Первое звено 4 страница

В итоге, даже гонения были обращены себе во благо и использовались в интересах усиления своей власти. Поддерживая среди верующих легенды о мученической смерти не только Сикста II, но и всех его предшественников и преемников поголовно, и формируя мученический ореол вокруг столичной епископии, Рим в итоге возглавил все епископства Апеннинского полуострова и близлежащих островов. Тем более это было не трудно, что ничего подобного никому кроме римлян даже в голову не пришло.

Римские же епископы присвоили себе право не только отлучать других епископов, но и назначать. Вскоре эта власть за неимением конкуренции распространилась на значительную часть Галлии и Испании, а также Северной Африки, причем в одной только Италии к концу III века насчитывалось свыше 160 епископств, составлявших так называемый синодальный союз под контролем главной – римской – церкви.

Тем временем кризисные явления обрели временное успокоение. В 284 году после убийства молодого императора Нумериана солдаты, не признав единоличным императором старшего брата Нумериана Карина, избрали около Никомедии императором командира элитного офицерского полка иллирийца Диокла, человека самого низкого происхождения. Новый император сменил имя, став Диоклетианом. Он смог обеспечить закон и порядок, разогнал многочисленные банды разнообразных басмачей и даже добился ощутимых успехов в Персии. В общем, многие даже заговорили о возвращении золотого века.

Империя, уставшая от бесконечных войн и грабежей, жаждала только одного – твёрдой и сильной руки. Правящие элиты Рима таки пришли к согласию с низшими слоями общества в понимании объективной необходимости наделить императорскую власть абсолютными полномочиями, поскольку только так можно было удержать разваливающуюся Империю от окончательного распада. До сих пор император оставался, хотя бы и юридически, только генералиссимусом, а всеми остальными вопросами ведали господа сенаторы. Теперь же император становился абсолютным правителем Империи официально.

Император уже нисколько не разделяет власть с сенатом; он теперь сам – источник всякой власти, он выше всех законов; всех обитателей империи, какого бы звания они ни были. Логично, что потребовалось идеологическое оформление абсолютной власти императора, которое оформилось в виде обожествления императорской особы – совсем как в Древнем Египте.

Еще император Август объявил умершего Цезаря богом Юлиусом и посвятил ему особый храм с жрецами. Но западная часть империи никогда не мирилась с идеей живого богочеловека. И тогда император объявлялся богом лишь после смерти, когда сенат устраивал торжественную консекрацию (посвящение) и отправлял умершего императора в сонм небожителей.

Диоклетиан же не пожелал ждать смерти, чтобы стать богом, и потребовал, чтобы перед ним падали ниц и чтобы ему при жизни отдавали божеские почести. И вот, бюст императора занял место под орлами легионов, и теперь у алтаря его имени надо было приводить к присяге воинов. В принципе, это было не более, чем формальность. Хотя бы уже потому, что императоров при Диоклетиане стало двое. Напарником Диоклетиан сделал своего старого проверенного друга и соратника Максимиана.

В начале 291 года Диоклетиан провёл совещание с Максимианом в Милане, прибывшим туда из Галлии. Ближайшим следствием этого совещания было решение избрать двух Цезарей-соправителей, которыми стали Констанций Хлор и Галерий Максимиан. В таком решении не было ничего загадочного. Привлечение к императорской власти ещё двух новых лиц объяснялось простыми инфраструктурными ограничениями – при постоянных конфликтах и беспорядках в разных частях государства, даже двум императорам не было возможности поспеть повсюду.

Тем временем, в римской армии начали обнаруживаться люди – и их становилось все больше и больше, – которым их религия запрещала признавать божественность императора и вообще какого-либо бога, кроме одного. Они просто не могли принести присягу у алтаря бога-императора.

Разумеется, царствование Диоклетиана ознаменовалось новым преследованием христиан. Конфликт был неизбежен, и Диоклетиан в 302 году исключил из армии офицеров и солдат, исповедовавших христианство. Вслед за этим через год он запретил христианские собрания, приказал разрушать церкви, уничтожать богословские книги и потребовал отречения от христианской религии под страхом лишения гражданских прав. Когда в Сирии и Каппадокии, в ответ на эти меры, начались военные бунты, Диоклетиан приказал арестовать все духовенство и держать его закованным до тех пор, пока заключенные не принесут жертву богам Юпитеру и Геркулесу, воплощением которых, в лучших египетских традициях, требовалось считать Диоклетиана и его соправителя Максимиана. Наконец, в 304 году был издан эдикт, в силу которого все городское христианское население должно было принести римским богам жертвы под угрозой длительного тюремного наказания, пыток и даже смертной казни.

Надо сказать, что суровые меры Диоклетиана осуществлялись уже далеко не везде. В Галлии, где, например, цезарем был Констанций Хлор, они фактически не применялись, что вообще следует отметить особо, поскольку именно сын Хлора и стал первым прохристианским императором Константином Великим. В Риме же, действительно, было совершено несколько показательных казней, число которых позднейшие легенды чрезвычайно увеличили. Так, были сочинены легенды о мученической гибели трех пап, сменивших один другого: Марцеллина (296 – 304), Марцелла (308 – 309) и Евсевия (309 – 310).

Что касается Марцеллина, известно, что «мучеником» он не был точно, как и его предшественник Гай. Даты же понтификатов Марцелла и Евсевия свидетельствуют о том, что они никак не могли быть жертвами «диоклетиановых гонений». Если и верно, что Марцелл и Евсевий были императором Максенцием высланы из Рима, то в этом нельзя видеть акта преследования со стороны «врага христиан». Максенций встречал оппозицию как раз со стороны язычников (в частности, центром агитации против него был сенат и шедшие за ним элементы старой аристократии), даже ставивших ему в вину «измену» диоклетиановской антихристианской политике.

Высылка Максенцием двух епископов просто и логично объясняется раздорами между самими христианами. Как всегда после преследований, встал вопрос, что делать с теми, кто отрёкся и теперь просится обратно. Неизбежные разборки «снисходительного» епископа и епископа, представлявшего «ревностных и строгих» никоим образом не могли обрадовать узурпатора Максенция, особенно озабоченного порядком в столице. Для предотвращения столкновений, разумеется, была принята самая простая и эффективная мера – Максенций выслал из Рима главных зачинщиков столкновений куда подальше.

Вся история с гонениями вообще получила интересную развязку. 30 апреля 311 года в Никомидии, где и начались в 302 году преследования христиан, был опубликован эдикт о веротерпимости в отношении христианского населения. Обычно этот эдикт называют эдиктом Галерия, хотя его подписали и соправители императора – Константин и Лициний. Акт о веротерпимости предоставлял христианам «снова возможность существовать» и устраивать собрания «без нарушения, однако, общественного спокойствия». Формально и фактически христианство объявлялось «разрешенной религией». В эдикте, правда, не говорилось о возвращении конфискованного у христиан имущества, но общая тенденция эдикта была такова, что и в этом отношении делались поблажки. Максенций, например, вернул епископу Мильтиаду конфискованное в Риме имущество, хотя в других частях империи Цезари и Августы этого не делали, за исключением Африки, где на имя проконсула Анумена было опубликовано специальное распоряжение Константина.

Не трудно догадаться, чем вызван такой резкий поворот в позиции властей. С одной стороны, с христианством было бороться бесполезно. А с другой, всё отчётливей приходило понимание, сродни тому, что однажды посетило апостола Павла, тоже изначально ревностного гонителя христиан: за что?

Откроем снова кафолический вариант посланий апостола Павла и почитаем немного. Вот его известное изречение о сущности власти: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Римлянам, 13: 1). Если бы необразованный вояка Диоклетиан не сжигал книги, а хотя бы чуточку читал их, он поступил бы совсем иначе, и не занимался бы ерундой с самообожествлением. Вот оно то самое, за что уцепились его преемники, когда пыль гонений улеглась, и стало немножко понятно, кого вообще гоняли-то: «Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь бога» (Колоссянам, 3: 22). Ну, как же не сделать такую прекрасную религию общеимперской, тем более, что народ обеими руками за?! И не важно вовсе, что это не слова Иисуса, и возможно, даже не слова самого Павла. В свете сказанного, совсем уже не кажется неожиданной политика императора Константина, подпись которого стоит под всеми эдиктами о веротерпимости, в том числе и под эдиктом Галерия.

Вообще, Константина обычно представляют ярым поборником христианства и приводят тому в доказательство легенду, как перед решающей битвой с Максенцием, будущий император узрел видение креста с небес и повелел всем бойцам нарисовать его на щитах. Но почему-то при этом опускают из виду другую легенду. Ещё в 310 году после посещения священной рощи Аполлона, Константин имел видение и этого бога тоже.

На самом деле, Константин был просто настоящим римлянином, истинным гражданином Империи, а интересы государства для него были не пустым словом. Становление христианства, как общегосударственной религии, было крайне удачным решением в сложившейся ситуации. По большому, счёту Константин сделал тоже самое, что в своё время пытался провернуть Диоклетиан, объявляя себя богом Империи. Константин просто оказался мудрее и дальновиднее, и именно в этом заключается смысл его христианского рвения. А на счёт искренности веры императора спорить можно бесконечно, правда, надо обязательно иметь в виду, что крещение Константин принял только на смертном одре. Что, вообще-то, соответствует именно сверхпрагматичным религиозным традициям Рима: на всякий случай.

Очевидно, Константин лично убедился в том, что путь самообожествления, выбранный Диоклетианом, было абсолютно неверным. А потому он подошёл к решению вопроса с другой стороны. Видя всю потенциальную пользу, которую несло Империи христианство в его кафолической версии, он с самого начала своего правления в обеих половинах империи прямо вмешался в дела церкви.

К этому времени в Западной церкви назревал серьёзный раскол. Столкновения между христианами на почве разного отношения к «отступникам», которые показали слабость во время гонений, привело к образованию серьёзной оппозиционной группировки, основателем которой был епископ Донат. А вообще претензии донатистов явно указывают на значительный накопленный христианами жирок и на начавшееся разложение нравов в римской церкви. По мнению Доната, характеристический признак истинной церкви составляет святость, выражающаяся в личном совершенстве ее служителей, а таинства вообще теряют свою силу, если совершены священнослужителями, провинившимися против церкви, или в церкви, сохраняющей связь с виновными. Вполне логичные претензии, между прочим. Но куда более интересно то, о чём говорят эти обвинения – римские священники уже были весьма далеки от этой самой святости, а потому и возник подобный предмет для обсуждения.

Но донатисты, как водится, выдвигая трезвые требования, оказались слишком нетерпимы и обуяны гордыней. Они даже перекрещивали переходящих к ним православных, а объектом критики становились даже здания православных церквей, потому что те, мол, были «неправильно» построены. То есть предполагалась абсолютная правота самих донатистов.

Доходило вообще до того, что донатисты не признавали карфагенского епископа Цецилиана, так как он был рукоположен епископом, заподозренным в мягком отношении к «падшим». На этой почве возник раскол в Карфагене, угрожавший принять большие размеры. Константин, видя в единстве церкви залог стабильности империи, начал оказывать давление на епископа Мильтиада, требуя, чтобы донатистская ересь была ликвидирована.

Созывались комиссии и синоды, причем члены их объявлялись прибывшими сюда «по воле набожнейшего императора». Решения собраний носили примиренческий характер, но донатисты, как ярые ревнители «чистоты церкви», остались недовольны и обратились за помощью к Константину.

Но вот уж действительно гордыня никогда не доводит до добра. Донатисты к тому времени дошли уже до того, что поддерживали крестьянские движения, направленные против крупных землевладельцев. Это, конечно, правильно и хорошо, помогать обездоленным, но какую надежду они после этого питали, обращаясь за сочувствием к императору – непонятно. Константин логично начал преследования донатистов, как возмутителей спокойствия, причем сам Донат был не только отлучен, но и сослан.

С другой стороны, император приступил к раздаче пряников для послушной ему церкви в Риме. Он предоставил в её распоряжение различные доходы от земель: Константиновской базилике (в Латеране) на сумму в 1390 солидов, крестильнице Fons sanctus (там же) – 10234, церкви св. Петра – 3710, церкви св. Павла – 4070, церкви св. Петра и Марцеллина – 3754, другим церквам – 2665 солидов. Доходы эти церкви получали от земель, расположенных в разных частях империи: в Галлии, Египте, на Евфрате и т. д. Отовсюду потекли к римскому епископу драгоценности, восточные пряности, предметы изысканной роскоши, фрукты, овощи, хлеб. Огромные суммы были пожертвованы Константином на строительство дворцов для епископов и церквей; в частности, папа, а он уже так себя именовал официально, получил Латеранский дворец в качестве резиденции. До этого времени христианское богослужение в Риме происходило в частных домах. Новые же огромные храмы как бы подчеркивали признание христианства со стороны язычника-императора.

В то же время Константин освободил духовенство от государственных повинностей, приравняв его к прочим чиновникам, заявляя в письме к карфагенскому епископу Цецилиану, что эта привилегия дается церкви, признающей в Карфагене своим епископом только его, Цецилиана. Этим Константин не только заключал союз с «алтарем», но и ставил себя в положение судьи в вопросах законности действий и власти епископов и положил начало созданию христианской государственной церкви с ведущей ролью императора (цезарепапизм).

В правление папы Сильвестра (314 – 335) церковь шла под попечение Константина тем охотнее, чем щедрее раздавались высшим представителям церкви юридические и финансовые, а также всякого рода почетные привилегии. Сильвестр без малейших колебаний принимал дары, вообще-то обязывавшие папу к признательности – он ведь, по сути, брал взятки. Ох, как это всё уже не похоже на первых христиан. А ведь к этому времени, даже канон ещё не был составлен окончательно!

Кстати, о каноне. Именно Константина следует считать одним из авторов того канона, что получило в итоге современное христианство. По крайней мере, всё это дело происходило при его прямом участии.

В 324 году Константин одержал победу над Лицинием, правителем Востока, оказавшимся достаточно недальновидным, чтобы проводить, вопреки «Миланскому эдикту», враждебную христианам политику. Эта победа сделала Константина единым правителем всей империи в тот момент, когда в ее восточной половине шла ожесточенная борьба между православным епископом Александрии Александром и александрийским же пресвитером Арием, учившим, что второе лицо Троицы – Логос – меньше первого лица, Бога Отца, и было Богом Отцом создано.

А в вопросе третьего лица, Арий, по сути, занимал монархианскую позицию, которая уже была признана ересью и осуждена. Когда епископ Александр осудил Ария и поддерживавших его 11 диаконов и пресвитеров, папа Сильвестр не только одобрил это решение, но и известил о нем все епископии Запада. Однако, Арий нашел много сторонников на Востоке, притом очень влиятельных, и Константин, опасавшийся очередного раскола церкви, который вполне уже мог вызвать отпадение отдельных частей от Империи, отправил в Египет близкого ему епископа Осия для восстановления единства церкви. Осий вместе с епископом Александром выработали специальный термин для определения отношения между Богом и Сыном – «единосущный»; и Осию же удалось убедить Константина в том, что этот термин должен быть признан во всем христианском мире путем провозглашения его вселенским собором.

Таковы были предпосылки созыва Никейского собора 325 года. Римский папа Сильвестр играл при этом совершенно незначительную роль, поскольку арианские споры западную церковь не касались. Среди членов собора (более 250) было всего четыре представителя Запада (не считая Осия); Рим послал лишь двух пресвитеров: Виктора и Викентия.

Собор начался с речи императора Константина на латинском языке: «Не медлите, – сказал император, – о други, служители Божии и рабы общего нашего Владыки Спасителя! Не медлите рассмотреть причины вашего расхождения в самом их начале и разрешить все спорные вопросы мирными постановлениями. Через это вы совершите угодное Богу и доставите величайшую радость мне, вашему сослужителю». Затем эта речь была переведена на греческий язык и начались горячие прения, в которых император принимал активное участие.

Задача Константина на Соборе была вполне прогнозируемой. Ему был нужен мир, а для этого он должен был занять сторону большинства. Запад Империи во главе с папой римским Сильвестром поддерживал православных, а восток разделился приблизительно пополам. Так что позиция Константина была вполне логична, он встал на сторону противников Ария. Но сделал он это очень умело и дипломатично.

Вот как описывает это Евсевий Кесарийский, поддерживавший Ария: «Кротко беседуя с каждым на эллинском языке, василевс был как-то усладителен и приятен. Одних убеждая, других усовещивая, иных, говорящих хорошо, хваля и каждого склоняя к единомыслию, василевс, наконец, согласил понятия и мнения всех о спорных предметах».

Во время прений Арий и его единомышленники высказывали свою позицию прямо и смело, рассчитывая на веротерпимость императора и надеясь убедить его и привлечь на свою сторону. Их богохульные речи возмущали православных. Накал страстей нарастал. В нужную минуту с хитрым дипломатическим предложением выступил Евсевий Кесарийский. Предложение состояло в том, чтобы взять таки за основу определения собора православный текст крещального символа веры:

«Веруем во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых, и во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Слово Божие, Бога от Бога, Света от Света, Жизнь от Жизни, Сына Единородного, Перворожденного всей твари, прежде всех веков от Отца Рожденного, через которого и произошло все... воплотившегося... Веруем во Единого Духа Святого».

Хитроумный замысел Евсевия состоял в том чтобы, отчаявшись убедить большинство епископов на соборе в своей ереси или переманить императора на свою сторону, свести этот собор к формальности приняв православную привычную для всех формулировку, на которую легко должно было согласиться большинство, но при этом недостаточно четко сформулированную, и оставляющую место для еретического учения Ария.

Однако, император Константин перехитрил схитрившего Евсевия. Одобрив текст, он, как бы между прочим, предложил этот текст обогатить лишь маленьким дополнением, одним словом «единосущный». При поддержке авторитетных православных епископов, большинство епископата, поддержало и проголосовало за это, предложенное императором, добавление, надежно отсекающее арианскую ересь от православия, этой вот самой единосущностью, от которой тот хотел укрыться за воплощённостью Иисуса.

После этого главного для ариан поражения, ряд других небольших поправок и дополнений к символу веры, тоже направленных против ариан, но уже не имевших принципиального значения, был принят уже без споров. Вот эти дополнения:

Вызывавший множество споров изначальный термин «Логос» был теперь окончательно отброшен, зато добавился термин «Рожденного» с отрицательным, антиарианским смыслом: «Несотворенного». К термину «Единородного» добавлено тяжеловесное разъяснение: «т.е. из сущности Отца». В результате получилось следующее вероопределение I Вселенского собора: «Веруем во Единого Бога, Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного, т.е. из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, через которого все произошло как на небе, так и на земле. Нас ради, человеков, и нашего ради спасения сошедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых. И в Святого Духа». Далее следовал анафематизм: «А говорящих, что было время, когда не было Сына, или что Он не был прежде рождения и произошел из несущего, или утверждающих, что Сын Божий из иной ипостаси или сущности, или создан, или изменяем – таковых анафематствует кафолическая церковь».

Таким образом, Иисус не только утратил свой день рождения, который был перенесён в начало времён, но и окончательно уподобился в своей сущности Богу. Всем же, кому в будущем могла прийти в голову мысль усомниться в такой формуле, подготовили юридически выверенную анафему. Понятно для чего всё это было нужно, понятны мотивы сторон, понятны расклады и понятна необходимость в таком шаге. Но столь же понятно, что всё это к самому Иисусу никакого отношения уже не имело. Это была политика в чистом виде.

Восточные епископы, конечно, подписали Никейский орос под давлением императорской воли, но сделано это было без достаточного внутреннего понимания и убеждения. Они просто смирились перед волей Константина. Иного было трудно ожидать, особенно после того, как это сделали самые ярые и открытые противники «единосущия». Даже Евсевий Кесарийский, щеголявший своей рационалистической логикой перед епископом Александрийским, теперь, желая сохранить благоволение императора Константина, решил оппортунистически (а не умом и сердцем) подписать чуждое ему вероизложение. Позже он опубликовал перед своей паствой лукавое софистическое объяснение своего поступка, но этой своей изворотливостью дал только повод для ядовитых комментариев и насмешек.

Другой оппортунист, придворный священник Евсевий Никомидийский, и местный Никейский епископ Феогнис подписав орос, уперлись перед подписанием анафематизма. A вот провинциальные священники, весьма далёкие от карьеризма, до конца соратники Ария, пустынники-ливийцы Феона Мармарикский и Секунд Птолемаидский честно отказались от подписи. Все трое вместе с Арием немедленно были сняты с мест своей службы и высланы государственной властью в Иллирию. Прямолинейный провинциал Секунд, прежде чем быть высланным, упрекал придворного Евсевия: «Ты, Евсевий, подписал, чтобы не попасть в ссылку. Но я верю Богу, не пройдет и года, как тебя тоже вышлют». И действительно, уже в конце 325 года и Евсевий и Феогнис были сосланы тоже.

В числе прочих решений Никейского Собора можно выделить так же решение по поводу празднования Пасхи. Сам Константин придавал едва ли меньшее значение этому вопросу, нежели арианству. Император не на шутку ополчился против обычая праздновать Пасху по примеру иудеев. Иудеи могут сказать, говорил он, что христиане даже важнейшего своего праздника не могут отпраздновать, не отрешившись от иудейского обычая. А что этот последний ошибочен, Константин доказывал тем, что иудеи иногда празднуют две пасхи в год. Во всяком случае, неприлично следовать этому богоубийственному народу.

В общем и целом, в решениях Никейского Собора не было ничего конспирологического, а политическую направленность этим решениям задала исключительно воля императора, продиктованная насущными нуждами государства. Но даже это прямое вмешательство Константина в дела Собора не заставило ариан отказаться от своих позиций. Более того, вскоре результаты Собора оказались вывернуты наизнанку, и виной тому всё та же капризная большая политика.

Сам факт вмешательства императора в дела церкви дал богатую пищу для размышлений всем участникам. И в скором времени цезарепапизм, сказавшийся на Никейском соборе, вызвал недовольство. Епископ Афанасий, ярый противник арианства, узрел таки «смертельный удар», нанесённый церковной независимости. А это дало возможность уже арианам использовать «никейца» Афанасия в борьбе против Константина. Император, который подходил к религии исключительно с позиций государственного интереса, опасаясь роста недовольства его политикой, перешел теперь на сторону ариан. Отныне преследованиям стали подвергаться сторонники «свободной и независимой» от государственной власти церкви; ариане же, наоборот, очутились в лагере приверженцев императора. А епископ Афанасий вскоре «неожиданно» оказался единственным не арианским представителем во всей восточной половине Империи.

Созвав арианский собор в 335 году в Тире, осудивший никейский символ веры и принявший в противовес «единосущию» формулу «подобия» сына и отца, Константин получил теперь возможность менять основные положения христианского вероучения по собственному произволу. Более того, он посчитал нужным засвидетельствовать перед всей Империей свою приверженность новому арианскому символу веры. Перед смертью Константин принял христианство именно из рук арианца Евсевия, вернувшегося из ссылки, и затем ставшего советником императора.

Таким образом, после смерти императора Константина обнаруживается интереснейшая картина. Во-первых, христианство стало всеобщей религией. Во-вторых, столица Империи была перенесена из Рима в Константинополь, что, безусловно, не могло вызвать особой радости у влиятельной римской олигархии, оказавшейся не у дел, и которой тут же понадобился новый рычаг влияния на дела в Империи.

Самым лучшим вариантом этого рычага, конечно, был папский престол в Риме. Поэтому вполне логично, что именно с этого времени Рим начинает превращаться в религиозную столицу Империи. И хотя Папа всё ещё находится в подчинении у императора, через него римляне имеют реальную возможность создать оппозицию Константинополю. Что сразу же перешло в новый виток противостояния никейцев и ариан.

…

Преемников у Константина было трое: западная половина империи с ее двумя императорами и папой Юлием, противником арианства, поддерживала никейский символ. Восток же с сыном Константина – Констанцием II защищал арианство. Рим в лице папы Юлия I предпринял попытку подорвать позиции арианского Константинополя, для чего был созван в 343 году Сардикский Собор (ныне София). На этом соборе большинство принадлежало Западу, и естественно, что никейский символ был принят в качестве единственного христианского догмата, арианство же было осуждено и квалифицировано как еретическое учение. Т.е. в сущности произошел раскол между Западом и Востоком.

Дополнительно Сардикский Собор постановил, что недовольные епископы могли обращаться с апелляцией к папе Юлию I. Хотя это постановление и носило частный характер, последующие папы толковали это как исключительную и навсегда данную Риму привилегию. С этого времени папа стал претендовать на верховенство, на примат, который считался отныне освященным Сардикским собором. Претензия эта, однако, была совершенно безосновательна: решения этого собора могли касаться лишь Запада. Восточные епископы ушли с собора и образовали свой в Филиппополе, где были вынесены постановления в арианском духе, и где о прерогативах римского епископа не могло быть и речи.

Империя начала раскалываться: олигархический Рим во главе с римским епископом, теперь именовавшимся Папой, выступил против цезарепапистского Константинополя, где патриарх назначался императором. При этом арианство и никейство выглядят уже скорее поводом для столкновения, нежели реальной причиной. Рим по-прежнему хотел оставаться столицей Империи. Претендовать на кресло директора в Константинополе было уже бессмысленно, а вот стать столицей христианства – вполне по силам.

Констанций II понимал расклады всяко лучше нашего, а потому поддержал решения арианского Собора в Филлиппополе, ставшего ответом Сардикскому. А всё это привело в итоге к новой войне. В 353 году Констанций разбил в сражении западного императора Магненция, который вскоре покончил жизнь самоубийством. Констанций оказался единственным реальным хозяином в Империи, чем тут же и воспользовался – между 354 и 356 годами был созван новый Собор в Милане.

На собор было собрано не более сорока епископов (и восточных и западных). Руководство собором Констанций поручил ученикам Ария Урсакию и Валенту. При открытии Собора Дионисий Миланский предложил подписать всем присутствующим заранее заготовленный текст Никейского Символа, но Валент возмутился, начался скандал, который остановила императорская стража. Заседания Собора перенесли в императорский дворец.

На последующих заседаниях Собора император присутствовал тайно, за занавесом. Когда Афанасия Александрийского, лидера защитников никейского вероопределения, подвергли надуманными политическим обвинениям, и западная партия его защитников возмутилась этими действиями председателя Собора, то император вышел из своего укрытия и, угрожая епископам мечом, выкрикнул: «Моя воля – вот для вас канон». Разумеется, дальнейшие заседания собора стали лишь формальностью: Афанасия осудили, и ариане одержали победу.

Афанасий Александрийский, а также его сторонники Евсевий Верцеллийский, Люцифер Калаританский и Дионисий Миланский были отправлены в ссылку. К папе Либерию был направлен посланник с требованием подписать деяние Собора, но папа потребовал проведения законного суда над Афанасием, на что император пригрозил ему ссылкой и дал три дня на размышление. Папа сначала отказался и был сослан во Фракию, в город Веррию. Вместо Либерия папой был избран арианин Феликс II (355—365).