Июня, где-то в степях Сибири, 10:03.

Политика партии гласила, что гражданин Северной Стороны может без препятствий добраться в любую точку ССС, будь то Арктический Север, Польша, Памир или Болгария. Алексу, Тивесу и Власишу достался старый вагон «УАЗ-2061», рассекающий июньскую жару по струнной дороге. Кондиционер не справлялся со своими обязанностями: Тивес снял футболку, Никола с Брумелем обмахивались брошюрками с тезисами ХХ съезда партии. Никола то и дело доставал из походного рюкзака минералку, и, иногда, подбадриваемый Тивесом, доставал водку. Брумель ложил её обратно, давал брату подзатыльник.

– Шестой вселенский великий поход согласно тысячелетней традиции, - говорил Алекс, – начинается с единения с природой, а не с выпивки.

– И не смотря на то, что этой традиции тысячелетней всего шесть лет…

Мирза Саклабов, сосед Алекса, всегда выезжал с ними – они ехали на Калиновку, у гор, а Саклабов выходил раньше, в родных краях. Он, глядя на разговор молодых, посмеивался в бороду, достал шахматы. Тивес, привыкший к этой игре на плоских сенсорных экранах, удивился объемным фигурам из дерева.

Мирза махнул рукой.

– Пропащее вы поколение. Ну что, Алекс, в шахматишки?

– Раритет такой даже руками трогать боюсь. – Подмигнул Брумель.

Власиш, глядя на начинающуюся партию, посидел немного у окна, поднялся и сел к простенькой девушке, скучающей у окна.

– Здравствуй, гражданка.

– Здравствуйте.

– Что же ты сидишь, скучаешь одна?

Алекс хлопнул себя по лицу, покачал головой.

– Идиот…

Девушка ответила:

– Я вообще-то на сбор яблок еду.

Любишь яблоки?

Не очень. Но надо.

Правильно. У меня к яблокам профессиональный интерес.

Девушка улыбнулась.

– Вы профессиональный дачник?

Никола засмеялся.

– Биолог.

– Да?!

– Главный биолог КЗБС.

Тивес наблюдал за тем, как девушка стала более открытой, стала расспрашивать Власиша о профессии. Тивесу было очень скучно, он завидовал брату и Николе, они были заняты.

– Шах мат, Брумель.

– Эх, слона то я и не заметил.

– И коня тоже. Ну, все равно лучше с каждым разом. Быстро учишься.

– Благодарю. Я себя иногда сам фигурой чувствую.

– Это очень серьезно, Алик. – Мирза улыбнулся. Брумель видел свое отражение в зрачках азиатских глаз. – Вот я, например, пешка.

– Чего же пешка, Мирза Айтуганович?

– А потому, что всегда первая, и по чуть-чуть, по чуть-чуть… – Мирза начал переставлять пешку к другому концу доски. – Пешка идет к концу. И, когда доходит, становится кем угодно. Королем, например. Вот ты какая фигура?

Брумель пожал плечами.

– Не знаю. Но точно не пешка. Мне до конца не дойти.

Мирза засмеялся. Подошел Власиш, рухнул на кресло, красный. «Вышла…»

– Никола, вот ты – какая фигура на доске? – спросил Саклабов.

Никола не медлил.

– Конь.

Засмеялись.

– Почему?

– Не знаю. Просто конь.

Мирза вышел на следующей станции. Больше говорить не хотелось. И Тивес, и Никола с Алексом погрузились в свои мысли.

Брумель устроился поудобнее. Наблюдая за происходящим в вагоне. Он концентрировался на ощущениях, не позволяя себе погрузиться омут газетных слоганов, новостей и гула редакции, направлял себя в русло отдыха.

Сейчас Алекс не хотел думать о работе вдвойне: за всеми этими надоевшими заголовками, лентами новостей и фотографиями на первых страницах он слышал глухую, но зычную вибрацию единственного слова, закрывавшего собой все газетные страницы. Другие заголовки, растянутые на предложения, фразы, останавливаемые вопросом, восклицанием или точкой, словно разбегались перед этим своим собратом, весь смысл которого делал другие слова уже и не нужным. Это огромное слово зычным криком беженцев и разрывом бомб навсегда застывало в архивах и учебниках истории.

Война.

Брумель вздрогнул. Тревога его становилась все сильнее, чем больше он вслушивался в гул вагона. В разговорах простых северян дрожали струнки невидимого и едва ощущаемого волнения.

Тихо стучали колеса под уютным салоном. Пассажиры отдыхали, нежились в прохладе кондиционеров. Одна из пассажирок кряхтела после посадки, старалась справиться с отдышкой от непомерной полноты и проталкивая большгие сумки к сидению. Пассажирка общалась со знакомой, молодой женщиной со звонким голосом.

– А ваша дама, что, не садиться?

– А вот, укачивает нас! – ответила полная пассажирка. – Да, кыця?

Девочка заулыбалась.

– Что это вы везете? – спросила звонкая пассажирка.

– Да много чего! – тетка наклонилась к своим сумкам, зашуршала в них. – Тьфу, блин! Потекло… вот зараза… - Тетка вздохнула так, что Брумелю самому стало жалко, что потекло.

Алекс отвлекся от длинной тирады тетки по поводу её продуктов, переключил внимание на соседей: бабушку и внучку. Брумель всмотрелся в этих людей: бабушка в типичных легких одеждах из синтохлопка, с платком на голове, в галошах. И внучка: в форме комсевмола, со знаками отличия, в красных роговых очках.

– А вон то, сиреневое – душица. Помнишь, ты в детстве любила нюхать эти цветочки?

– Да! Они как мед пахнут!

– По-разному! Бывает, вкус более горький, а бывает, пряный. А вон тот, желтый цвет, это зверобой, – показывала бабушка за окно. – Я тебе в детстве заваривала.

Девушка отрицательно покачала головой, бабушка продолжила.

– А вон те заросли, это – полынь. А те, высокие, ты их ещё в детстве колючками называла, расторопша. Видишь, возле воды? Да, они всегда возле воды селятся!

– А я как то укололась ими у тебя во дворе.

– У меня во дворе нет расторопши! – удивилась и растерялась бабушка. Потом улыбнулась. – То чертополох был, наверное!

Брумеля этот разговор успокаивал, словно отвар степных трав. Он облокотился на стену вагона, положил ноги на продолговатое сидение и прикрыл глаза.

– Я хочу, что бы на свадьбе у меня был венок из этих цветов. – Сказала девочка, обнимая бабушку.

Старушка засмеялась.

– Это с Лешей твоим?

– Угу.

– А он что, собирается?

– Куда он денется! – Сказала девушка и обе засмеялись. Брумель тоже улыбнулся.

– У меня будет белое платье, но я буду самой лучшей невестой. У меня будет венок, которого не будет ни у кого другого.

Впереди, на горизонте, показались пики Алтайских гор. Через полчаса они будут на месте.