Macdonald M. Sleeping and waking // Essays in philosophical psychology / Ed. by D.F. Gustafson. Garden City, NY: Doubleday & Company, 1964. P. 250-251.

жениях. Можно утверждать, что во сне происходит рефрейминг нарушающих сон событий: например, хлопанье двери спальни может предстать во сне ружейным выстрелом. (Что в миниатюре являет отличную иллюстрацию роли фрейма в вос­создании событий.)

Наконец, неоднозначен вопрос об активной роли видя­щего сны, которую он может выполнять помимо порождения содержания сновидения. Есть основания полагать, что, когда сон особенно неприятен, спящий может во сне сни­зить статус его реальности на том основании, что это — всего лишь сон, и даже может пробудиться, чтобы прекратить не­приятные ощущения. То же самое происходит без участия воли, когда сны просто забываются сразу после пробужде­ния, даже если пробуждение произошло «в середине сна». (Для анализа фреймов важно отличать эти случаи от совер­шенно иной ситуации, когда человеку снится, что его пыта­ются разбудить или что он сам пытается проснуться. Неко­торые исследователи сновидений утверждают, что только так можно проникнуть в сны¹.)

2. Рассмотрение сновидений прямиком ведет к рассмотре­нию «состояний диссоциации», к которым относятся амнезия, сомнамбулизм и т. п. Принято считать, что в этом состоянии индивид может действовать с намерением, которое отделено от его сознания в целом и от его критических способностей, а следовательно, он не может нести ответственность за содеян­ное. (Самый показательный случай — совершенное во сне убийство².) Как и в случае сна, галлюцинацию можно прервать пробуждением. По современным представлениям, человек в дис­социированном состоянии сохраняет способность во сне управ­лять определенным моторным навыком, успешно использовать предметы реального мира и даже трансформировать его.

3. Рассмотрим другую форму самообмана, которая суще­ственно отличается от сновидений. При так называемых пси­хотических фабрикациях человек сам себя вводит в заблужде-

¹ Ibid. Р. 262.

² О деле Кинг против Когдона см.: Donnelly R.., Goldstein J., Schwartz R. Criminal Law. New York: The Free Press, 1962. P. 551-552. В психиатрической литературе различные виды амнезии часто рассматриваются вместе с диссо­циацией. Страдающий амнезией отрезан от некоторой части биографии (по психодинамическим причинам), но остается состоятельным во всем осталь­ном и, по-видимому, может отвечать за свои действия. Социальная значи­мость амнезии проявляется в неизменном ее присутствии в телевизионных «мыльных операх».

ние, но не во сне, а в мире, разделяемом и другими людьми. Как в случае с так называемыми параноидальными реакциями, он может навязать другим свои представления, по крайней мере временно¹. Его нельзя — в обычном смысле — пробудить от его интерпретаций, потому что для их производства он не засыпал. Все же от психотических убеждений можно очнуться. Этот приход в себя называется просветлением, и говорят, что к нему может привести психотерапия. Однако следует отме­тить, что относительно психических больных у нас нет уверен­ности в том, что просветление обязательно произойдет. Инди­вид может навсегда остаться запертым в своей «болезни».

Можно попытаться описать, в каком смысле индивид, оп­ределенный как душевнобольной, рассматривается как несо­стоятельный, невменяемый актор. Можно попытаться сфор­мулировать правила трансформации нормального поведения в такое, которое вызовет у свидетелей подозрение в психическом нездоровье. Анализ фреймов будет здесь полезен. Например, в действиях психотиков сбивает с толку тот факт, что они бук­вально воспринимают (или делают вид, что воспринимают) то, что обычно воспринимается как метафора². (Я видел, как па­циенты подходили к работнику больницы, с которым поддер­живали дружеские отношения, и явно «понарошку» угрожали ему жестами. Как показало тщательное изучение, так они де­монстрировали, как обращались с ними другие работники больницы.)

4. Люди психотического склада могут помещаться в мир социальных фреймов и совершаемых в соответствии с ними поступков, но лишь ценой радикального отказа от «нормаль­ности». Интересно сопоставление с другой формой самообма­на, так называемой истерией. Здесь (в теории) индивид симу­лирует физическое расстройство, которое должно интерпрети­роваться по естественной (в данном случае, по медико-физио­логической) системе фреймов, но одна часть его «Я» обманы­вает другую. Настоящая регрессия, если вообще бывает, может служить третьим примером.

5. Наконец, в явлениях гипнотизма принято считать необ­ходимым активное вмешательство гипнотизера. Все же кажется, что и здесь подспудно присутствует некоторая доля самообмана. Особого интереса заслуживает тот факт, что достаточно хорошо артикулированные правила поведения гипнотизируемого и тех­ники введения и выведения из гипнотического состояния пред­ставляют своего рода образец конвенций фреймирования (framing). Можно процитировать версию Мартина Орна.

К числу признаков, по которым различные состояния помещают в разряд «гипнотических», можно отнести постгипнотическую амнезию, очевидную неспособность использовать определенную группу мышц при внушении функционального паралича, различ­ные сенсорные иллюзии, в том числе позитивные и негативные галлюцинации всех видов чувств, явное нарушение или улучше­ние памяти, а также, как сообщается, усиление контроля над функциями периферийной нервной системы¹.

Как эти особенности поведения связываются в нашей кон­цепции с личностными особенностями находящегося в трансе человека, мы рассмотрим ниже.

V

Разделив фабрикации на благонамеренные и эксплуата­торские, мы по существу предложили еще одно различение: фабрикации, навязанные извне (other-induced fabrications), ко­торые могут быть и благонамеренными и эксплуататорскими, и самообманы (self-imposed fabrications). Теперь рассмотрим отношения между фабрикациями и социальными структурами: какое влияние оказывает отдельная конкретная фабрикация на поток социальной деятельности, в котором она реализуется?

Если мы возьмем социальную деятельность, предполагаю­щую регламентированное участие индивидов (имеется в виду предписанность смысла и глубины действия), то можно легко перебрать возможные альтернативы поведения. Во-первых, поскольку уборщикам, рабочим сцены, разносчикам газет, официантам, слугам и т. п. участие дозволяется только в узком сегменте предприятия, они с полным правом трактуют каждое повое событие как типичное, то, с чем нужно справиться, не вовлекаясь в суть главных событий. Но эти маргинальные пер­соны, скорее всего, знают, что происходит «на самом деле», при лом понимают, что главные события происходят не для них.

Во-вторых, очевидно, что хотя предпочтительной является определенная степень вовлеченности, интенсивность участия допускает широкую вариацию: от нескрываемой скуки до пол­ного погружения. Едва ли можно встретить такой эпизод об­щения (encounter), участник которого хотя бы на мгновение не проявил тактичного отношения к другому, фактически ведя себя так, как будто другой ведет себя по отношению к нему более предупредительно, чем требует ситуация, — само это действие предполагает как бы мимолетный выход из вовлечен­ности в развертывание событий.

Нет никакого сомнения, что каждый индивид привносит личностный стиль в свое общение (и не всегда один и тот же), что в терминах анализа фреймов можно рассматривать как исполнение или мини-настройку (mini-keying) предписанной формы. Кроме того, необходимо учитывать, что переменчивое настроение участников может вносить легкие трансформации но все, что они делают.

Терпимо относятся и к разного рода «плохим» мотивам участия, а значит и к широкому спектру мотивов участия в целом; когда смысл рутинного общественного события задается извне, его легитимным акторам свойственно руководствуются целым набором причин для участия в событии, некоторые из причин, будь они полностью раскрыты, могли бы смутить других. Если мы узнаем, что кто-то охотно посещает общественные мероприятия не ради общественного интереса, I потому, что он страховой агент (владелец похоронного бюро, политик или дантист), и ходит в общественные места, чтобы Ii ни бывать «знакомства», мы посетуем на неискренность, но к дисредитации это скорее всего не приведет.

Например, гольф в американском общественном сознании всегда считался спортом, занимаясь которым, молодой человек может показать старшим, что он идет верным путем, а играя в паре с тем, кто занимает более высокое положение в социаль­ной иерархии, продемонстрировать скорее приятные манеры, чем умение хорошо играть. Превращение состязания в услов­ность и прикрытие для чего-то другого вполне понятно и от­ражает возможную интерпретацию игры в гольф. Мы также можем позволить инвалиду доказать, что любой человек с его увечьем может играть в гольф, или удовлетворить интерес че­ловека из низшего общества и принять его в члены клуба — достаточно лишь нарушить символическое правило тотального исключения, до сих пор применявшееся к представителям его социального слоя. Чтобы превратить гольф в чистую услов­ность, не хватает только рассказов О. Пеньковского¹.

Большинство атлетических клубов открыты для публики, в том числе для иностранцев. Гольф — самый популярный вид спорта среди состоятельных людей. Встречи с агентами можно назначать на площадках для гольфа или в спортивных клубах. Среди недели в гольф играют мало. В будние дни туда могут заехать офицер спецслужбы и его агент (лучше не одновременно, с разрывом в двадцать-тридцать минут), они начнут играть порознь, чтобы в условленное время встретиться, скажем, у шестнадцатой или какой-нибудь другой лунки (всего их восемнадцать). Субботы и воскресенья — дни, менее подходящие для встреч с агентами, потому что в эти дни собирается много игроков, проводятся тур­ниры и одному поиграть не удастся.

Площадки для гольфа граничат с участками леса или парками на пересеченной местности, где есть множество укромных местечек. Лучше всего встречаться в таких местах. Для встреч под крышей выбирают клубные рестораны.

К встрече на поле для гольфа необходимо подготовиться заранее. Основное требование — знать кое-что об игре и чуть-чуть уметь в нее играть. Поэтому студентам следует осваивать гольф еще в университете.

¹ Penkovskiy О. The Penkovskiy papers. Garden City, New York: Doubleday & Company, 1965. P. 116—117. Пеньковский* описывает также использование для тайных явок мотелей, которые удобны тем, что в них не прекращается поток приезжающих и уезжающих (р. 118—119). Однако в мотелях можно не только переночевать, с ними связан столь широкий диапазон ночных заня­тий, что трудно установить, какое из них ложное и дискредитирующее. * Пеньковский О.В. (1919—1963) — старший офицер советской разведки, завербованный спецслужбами США. По обвинению в измене родине приго­ворен к смертной казни. Цитируемые И.Гофманом «Записки Пеньковского» подготовлены на основе материалов, переданных Пеньковским в Централь­ное разведывательное управление США. — Прим. ред.

В некоторых профессиях, где предъявляются особые тре­бования к контролю за клиентами, линию между обычной де­ятельностью и фабрикациями провести еще сложнее.

Например, роль наблюдателя за порядком в игре (в казино штата Невада), которого называют пит-босс (pit boss), — сле­дить за сдающими и игроками и при этом играть роль безза­ботного веселого малого, который пришел просто провести время. Банкомет также играет роль дружелюбного человека, который просто делает свою работу и которому совершенно все равно, проигрывает игрок или выигрывает, но на самом деле (если он достаточно опытен) он тоже внимательно следит за тем, чтобы никто не жульничал, видит уровень ставок, при­сматривает за теми, у кого скапливаются фишки большого достоинства, наблюдает за возможными странностями в дей­ствиях игроков, а также видит то, как его видит наблюдатель за залом, и т. п. Все эти факты могут быть известны, но это знание не дискредитирует пит-босса и банкомета.

В некоторых городских бакалейных магазинах используют следующие средства борьбы с кражами.

Нанимают скромно одетых служителей, чтобы они ходили по залу и следили за подозрительными покупателями. Устанавливают различное оборудование для слежения за залом, например зеркала, в которые можно наблюдать «из-за утла», и так называемые «башни честности» с зеркалами, позволяющие сотрудникам видеть все, что происходит в магазине. Дорогостоящие товары размещают на витрине магазина, где они хорошо видны служащим1.

Это свидетельствует о том, что за дружеской улыбкой, ко­торой менеджер одаривает посетителей, может скрываться нечто совсем не улыбчивое. Однако кажется, что добропоря­дочные покупатели привыкли к такой манере поведения (как и посетители казино, которые поняли, что казино прослуши­ваются и что хозяева слышат все, что говорится внутри здания) и не видят в ней ничего такого, что бы портило отношения между организацией и клиентами.

Интересно, что имеется некое устойчивое соотношение между способностью одиночки разрушить схему действия или, по крайней мере, подорвать доверие к ней, и количеством участвующих в деятельности. Если в переполненном зале не увлечен спектаклем только один зритель, это не повлияет на успех представления, но в любовных отношениях невовлечен­ность в деятельность приведет к их полной дискредитации.

Здесь есть еще одна проблема. Когда один из участников ситуации обнаруживает свое подлинное лицо, дискредитация касается лишь достаточно узкого сегмента деятельности, рас­сматриваемой как часть более широкого целого. Целостная картина деятельности сохраняет при этом свою внутреннюю устойчивость и определяет представление о реально происхо­дящем. Когда игрок в очко обнаруживает, что банкомет по­крывает жульничество, дискредитируется какая-то часть отно­шений с банкометом, но сама игра не подвергается сомнению. Когда в казино игрок узнает, что партнер, которому он сочувст­вовал, на самом деле шулер, каждый служащий заведения попа­дает под подозрение, но сама игра остается вне подозрений. Но когда в игру включается подставной игрок и банкомет может направлять ему сильные карты, которых соответственно лиша­ется честный игрок, то есть идет двойная игра, тогда жульни­ческое «переключение» (shill keying) медленно, но бесповоротно превращается в конструирование жульничества. Равным обра­зом, когда приглашенные на свадьбу узнают, что гость, с которым они только что беседовали, на самом деле частный детектив, нанятый страховой компанией, их беседа вдруг покажется не­уместной, а его праздничный костюм — униформой; однако бра­косочетание как юридический факт и общественное явление от этого не пострадает. Когда королева Англии обнаруживает, что человек в инвалидной коляске, к которому она милостиво скло­нилась (чтобы сказать ему несколько ободряющих слов во время церемонии в честь кавалеров ордена «Крест Победы» в Гайд-Парке), — это споровший со своей униформы вензеля и галу­ны парковщик автомобилей, который на самом деле находится в добром здравии и никогда не нюхал пороху¹, то этот кон­кретный поступок верховной власти наверняка будет дискре­дитирован. В то же время нельзя с уверенностью сказать, бро­сит ли этот инцидент тень на всю церемонию.

Если во время общественного события происходит разру­шение реальности, но само событие не дискредитируется, это значит, что за ним стоит нечто более долговечное, чем сама церемония. Напротив, дискредитация церемонии может обес­ценить всю цепь связанных с ним прошлых событий и собы-

¹опубликовано. См.: The Washington Post. 1956. June 28.

тий, которые могут произойти в будущем. Когда простофиля становится жертвой сплошного надувательства и обнаруживает действительное положение дел, он видит последовательность прошлых и предполагавшихся встреч как тщательно разыгран­ные фабрикации. Когда служащий, проработавший два года бухгалтером и считавшийся одним из наиболее перспективных специалистов, неожиданно исчезает, прихватив у фирмы двес­ти тысяч долларов, и фирма после ста тринадцати лет работы должна объявить себя банкротом, разрушается все: установив­шиеся за два года отношения, послужной список, карьера, личные качества и, конечно, бизнес¹. Когда борца Сопротив­ления арестовывал нацистский офицер, успешно выдававший себя за сочувствующего антифашистам, тот сказал немцу: «По­здравляю, топ colonel. Вы отлично сыграли свою игру!»³. Под игрой здесь предположительно имеется в виду нечто искусст­венно созданное, но ситуация включает нечто большее, чем взаимодействие, повлекшее за собой арест, — она включает все взаимодействия, посредством которых было достигнуто ока­завшееся ложным доверие. Когда в казино игрок обнаружит, что банкомет передергивает карты, он может просто перейти задругой стол; но когда он увидит, что после серии выигрышей менеджеры казино заменят одного банкомета другим раньше, чем предусмотрено графиком, он может засомневаться в дан­ном казино и перебраться в другое, а после многократных опытов может решить вообще не играть в этом штате. В Со­единенных Штатах так называемые «сталинские процессы»⁴ рассматривают в качестве коллективного целого. Это исполь­зование основных правовых институтов исключительно ради шоу, систематическое превращение судебного процесса в по­литический спектакль. Несомненно, это предприятие дискре­дитирует всю политическую систему СССР.

Таким образом, ложный проект (deceiving design) может привести в действие организационные механизмы деятельнос­ти, которая станет объектом дискредитации. И когда дискре­дитация происходит, она обязательно оказывает свое пагубное

¹ San Francisco Sunday Examiner and Chronicle. 1965. October 31; San Francisco Chronicle. 1966. April 28.

² Mon colonel (франц.) — господин полковник. — Прим. ред.

влияние (иногда длительное, иногда кратковременное) и на прошлое, и на будущее.

Именно с этим влиянием связано одно из базовых поня­тий: подозрение. Чувство подозрения возникает у человека, когда он, правомерно или нет, начинает думать о том, что деятельность, в которой он участвует, конструируется без его ведома и ему не дают возможности вникнуть в тот фрейм, который определяет его деятельность. Подозрение следует от­личать от другого чувства — сомнения, которое возникает не вследствие боязни обмана, а из-за неуверенности в том, какие именно фреймы или настройки применяются в данный мо­мент, при полной уверенности в том, что все проходит в нор­мальном, безопасном режиме. Подозрение и сомнение в таком случае следует рассматривать как две основные эмоции, воз­никающие в процессе выбора фрейма для интерпретации про­исходящего. Насколько трудно себе представить граждан без подозрений или сомнений, настолько трудно представить и жизненный опыт, не организованный в системе фреймов.

И последнее замечание относительно системы референ­ции. Некоторые фабрикации строятся по образцу «крупной аферы», где маленькие отрезки тщательно смоделированной деятельности встраиваются в единый сценарий. Эта метафора содержит очевидное предположение, что фабрикаторы могут при случае вставлять кусочки неискаженной, аутентичной деятель­ности в качестве элементов целостной картины, таким образом повышая правдоподобие происходящего. Мошенник, который встречает простофиль в настоящем банке и закрывается с ними в комнате, которая, как он знает, никому не понадобится на время их разговора, крадет настоящую сцену для своего фальши­вого проекта (фабриковать такую сцену слишком дорого), и эта сцена является в одном смысле настоящей, а в другом — фаль­шивой. Нечто подобное произошло и в следующем эпизоде.

Лондон. Тридцатилетняя актриса Ванесса Редгрейв1 потрясла за­полнивших театр зрителей, когда сорвала с себя верхнюю часть костюма и стала танцевать полуобнаженной. Танец мисс Ред­грейв и ошеломление разодетой публики снимались на кинока­меры. Всем, кто не был поставлен в известность о сцене, запла­тили. Это произошло в среду, когда шли съемки нового фильма «Айседора»2.