Возвращение Абисмиллы

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

В ноябре корпоративные гиганты начали скупать культовые здания. Крейг Бинки, не желавший отставать от других, купил полдюжины баптистских церквей в Вест-Сайде. Впрочем, это не смогло улучшить ему настроения: куда ему было тягаться с фаворитами, к числу которых принадлежали Марсель Эйпэн, приобретший три епископальных храма в центре города и греческий православный храм в Астории, и Кроуфорд Виз, купивший разом шестьдесят синагог.

Крейг Бинки никак не мог оправиться от того, что Прегер де Пинто не только выступил против него в ходе предвыборной кампании, но и с легкостью обошел всех своих конкурентов. Де Пинто, судя по всему, обладал какой-то информацией об огромном корабле, стоявшем на Гудзоне, однако наотрез отказывался делиться ею с кем-либо, обещая представить публике некий связанный с ним таинственный проект уже в декабре.

– Но ведь публика – это я! – кипятился Крейг Бинки. – Если я не буду знать подобных вещей, я утрачу весь свой запал! Я поддержал вас во время предвыборной кампании, вы же хотите, чтобы я катался на водных лыжах самостоятельно!

Так ничего и не добившись, Крейг Бинки вернулся в офис.

– Выходит, что единственный человек, который ничего не знает, это я! Но ничего, я это дело так не оставлю!

Он обратился к представителям преступного мира. Ему пришлось выложить сто тысяч долларов за имя Джексона Мида, являвшегося центральной фигурой, и по пятьдесят тысяч долларов за имена преподобного Мутфаула и господина Сесила Були. Во время одного из осенних банкетов, устраивавшихся издателями газет, Гарри Пенн, до которого дошли слухи о том, что Крейг Бинки считает себя самым сведущим лицом в этом вопросе, тут же понял, что слухи эти соответствуют действительности, ибо своей напыщенностью донельзя довольный собой Крейг Бинки стал походить на корнуэльских бойцовых петушков. В конце своего выступления (в котором он расхваливал обозревателя Ю. Оуэна Лемура, посвящавшего все статьи своему любимому руководителю) он окинул присутствующих победным взором и, прежде чем опуститься в кресло, возгласил:

– Кстати, мне известны имена людей, приплывших в наш город на этом огромном пароходе!

Гарри Пенн, сидевший рядом с Крейгом Бинки, прошептал ему на ухо:

– Вы имеете в виду Джексона Мида, преподобного Мутфаула и господина Сесила Були? Крейг, даже вашим разносчикам эти имена известны давным-давно, и потому вы могли не платить Солу Фаппиано те двести тысяч.

– Откуда они могут быть им известны?! – изумился Крейг Бинки, став белым, словно рафинированный сахар.

– Они прочли об этом в «Сан», – солгал Гарри Пенн. – Все они потихоньку читают мою газету. Я полагал, что вам это известно.

Крейг Бинки тут же решил, что для спасения собственной репутации ему необходимо досконально разобраться в происходящем, чего бы ему это ни стоило. Для начала он решил прибегнуть к помощи суперкомпьютера.

Сменив покрышки на одном из своих туристских автомобилей, он тут же понеся в Коннектикут, где на высившемся над мирной долиной известняковом утесе стояло гигантское угрюмое здание, в котором находился один из терминалов вашингтонского общенационального компьютера. Большую часть времени силиконовый столичный монстр в атмосфере строжайшей секретности занимался неудобопонятными для простых смертных вещами и лишь в течение нескольких минут работал в условно-открытом режиме, обслуживая частных лиц.

– Это он и есть? – спросил Крейг Бинки директора, увидев перед собой помещение, набитое снизу доверху контейнерами со сложнейшим электронным оборудованием.

– Это? – презрительно скривился директор. – Конечно же нет. Перед вами всего лишь один из терминалов нашего компьютера. Мы обеспечиваем преобразование пользовательских языков в соответствии с принятым алгоритмом.

– Вы хотите сказать, что компьютер, находящийся в Вашингтоне, имеет еще большие размеры?

– Нет-нет, что вы! Он достаточно компактен, однако сердце его должно постоянно находиться при температуре абсолютного нуля. Каждое из его оперативных запоминающих устройств, имеющих размеры песчинки, превосходит по своим параметрам огромные, размером с дом, ОЗУ девяностых годов. Мы можем уподобить головной компьютер мозгу, связанному с терминалами, находящимися в различных частях тела. Наш мозг не превосходит своими размерами…

– Баскетбольный мяч! – сказали хором Алерту и Скруту.

– Будь по-вашему. В любом случае, он куда меньше нашего тела.

– Давайте-ка перейдем к делу, – нетерпеливо засопел Крейг Бинки.

– Какие чипы? Мне хотелось бы задать компьютеру один-единственный вопрос.

– Вы, вероятно, забыли о том, что доступ к компьютеру обойдется вам в миллион долларов.

– Прекрасно. Как говорится, воля ваша. И что же это за вопрос?

– Повторяю, за право доступа к вашингтонскому компьютеру вам придется заплатить миллион долларов.

– Послушайте, мне уже начинает надоедать ваша назойливость!

Оператор подошел к терминалу и, набрав заданную последовательность кодов и команд, напечатал вопрос: «Кто такой Джексон Мид?»

В тот же миг на красноватом рубидиевом экране зажглась надпись: «Не знаю».

– Что значит «не знаю»? – вскричал Крейг Бинки. – Дайте-ка я поговорю с ним сам!

– Для этого нам придется подключить голосовую связь.

– Хорошо. Вы можете сделать это прямо сейчас.

– Послушай, ты! Я отвалил за свой вопрос целый миллион долларов, а ты отвечаешь мне «не знаю»?

– Ты ошибаешься. Похоже, мне придется отправиться в Вашингтон и отключить тебя от питания.

– Да, вздумал! – завизжал Крейг Бинки, потрясая кулаками. – Уж больно много ты о себе возомнил!

– Только попробуй выписать счет! – закричал Крейг Бинки и выбежал из машинного зала.

Компьютер затребовал номера всех финансовых документов по основным капиталовложениям Крейга Бинки, и, не успел еще тот выйти за дверь, как официальный запрос был заполнен, судебное решение вынесено, счета заморожены, страховые взносы уплачены, штрафные санкции применены, а сводки отчета разосланы в редакции всех ведущих газет, за исключением «Гоуст».

– Проклятый всезнайка! – сказал Крейг Бинки, усаживаясь в машину вместе с Алерту и Скруту.

Джексон Мид по-прежнему оставался для него полнейшей загадкой. Он не знал даже того, что было ведомо Абисмилле.

Абисмилла отличался от всех прочих Божьих творений полным отсутствием любых сколько-нибудь привлекательных черт. Чем старше он становился, тем отчетливее проявлялась в нем эта странная особенность. Хотя болотные жители и терпели его (единственным высланным ими человеком стал Питер Лейк, который, впрочем, никогда и не принадлежал к их числу), они втайне надеялись на то, что рано или поздно он умрет (причиной его гибели мог стать налет индейцев, тухлый моллюск или, скажем, шторм).

В детстве он до смерти перепугал родную мать. Поскольку ни одна из женщин, живших на болоте, не пожелала кормить его грудью, его молочной матерью стала слепая коза. Он так и не выучился говорить и мог издавать лишь нечленораздельные звуки, рычать и рыгать, однако, подобно перебравшему лишку сенатору, он мог издавать эти звуки часами. Когда другие печалились, Абисмилла ликовал, когда другие радовались, Абисмилла тосковал и лил горькие слезы. Один его глаз смотрел куда-то в сторону, второй – куда-то вверх. Для того чтобы получше рассмотреть какой-нибудь предмет, ему приходилось крутить своей нестриженой и нечесаной головой. Он сбивал с ног не только стариков и детей, но и взрослых крепких мужчин и проливал наземь большую часть содержимого своей миски.

Если прочие болотные жители мылись достаточно редко, то Абисмилла не мылся вообще, отчего тело его было постоянно покрыто зловонными незаживающими язвами.

Всем казалось, что подобная жизнь быстро сведет его в могилу, однако Абисмилла в отличие от своих куда более развитых и здоровых соплеменников и не думал умирать. Он очень любил бабочек и считал себя чем-то вроде гусеницы, которая вот-вот должна была сбросить с себя безобразное обличье и превратиться в любимое всеми яркое и грациозное создание. Год проходил за годом, а он оставался все той же страшной гусеницей. Тем не менее уверенность в неизбежности чудесного преображения крепла в его душе год от года и давала ему силы жить. Все его соплеменники давно умерли, а он все жил и жил в ожидании своего часа.

За прошедшие десятилетия болото изменилось до неузнаваемости. Периоды упадка, процветания и войны, которые принято именовать историей, привели к бурному развитию гавани и к постепенной деградации болота, от которого в конечном итоге зависела жизнь его обитателей. В годы экономического бума оно стало застраиваться заводами и портовыми сооружениями, отчего почва его тут же лишилась своего былого плодородия, обратившись в подобие асфальта или камня. В периоды депрессии власти пригоняли сюда тысячи рабочих, которые занимались расчисткой и засыпкой последних проток и заводей. Во время войны на некогда зыбучих берегах стали вырастать верфи, грузовые терминалы и вещевые склады. Сердце болота пронзили стрелы отходивших от Пуласки-Скайвей автострад, а сотни самолетов-амфибий и геликоптеров лишили болото былого покоя. Ставшие ядовитыми воды подернулись радужной пленкой. Полсотни нефтеперегонных и химических заводов наполнили воздух миазмами, обратившими дыхание в непрестанный подвиг. Даже облачная стена предпочитала держаться теперь на приличном расстоянии от берега.

Кого-то убили полицейские, кого-то изрубили ходовые винты прогулочных теплоходов, кто-то погиб на дороге. Чем больше строилось нефтеочистительных заводов, тем более уродливыми становились рождавшиеся у обитателей болота дети, которые в отличие от Абисмиллы не обладали особой живучестью. Через какое-то время в живых остались только Хампстон Джон, Абисмилла и молодой человек по имени Буджан. После того как Хампстон Джон умер от приступа лихорадки, а провалившегося под лед Буджана унесло в море, Абисмилла остался на болоте в полном одиночестве.

Абисмилла продолжал жить в своей старой хижине, однако после того, как охотники на уток и зайцев стали использовать ее в качестве главного укрытия, об этом уже не приходилось и мечтать, поскольку они не считали его за человека и в любой момент могли взять и подстрелить. Ему не оставалось ничего иного, как только переселиться в сырую нору мускусных крыс, покинувших ее после того, как вода подернулась радужной пленкой. Она отличалась от могилы только тем, что имела вход.

По ночам он выбирался из своего логовища и начинал рыскать по округе в поисках еды. Он питался пропахшими соляркой и бензином молодыми стеблями камыша, улитками, моллюсками и маленькими рыбешками, попадавшими в его истлевшие от времени сети. Порой ему удавалось поймать какую-нибудь перелетную птицу, опрометчиво избравшую болото местом ночлега.

Некогда рост его составлял семь футов, а вес триста фунтов, однако к началу третьего тысячелетия он усох так, что стал весить всего сто фунтов при росте в пять футов. Двадцать лет, проведенные им в норе, изменили его до неузнаваемости.

Совершенно неожиданно у него исправилось зрение, после чего он открыл для себя еще одно измерение этого мира, казавшегося ему прежде плоским. Следствием скудной диеты стало полное исчезновение всех его язв, гнойников и нарывов. После того как скипидар и керосин смыли с его волос всю грязь (помимо прочего, они убили и всех вшей), они стали шелковистыми и белыми как снег. Мягкими и пушистыми стали и его одежды, сшитые из овечьей шерсти и шкур пекари.

Старый и вечно голодный Абисмилла понимал, что время его жизни подходит к концу. Подобно стареющим животным, он мог подолгу стоять на одном месте, глядя на игру света и прислушиваясь к шуму ветра. Зимой он безмолвно следил за тем, как снежинки заметают вход в его нору, и радовался не только каждому солнечному лучику, но и диким завываниям снежной бури. Каждый самолет, пролетавший над болотом, казался ему небесным вестником, приглашавшим в далекий путь.

Он постепенно терял силы и в скором времени мог исхудать уже настолько, что даже легкий ветерок сумел бы унести его куда-нибудь в Полинезию, однако в последний момент ему все-таки пришлось покинуть свое прибежище.

В сказаниях обитателей болота последние дни этого мира изображались очень трудными, но совсем не страшными. В Тринадцатой песне называлась и верная примета последних времен. «Тогда надо льдами радуга твердая взмоет и заблистает огнями». Наблюдая целыми днями и ночами за рабочими, трудившимися над сооружением быков и контрфорсов этой странной радуги, Абисмилла воочию видел исполнение древнего пророчества. Он хорошо помнил Тринадцатую песнь и знал, что последует вслед за возведением радуги.

Он мог бы спокойно дожидаться конца, но лед на реке стал таким толстым, что он напрочь лишился какой бы то ни было пищи. Он пытался пробить в нем лунку, но все его старания оказались напрасными. Единственное, что ему оставалось, так это отправиться к краю ледового поля и попытать счастья там, хотя предприятие это было далеко не безопасным и стоило жизни многим из его соплеменников.

Абисмилла должен был пробираться туда во мраке ночи, а это значило, что он в любой момент мог провалиться в прикрытую тонкой корочкой льда трещину или полынью или заблудиться на бескрайней ледовой пустоши, над которой носились злые ветры. Однако Абисмилла был болотным жителем и, подобно своим соплеменникам, отличался редкостным бесстрашием. В одну из лунных ночей он направился в сторону океана, и ангелом-хранителем его в этом странствии был холод с ледяным клинком в руках.

Движения его обрели грациозность, глаза исполнились доброты и света, длинные седые волосы развевались на ветру. Теперь Абисмилла мог бы стать достойным членом болотного сообщества, но, увы, он был последним его представителем, и потому страх навсегда покинул его сердце.

Столь ранний приход зимы уже не казался горожанам ни зловещим, ни странным. Даже те из них, которые боялись холода и снега, в скором времени поддались чарам полярных ночей, залитых серебристым светом, и стали участниками «средневекового карнавала», сопровождавшегося катанием на санях, кострами и ночными прогулками. Всем казалось, что эта прекрасная предрождественская пора будет длиться вечность. Кутавшиеся в зимние одежды жители Нью-Йорка вспомнили о том, что одно из фундаментальнейших качеств человеческой природы заключалось в уязвимости людской плоти, которая, впрочем, придавала ей особую таинственность и привлекательность. В любом случае, этой зимой жизнь их стала совсем иной.

Любимой забавой горожан было катание на коньках по льду, сковавшему не только реки, но и залив. В необычайно высоких снежных горах, выросших буквально за пару дней на берегах Гудзона и Ист-Ривер, появились тысячи туннелей, проходов и фотов, служивших помещениями для импровизированных ресторанов, отелей и магазинов. Неформальный характер и многообразие этих безымянных местечек делали их особенно привлекательными для горожан, уставших от привычно безликих заведений и магазинов геометрически правильных кварталов Манхэттена. Вид снежных цирков, сумеречных галерей с овальными сводами, ледяных палат, покоев и таинственных укромных уголков наполнял радостью сердца людей, уставших от всевластья прямых углов. Конькобежцы, переезжавшие с места на место и исследовавшие загадочные ледяные города, так увлеклись этим занятием, что потеряли счет времени. Они спали в ледяных комнатах, жарили мясо на маленьких вертелах, участвовали в гонках по замерзшим рекам или путешествовали по бескрайнему заливу.

С ледяными дворцами могли соперничать разве что тысячи пестрых палаток, расставленных прямо на льду, между рядами которых сновали конькобежцы, лоточники или хоккеисты, переезжавшие с поля на поле. На бесчисленных топках стояли кипящие, источающие целые облака пара котлы, где варились лобстеры и яйца. Жареное мясо, горячие напитки и ароматные фруктовые кексы, испеченные в духовках топившихся дровами печей, поражали своей дешевизной. На самых людных перекрестках выступали искусные жонглеры, акробаты, молодые музыканты и дрессированные свиньи. Носившиеся повсюду дети походили на миниатюрные реактивные самолеты. Самыми стремительными и отважными были девятилетние мальчишки, которые носились со скоростью сто миль в час и походили на очарованные кварки, обладающие неисчерпаемой энергией и находящиеся разом всюду.

Примерно в девять вечера костры и любые открытые огни гасились, поскольку они могли помешать астрономическим наблюдениям. Предприимчивые устроители представлений организовали прокат толстых матрасов и одеял, которые позволяли любителям астрономии часами любоваться небесными светилами, не испытывая при этом ни малейших неудобств. Вид небесных высей вызывал у обитателей Нью-Йорка, успевших забыть о существовании звезд, священный трепет.

Не только астрономы, но и разного рода астрологи, шарлатаны и знахари в высоких колпаках и усыпанных блестками башмаках за известную плату вызывались поведать желающим о тайнах Плеяд, Секстанта, Ригеля, Центавра, Павлина, Арго, Бетельгейзе, Беллатрикса и Атрии. Книги о звездах шли нарасхват, на льду залива вырос целый лес треног с установленными на них телескопами, а горожане неожиданно для себя поняли, что они обладают не сравнимым ни с чем драгоценным даром, лишить которого их не сможет никто и ничто. Подобное открытие могло бы завести их слишком далеко, но, на счастье, по ночам над заливом начинали бушевать такие свирепые и холодные ветра, что народ, свернув палатки, спешно устремлялся к берегу, оставляя на льду только пузатые печки. По мере того как дни становились все короче, а морозы все крепче, сокращалось и время астрономических наблюдений.

Ранним утром Питер Лейк отправился к одному из стапелей Уайтхолла, на котором стоял катер редакции «Сан», с тем чтобы помочь Эсбери отладить двигатель.

В этот день мороз, похоже, только крепчал. Они развели огонь в старой жестяной бочке из-под солярки и каждые пять-десять минут спускались с катера, для того чтобы погреть возле него немеющие от холода руки. Сидя возле огня, они с интересом разглядывали на удивление пустынное ледовое поле.

Если еще прошлым вечером на нем находилось никак не меньше ста тысяч горожан, то в это утро на нем не было видно ни души. Исчезли не только палатки, но и печки, владельцы которых, судя по всему, перебрались в снежные чертоги или в город. На льду виднелось несколько кирпичных печей, с трубами, похожими на верстовые столбы. Стоило солнцу подняться над громадами зданий Бруклин-Хайтс, как над лазурной ледяной пустыней вновь закружил свирепый ветер, мгновенно затушивший огонь в бочке и заставивший их зажмуриться. Ветер нес к стенам снежного города обрывки бумаги и горы мусора – пустые консервные банки, тряпье и щепки. Он сметал со льда все, кроме кирпичных печей, которые, подобно больным слонам, медленно ползли по голубому полю.

– Что это? – спросил Эсбери, указывая на скользящий по льду странный предмет, отдаленно напоминавший своим видом большой мешок. Судя по тому, что предмет этот двигался на удивление медленно, он был достаточно тяжелым.

Присмотревшись получше, они поняли, что видят перед собой замерзшего насмерть человека, и поспешили к нему.

Едва они перевернули мертвеца на спину, как Питер Лейк охнул и, опустившись на колени, приподнял со льда его бездыханное тело.

– Абисмилла… – прошептал он еле слышно, вспомнив те далекие времена, когда единственными хозяевами дальнего берега гавани были болотные жители. Хотя лицо Абисмиллы было покрыто инеем, оно напоминало Питеру Лейку о далеком жарком лете.

Он вспомнил, как они плавали на своих каноэ по мелководью и вытаскивали их на желтые песчаные косы. Окутанный дымкой город оставался где-то вдалеке. Он знал о его существовании, но не проявлял к нему ни малейшего интереса, ибо жили они тогда на замечательном болоте, где всегда стояло лето…

– Ты его знаешь? – изумился Эсбери. – Кто это? Откуда он взялся?

Абисмилла нисколько не походил на современного человека.

– Оттуда, – ответил Питер Лейк, кивком указывая на Бейонн-Марш. – Прежде там жили люди, чем-то похожие на индейцев. Они не знали ничего, кроме гребешков, омаров, рыбы, пернатой дичи, болотных ягод, торфа и плавника. Ныне всего этого уже нет. Болото стало адом.

– Похоже, он был последним его обитателем, – пробормотал Эсбери.

– Нет, – покачал головой Питер Лейк. – Последний житель болота – я.