💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Октябрь—ноябрь 1917 г.

Провизия на исходе. В лавке отказались давать на книжку, а денег не было. Обратились мы в соседнюю больницу, ездили в городскую больницу, везде отказ. Я поехала к членам правления, им было не до приюта. Составили депутацию и поехали к т. Коллонтай. Она приняла нас очень любезно (приют наш был одним из первых, который признал новую власть). Она мне дала 500 руб. На другой день приехало двое товарищей, все осмотрели, им понравилось, нашли все в порядке и посоветовали избрать родительский комитет. Мать одного питомца даже переехала к нам. Жизнь стала немного налаживаться, но комитет скоро распался. Служащим очень хотелось получить ключи от всех шкапов. Я не давала. Они выбрали свой комитет. Пригласили рабочего. Посыпались жалобы. Одна няня побежала наверх и радостно сообщила, что тетю Катю увезут. Пока рабочий меня допрашивал, я услышала шум, по широкой лестнице бегали дети, они меня окружили с криком: «Тетя Катя наша». «Она вас обижает?»—спросил рабочий. Начался такой крик, что рабочий, сложив свои бумаги, уехал.—«Ну уж и любят же они вас. Сам чорт не разберет, что у вас делается». На другой день я поехала в центр. Скоро прислали нового руководителя приюта из рабочих, старого революционера. Как он старался всех успокоить и детям побольше всего достать! Ему была сдана вся власть (административная часть приюта), а я могла приняться за свою любимую воспитательную часть, которая, как это ни странно, во время голода и холода особенно процветала, стала на такую высоту, на какой никогда не была. Приют стал образцовым. Устраивали выставки, которые рекомендовали посещать как с детьми, так и одним педагогам. Такому процветанию приюта помогали мои добрые сотрудницы. С нянями вела беседы. Чтобы отвлечь детей от голода и холода, конечно, насколько это было возможно, мои добрые сотрудницы

изощрялись в интересных работах. Особенно всех интересовали работы из бросового материала. Целая коллекция их была взята американкой для отправки в Америку (картинка из трамвайных билетов, рамки из марок и т.п.). Игрушек первое время было очень много. Когда раздавали игрушки в дорогом заграничном магазине на Конюшенной, я попросила дать мне солдатиков—дети так любили их расставлять. Но в этом мне было категорически отказано—«Войны больше не будет, мы должны иначе детей воспитывать, все военные игрушки мы уничтожаем», —ответили мне. Но голод и холод надвигались!.. Одно время говорили об эвакуации учреждения. Я категорически восстала—мне жаль было покинуть наш большой каменный дом, да я сознавала и всю трудность путешествия с неопрятными, параличными и беспокойными детьми. «Вашим отказом вы подписываете детям смертный приговор», —сказал мне доктор Б.О, как я часто вспоминала эти ужасные слова, когда у меня от недостатка стали умирать дети. Бывало по 2, по 3 покойника в день. Не забыть мне их никогда! Прежде всего, к моему удивлению, умерли дети платного отделения, те дети, которых так усиленно питали. Перемену пищи они не вынесли... Тяжело читать журналы того времени. Дети отказались от занятий: «Дайте есть». Им трудно двигаться, слабеют с каждым днем. Дети стоят у окна, ждут хлеба. Третий день нет хлеба. Дети съели клей на занятиях ручного труда. Сережа Г.—14 лет, тщательно собирает листки от старых отрывных календарей и переписывает меню «пишу меню, хорошо пишу—ем. Торт всегда на именины был, а теперь нет ничего». Дети принесли мне книжку с просьбой скорей уничтожить. «Это дурная книжка—«Старосветские помещики»—все про еду пишут, читаешь—есть захочешь». Всеволод С., очень хороший, тихий мальчик, схватил нож (едва отняли), махал и кричал: «Зарежу собаку, один съем, никому не дам». Старшие мальчики убегали на целые дни «искали работы, чтобы покормили». Потом начался холод, у меня сохранились записи об обмораживании. Температура опустилась до 2-х градусов. Многих пришлось отправить в больницу. Не было перевязочного материала. Потом началась борьба с насекомыми из-за отсутствия мыла, редкой смены белья. Все деревья в саду срубили, была такая хорошая березовая аллея! И все же в это тяжелое время у нас образовалась культурно-просветительная комиссия, которая увлеклась постановкой спек­таклей детских и взрослых. Среди нянь оказались способные, делали декорации. На спектакли приходило много соседей. После спектакля бывали танцы. Трудно было детей уводить спать, но все же влияние воспитатель­ницы было еще настолько сильно, что это удавалось.

1918год. А. С. Грибоедов возвратился с фронта. Он энергично принялся задело устройства приютов для различных категорий отсталых детей. Часто бывал у нас, обследовал почти всех детей. Основал курсы по подготовке воспитательниц для учреждений как умственно, так и морально дефективных детей. Последних делалось все больше, а на слабое отделение мало поступало. Он меня зачислил лектором. Приходилось часто ездить, а чаще из-за плохого сообщения ходить пешком в Петроград. Ежедневно я бывала на курсах на Казанской, на собраниях. Собрания в центре, в районе... Я подсчитала—в 1 месяц я была в Ленинграде 21 раз. Несмотря на частое мое отсутствие, дело не страдало. Мои добрые сотрудницы прекрасно вели его. Мы все работали настолько дружно, что когда должно было быть произведено сокращение штатов, то наши воспитательницы местного (при-

ютского) педагогического совета 2 декабря 1920г. подали в центр коллективное заявление: «Желая сохранить правильность занятий, что невозможно при вторич­ном сокращении штатов, мы, педагоги Мариинской вспомогательно-ремесленной школы, просим оставить нас всех. Жалованье и паек мы разделим на коммунис­тических началах».

1923 г. —приезжали из охраны труда. Были очень удивлены, что не было ни одной жалобы. «Что нам ссориться, каждый свое дело знает и делает», —сказала няня Паша. Нашли переработку у нянь, на что я заявила, что на фабрике-заводе при меньшем числе часов работы будет меньше выпущено товаров-продукции, написано бумаг, а у нас, если няни, опасаясь переработки, оставят больных несознательных детей, произойдет несчастье. «Нешто можно наших детей оставлять одних», —перебили меня несколько голосов нянь. Гражданка, приехавшая из охраны труда, была очень удивлена. Это был один из хороших дней моей жизни. Служащие учреждения для ненормальных детей, где работа такая тяжелая, должны быть лучше обеспечены зарплатой. Но только большая плата, увы, не всегда удовлетворяет, считаю необходимым заинтересовать самой работой, вернее, идеей работы—что возможно (говорю по опыту). Я испытала это с нянями. Видела разницу ухода за детьми во Франции, где помощница начальницы мне откровенно высказала, что ненавидит идиотов, но работа эта выгодна, плата в 1, 5 раза больше. А в Германии, где сестры работают безвозмездно во имя идеи, уход лучше. Дети-идиоты, несмотря на свою глубокую, умственную отсталость, понимают, я бы сказала, чувствуют, кто их любит, жалеет. Они ласкаются к этим няням, узнают их через несколько лет. У меня был мальчик Ваня—он был нормальным мальчиком, но 5-ти лет забежал в рожь и помял ее. Его «поучили прутом». Начались припадки. Знахарка посоветовала облить его во время припадка 7 ведрами холодной воды, что было исполнено. От такого «лечения» Ваня вскочил и побежал. Покоя несчастный мальчик не знал, он был всегда в движении. Часто кричал и бился (вероятно от боли) головой о стенку, проламывал головой сиденье у стульев, до синяков ударял нянь. Много, очень много хлопот он нам причинял. Для него была устроена мягкая комната и диван. 12 лет он был переведен в больницу св. Николая Чудотворца. Я навещала его. Он меня узнавал и так крепко цеплялся за меня, что его насильно уводили. 'Мне сообщили, что после моих посещений он дня 2 кричит и стоит у дверей. Я перестала его навещать. Прошло 8 лет. Д-р С. рассказал, что к ним к больницу опять привезли такого беспокойного больного, которого переводят из больницы в больницу, чтобы дать персоналу отдохнуть от него. Узнав по фамилии, что это мой Ваня, я поспешила его навестить. Как всегда принесла ему пачку печенья. Дала ему одну штучку, он ее повертел, попросил вторую и третью, потом долго смотрел на меня. Служитель предупредил—«осторожнее, сейчас ударит», но Ваня не ударил, а положил 3 штуки печенья в ряд, спросил еще 2—сложил фигуру так, как я с ним давно-давно в дни детства складывала, засмеялся, взял мои руки и моей рукой погладил себя по голове. Я и служитель были поражены. А вот другой случай—одна няня работала у нас недолго, вышла замуж и уехала в деревню. Через 7 месяцев вернулась, зашла в приют в гости и принесла ребятам деревенских лепешек. Таня Р. упорно не брала лепешек, бросила их на пол, показала на няню, схватила маленькую девочку за шиворот и хлопнула. Все засмеялись. Няня сконфузилась и сказала «был грех». Так эти несчастные больные, которые, кажется, ничего не понимают, часто наблюдают поступки наши, служащих приюта. Я имела много записей наблюдений.

В приют все больше поступал новый тип детей: дерзкие, непослушные, озлобленные. Было решено всех идиотов перевести в Эммануиловский приют. Наш приют был приемником: «Мариинская вспомогательная ремесленная школа». Название школы мешало получению добавочных продуктов, которые давали лишь больным. Пришлось много хлопотать. Начала принимать и мальчиков и девочек самого опасного возраста. Запоров для них не существовало. Ложкой каждый замок откроют. Вскоре мне пришлось опять хлопотать об удалении всех мальчиков. Как это было грустно для меня! Еще 1 год назад, когда на собрании в кабинете 3. И. Лилиной разбирался вопрос о курении детей, я молчала. Спросили мое мнение. Я должна была ответить, что совсем не компетентна в этом вопросе, даже не думала о нем, потому что мои мальчики не курят, а были у меня и 27-летние (они оставались у нас до смерти). А теперь в несколько месяцев, благодаря поступлению новых, почти все дети испортились... Как быстро прививается дурное. Как долго, упорно надо учить хорошему. Желание мое, после долгих хлопот, было исполнено. Всех мальчиков перевели в Эммануиловский детдом, а девочек вернули. Опять у меня дети всех степеней умственного развития: от полных идиотов, до дебиликов легкой степени. То, против чего я всегда была.

В 1922 году была основана группа для девочек умственно-морально дефек­тивных. Она была совершенно изолирована. Воспитательниц инструктировал Н. А. Окунев. Ругань, пенье плохих песен, причинение обид слабым, неподчине­ние никаким правилам усиливались. Пробовали вводить самоуправление. Беседы с детьми, когда дети свободно высказывали свои пожелания, и выборы старших мальчиков давно были у нас, еще на Белоозерской. В приюте на Удельной я также почти еженедельно вела с детьми беседы по группам (по вторникам под предсе­дательством врача). Еще до меня были введены собрания, на которых, кроме педагогов, присутствовали няни или дядьки каждой группы и разбирались вопро­сы. Вопрос почти всегда был один и тот же—как нашу жизнь лучше устроить. Обычные пожелания: купить игры, игрушки, редко—улучшить стол, у старших девочек—купить ленточки, наряды. Иногда обсуждали шалости, проступки. Я больше любила задушевную беседу у меня в комнате.

С 1918 года у нас начались настоящие собрания с выборными, с записями протоколов. Меня больше всего выбирали секретарем. Иногда дети перепи­сывали, но очень неохотно. Многие отказывались подписываться—боялись. Руки все любили поднимать. Многие и за и против. Доклады все категорически отказывались читать.

На собрании 17.У1.18г. произошел такой курьез—единогласно было поста­новлено расстрелять двух мальчиков, которые дразнили слабых. Голосовали 3 раза. Спрашиваю—«Знаете ли вы, что значит расстрелять?» «Знаем, знаем», — кричат все. «Вы хотите, чтобы вас меньше было?»—спрашиваю я. «Зачем меньше? —кричат с мест. «Кого расстреляют, те умрут, совсем умрут, в гроб положат»—поясняю я. «Аи, как страшно, не надо, не надо, —кричат все.—Мы думали так постреляют, попугают. Ранить тоже не надо, потому больно». Произошла ссора, все рассердились на предложивших расстрелять. Две недели не хотели собираться—«Еще не то постановишь, что надо». Собрания все делались реже из-за нежелания детей собираться. «Что собираться—не исполняют». «Мы га-тем, нам надо по фунту хлеба, пишем, пишем, а все мало присылают». Часто собрания срывали.

В 1923—24 годах молодые воспитательницы потрудились с детскими собраниями. Много с детьми бесед провели. Говорилось, что все равные.

" Г «тр. 26. Зан. 3388

Выборные поняли свои обязанности так: «Нам все давайте, мы сами распоряжаться будем. Все лучшее должно быть отдано выборным». Им прислуживали, сапоги одевали, постель стелили... Выборных меняли, результат тот же. Слабых очень обижали. Кто посильнее, решили выборным не поддаваться. Были драки. Ходили дети в пионер-отряды. Нравилась гимнастика. Шумели. Но более сознательные возвращались скучные от сознания своей недостаточности. Люся едва до постели добежала, рыдания-истерика: «Я, дура, не понимаю, маленькие отвечают, а я ничего не понимаю». Сами перестали ходить. Были у нас и пионервожатые, но дело плохо подвигалось.

Была у нас и стенгазета. Но все записи о проступках детей всегда срывали. Пробовали издавать журнал, ничего не вышло. Книжки-рассказы, иллюстриро­ванные учителем рисования, раскрашенные детьми, нравились. Но скоро надоели.

В 1924 г. была открыта кукольная мастерская, на нее возлагали большие надежды, но, к сожалению, она их не оправдала. Был устроен изолятор, который дети постоянно ломали. Пробовали для очень дерзких, не желающих работать, варить пшенную кашу вместо очередного блюда, но это только озлобило детей и «наказанная», как говорили дети, получала больше других от самих детей. Меня удивила их сплоченность, стойкость в защите подруг и страшная ненависть к педагогам. Я искала причину, которую не вполне выяснила, но припомнилось мне время голода и холода, увы, мы педагоги были недостаточно осторожны. Мы были одеты теплее детей, чем возбуждали их зависть. Мы говорили при них, голодных, о лепешках из дуранды, о вкусном печенье из овса или кофейной гуще... Думаю, что в других детских домах было то же. А частый перевод из одного учреждения в другое, разве не оставил след? Впечатления детства так сильны! С 1925 г. многих перевели в Собес. Кого можно —на работу. Увы, не все удержались на работе и тоже попали в Собес. Некоторых взяли родные.

В 1929 году 55-й детдом, как назывался в последнее время бывший приют на Мариинской, был соединен с 54 детдомом—бывшим Зммануиловским приютом.

Большой каменный дом был взят под школу нормальных детей, а наших перевели в старые 3 дома 155 школы.

О детях

Немного деток у меня поправилось! Думаю, что выздоровевших у меня совсем не должно было быть. Это те, которые неправильно попали ко мне. «Мои детки»—глубокой умственной отсталости, все неизлечимо больные. Прочитав эти печальные строки, многие вероятно подумают: «какой напрасный, бесплодный труд». Мне не раз приходилось слышать, что «эти дети—бремя для государства, их надо уничтожать, беспробудно усыплять». Однако обязанность наша ухажи­вающих за ними—облегчать страдания одних, других сделать насколько возможно трудоспособными. Труд в мастерских и сельскохозяйственный—для многих до­ступен, но темп труда должен быть значительно медленнее, чем у здоровых. Новое направление школы меня интересует, думаю, что часть моих деток была бы способна к чисто механическому труду на станках с предохранителями.

Вчера 9.1И.32г. мне рассказали, что 54 детдом переходит в Собес. Не хочу думать, что моих деток будут только призревать. Приучите их к работе, дайте им посильный труд и разумные развлечения, но не полную свободу, которая их губит.