалось новой силой – паровым двигателем.

Итог данной фазы обсуждения состоит в следующем. В то время как довольно трудно представить историчность «игры» механизмов самой по себе, гораздо легче представить историчность и становление сочетаний машина–человек. Индустриальный капитализм, как и военно-промышленный комплекс, возникший после Второй мировой войны, следует считать одной из тех возникающих составных структур, с описания которых я начал в первом разделе. Нужно говорить о бытии и становлении не чисто машинных или чисто человеческих игр, но о становлении и бытии киборгов [iii], т.е. о неразрывно переплетенной эволюции людей и не-людей⁹.