Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава XXXVII
Несколько предостережений На следующий день Флоренс, Эдит и миссис Скьютон сидели вместе, а уподъезда ждала карета, чтобы везти их на прогулку. Ибо теперь у Клеопатрыснова была своя галера, а за обедом Уитерс, уже не изнуренный, в куртке сподбитою ватой грудью и в штанах военного покроя, стоял за ее креслом, которое было уже не на колесах, и больше не бодался. В эти дни волосыУитерса лоснились от помады, он носил лайковые перчатки, и от него пахлоодеколоном. Они собрались в комнате Клеопатры. Змея древнего Нила * (да не будетэто принято за оскорбление) покоилась на софе, маленькими глотками попиваясвой утренний шоколад в три часа дня, а Флауэрс, горничная, пристегивала ейдевственные рукавчики и оборочки и совершала над ней церемонию домашнегокоронования, водружая на голову бархатную шляпку персикового цвета; искусственные розы на ней покачивались необычайно эффектно, когда параличноедрожание заигрывало с ними подобно легкому ветерку. - Кажется, я немножко нервна сегодня утром, Флауэрс, - сказала миссисСкьютон. - У меня руки дрожат. - Вчера вы были душою общества, сударыня, - отозвалась Флауэрс, - асегодня вам приходится за это расплачиваться. Эдит, которая поманила Флоренс к окну и смотрела на улицу, стоя спинойк своей почтенной матери, занимавшейся туалетом, вдруг отшатнулась от окна, словно сверкнула молния. - Дорогое мое дитя, - томно воскликнула Клеопатра, - неужели и тынервна?! Не говори мне, милая Эдит - что ты, всегда такая сдержанная, тожестановишься мученицей, как твоя мать с ее несчастной натурой! Уитерс, кто-тостучит. - Визитная карточка, сударыня, - сказал Уитерс, подавая ее миссисДомби. - Я уезжаю, - сказала та, не взглянув на карточку. - Дорогая моя, - промолвила миссис Скьютон, растягивая слова, - какстранно давать такой ответ, даже не узнав, кто пришел. Подайте сюда, Уитерс.Ах, боже мой, милочка, да ведь это мистер Каркер! Такой рассудительныйчеловек! - Я уезжаю, - повторила Эдит таким повелительным тоном, что Уитерс, подойдя к двери, строго сказал ожидавшему слуге: " Миссис Домби уезжает.Ступайте", - и захлопнул перед ним дверь. Но через несколько минут слуга вернулся и шепнул что-то Уитерсу, который снова, и не очень охотно, предстал перед миссис Домби. - Простите, сударыня, мистер Каркер свидетельствует свое почтение ипросит, если можно, уделить ему одну минуту для делового разговора, сударыня. - Право же, дорогая моя, - сказала миссис Скьютон самым нежным голосом, ибо выражение лица дочери не предвещало добра, - если ты разрешишь мневысказать мое мнение, я бы посоветовала... - Просите его сюда, - сказала Эдит. Когда Уитерс пошел исполнятьприказание, она добавим, бросив хмурый взгляд на мать: - Раз он приходит по вашему совету, пусть войдет в вашу комнату. - Могу я... не уйти ли мне? - быстро спросила Флоренс. Эдит утвердительно кивнула головой, но, направляясь к двери, Флоренсвстретила входящего гостя. С тою же неприятной фамильярностью иснисходительностью, с какою он говорил всегда, обратился он к ней и теперь, заговорив самым вкрадчивым тоном; он выразил надежду, что она здорова... обэтом незачем было спрашивать, достаточно взглянуть на ее лицо, чтобыполучить ответ... он едва имел честь узнать ее вчера вечером, так онаизменилась... Он придерживал дверь, когда она уходила, и втайне сознаваясвою власть над нею, с испугом отшатнувшейся от него, не смог до концаскрыть это чувство, несмотря на всю свою почтительность и учтивость. Затем он склонился на секунду над любезно протянутой рукой миссисСкьютон и, наконец, поклонился Эдит. Холодно, не глядя на него, она ответилана его приветствие и, не садясь сама и не приглашая его сесть, ждала, чтобыон заговорил. Хотя она и опиралась на свою гордость и власть и призвала на помощьсвой непреклонный дух, однако ее прежняя уверенность в том, что с первого жедня знакомства этот человек знал ее и ее мать с худшей стороны, что каждоеперенесенное ею унижение было таким же явным для него, как и для нее, что ончитал ее жизнь, словно какую-то гнусную книгу, и перелистывал перед неюстраницы, бросая быстрые взгляды и меняя интонации, чего никто другойзаметить не мог, - все это ослабляло ее и подрывало ее силы. Когда она гордостояла перед ним и ее властное лицо требовало от него смирения, еепрезрительно сжатые губы отвергали его, грудь тяжело вздымалась отвозмущения его присутствием, а темные ресницы угрюмо опускались, скрываяблеск глаз, чтобы ни один луч не упал на него, когда он глядел на неепокорно, с умоляющим, обиженным видом, но всецело подчиняясь ее воле, - онав глубине души сознавала, что в действительности победа и торжество на егостороне и он прекрасно это знает. - Я позволил себе добиваться чести увидеть вас, - начал мистер Каркер, - и я осмелился указать, что пришел по делу, потому что... - Быть может, мистер Домби поручил вам передать мне какое-нибудьпорицание? - спросила Эдит. - Мистер Домби оказывает вам такое необычайноедоверие, сэр, что вряд ли вы меня удивите сообщением, что именно в этом изаключается ваше дело. - У меня нет никакого поручения к леди, которая украшает своим блескомего имя, - сказал мистер Каркер. - Но я в своих собственных интересах умоляюэту леди быть справедливой к смиренному слуге, взывающему к ней осправедливости... к простому подчиненному мистера Домби... к человеку, который занимает скромное положение... и подумать о том, что вчера вечером ябыл совершенно беспомощен и не мог уклониться, когда меня заставили бытьсвидетелем весьма мучительных объяснений. - Дорогая моя Эдит, - тихим голосом промолвила Клеопатра, опускаялорнет, - право же, это очаровательно со стороны мистера... как его тамзовут. И в этом столько сердца! - Ибо я осмеливаюсь, - продолжал мистер Каркер, с почтительнойпризнательностью обращаясь к миссис Скьютон, - я осмеливаюсь назвать этомучительными объяснениями, хотя таковыми они были только для меня, которыйимел несчастье при этом присутствовать. Столь незначительная размолвка междупатронами - между теми, кто питает друг к другу бескорыстную любовь и готовпринести себя в жертву, - это ничто. Как выразилась вчера вечером весьмаправильно и с таким чувством сама миссис Скьютон, это - ничто. Эдит не могла смотреть на него, но через несколько секунд она спросила: - А ваше дело, сэр... - Эдит, милая моя, - сказала миссис Скьютон, - мистер Каркер все времястоит. Дорогой мистер Каркер, прошу вас, присядьте. Он ничего не ответил матери, но не спускал глаз с надменной дочери, словно от нее одной ждал приглашения и решил его добиться. Эдит вопрекисвоему желанию села и легким движением руки предложила ему сесть. Ничегоболее холодного, более высокомерного и дерзкого не могло быть, чем этотжест, выражающий неуважение и сознание собственного превосходства, но Эдитборолась даже против такой уступки, и она была вырвана у нее. Этого былодостаточно! Мистер Каркер сел. - Разрешите ли вы мне, сударыня, - начал Каркер, ослепляя миссисСкьютон белизною своих зубов, - разрешите ли вы, обладая таким глубокимпониманием и такою чувствительностью, сообщить кое-что миссис Домби ипредоставить ей право передать это вам, ее лучшему и искреннейшему другу...ближайшему после мистера Домби? Миссис Скьютон хотела удалиться, но Эдит остановила ее. Эдит остановилабы и его и с негодованием приказала бы ему говорить открыто или замолчать, если бы он не сказал, понизив голос: - Мисс Флоренс... молодая леди, которая только что вышла из комнаты. -Эдит позволила ему продолжать. Теперь она смотрела на него. Когда оннаклонялся с величайшей деликатностью и уважением, приближаясь к ней и сосмиренной улыбкой показывая свои зубы, выстроившиеся в боевом порядке, ейхотелось убить его на месте. - Положение мисс Флоренс, - снова начал он, - было печальным. Язатрудняюсь говорить об этом с вами, так как ваша привязанность к ее отцу, естественно, заставляет вас чутко и ревниво прислушиваться к каждому слову, которое имеет к нему отношение. - Его речь всегда была вкрадчивой, ноневозможно описать ту вкрадчивость, с какою он произнес эти слова ипроизносил другие, сходные с ними по смыслу. - Но могу ли я, как человек, который также, хотя и по-иному, предан мистеру Домби и неизменно восхищалсяи восхищается характером мистера Домби, могу ли я сказать, не оскорбляяваших чувств супруги, что на мисс Флоренс, к несчастью, не обращалвнимания... ее отец? Могу ли я сказать - ее отец? Эдит ответила: - Мне это известно. - Вам это известно! - повторил мистер Каркер, по-видимому, сглубочайшим облегчением. - Это снимает у меня тяжесть с сердца. Могу ли янадеяться, что вам известен источник этого невнимания, каковое объясняетсягордостью мистера Домби, вернее - его характером? - Вы можете не останавливаться на этом, сэр, - заметила она, - ипоскорее перейти к тому, что вы хотели сказать. - Конечно, сударыня, я понимаю, - ответил мистер Каркер, - верьте мне, я прекрасно понимаю, что в ваших глазах мистер Домби не нуждается ни в какомоправдании. Но прошу вас судить о моем сердце по вашему сердцу, и вы мнепростите мой интерес к мистеру Домби, даже если этот чрезмерный интересиногда заводит меня слишком далеко. Какою мукой для ее гордого сердца было сидеть здесь с ним, лицом клицу, и слушать, как он снова и снова напоминает ей о лживой клятве передалтарем и навязывает ее, словно чашу с недопитым тошнотворным напитком, аона не могла признаться, что этот напиток внушает ей отвращение, и не моглаоттолкнуть его! Как терзали ее стыд, раскаяние и гнев, когда, находясь передним во всеоружии своей красоты, она знала, что, в сущности, лежит у его ног! - Мисс Флоренс, - продолжал Каркер, - оставленная на попечение - еслиможно это назвать попечением - слуг и наемных людей, во всех отношенияхстоящих ниже ее, естественно, нуждалась с детских лет в руководстве иуказаниях и, не имея этого, поступала неосмотрительно и до известной степенизабыла о своем положении. Было у нее увлечение некиим Уолтером, простыммалым, который, к счастью, теперь умер. И с сожалением должен сказать, чтоона поддерживала весьма нежелательные сношения с какими-то морякамикаботажного плавания, отнюдь не пользующимися хорошей репутацией, и состарым бежавшим банкротом. - Я слыхала обо всем этом, сэр, - сказала Эдит бросив на негопрезрительный взгляд, - и мне известно, что вы искажаете факты. Вы можетеэтого не знать. Надеюсь, что так оно и есть. - Простите, - сказал мистер Каркер, - думаю, что никто не знает ихлучше, чем я. Вашу великодушную и пылкую натуру, сударыня, - ту натуру, которая так благородно и настойчиво оправдывает вашего любимого и уважаемогомужа и которая его осчастливила, как он того заслуживает, - я долженпочитать, должен уважать ее и склоняться перед нею. Но что касается фактов, - а ради них-то я и осмелился добиваться вашего внимания, - то у меня неможет быть никаких сомнений, ибо, исполняя свой долг в качестве поверенногомистера Домби - смею сказать, в качестве его друга, - я установил ихнеоспоримо. Во исполнение этого долга, глубоко озабоченный, как вы можетеэто понять, всем, что имеет отношение к мистеру Домби, побуждаемый, еслихотите (ибо боюсь, что я у вас в немилости) более низкими мотивами -желанием доказать свое усердие и снискать большее расположение, я долгорасследовал эти факты и сам и с помощью лиц, заслуживающих доверия, и имеюмногочисленные и неопровержимые доказательства. Она бросила взгляд только на его рот, но в каждом зубе увидела орудиезла. - Простите, сударыня, - продолжал он, - если в своем замешательстве яосмеливаюсь просить у вас совета и хочу сообразовать свои действия с вашимижеланиями. Если не ошибаюсь, я заметил, что вы очень интересуетесь миссФлоренс. Было ли в ней хоть что-нибудь, чего бы он не заметил и не знал? Униженная и в то же время возмущенная этой мыслью, она закусила дрожащуюгубу, чтобы сохранить спокойствие, и в ответ холодно кивнула головой. - Этот интерес, сударыня, столь трогательно доказывающий, что вамдорого все касающееся мистера Домби, заставляет меня колебаться и мешаетознакомить его с этими фактами, которых он еще не знает. Если разрешите мнесделать признание, моя верность ему настолько поколебалась, что вамдостаточно хотя бы только намекнуть о своем желании, чтобы я умолчал о них. Эдит быстро подняла голову и, отпрянув, устремила на него мрачныйвзгляд. Он ответил самой вкрадчивой и почтительной улыбкой и продолжал: - Вы говорите, что я представляю их в искаженном виде. Боюсь, что нет! Боюсь, что нет! Но допустим, что это так. Беспокойство, какое я последнеевремя испытываю, вызвано следующим: обстоятельство, что мисс Флоренс, привсей своей невинности и доверчивости, бывала в подобном обществе, будетиметь решающее значение для мистера Домби, уже восстановленного против нее, и побудит его предпринять шаги (я знаю, что он уже подумывал об этом) ктому, чтобы расстаться с нею и удалить ее из своего дома. Сударыня, будьтеко мне снисходительны и вспомните, что я чуть ли не с детства имею дело смистером Домби, знаю его и почитаю, - будьте ко мне снисходительны, когда яговорю, что если есть у него какой-нибудь недостаток, то этот недостаток -высокомерное упорство, коренящееся в той благородной гордости и сознаниисобственной власти, какие ему свойственны и перед коими мы все должныпреклоняться. Упорство неодолимое, в отличие от упрямства других людей, ивозрастающее со дня на день и из года в год! Она все еще не спускала с него глаз; но как бы ни был решителен еевзгляд, ноздри ее раздувались, дыхание стало глубже, и губы слегкаискривились, когда он описывал те качества своего патрона, перед которымиони все должны склониться. Он это заметил; и хотя выражение его лица неизменилось, она знала, что он это заметил. - Такая незначительная размолвка, какая произошла вчера вечером, -сказал он, - если мне позволено будет вернуться к ней, пояснит смысл моихслов лучше, чем размолвка более серьезная. Домби и Сын не признают нивремени, ни места, ни поры года; они подчиняют их себе. И я даже радуюсьвчерашнему инциденту, ибо он дает мне возможность сегодня коснуться вразговоре с миссис Домби этой темы, хотя бы я временно и навлек на себя еенеудовольствие. Сударыня, в самый разгар моего беспокойства и опасений поэтому поводу я был вызван мистером Домби в Лемингтон. Там я увидел вас. Тамя не мог не понять, какое положение вы займете в ближайшем будущем -положение, сулящее счастье на долгие времена как ему, так и вам. Там япринял решение ждать, пока вы не водворитесь у себя, в своем доме, а затемдействовать так, как действую я сейчас. В глубине души я не страшусьизменить своему долгу по отношению к мистеру Домби, если доверю вашемусердцу то, что мне известно, ибо если у двоих одно сердце и одна душа, как вэтом союзе, то один из двух может заменить собою другого. Итак, доверюсь лия вам или ему, совесть моя будет одинаково спокойна. По причинам, мноюупомянутым, я хотел бы выбрать вас. Могу ли я уповать на такую честь исчитать, что доверительное мое сообщение принято и что я освобожден отвсякой ответственности? Он долго помнил тот взгляд, какой она бросила на него - кто мог бывидеть его и не запомнить? - и душевную ее борьбу. Наконец она сказала: - Я принимаю его, сэр. Считайте вопрос исчерпанным, и пусть с этимбудет покончено. Он низко поклонился и встал. Она также встала, и он с величайшимсмирением распрощался с ней. Но Уитерс, встретив его на лестнице, остановился, пораженный великолепными его зубами и ослепительной егоулыбкой, а когда он ехал на своей белоногой лошади, - прохожие принимали егоза дантиста - так сверкали его зубы. И прохожие принимали ее, когда онавскоре отправилась на прогулку в своем экипаже, за знатную леди, не менеесчастливую, чем богатую и изящную. Но они ее не видели, когда несколькоминут назад она была одна в своей комнате, и не слышали, как она произнеслатри слова: " О, Флоренс, Флоренс! " Миссис Скьютон, покоясь на софе и маленькими глоточками попиваяшоколад, не слыхала ничего, кроме произнесенного шепотом слова " дело", ккоторому она питала смертельное отвращение, так что давно уже изгнала его изсвоего словаря, и в результате самым очаровательным образом и от всегосердца (не будем говорить - от души) почти разорила многих модисток и другихлиц. Посему миссис Скьютон не задавала никаких вопросов и не проявляла нималейшего любопытства. По правде сказать, бархатная персикового цвета шляпкав достаточной мере занимала ее внимание вне дома; ибо день был ветреный, ашляпка, водруженная на затылке, делала бешеные усилия, чтобы ускользнуть отмиссис Скьютон, и, несмотря на улещения, не шла ни на какие уступки. Когдадверцы кареты захлопнулись и доступ ветру был прегражден, параличноедрожание снова начало заигрывать с искусственными розами, будто резвились вбогадельне престарелые зефиры; и, вообще, у миссис Скьютон достаточно былозабот, и справлялась она с ними неважно. К вечеру ей не стало лучше, ибо когда миссис Домби оделась и полчасапрождала ее в своей уборной, а мистер Домби, прогуливаясь по гостиной, пришел в состояние высокомерного раздражения (они втроем должны были ехатьна званый обед), Флауэрс, горничная, предстала с бледным лицом перед миссисДомби и сказала. - Извините, сударыня, прошу прощенья, но я ничего не могу поделать смиссис! - Что это значит? - спросила Эдит. - Сударыня, - ответила испуганная горничная, - я ничего не понимаю. Унее лицо как будто искривилось. Эдит вместе с ней бросилась в комнату матери. Клеопатра была в полномпараде - бриллианты, короткие рукава, румяна, локоны, зубы и прочиедевственные прелести были налицо; но паралич нельзя ввести в заблуждение, онпризнал в ней ту, за кем был послан, и поразил ее перед зеркалом, где она илежала, как отвратительная кукла, свалившаяся на пол. Не смущаясь, ее разобрали на части и то немногое, что было в нейподлинным, уложили в постель. Послали за докторами, и те вскоре явились.Прибегли к сильно действующим средствам; вынесли приговор, что от этогоудара она оправится, но второго не переживет; и в течение многих дней оналежала немая, глядя на потолок; иногда издавала нечленораздельные звуки вответ на вопросы, узнает ли она тех, кто здесь находится, и тому подобные; иногда не давала ответа ни знаком, ни жестом, ни выражением немигающих глаз. Наконец она начала обретать сознание и в какой-то степени способностьдвигаться, но дар речи еще не возвращался. Однажды она почувствовала, чтоснова владеет правой рукой, и, указав на это горничной, за ней ухаживающей, и обнаруживая величайшее волнение, она делала знаки, чтобы ей дали карандаши бумагу. Горничная подала их немедленно, полагая, что она хочет написатьзавещание или выразить последнее свое желание; миссис Домби не было дома, игорничная с благоговением ждала, что будет дальше. После мучительных усилий, выразившихся в писании, стирании, начертанииненужных букв, казалось, срывавшихся самопроизвольно с карандаша, старухапротянула такой документ: " Розовые занавески". Так как горничная была совершенно ошеломлена - и не без оснований, -Клеопатра приписала еще два слова, и теперь на бумаге значилось: " Розовые занавески для докторов". Горничная начала смутно догадываться, что занавески ей нужны для того, чтобы в присутствии врачей цвет лица у нее был лучше; а так как те издомочадцев, кто хорошо ее знал, не сомневались в правильности этогозаключения, которое она вскоре и сама могла подтвердить, у ее кровати былиповешены розовые занавески, и с этого часа она начала поправляться судивительной быстротой. Вскоре она могла уже сидеть в локонах, кружевномчепце и капоте и украшать глубокие впадины на щеках легким искусственнымрумянцем. Ужасное зрелище представляла эта разряженная старуха, жеманившаяся икокетничавшая со Смертью и пускавшая в ход свои девичьи уловки, словноСмерть была майором; но изменение ее душевного склада, последовавшее заударом, также давало обильную пищу для размышлений и было не менее страшно. Быть может, ослабление умственных способностей сделало ее еще болеелукавой и фальшивой, чем прежде, или у нее спутались представления о том, чем она хотела быть и чем была в действительности, а быть может, онапочувствовала смутное раскаяние, которое не могло ни вырваться наповерхность, ни отступить во мрак, или же в затуманенном ее мозгу все этовсколыхнулось одновременно - последнее предположение, пожалуй, являетсянаиболее вероятным, - но результаты были таковы: она сделалась необычайновзыскательной во всем, что касалось любви, благодарности и внимания к ней состороны Эдит; восхваляла себя, как безупречную мать, и ревновала ко всем, кто посягал на привязанность Эдит. Мало того: забыв о решении не говорить озамужестве дочери, она постоянно упоминала о нем, считая это доказательствомтого, что она - несравненная мать. И все вместе взятое, наряду с болезненнойслабостью и раздражительностью, являлось весьма язвительной иллюстрацией кее легкомыслию и юному возрасту. - Где миссис Домби? - спрашивала она свою горничную. - Ее нет дома, сударыня. - Нет дома! Она уходит из дому, чтобы ускользнуть от своей мамы, Флауэрс? - Господь с вами, сударыня! Миссис Домби поехала на прогулку с миссФлоренс. - Мисс Флоренс! Кто такая мисс Флоренс? Не говорите мне ничего о миссФлоренс. Что для нее мисс Флоренс по сравнению со мной? Вовремя извлеченные бриллианты, бархатная персикового цвета шляпка (ибоона стала надевать шляпку в ожидании гостей задолго до того, как снованачала выезжать из дому) или какие-нибудь нарядные тряпки обычноостанавливали поток слез, уже готовых хлынуть, и она пребывала в благодушномрасположении духа вплоть до прихода Эдит; а тогда, бросив взгляд на гордоелицо, она снова впадала в уныние. - Ну, знаешь ли, Эдит! - восклицала она, тряся головой. - Что случилось, мама? - Что случилось! Право, я не знаю, что случилось. Мир становится такимискусственным и неблагодарным, что мне начинает казаться, будто совсем нетна свете сердца или чего-нибудь в этом роде. Скорее Уитерс - родное моедитя, чем ты! Он ухаживает за мной гораздо больше, чем дочь. Право же, мнехочется, чтобы я не была такой моложавой. Может быть, мне оказывали бы тогдабольше уважения. - Чего бы вы хотели, мама? - О, очень многого, Эдит! - Она отвечала крайне нетерпеливо. - Разве у вас нет того, чего бы вам хотелось? Вы сами виноваты, еслиэто так. - Сама виновата! - Она начинала хныкать. - Какой матерью я была длятебя, Эдит! Я не расставалась с тобой с самой твоей колыбели! А ты не толькопренебрегаешь мною и питаешь ко мне не больше привязанности, чем к чужомучеловеку, - ты не уделяешь мне и двадцатой доли той любви, какую питаешь кФлоренс! Изволите видеть, я твоя мать, и могу ее испортить. И ты ещеговоришь мне, что я сама виновата! - Мама! Я вас ни в чем не упрекаю. Почему вы всегда возвращаетесь кэтому? - Разве не натурально, что я к этому возвращаюсь, если я - воплощеннаялюбовь и чувствительность, а каждый твой взгляд наносит мне жестокую рану? - Я не хочу наносить вам раны, мама. Разве вы забыли наш уговор? Оставим прошлое в покое. - В покое! И благодарность ко мне оставим в покое, и любовь ко мнеоставим в покое, и меня оставим в покое, пока я лежу здесь одна, лишеннаяобщества и забот, тогда как ты находишь новых родственников, за которымиухаживаешь, хотя они решительно никаких прав на тебя не имеют! Ах, боже мой, Эдит, известно ли тебе, в каком блестящем доме ты - хозяйка? - Да. Тише! - А этот благородный человек, Домби... знаешь ли ты, что он - твой муж, Эдит, и что у тебя есть состояние, положение, карета и мало ли что еще? - Конечно, я это знаю, мама. Прекрасно знаю. - А ты бы имела все это с той доброй душою... как его звали?.. сГрейнджером, если бы он не умер? Кого ты должна благодарить за все, Эдит? - Вас, мама, вас. - В таком случае обними меня и поцелуй. И докажи мне, Эдит, что тебехорошо известно: не было на свете лучшей матери, чем я. И позаботься о том, чтобы я, терзаясь и мучаясь из-за твоей неблагодарности, не превратилась внастоящее чудовище, иначе меня никто не узнает, когда я снова появлюсь вобществе, - не узнает даже это ненавистное животное майор! Но иной раз, когда Эдит подходила к ней и, склонив свою надменнуюголову, прижималась холодной щекой к ее щеке, мать откидывалась назад, какбудто боялась ее, и начинала дрожать, и восклицала, что у нее мыслипутаются. А иногда она смиренно просила ее посидеть на стуле у кровати исмотрела на нее (когда та сидела в глубокой задумчивости), и даже розовыезанавески не могли прикрасить бессмысленного и страшного лица. Розовые занавески краснели, наблюдая выздоровление Клеопатры и еенаряд, еще более девический, чем прежде, - надо было скрыть разрушительноедействие болезни, - ее румяна, зубы, локоны, бриллианты, короткие рукава ивесь туалет куклы, свалившейся на пол перед зеркалом. Они краснели, наблюдаявремя от времени невразумительность ее речей, которую она маскироваладевичьим хихиканьем, и случайные провалы в памяти, капризные и смехотворные, как бы издевавшиеся над ее капризной и смехотворной особой. Но они ни разу не наблюдали перемены в ее новой манере размышлять одочери и говорить с нею. И хотя на эту дочь часто падала тень занавесок, онини разу не наблюдали, чтобы прекрасное ее лицо осветилось улыбкой и дочерняялюбовь смягчила эту суровую красоту.
Данная страница нарушает авторские права?