Утром встретить его на пороге, заслышав шелест его болоньевого плаща.

Всвязи с ночным кулинарным бдением, вспоминается забавный эпизод;

И в этом, опять, таки, Одесса как она есть!) Плита стояла в общем с соседями коридоре. В состав крема входила вареная сгущенка. Варилась она, понятное дело, на плите. Я, чтобы не заснуть, читала в комнате, там, где светлее и уютнее. Но, то ли «чтиво» попалось скучное, то ли, я просто устала, - наступил крепкий и здоровый сон, нарушенный в три часа ночи звуком залпа.

Я выскочила к коридор – картина Репина маслом! - Наш сосед, Федор Царев, распластавшись царственным брюхом прямо на полу коридора, ловко, по-пластунски ползет к выходу и орет, что есть мочи:

«Атас, немцы Одессу взяли!»

На потолке, как раз над моей кухонной плитой, красовалось коричневое пятно от взорвавшейся банки сгущенного молока. Вода, пока я спала, вся выкипела, что и послужило причиной «залпа». Успокоить соседа не представлялось возможным. До этого случая, я не подозревала, что он шизик. На помощь пришла Тамара Васильевна, успевшая оценить ситуацию и вовремя появиться со стопариком водки.

Фронтовые сто грамм, Федя!» - сказала она единственно верную в этой ситуации фразу, сразу успокоившую страдальца. Коржи торта были смазаны ее фирменным сметанным кремом, причем, собственноручно! Я была ей очень благодарна за участие, похоже, она

тоже была довольна. Приехавший утром Слава был приятно удивлен нашей с ней идиллией. Она даже соизволила пить с нами утренний чай, что бывало не часто. Но тогда я не понимала, каким, по сути, бесконечно одиноким человеком была эта пожилая, надменная женщина. «Молодая метла», то есть я, в большинстве случаев, мела по-своему,

Не желая никаких советов и помощи. Весь, предлагаемый образ жизни, считая не естественным, забыв, что «в чужой монастырь со своим укладом не ходят».

А естественно я себя чувствовала, пожалуй, только, выбравшись на волю – в город. По Одессе я могла бродить без устали! Тещин мост, Ласточкина и, конечно, Дерибасовская стоили того! Район, где мы жили, носит название Пересыпь. Тамара Васильевна, критически относившаяся к «вашим советским» писателям, замечала:

«Этот холоп (о Горьком) называл Пересыпь «Канава», хам, что с него взять!»

Маленького роста, изящная, с огромными и от того темными глазами, с открытым высоким лбом она, передернув худенькими плечиками, высокомерно рассуждала, о многом, чем вводила меня в стопор, а затем в желание перечить. Как-то разговор зашел за Пушкина:

И Пушкин ваш хам, да еще какой(!) - пользоваться гостеприимством приличного человека, обедами, экипажем, женой, наконец, и писал на него же эпиграммы - фу!».

Зато прибывая в хорошем расположении духа, что случалось не часто, моя свекровь «снисходила» и посвящала меня в свою родословную. Очень жаль, что тогда в одно ухо влетало, в другое вылетало. Помню, фотографии богато одетых людей дворянского сословия с маленькой девочкой в кружевах.

Это я с родителями, они владели гостиницей (какой – она говорила, но я не запомню.) Как-то в разговоре со мной, сочувствуя мне, бобула Вовэ сказала о Тамаре Васильевне – «шляхта», подведя тем итог. Кроме моего мужа, Славика, младшего, рожденного уже после 40 лет, у Тамары Васильевны Анцыбар был старший сын Евгений (моряк, живший не в Одессе, а где-то на Севере) и дочь, Ада, веселая, фигуристая, без излишней манерности. Ада с мужем Анатолием жили в Аркадии и имели двух сыновей, Юру, лет на пять меня младше и Мстислава, старше моего Владика года на три. Помню, как Ада пришла к нам в гости с Мстиславчиком, кудрявым толстеньким бесенком трех с половиной лет от роду. Малый, войдя, тотчас же начал шкодить: оторвал что-то от шторы, сдернул кружевную салфетку и, в довершении всего этого безобразия, разжевал и выплюнул на пол, возле кроватки Владика, шоколадку. Надо было видеть Владика! Но надо было видеть и Тамару Васильевну! Выражение их лиц совершенно одинаковое – высокомерно-брезгливое; они разом сказали: «Фе!».

Как ни странно, именно с этого инцидента, свекровь стала внимательно вглядываться в худенького, бледного малыша, Влада, улыбаясь каким-то своим мыслям. Однажды она даже озвучила:

«Это Мой внук, я имею в виду, единственный из детей и внуков, достойный дворянского звания. Я буду за него молиться Божьей Матери. Только он! Вы все – быдло!»

Ярая католичка, она, видимо, выполнила свое обещание. (Допускаю даже, что чуточку перестаралась.)

Кстати, первым словом, которое сказал Влад было: «баба», имел ли он в виду Тамару Васильевну или что-то иное, знал только он сам. Баба Тамара не возилась с ним, ни сюсюкала, но разговаривала как со взрослым, шепча молитвы Деве Марии.

Глава пятая. «Помните…»

Через века, через года, помните…» - это слова Реквиема Роберта Рождественского официозного и проникновенного как раз в той мере, в которой требовало время. Ничего не хочу сказать плохого ни о поэте, ни о его произведении, но слова этого реквиема громогласно звучали каждые пол часа возле обелиска Славы, венчавшем аллею памяти.

И было все это, опять же, в Парке Шевченко, рядом с которым волею судьбы-шутницы располагался Роддом № 6. Представьте, лето, окна открыты и как по мозгам «Бум-бум»- «Помните…» каждые пол часа!