💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Елизаветинский Петербург

В Петербурге жива легенда о том, что буквально накануне своего восшествия на престол Елизавета Петровна случайно во дворце встретилась с правительницей Анной Леопольдовной – матерью императора Иоанна Антоновича. Неожиданно Анна споткнулась и на глазах придворных упала перед Елизаветой на колени. Все смутились, почувствовав в этом некое мистическое предзнаменование.

Памятником восшествия на престол Елизаветы Петровны, если верить старинному преданию, следует считать Спасо-Преображенский собор. Не тот, который мы знаем, построенный архитектором В. П. Стасовым в другое время и по другому случаю, а тот, что прежде стоял на этом месте и был выстроен, если верить одной из легенд о событиях осени 1741 года, по повелению Елизаветы Петровны в благодарность преображенцам, первыми присягнувшим на верность новой императрице в ночь на 25 ноября 1741 года. Здесь, вблизи Литейного двора, чуть ли не с петровских времен квартировал старейший в России лейб-гвардии Преображенский полк, и собор был заложен на месте полкового дома, или съезжей избы, куда будто бы и прибыла Елизавета за «своими лейб-компанцами».

Между тем есть и другая легенда. Будто бы в ночь на 25 ноября 1741 года Елизавета с несколькими приближенными направилась не в Литейную часть, а к Аничкову мосту. Именно там будто бы в то время находился Преображенский полк, и именно отсюда начался ее марш по Невскому проспекту к Зимнему дворцу, закончившийся, как известно, успешным восшествием на отцовский престол. Согласно этой легенде, в память о таком историческом событии и приказала Елизавета возвести вблизи Аничкова моста одноименный дворец.

Но вернемся к Преображенскому собору. Собор строился по проекту Михаила Земцова в стиле русского барокко. Изображений этого последнего произведения замечательного зодчего, к сожалению, нет. Известно только, что завершался он пятиглавием. Летом 1743 года архитектор скончался, и собор достроили без него. Простояв более семидесяти лет, в 1825 году он сгорел. Проект восстановления был поручен одному из крупнейших представителей классицизма в России Василию Петровичу Стасову. Через четыре года восстановленный храм освятили. Но, как мы уже говорили, это было другое время, и новый храм был посвящен не внутренним событиям русской истории, а событию внешнеполитическому – победоносному окончанию русско-турецкой войны. Об этом напоминают стволы трофейных пушек в ограде собора, опущенных жерлами в землю.

Воцарение Елизаветы Петровны дало неожиданно мощный импульс петербургскому зодчеству. Строили много, красиво, с размахом. Пример подавала императрица. Ему охотно следовали ближайшие приближенные, знать. При Елизавете Петербург начал застраиваться огромными дворцовыми комплексами, роскошными особняками. На время ее правления пришелся расцвет творчества крупнейшего архитектора XVIII века, блестяще воплотившего идеи барокко на русской почве, Бартоломео Франческо, или, как его называли в России, Варфоломея Варфоломеевича, Растрелли.

Едва ли не первой елизаветинской постройкой в Петербурге был деревянный Летний дворец, возведенный по проекту Растрелли на месте старого Летнего дома. По преданию, Летний дом напоминал Елизавете о долгих годах обид и унижений, которые ей приходилось терпеть при Анне Иоанновне. Поэтому она велела его разобрать. Летний дворец представлял собой зрелище еще не виданное до того в Петербурге. На старинных гравюрах можно увидеть, каким роскошным огромным сооружением с садом, галереями для прохода в Летний сад, террасами и фонтанами был Летний дворец. Мы еще вспомним о нем, когда будем говорить о легендах Михайловского замка, построенного на его месте при Павле Петровиче.

При Елизавете начинается последняя и окончательная перестройка Зимнего дворца. На время перестройки на Невском проспекте был выстроен временный деревянный Зимний дворец. И о строительстве растреллиевского Зимнего дворца, и о временном дворце мы еще будем говорить в соответствующих главах этой книги. Пока же отметим одно любопытное явление, характерное для петербургского строительства вообще. Речь идет о памяти места, памяти, сохраняющейся в том числе и в городском фольклоре. Живя в деревянном временном дворце, Елизавета Петровна полюбила бездомных уличных кошек и постоянно их подкармливала. На эти ежедневные трапезы сбегались кошки буквально со всего города. В середине XVIII века деревянный дворец начали разбирать, а в конце века он исчез полностью, уступив место другой застройке. Сооружения сменяли друг друга, пока на месте одного из флигелей бывшего дворца в начале XX века не появилось новое здание, предназначенное для банка. Затем его функция изменилась, но дом этот до сих пор среди местных жителей называют «Кошкиным».

На четвертом году своего царствования, если верить одному старинному преданию, набожная Елизавета Петровна будто бы решила отречься от престола в пользу своего племянника великого князя Петра Федоровича, к тому времени объявленного уже наследником престола, и удалиться в монастырь. В то же время ей, верной дочери Петра I, не хотелось расстаться со столицей – творением своего великого отца. Только здесь, на берегах Невы, удалившись от суетного мира, желала она жить и молиться. Потому и возник по ее замыслу и по проекту блестящего архитектора графа Растрелли великолепный Воскресенский Новодевичий монастырь, больше известный как Смольный.

В петербургском городском фольклоре Смольный собор, как и Преображенский собор, и Аничков дворец, о которых мы только что говорили, также связан с заговором 1741 года и воцарением Елизаветы Петровны. Напомним, что еще при Анне Иоанновне здесь находился так называемый Смольный дом или, по другим источникам, дворец Елизаветы, где, едва ли не под домашним арестом и неусыпным надзором герцога Бирона, жила цесаревна Елизавета. Здесь будто бы она дала два торжественных обета: если ее опасная попытка свергнуть брауншвейгскую династию и взойти на отцовский престол удастся, то она, дочь Петра Великого, законная императрица Елизавета Петровна отменит на Руси смертную казнь, а на месте Смольного дома заложит крупнейший в Петербурге монастырь.

Смольный собор строился с небывалым размахом. Тысячи солдат были согнаны для забивки свай под фундамент и тысячи мастеровых – для возведения стен. Финансирование из казны было на удивление щедрым и регулярным. Но когда через несколько лет величественный храм был возведен и оставалось только завершить внутреннее убранство, русские войска перешли границу Пруссии, и Россия ввязалась в Семилетнюю войну. Денег стало катастрофически недоставать. Строительство собора прекратилось. Да к тому времени и мечты государыни о монашестве постепенно прошли. В результате целых пятьдесят лет почти готовый храм был закрыт для прихожан. Со временем появилась и зажила в народе легенда, будто службу в храме нельзя совершать целых сто лет из-за того, что давно, еще тогда, когда кипели строительные работы и со всего Петербурга сходились и съезжались любоваться на строящийся храм толпы горожан – от самой императрицы до последнего нищего с паперти Троицкой церкви, – здесь, в Смольном, в его алтарной части, кто-то из помощников архитектора или какой-то строитель наложил на себя руки. Место осквернил. И собор будто бы пришлось закрыть.

Легенда о таинственном самоубийстве в недостроенном в храме со временем трансформировалась в ходячий сюжет о замурованной монахине, которая многие годы по ночам пугала юных и доверчивых обитателей Смольного монастыря в пору бытования там Смольного института благородных девиц.

Так это или нет, сказать трудно. Но Смольный собор, заложенный в 1748 году, был окончательно достроен архитектором В. П. Стасовым только в 1835 году.

В 1752–1756 годах Растрелли практически заново перестраивает старый Царскосельский дворец, сооруженный еще для Екатерины I. О впечатлении, которое он производил на современников, можно судить по преданию, записанному П. Свиньиным. «Когда императрица Елизавета приехала со своим двором и иностранными министрами осмотреть оконченный дворец, то всякий, пораженный великолепием его, спешил изъявить государыне свое удивление. Один французский посол маркиз де ла Шетарди не говорил ни слова. Императрица, заметив его молчание, хотела знать причину его равнодушия, и получила в ответ, что он точно не находит здесь самой главной вещи – футляра на сию драгоценность».

В это же время Растрелли перестраивает для Елизаветы Петровны и Большой Петергофский дворец. О праздничном великолепии дворца и щедрости, проявленной императрицей при его строительстве, рассказывают характерное предание. Будто бы, заказывая Растрелли лестницу, по которой входили купцы во время придворных праздников, Елизавета велела использовать при ее отделке побольше золота, так как купцы его особенно любят. На самом деле, как утверждают специалисты, на Купеческой лестнице золота использовано не больше, чем в остальных интерьерах дворца, да и вообще во всех растреллиевских интерьерах, будь то в Царском Селе, Петергофе или Петербурге. В. Я. Курбатов вообще считает, что эта легенда появилась уже после того, как лестница была названа Купеческой и именно потому, что по ней действительно приглашенные купцы являлись на дворцовые праздники.

Один из архитектурных шедевров Растрелли – Воронцовский дворец, позже приспособленный для Пажеского корпуса. Дворец строился для одного из участников государственного переворота 1741 года канцлера М. И. Воронцова и его жены Анны, урожденной Скавронской. Сохранилась легенда, что мебель для нового дворца молодоженам подарил сам Людовик XVI, а раньше она принадлежала небезызвестной мадам Помпадур.

Ходили в Петербурге легенды и о сказочном богатстве графского рода Шереметевых. Рассказывали, что однажды к графу в его дворец на Фонтанке неожиданно явилась императрица Елизавета Петровна. Ее свита состояла из пятнадцати человек. Но это не повергло хозяев дворца ни в панику, ни в смущение. К обеду, который тут же был предложен императрице, ничего не пришлось добавлять.

Еще в 1720 году на берегу Фонтанки для фельдмаршала Б. П. Шереметева был построен небольшой деревянный особняк. В 1750-х на его месте архитектор С. И. Чевакинский при участии Ф. С. Аргунова возводит каменный двухэтажный дворец. Но в роду Шереметевых сохранилось предание, что дом был построен не Чевакинским, а Растрелли. Действительно, сравнение чертежей ранних построек архитектора, в том числе Летнего дворца Елизаветы Петровны, с чертежами особняка на Фонтанке будто бы подтверждает это предание, хотя сам зодчий не упоминает Фонтанный дом в перечнях возведенных им зданий.

При императрице Елизавете Петровне перестраивается в камне старая деревянная церковь при Ижорских заводах, о которой мы говорили в связи с чудесным исцелением рабочих, произошедшем будто бы от явившейся во сне одному из умирающих иконы Святителя Николая. По местному преданию, каменную церковь строил Савва Чевакинский по чертежам самого Растрелли.

Фасады дворца Строганова, возведенного архитектором Растрелли на углу Невского проспекта и Мойки, украшают барельефные медальоны с аристократическим мужским профилем. В городе бытует легенда, что на медальонах изображен профильный портрет владельца роскошного особняка, графа Строганова. Однако есть и другая легенда, получившая распространение в современном Петербурге. Она утверждает, что в медальонах помещен портрет самого Растрелли. Если это так, то великий зодчий положил начало петербургской традиции включать в архитектурное убранство здания своеобразный автограф автора проекта. Мы еще встретимся с подобными примерами: и с автопортретом Антонио Ринальди над главной лестницей Мраморного дворца, и с барельефом Винченцо Бренны в Михайловском замке, и со скульптурным изображением Огюста Монферрана на фронтоне Исаакиевского собора…

Трудно переоценить значение Растрелли для Петербурга. Елизаветинский Петербург вполне можно было бы назвать Растреллиевским. Это понимали не только современники архитектора, но и последующие поколения зодчих. Игорь Грабарь пересказывает знаменательную легенду о Кваренги – архитекторе, подарившем Петербургу не меньше шедевров, чем Растрелли. Так вот Кваренги, не понимавший и «даже презиравший» архитектуру елизаветинского барокко, которая в конце XVIII века казалась уже и смешной, и жалкой, говорят, почтительно «снимал шляпу каждый раз, когда проходил мимо Смольного монастыря, со словами: „Ессо una chiesa! “ (Вот это церковь!)».

Молва утверждает, что и к церкви Успения Пресвятой Богородицы, более известной в народе под именем Спас-на-Сенной, приложил руку великий Растрелли. По преданию, этот храм был основан в 1753 году известным богачом купцом Саввой Яковлевым на месте старинной деревянной церкви. Собор находился в углу Сенной площади, на месте нынешнего наземного вестибюля станции метро «Сенная площадь». Говорят, что при сооружении церкви «основная мысль художника заключалась в том, чтобы изобразить орла, собирающего под свои крылья птенцов». Рядом с храмом стояла сорокаметровая трехъярусная колокольня с колоколом в 542 пуда весом. Язык колокола весил более 17 пудов. На колоколе была сделана надпись: «Асессора Саввы Яковлева в церкви Успения Пресвятой Богородицы, что на Сенной». Этот колокол был знаменит. О нем в Петербурге ходили легенды. Говорили, что при жизни Саввы Яковлева, «очень тщеславного человека, вышедшего из крестьян Тверской губернии, звонили в этот колокол только тогда, когда он это дозволял, и будто бы язык к чему-то прикрепляли особой цепью, которую Яковлев запирал замком, а ключ держал у себя и выдавал его, когда хотел».

Вертикальные линии пятиглавия Спаса-на-Сенной создавали удачный контраст с низкой равномерной застройкой этой части Петербурга, и значение этой вертикали мы особенно хорошо поняли с утратой ее в 1961 году. В настоящее время разрабатываются проекты возрождения Спаса-на-Сенной.

Мы еще вернемся к рассказу о церкви на Сенной площади в связи с совсем недавними драматическими событиями на станции метро «Сенная площадь».

Среди петербургских обывателей дочь Петра I Елизавета Петровна слыла христолюбивой и богобоязненной христианкой. Об этом мы уже упоминали, говоря о Смольном монастыре. Об этом же рассказывают многие приходские легенды. Так, в ораниенбаумской православной церкви во имя Святого Пантелеймона, построенной еще Меншиковым в 1727 году, хранилась икона Казанской Богоматери, которой якобы Анна Иоанновна благословила Елизавету. А в ныне не существующей церкви Святых и Праведных Захарии и Елизаветы при Патриотическом женском институте на 10-й линии Васильевского острова бережно хранилась круглая икона Благовещения Пресвятой Богородицы, по преданию будто бы написанная собственноручно императрицей.

В Зеленецком Свято-Троицком монастыре монахи охотно рассказывают предание о посещении обители государыней. Осмотрев великолепные храмы, скуповатая Елизавета забыла что-либо пожертвовать монастырю, за что и была наказана. Едва отъехав от ворот, царские кони встали как вкопанные. Опомнившись, Елизавета послала монахам сто рублей и велела молиться за ее здоровье. Как только в храме началась служба, кони пошли, но затем снова остановились. Пришлось опять раскошелиться. Елизавета послала в монастырь еще тысячу рублей и только после этого спокойно добралась до столицы.

Подобные знаки «Божьего гнева» не раз появляются в фольклоре елизаветинского времени. По случаю наделения землей местных жителей на Охте был заложен каменный храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Строился он будто бы под наблюдением архитектора Михаила Земцова. Здесь хранилась икона Бога Саваофа. Храм был разрушен в 1932 году, однако легенда об этой иконе до сих пор живет среди верующих охтян. Согласно ей, икона была привезена из церкви на озере Ильмень, которую к тому времени закрыли. Когда приехавшие за иконами охтяне увидели, что образ Саваофа висит очень высоко, то или по лени, или в спешке решили не брать его. Но как только они отъехали от церкви, неожиданно поднялся сильный туман. Прихожане приняли это за знак Божьего гнева и вернулись за иконой. И действительно, едва ее сняли, туман тотчас рассеялся.

Два замечательных старинных храма находятся на углу 6-й линии и Большого проспекта Васильевского острова. Возводились они почти одновременно, да и стоят до сих пор в одной ограде. Есть несколько легенд, связанных с ними. О церкви Трех Святителей говорят, что первоначально она была «Оспенной». В ней будто бы отпевали умерших во время эпидемии этой страшной болезни. Еще говорят, что вначале она была протестантской киркой и только затем, перестроенная, стала православным храмом.

Легенда Андреевского собора связана с несчастной судьбой несостоявшейся императрицы, невесты императора Петра II Екатерины Алексеевны Долгорукой. По чудовищному стечению обстоятельств, молодой император умер накануне объявленной на 19 января 1730 года свадьбы. Екатерина, тщательно соблюдая траур, пережила своего жениха на шестнадцать лет и скончалась в 1746 году. До сих пор неизвестно место ее захоронения. Но если верить легенде, то могила княжны находится в ограде Андреевского собора.

Недалеко от этих старинных церквей, на Среднем проспекте Васильевского острова, вплоть до начала Первой мировой войны был известен недорогой ресторан, располагавшийся в старом, еще XVIII века, доме. Говорят, что в елизаветинские времена в нем находилась корчма, в которой Михайло Ломоносов будто бы однажды «пропил академический хронометр».

Здесь уместно привести одну малоизвестную и довольно сомнительную легенду о происхождении великого русского ученого от Петра I. Будто бы однажды, в 1711 году, во время одного из своих путешествий в Поморье Петр I в Тосно познакомился с холмогорской красавицей Еленой Сивковой, а когда узнал, что через девять месяцев Елена родила сына, был, как говорят, вне себя от радости. Известно, что Петр всю жизнь мечтал о наследнике. Отношения с сыном от Евдокии Лопухиной – царевичем Алексеем – были отвратительны, а Екатерина рожала ему только девочек. По одной из версий, именно поэтому Петр так долго – более десяти лет – не короновал ее как императрицу. Однако признать новорожденного своим сыном царь, понятно, не мог, тем не менее все сделал, чтобы обеспечить мальчику более или менее достойную жизнь. Он поручил его попечению местного старосты Луки Ломоносова, причем лично указал, что фамилия старосты должна перейти к младенцу.

К тому времени подлинный отец ребенка, некто Василий Дорофеев запил, и однажды в пьяном угаре убил свою жену, приговаривая при этом, как рассказывают легенды: «Как вспомню Тосно, так на душе тошно», а вскоре, будто бы в 1724 году и сам отдал Богу душу. Через год умирает Петр I. Но на смертном одре все же успевает покаяться в своем грехе главе Священного Синода, взяв с него клятву, во-первых, свято хранить государеву тайну, и, во-вторых, «избавить Ломоносова от тлетворного раскольничьего влияния». Известно, что Поморский край был краем раскольников, и известно отношение Петра к этой секте. Митрополит исполнил требование Петра. Вот почему, утверждает легенда, в 1730 году Михайло Ломоносов получает личный паспорт, что само по себе было случаем беспрецедентным для того времени. Этот паспорт давал его владельцу исключительное право на неограниченное передвижение по всей России. Ломоносов этим воспользовался и двинулся пешком из Холмогор в Москву.

Еще одно подтверждение рассказанной легенде о Ломоносове мы находим в петербургском фольклоре нашего времени. Студенты Университета убеждены, что памятник Ломоносову на Университетской набережной не случайно поставлен прямо напротив Медного всадника на противоположном берегу Невы. При выборе места будто бы было сделано все, чтобы «отец и сын постоянно смотрели друг на друга», напоминая всему миру о своей кровной связи.

В тридцати километрах от Ораниенбаума, в Гостилицах, при Елизавете Петровне раскинулось имение А. Г. Разумовского, в прошлом принадлежавшее президенту Военной коллегии в правительстве Анны Иоанновны генерал-фельдмаршалу графу Б. К. Миниху. По рассказам старожилов, при Минихе здесь стояла «небольшая крепость с пушками». А на вершине горы еще в 1880-х годах сохранялись остатки ветхого жилья какого-то пустынника, который, по местному преданию, каждый вечер «скрипом своих ворот давал знать крестьянам о своем существовании». В 1840-х годах на дне высохшего пруда в бывшем имении Миниха нашли мельничий жернов, на котором был высечен вензель Миниха, буква «М», корона над нею и дата – 1741. По преданию, этот жернов был опущен Минихом в пруд, когда он узнал о своей ссылке и конфискации имущества в казну. В 1889 году, по свидетельству Пыляева, извлеченный из пруда исторический жернов был водружен на пьедестал и установлен на берегу пруда.

Разумовские – одна из самых известных фамилий елизаветинской эпохи. Известно, что один из них, возведенный в графское достоинство Елизаветой, Алексей Григорьевич, был тайным мужем императрицы. По преданию, Елизавета Петровна, соблюдая строжайшую тайну, сочеталась браком с Алексеем Разумовским в Козельске, во время одного из своих путешествий по России. В Козельске сохранился величественный собор, будто бы построенный Разумовским специально для императрицы. Причем, огромные размеры собора, говорят, определялись размерами иконостаса, изготовленного в Италии и первоначально предназначавшегося для одной из петербургских дворцовых церквей. Иконостас перевезли в Козельск, да и собор, если верить местным жителям, построен самим Растрелли. Во всяком случае, козельцы в колокольном звоне явственно слышат: «Рас-трелли… Рас-трелли».

Алексей Разумовский по каким-то своим причинам отказался жить в Аничковом дворце, который Елизавета будто бы построила специально для него. Он последовал за императрицей в Царское Село. Аничков же дворец пустовал. Кроме слуг, поддерживавших порядок, в нем никто не жил. Тогда-то, если верить петербургской мифологии, в нем впервые появился призрак женщины «в белом балахоне», прозванной впоследствии «Белой дамой Аничкова дворца», которая сыграла немалую мистическую роль в жизни русских государей. Но об этом мы еще поговорим в соответствующем месте.

Возвышение Алексея Разумовского, бывшего украинского казака, а затем морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны, было столь удивительным, что, согласно старинному преданию, его мать Наталья Демьяновна, приехавшая однажды в Петербург и принятая блестящим царедворцем в Царском Селе, не узнала в нем своего сына. Не помогали никакие доводы, и только когда Разумовский «принужден был раздеться и показать родимые пятна», мать признала, что перед ней и в самом деле ее родное дитя.

Про другого Разумовского – Кирилла Григорьевича, гетмана Украины и президента петербургской Академии наук – в петербургском городском фольклоре известно немного. Пожалуй, можно отметить, что он был щеголем и что введением в моду французских нарядов Петербург будто бы обязан именно ему и его другу Ивану Ивановичу Шувалову.

Иван Иванович Шувалов, в день рождения матери которого – Татьяны – был подписан императрицей указ об основании Московского университета, чему мы все, кстати, обязаны появлением на Руси «Татьянина дня», был одним из просвещеннейших людей своего времени. Легенды утверждают, что, будучи в гостях в Швейцарии, он получил в подарок от тамошних шутников некоего символического чертика. С тех пор в его петербургском дворце на Итальянской улице этот чертик с рожками не давал покоя ни хозяину, ни его гостям. Графу это порядком надоело, и он решил избавиться от чертика. Но ничего не получилось. Отчаявшись, Шувалов обратился к монахам Троице-Сергиевской лавры. И те будто бы посоветовали ему приобрести русского черного кота, который непременно «одолеет иноземную нечисть». Дальнейшая судьба и чертика и кота нам неизвестна, но вот случайно ли в недавнее время появилось скульптурное изображение черного кота на Малой Садовой улице, вблизи бывшего дворца Шувалова – это еще вопрос.

Из известных российских деятелей в елизаветинское время, кроме Миниха, в немилость попал и генерал-фельдмаршал Степан Федорович Апраксин. Он содержался под арестом в Подзорном дворце, некогда выстроенном в устье Невы для Петра I, который любил оттуда наблюдать движение кораблей между Кронштадтом и Петербургом. Сохранилось предание о необычной кончине Апраксина. Будто бы Елизавета, недовольная затянувшимся следствием над фельдмаршалом, приказала «немедля кончить его дело, и если не окажется ничего нового, то объявить ему тотчас и без доклада ее монаршую милость». На следствии, как рассказывает легенда, было условлено, что когда председательствующий скажет: «Приступим к последнему», то в это время и будет объявлена монаршая милость. Услышав эти слова и предполагая ужасные пытки, старый солдат задрожал всем телом и тут же упал замертво.

Впрочем, ту же легенду рассказывают про строителя канала Петра Великого в Кронштадте инженер-генерала Любраса. Награждая его, Елизавета Петровна попросила «подать Андреевскую ленту». При слове «подать» престарелому генералу почудилось «оковы», и он пал замертво к ногам изумленной императрицы.

Существуют малодостоверные рассказы о том, что Елизавета Петровна дважды встречалась с несчастным шлиссельбургским узником Иоанном Антоновичем. В первый раз это будто бы происходило в доме канцлера Воронцова, во второй – в доме графа Шувалова. Вот как изложил эту встречу Данилевский в романе «Мирович».

«Государыня Елизавет-Петровна объявила желание тайно увидеть принца Иоанна. Одни говорят, что это свидание было в доме Шувалова на Невском, у старого дворца, другие же, что государыня, при пособии канцлера Воронцова, виделась с принцем у Смольного, в доме бывшего секретаря Тайной экспедиции. Принца, под предлогом совета с доктором, привезли на курьерских к ночи; рано утром он опять был в Шлиссельбурге. Одели его в дорогу прилично. Петербургский форштадт он принял за слободу и не догадывался с кем, через шестнадцать лет, ему пришлось встретиться. Елизавет-Петровна на это свидание явилась в мужском платье. Кроткий и важный вид несчастного юноши глубоко ее тронул. Она взяла его за руку, несмело, под видом доктора, сделала ему два-три ласковых вопроса. Но когда ничего не знавший принц взглянул ей в глаза и, в ответ ей, послышался его жалобный, раздирающий душу голос, государыня вздрогнула, залилась слезами и, прошептав окружающим: „Голубь, подстреленный голубь! Не могу его видеть! “, – уехала и более его не видела и о нем не спрашивала. А на замыслы Фридриха освободить принца объявила: „Ничего не поделает король; сунется, велю Иванушке голову отрубить“».

Ко времени царствования Елизаветы Петровны относится такая малоизвестная широкому читателю страница отечественной истории, как скопчество. Официальная историография о ней упоминать не особенно любит. Тем более интересно обратиться к фольклору. Зарождение скопчества, как ответвления от хлыстовства, относится ко второй половине XVIII века и связано с именем основателя секты Кондратия Селиванова. Скопчество предполагало обязательное, как правило добровольное, ритуальное оскопление, которое приравнивалось к крещению. Согласно преданиям, в Петербурге такой ритуал тайно совершался на глухой окраине Петербургской стороны, в районе современной улицы Чапыгина. После примитивной хирургической операции неофита называли белым голубем, и он становился равноправным членом братского товарищества, или «корабля». Корабль на языке сектантов – это ячейка, как правило, состоящая из 20–30 человек.

История сектантского термина «корабль» восходит опять же к легенде о том, что это хлыстовское течение имело особенное распространение среди кронштадтских моряков, причем, в состав секты входили не только простые матросы, но и офицеры, а руководитель ячейки назывался «корабельным мастером».

Широкому распространению скопчества на Руси способствовала легенда о скором и таинственном конце царствования Елизаветы Петровны. Будто бы она была на троне только два года. Затем, передав правление любимой фрейлине, похожей на нее, переоделась в нищенское платье и ушла из Петербурга. Где-то в Орловской губернии она встретилась с «людьми божьими и познала истинную веру». Елизавета поменяла имя на Акулину Ивановну и осталась жить со скопцами.

Как сказано в легенде, сын ее – Петр Федорович – уже был оскоплен, когда учился в Голштинии. Вот почему, продолжает легенда, по возвращении в Петербург и женитьбе на будущей русской императрице Екатерине он не мог выполнять супружеские обязанности, о чем без устали судачили не только во дворце, но и во всем Петербурге. Несколько забегая вперед, скажем, что по той же легенде, будучи арестованным и сосланным в Ропшу, Петр Федорович сумел поменяться одеждой со своим караульным, тоже скопцом, и бежать из-под ареста к Елизавете Петровне, то есть Акулине Ивановне. Там он якобы назвал себя Кондратием Селивановым и таким образом стал «отцом-основателем русского скопчества».

Легенды о Петре Федоровиче, русском императоре Петре III, в петербургском городском фольклоре постоянно переплетаются с легендами о Кондратии Селиванове и даже с легендами о Пугачеве. Так, например, в народе ходили слухи, что все эти три лица суть одно и то же, что это Спаситель, который вырос у немцев, а затем пришел к нам царствовать под именем Петра III. А потом уже, после чудесного спасения скрывался под разными именами. В 1795 году подлинный Кондратий Селиванов, отбыв ссылку в Сибири, вернулся в Москву и там продолжал называть себя то Петром III, то Иисусом Христом. По указанию Павла I он был разыскан и доставлен в столицу. По некоторым сведениям, «император довольно долго и тихо говорил с ним в кабинете».

В Петербурге Селиванов жил до 1820 года. Свободно проповедовал и, как утверждают, принимал у себя многих высокопоставленных персон, вплоть до обер-прокурора Синода, личного друга Александра I – князя Голицына. По преданию, в 1812 году Селиванов «лично благословил своего „внука“ Александра I на войну с Наполеоном».

И сегодня легенды, напоминающие о скопцах, нет-нет, да и появляются. На Троицком поле, что вблизи проспекта Обуховской обороны, недалеко от Троицкой церкви в свое время были выстроены дома для рабочих. Вскоре в обиходной речи их стали называть «кораблями». Сохранилась легенда о том, что во время наводнения 1924 года они как бы всплыли, а затем, как только вода спала, встали на свое прежнее место. Но есть и другая легенда об этих домах. Будто бы здесь некогда обитали многочисленные секты скопцов, благодаря чему эти дома и получили в народе такое название.

Особое место в мифологии Петербурга принадлежит блаженной подвижнице с Петербургской стороны Ксении, прозванной в народе Петербургской, или Блаженной. И не потому, что она стала героиней многочисленных легенд и преданий. Таких героев в трехсотлетней петербургской истории достаточно. И даже не потому, что ее причислили к лику святых и она как бы официально стала небесной покровительницей города. Значение ее для петербургской низовой культуры состоит, как нам кажется, в том, что ее смерть, случившаяся более двухсот лет назад, игнорировалась петербургским обывателем. О Ксении Блаженной складывались и передавались из уст в уста легенды как о современнице. Так было в XIX веке. Так было в XX. Это продолжается и в наши дни.

Чтобы не нарушать хронологическую последовательность повествования, мы решили объединить все эти легенды и условно отнести их к елизаветинскому Петербургу.

В то время в одной из небогатых улиц Петербургской стороны, рассказывает одна из первых легенд о юродивой Ксении, жила счастливая пара, словно «взятая живьем из романов Лафонтена». Придворный певчий Андрей Петров и жена его Аксинья Ивановна так любили друг друга, что «и вообразить невозможно». Но муж неожиданно умер, оставив неутешную 26-летнюю вдову. И тут что-то случилось с Аксиньей Ивановной, будто бы «съехала с ума с печали». По преданию, Аксинья будто бы не смогла перенести того, что ее муж скончался скоропостижно, а, значит, не успел по православному обычаю исповедоваться и причаститься. И чтобы исправить эту несправедливость и избавить любимого человека от вечных мук, она решила отказаться от самое себя. Она убедила себя, что не Аксинья она, а Андрей Петрович, что это Аксинья умерла, а он только обратился в нее, а «в существе остался Андреем Петровичем». На свое прежнее имя она не откликалась, ходила в мужском платье, и только когда ей говорили: «Андрей Петрович», – она отвечала: «Ась?» Народ со всего Петербургского острова сходился смотреть на нее. И улицу прозвали улицей Андрея Петровича. В середине XIX века эта улица называлась Петровской, а затем ее переименовали в Лахтинскую.

Еще по одной, менее известной легенде, Ксения была княжеского рода. Однажды она безумно влюбилась в гвардейского офицера. Но тот оказался негодяем и бросил ее. Тогда-то она и решила раздать имущество и пойти странствовать, предсказывая людям их будущее. На улице говорили, что новая Аксинья стала «хорошей предсказательницей». Правда, дело прежней Аксиньи на этом не закончилось. После того как она раздала все свое состояние, родственники объявили ее ненормальной. По их жалобе ее вызвали в департамент, где служил ее муж, и учинили строгий допрос. Но в конце концов признали ее вполне нормальной и «имеющей полное право распоряжаться своей собственностью по своему усмотрению».

На вопрос одной благожелательницы и покровительницы, как же она теперь будет жить без мужа, Ксения, по преданию, ответила: «Ну какое вам дело до покойницы Аксиньи, которая мирно покоится на кладбище. Ведь я похоронил свою Ксеньюшку, и мне теперь больше ничего не нужно. Дом я передаю тебе, Прасковья, только ты даром бедных жить пускай. Вещи сегодня раздам, а деньги на церковь снесу, пусть молятся об упокоении души рабы Божьей Ксении». С тех пор никто не знал, где жила Ксения, чем питалась и где скрывалась от дождя и стужи.

Той же Прасковье, которой она отдала свой дом, Ксения велела однажды идти на Смоленское кладбище, сказав, что там найдет она себе сына. Не дойдя до кладбища, Прасковья увидела толпу вокруг сбитой извозчиком женщины. Женщина была мертва. Рядом рыдал осиротевший ребенок. Прасковья взяла ребенка, приютила его «и воспитала в христианском духе». Говорят, много лет спустя именно он стал старостой того храма, который якобы помогала строить Ксения Блаженная. Могила этого легендарного старосты Ивана Ивановича Антонова находится и сейчас на семейном участке Антоновых на Смоленском кладбище. На ней установлен мраморный памятник в виде плакальщицы с урной в стиле русского классицизма начала XIX века.

По преданию, Ксения пользовалась особенным уважением у петербургских извозчиков. Завидя ее где-нибудь на улице, они наперебой предлагали ей свои услуги. Считалось, если кому-то удастся хоть немного провезти Ксению, то ему непременно будет сопутствовать счастье.

Такая же примета была и у торговцев Сытного рынка. Весь день будет удачная торговля, если Ксения Блаженная возьмет у них с лотка или прилавка хоть какой-нибудь товар.

В городе рассказывали, как однажды, встретив свою знакомую, Ксения подала ей медный пятак со словами: «Возьми, возьми пятак. Тут царь на коне. Пожар потухнет». Ничего не понявшая знакомая, расставшись с Ксенией, пошла домой, но, едва дошла до своей улицы, увидела, что дом ее горит. Она бросилась к нему, но не успела добежать, как пожар был потушен.

Придя к другой знакомой и увидев, что та пьет кофе со своей дочерью, уже невестой, Ксения будто бы обратилась к девице: «Вот ты кофе распиваешь, а твой муж на Охте жену хоронит». Ни мать, ни дочь не могли понять этих загадочных слов, но на Охту все же пошли. По пути встретили процессию, провожавшую на кладбище какую-то покойницу. Спустя некоторое время, рассказывает легенда, вдовец стал мужем той девицы.

В то время на Смоленском кладбище шло строительство новой каменной церкви. Стены поднялись уже высоко, и каменщики, прежде чем вести кладку, заготавливали кирпичи на лесах. Тогда-то, рассказывает одно предание, и надумала Ксения помочь строителям. По ночам будто бы носила она кирпичи и складывала на лесах. Поутру мастеровые не могли понять, откуда берутся кирпичи. Наконец решили они выследить своего таинственного помощника. Вот тогда-то и стало известно всей округе, что этот неженский труд взяла на себя Блаженная Ксения.

Известно предание, что за три недели до трагической гибели Иоанна Антоновича в Шлиссельбургской крепости Ксения Блаженная ежедневно плакала на глазах у обывателей Петербургской стороны. Когда ее спрашивали: «Не обидел ли кто тебя?» – она твердила одно и то же: «Там реки налились кровью, там каналы кровавые, там кровь, кровь!» Много позже петербуржцы поняли смысл ее бессвязных предсказаний.

Смерть императрицы Елизаветы Петровны, которая, как известно, наступила в день Рождества Христова, согласно старинному преданию, также предсказала Ксения. Накануне кончины государыни она ходила по городу и повторяла: «Пеките блины, вся Россия будет печь блины!» Петербуржцы мало обращали внимания на это, так как обычай печь блины на Рождество, как и вообще на всякий день рождения, был широко известен и повсеместно чтим. И только на следующий день потрясенным смертью императрицы горожанам стало понятно необычное предсказание юродивой. Дело в том, что старинный обычай печь блины распространяется также и на дни кончин.

Доподлинно не известно, когда умерла Ксения Блаженная. По одним источникам, это случилось в 1777 году, по другим – в 1803-м. Похоронили ее на Смоленском кладбище. По преданию, в скором времени после погребения посетители разобрали по домам всю могильную насыпь. Была сделана другая насыпь и на нее положена каменная плита. Но и плиту вскоре разломали и растаскали местные жители. Это повторялось не один раз. Ломая камень и забирая землю, посетители взамен оставляли деньги. На собранные таким образом пожертвования над могилой Ксении поставили памятник в виде часовни. На могиле надпись: «Кто меня знал, да помянет мою душу для спасения своей души». По преданию, эти слова также принадлежат Ксении.

В повести «Сестра печали» В. С. Шефнер рассказывает ленинградскую легенду о Ксении Петербургской. Будто бы в августе 1940 года одна вдова пошла на Смоленское кладбище навестить могилку мужа. Вдруг видит, как навстречу ей прямо по воздуху женщина идет. То, утверждает легенда, была святая Ксения Блаженная. И говорит ей Ксения: «Не по мужу плачь. Готовь себе смерётное к осени, к наводнению великому. Вода до купола на Исаакии дойдет, семь дней стоять будет!»

А совсем недавно, уже в наше время, в печати было опубликовано письмо одной женщины: «Мой родной брат живет в Белоруссии, – пишет она, – на днях там по телевидению показали сюжет о Ксении Блаженной. Брат увидел эту передачу и страшно обрадовался, что наконец может поблагодарить ту, что спасла его в годы войны. Он был совсем молодым солдатом, освобождали Прагу, отстреливаясь в паре с бывалым солдатом в подвале одного из домов. И вдруг откуда ни возьмись около них оказалась женщина в платке и по-русски сказала, что они немедленно должны уйти (указала куда), ибо сюда попадет снаряд и они погибнут. Оба солдата опешили и удивленно спросили: „Кто ты? “ – „Я Ксения Блаженная, пришла спасти вас“, – последовал ответ. После этих слов она исчезла. Солдаты спаслись. Но очень долго не знал молодой воин, кто такая Ксения, искал ее, и вот через сорок пять лет – такое чудо! После передачи он срочно позвонил в наш город своей сестре, чтобы та немедленно поехала в часовню – поблагодарить».

Появилась Ксения Блаженная и совсем недавно в воюющей Чечне. Будто бы однажды на удаленном посту в Чеченской республике командир вызвал молодого солдата и сказал, что к нему приехала мать. Солдат вышел навстречу матери, и она предложила ему пойти в поле, подальше от поста. Отсутствовали они около двух часов, а когда вернулись, увидели, что все солдаты на посту перебиты чеченцами. Чудесным образом в живых остался только он один. Мать уехала, а еще через некоторое время солдат демобилизовался и вернулся домой. Каково же было его удивление, когда из разговоров с матерью он узнал, что та никогда в Чечне не была и сына своего не видела со дня его призыва в армию. Только в тот день, вспомнила изумленная мать, она долго молилась перед иконой Ксении Блаженной, прося ее прийти на помощь сыну. Вот так, согласно легенде, Ксения в образе матери и пришла на помощь солдату.

Несмотря на воинствующий атеизм советской власти, несмотря на явные и тайные запреты, к Блаженной Ксении на Смоленское кладбище ходили верующие и неверующие, отцы, жены, сестры – кто помолиться и попросить заступничества за родных – узников режима, кто поблагодарить за оказанную помощь. И, как пишет Б. Филиппов в книге «Петербургский ленинградец», люди верили, что «по трагическим улицам Ленинградского Петербурга времен Ягоды – Ежова – Берии» ходила петербургская святая, посылая утешение и внушая надежду, молясь за страждущих и благословляя их.

Особым почитанием пользовалась знаменитая часовня Ксении Блаженной на Смоленском кладбище у студенток Ленинградского университета. Одно время вокруг часовни стоял строительный забор. На него постоянно приклеивали записки к Ксении с просьбой помочь при сдаче экзаменов. Кусочки дерева, отщепленные от досок и унесенные домой, согласно давнему устойчивому поверью, способствуют удачному зачатию и благополучным родам.

В 1957 году городские власти решили устроить в часовне сапожную мастерскую. Могилу Ксении замуровали и над ней построили постамент. На этом постаменте и работали мастера. Но работали «словно на трясине». Все валилось из рук, ни одного гвоздика не удалось вбить как следует. Тогда решили в часовне наладить изготовление широко распространенной в то время парковой скульптуры вроде «Женщины с винтовкой» или «Девушки с веслом». Но и из этого ничего не вышло. Каждое утро мастера находили в запертой с вечера часовне одни осколки вместо готовых скульптур. Пришлось отказаться и от этой нелепой затеи.

И это не единственный пример наказанного кощунства. Рассказывают, как один молодой сторож Смоленского кладбища, изрядно выпив с друзьями, поспорил, что «переспит с Ксенией Блаженной». И отправился-таки ночевать в часовню на ее могиле. Наутро, проснувшись, он обнаружил сначала на своей одежде, а затем и на всем теле следы подозрительной плесени. Причем, особенно заметными они были на участках, которые вплотную прилегали к могильной плите. Еще через несколько дней молодой человек понял, что его здоровье, еще совсем недавно не вызывавшее опасений, становится все более слабым и непредсказуемым. Как рассказывается в легенде, проявления этой непонятной болезни были похожи на симптомы так называемого «проклятия фараонов» – болезни, сопутствующей всем, кто хоть однажды побывал внутри египетских пирамид и присутствовал при вскрытии древних саркофагов. Спасли будто бы юношу с огромным трудом, после того как он обратился в один из военных институтов.

Говорят, будто Ксения Петербургская и сейчас бродит по городу – старая, похожая на обычную пенсионерку с палочкой, бедная женщина. Говорят, как и прежде, она многим помогает. Петербуржцы уверены, что и сейчас она покровительствует нашему городу и защитит его, если беда все-таки нагрянет. «Иной раз она является доброму человеку и подает полезный совет, в другой – предстанет перед человеком дурным и стыдит его, а порой просто сидит где-нибудь одиноко на скамеечке в садике и о чем-то плачет…»

Мы уже говорили, что, согласно преданию, Ксения Блаженная предсказала смерть императрицы Елизаветы Петровны. Умерла Елизавета в день Рождества Христова 25 декабря 1761 года. Всю жизнь суеверная императрица боялась этого часа. Из ее обихода старательно изгонялось все, что могло навести на мысль о смерти. Памятуя о том, что все дворцовые перевороты на Руси, в том числе и тот, что привел ее на трон, совершались ночью, она боялась этого времени суток и ночь искусственно превращала в день. Ее дворцы освещались множеством свечей. Все придворные должны были бодрствовать. При дворе нельзя было появляться в темных платьях. Провозить покойников мимо дворцов Елизаветы Петровны категорически запрещалось. Вид кладбища, а тем более запах мертвечины вызывал у государыни искреннее негодование. Время сохранило в связи с этим два предания. Одно из них утверждает, что кладбище в Ораниенбауме, расположенное вблизи любимого царского аттракциона Катальной горки, недалеко от дороги, по которой часто ездила Елизавета, было перенесено ближе к морскому берегу. Как повествует второе предание, однажды, проезжая мимо Вознесенской церкви, Елизавета вдруг почувствовала острый запах мертвечины, так как могилы на приходских кладбищах рылись обычно неглубоко. Если верить преданию, в тот же день императрица подписала высочайший указ о закрытии всех приходских кладбищ и об устройстве на окраинах города «в пристойных местах» общегородских мест для захоронений.

В 1753 году Петербург отметил свое пятидесятилетие. К нему готовились. С конца 1740-х годов Академия наук работала над юбилейным альбомом, в который вошла блестящая серия гравюр по рисункам М. И. Махаева «План столичного города Санкт-Петербурга с изображением знатнейших оного проспектов, изданных трудами императорской Академии наук в Санкт-Петербурге». Альбом в первую очередь предназначался для рассылки в европейские столицы в подарок «господам послам и обретавшимся при иностранных дворах российским министрам и в королевские тамошние библиотеки». Петербург на гравюрах предстает вполне сложившимся городом европейского уровня. То же самое единодушно отмечали все современники. Он поражал путешественников нарядными дворцами и особняками, многочисленными реками и каналами в обрамлении обильной зелени, куполами и шпилями великолепных соборов, оживлявших панораму города. Росла слава Петербурга и его популярность среди жителей европейских столиц. Одновременно росло восхищение городом, восхищение, пришедшее на смену изумленному непониманию первого периода петербургского строительства.