💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Разбивание зеркала саморефлексии

Мы провели ночь на том месте, где я занимался вспоминанием происходившего со мной в Гуаймасе. Поскольку моя точка сборки была все еще податливой, дон Хуан ночью помогал мне достичь новых ее положений, которые немедленно затуманивались и совершенно забывались.

На следующий день я был не в состоянии вспомнить ничего из случившегося и воспринятого. Тем не менее я остро ощущал, что приобрел какой-то странный опыт. Дон Хуан подтвердил, что моя точка сборки сместилась глубже, чем он ожидал. Однако он отказался даже намекнуть на то, что же именно я сделал. Он лишь сказал по этому поводу, что рано или поздно я вспомню все.

В полдень мы продолжили подниматься в горы. Мы шли молча, не останавливаясь почти до самого вечера. Во время неспешного подъема на пологий скальный уступ дон Хуан неожиданно заговорил. Я не понял ни слона. Он повторял это до тех пор, пока я не сообразил, что мы остановимся на широком плато, видимом с того места, где мы находились сейчас. Еще он сказал, что там за валунами и густым кустарником можно укрыться от ветра.

– Скажи, можешь ли ты определить то место на этом плато, которое наилучшим образом подошло бы нам для ночевки? – спросил он.

Еще раньше, во время подъема, я приметил почти незаметный выступ. Он казался темным пятном на склоне горы. Я обнаружил его, быстро скользнув взглядом по этому месту. Теперь, когда дон Хуан спрашивал о моем мнении, мне удалось определить пятно еще более темное, почти черное, на южной стороне уступа. Этот темный уступ и почти черное пятно на нем не вызывали ни малейшего чувства страха или беспокойства. Мне нравился уступ, а его черное пятно нравилось еще больше.

– То пятно очень темное, но оно мне нравится, – сказал я, когда мы достигли края скалы.

Дон Хуан согласился с тем, что на этом месте будет лучше всего провести ночь. Он сказал, что тут имеется особый уровень энергии, и что ему тоже нравится эта приятная темнота.

Мы направились к скальным выступам. Дон Хуан определил нужное место по валунам, и мы сели, прислонившись к ним спиной.

Я сказал, что, с одной стороны, выбрать именно это место было просто моей удачной догадкой, но с другой, – я не могу не учитывать тот факт, что воспринял его глазами.

– Я бы не сказал, что ты воспринял его исключительно глазами, – сказал дон Хуан. Все было немного сложнее.

– Что ты имеешь в виду, дон Хуан? – спросил я.

– Я хотел сказать, что у тебя есть способности, о которых ты до сих пор не догадываешься, – ответил он, – Поскольку ты весьма беспечен, ты можешь думать обо всем, что ты замечаешь, как об обычном чувственном восприятии.

Он сказал, что если я сомневаюсь в этом, то могу вновь спуститься к подножью горы и убедиться в справедливости его слов. Он предупредил, что я не смогу заметить темный выступ, просто глядя на него.

Я всячески заверил его, что ничуть в этом не сомневаюсь и не собираюсь спускаться с горы.

Однако он настаивал на спуске. Я думал, что он делает это просто чтобы поддразнить меня. Меня это раздражало, ведь, по моему мнению, сейчас он должен был быть серьезным. Он так смеялся, что даже закашлялся.

Он отметил, что все животные могут выделить в местах своего обитания территории с особыми уровнями энергии. Большинство животных боятся этих мест и избегают их. Исключением являются горный лев и койот, которые ложатся там и даже спят, когда им случается оказаться рядом. Но только маги намеренно ищут такие места из-за их особой эффективности.

Я спросил его, что это за эффекты. Он сказал, что они проявляются в виде толчков укрепляющей энергии, и заметил, что такие места могут находить и люди, живущие в естественной среде, хотя они и не догадываются об их существовании и оказываемом ими действии.

– Как же они узнают, что нашли такие места? – спросил я.

– Они никогда и не узнают, – ответил дон Хуан. – Маги, наблюдая за людьми, идущими по горным тропам, замечают, что те всегда устают и располагаются на отдых именно в местах, которые имеют положительный уровень энергии. С другой стороны, проходя по территории с вредоносным потоком энергии, они становятся нервными и прибавляют шагу. Если спросить их об этом, они ответят, что хотят быстрее пройти данный участок, потому что чувствуют прилив энергии. Однако все наоборот – единственное место, придающее им энергию, есть то, где они чувствуют усталость.

Он сказал, что маги могут находить такие места, воспринимая всем своим телом небольшие всплески волн энергии там, где эти места находятся. Возросшая энергия магов, полученная за счет сокращения саморефлексии, позволяет их чувствам расширить свой диапазон восприятия.

– Я постоянно стараюсь показать тебе, что единственно правильными действиями, как для магов, так и для обычных людей, являются те, что направлены на ограничение нашей вовлеченности в наш образ себя, – продолжал дон Хуан. – Цель нагуаля в отношении своих учеников – разбить зеркало их саморефлексии.

Он добавил, что каждый ученик – это особый случай, и что нагуаль предоставляет духу позаботиться о деталях.

– Каждый из нас имеет различную степень привязанности к своей саморефлексии, – продолжал он. – Эта привязанность ощущается, как нужда (потребность). Например, до того, как я стал на путь знания, моя жизнь была бесконечной потребностью. И даже годы спустя после того, как нагуаль Хулиан взял меня под свое крыло, я все еще оставался нуждающимся, может быть, даже в большей степени, чем раньше. Однако существуют и маги, и обычные люди, которые не нуждаются ни в ком. Они получают умиротворение, гармонию, смех, знание непосредственно от духа. Такие люди не нуждаются в посредниках. Другое дело – ты или я. Я – твой посредник, моим был нагуаль Хулиан. Посредники, кроме того, что предоставляют минимальный шанс – осознание намерения, еще и помогают разбить зеркало саморефлексии. Единственной конкретной помощью, которую ты когда-либо получал от меня, является разрушение твоей саморефлексии. Если бы это было не так, ты попросту терял бы время. Это единственная реальная помощь, которую я тебе оказывал.

– Но, дон Хуан, ты научил меня, большему, чем кто бы то ни было за всю мою жизнь, – запротестовал я.

– Я учил тебя разным вещам только для того, чтобы завладеть твоим вниманием, – сказал он. – Хотя ты и уверен, что это обучение было важной делом, оно таковым не является. В инструкциях очень немного ценности. Маги утверждают, что значение имеет лишь сдвиг точки сборки и что такой сдвиг, как тебе известно, зависит от возрастания энергии, а не от инструкций.

Затем он сделал странное заявление. Он сказал, что любое человеческое существо, соблюдающее особую, весьма простую последовательность действий, может научиться сдвигать свою точку сборки.

Я заметил, что он противоречит самому себе. Последовательность действий для меня и означала выполнение инструкций. Она заключалась в выполнении тех или иных процедур.

– В мире магов ты найдешь сплошные противоречия в терминах, – ответил он, – На практике же никаких противоречий нет. Та последовательность действий, о которой я говорю, приходит из осознавания. Для того, чтобы осознать эту последовательность, необходим нагуаль. Вот почему я сказал, что нагуаль только предоставляет минимальный шанс. Но этот минимальный шанс не является инструкцией такого, например, типа, как та, что нужна тебе, чтобы научиться управлять машиной. Минимальный шанс заключается в приведении к осознаванию духа.

Он объяснил, что та особая последовательность, которую он имеет в виду, требует осознавания того, что самозначительность является той силой, которая удерживает точку сборки фиксированной. Когда самозначительность уменьшается, то больше не расходуется энергия, которая обычно тратится на ее поддержку. Увеличенная таким образом энергия затем служит своего рода трамплином для отправления точки сборки в невообразимое путешествие автоматически и непреднамеренно.

Такой сдвиг точки сборки уже сам по себе означает отход от саморефлексии, а это в свою очередь обеспечивает четкое связующее звено с духом. Он добавил, что в конце концов именно саморефлексия когда-то и разъединила человека с духом.

– Как я уже говорил тебе, – продолжал дон Хуан, – магия – это путешествие для возвращения. Мы, одержав победу, возвращаемся к духу, побывав в аду. И из ада мы приносим трофеи. Одним из таких трофеев является понимание.

Я сказал ему, что упомянутая им последовательность кажется очень легкой и очень простой, когда он говорит о ней, но когда я попытался воспользоваться ею на практике, то она оказалась прямой противоположностью простоте и легкости.

– Нашей трудностью с этой простой прогрессией, – сказал он, – является то, что большинство из нас не желают принять, что нам нужно так мало, чтобы достичь успеха. Мы ожидаем инструкций, обучения, проводников, учителей, а когда нам говорят, что никто из них нам не нужен, мы не верим этому. Мы становимся нервными, затем теряем веру и под конец сердимся и разочаровываемся. Реальная же помощь, которая нам действительно нужна, заключается не в методах, а в правильном указании. Если кто-нибудь заставит нас осознать, что необходимо освободиться от самозначительности, – это и есть реальная помощь.

Маги говорят, что мы не нуждаемся ни в чьих убеждениях в том, что мир бесконечно сложнее, чем наши самые необузданные фантазии. Так почему же мы так зависимы? Почему мы так страстно желаем найти тебе проводника, когда все можно сделать самому? Вот ведь вопрос, а?

Дон Хуан не сказал больше ничего. Очевидно, он хотел, чтобы я подумал над этим, но меня занимало другое. Мое вспоминание подорвало определенные устои, которые я считал незыблемыми, и я отчаянно нуждался в том, чтобы он заново установил их. Я нарушил затянувшееся молчание и выразил свою озабоченность. Я сказал ему, что уже смирился с тем, что вполне возможно забыть от начала до конца все, происходящее со мной в состоянии повышенного осознания. До сего дня я хорошо помнил хотя бы все то, что я совершил под его руководством в состоянии обычного осознания. Однако завтрак с доном Хуаном в Ногалесе не существовал для меня до тех пор, пока я не вспомнил его. А это событие должно было иметь место в обычном мире.

– Ты не принимаешь в расчет кое-что весьма важное, – сказал он. – Присутствия нагуаля достаточно, чтобы сместилась точка сборки. Я постоянно ублажал тебя, используя удар нагуаля. Удар по спине между лопаток, производимый мною, – это лишь нечто умиротворяющее. Он служит для того, чтобы устранить твои сомнения. Маги используют физический контакт, чтобы дать толчок телу. Он не дает ученику, которым манипулируют, ничего, кроме уверенности.

– Но кто же тогда сдвигает точку сборки, дон Хуан? – спросил я.

– Это делает дух, – ответил он тоном человека, готового потерять терпение.

Казалось, он сдержался и, улыбаясь, покачал головой из стороны в сторону жестом, выражающим смирение.

– Мне трудно принять это, – сказал я. – Мой ум руководствуется принципом причин и следствий.

Он разразился своим необъяснимым смехом, – необъяснимым, конечно, с моей точки зрения. Наверное, я выглядел раздраженным. Он положил руку мне на плечо.

– Время от времени я смеюсь так потому, что ты сумасшедший, – сказал он. – Ответ на все, о чем ты меня спрашиваешь, находится прямо у тебя перед глазами. Однако ты не видишь его. Я думаю, слабоумие – твой бич.

Его глаза были такими лучистыми, такими озорными и сумасшедшими, что я и сам рассмеялся.

– Я до истощения настаивал на том, что в магии не существует процедур, – продолжал он. – Нет никаких методов и ступеней. Единственное, что имеет значение – это сдвиг точки сборки. И ни одна процедура не может привести к этому. Это следствие, которое проявляется само по себе.

Он подтолкнул меня, как бы выпрямляя мне плечи, а затем стал пристально смотреть мне в глаза. Мое внимание немедленно сконцентрировалось на его словах.

– Посмотрим, как ты это понимаешь, – сказал он. – Только что я объяснил, что сдвиг точки сборки происходит сам по себе. Но я сказал также и то, что присутствие нагуаля вызывает сдвиг точки сборки ученика, и что способ, с помощью которого он маскирует свою безжалостность, – или способствует, или препятствует этому сдвигу. Как бы ты разрешил это противоречие?

Я признался, что как раз собирался спросить его об этом противоречии, поскольку осознал его существование. Но я бы и думать не посмел о том, чтобы разрешить его. Я же не практикующий маг.

– Но кто же ты тогда? – спросил он.

– Я студент, изучающий антропологию, который старается разобраться, чем занимаются маги, – сказал я.

Такое заявление не совсем соответствовало истине, но не было и ложью. Дон Хуан смеялся безудержно. – Слишком поздно ты спохватился, – сказал он. – Твоя точка сборки уже сместилась. Именно такой сдвиг и делает человека магом. Он заявил, что это кажущееся противоречие на самом деле является двумя сторонами одной медали. Нагуаль вызывает сдвиг точки сборки тем, что помогает разрушить зеркало саморефлексии.

Но это все, что может сделать нагуаль. Реальным сдвигом занимается дух, абстрактное. Нечто такое, чего нельзя увидеть или почувствовать, чего, казалось бы, нет, но что реально существует. По этой причине маги утверждают, что точка сборки смещается сама собой. Но они также говорят, что ее сдвигает нагуаль. Нагуаль, будучи проводником абстрактного, имеет возможность выражать его посредством своих действий.

Я вопросительно взглянул на дона Хуана.

– Нагуаль смещает точку сборки, и все же не он сам делает это, – сказал дон Хуан. – Или возможно, более подходящим будет сказать, что дух проявляется в соответствии с безупречностью нагуаля. Дух может смещать точку сборки в результате простого присутствия безупречного нагуаля.

Он сказал, что ему хотелось бы прояснить все это, поскольку в случае неправильного понимания это ведет нагуаля назад к самозначительности и, таким образом, к его разрушению.

Переведя разговор на другую тему, он сказал, что, поскольку дух не имеет ощутимой сущности, маги имеют дело скорее с особыми примерами и способами, с помощью которых они могут разбить зеркало саморефлексии.

Дон Хуан заметил, что в связи с этим важно понять практическую ценность различных способов, посредством которых нагуаль маскирует свою безжалостность. Он сказал, что, например, моя маска великодушия пригодна, чтобы иметь дело с людьми на поверхностном уровне, но бесполезна для разрушения их саморефлексии, поскольку вынуждает меня требовать от них почти невозможных решений. Я требую от них прыжка в мир магии без какой-либо подготовленности.

– К такому решению, как этот прыжок, необходимо подготовить, – продолжал он, – А для того, чтобы подготовить к нему, подойдет любая маскировка нагуалем своей безжалостности, кроме маски великодушия.

Наверное потому, что мне отчаянно хотелось верить в реальность своего великодушия, его замечания относительно моего поведения вновь пробудили во мне огромное чувство вины. Он заверил меня, что незачем чего-то стыдиться, и что единственным нежелательным последствием этого было то, что мое псевдовеликодушие не выливалось в позитивный обман.

Хотя в этом отношении, по его словам, я и походил во многом на его бенефактора, моя маска великодушия была слишком грубой и явной, чтобы иметь ценность для меня, как для учителя. С другой стороны, маска рассудительности, как у него самого, являлась очень эффективной для создания атмосферы, благоприятной для смещения точки сборки. Его ученики всецело верили в его псевдорассудительность. Фактически, они были так воодушевлены ею, что дон Хуан легко мог обманом заставить их в любой степени напрягать свои силы.

– Случившееся с тобой в Гуаймасе является примером того, как замаскированная безжалостность нагуаля разбивает зеркало саморефлексии, – продолжал он. – Моя маска сразила тебя. Ты, как и все вокруг меня, верил в мою рассудительность. И конечно превыше всего ты ожидал, что я непрерывно сохраняю эту свою разумность.

Когда же я начал не просто изображать поведение дряхлого немощного старика, но стал таковым, ты изо всех сил старался восстановить мою непрерывность и свою саморефлексию. И ты сказал себе, что меня, наверное, хватил удар.

В конце концов, когда уже невозможно стало верить в непрерывность моей разумности, твое зеркало начало разрушаться. С этого момента смещение твоей точки сборки стало лишь делом времени. Единственное, что еще оставалось под вопросом, – достигнет ли она места без жалости.

По-видимому, дону Хуану показалось, что я скептически отнесся к его словам, поэтому он объяснил, что мир нашей саморефлексии или нашего разума очень хрупок и держится лишь на нескольких ключевых идеях, которые образуют его основополагающий порядок. Когда такие идеи рушатся, этот основополагающий порядок перестает действовать.

– Что это за ключевые идеи, дон Хуан? – спросил я.

– В данном случае, как и в примере с аудиторией целительницы, о которой мы говорили, ключевой идеей является непрерывность, – ответил он.

– Что такое непрерывность? – спросил я.

– Это представление о том, что мы являемся затвердевшей глыбой, – сказал он, – В нашем разуме тем, что поддерживает наш мир, является убежденность в собственной неизменности. Мы еще можем согласиться с тем, что наше поведение можно как-то изменить, что могут изменяться наши реакции и мнения, но идея трансформации до изменения внешности, до возможности быть кем-то другим не является частью основополагающего порядка нашей саморефлексии. Как только маг прерывает этот порядок, мир разума останавливается.

Я хотел спросить у него, достаточно ли нарушить индивидуальную непрерывность, чтобы вызвать сдвиг точки сборки. Казалось, он предвидел мой вопрос. Он сказал, что такое нарушение является просто ослаблением сопротивления. Сдвигу точки сборки на самом деле помогает безжалостность нагуаля.

Затем он сравнил действия, совершенные им тем вечером в Гуаймасе, с действиями целительницы, о которой мы говорили раньше. Он сказал, что эта целительница разбивала зеркало саморефлексии людей, присутствовавших на ее сеансе, с помощью серии действий, которые не имели эквивалента в повседневной жизни – драматическая одержимость духом, изменения голоса, разрезание тела пациента так, чтобы были видны внутренности. Как только непрерывность идеи людей о самих себе была разорвана, их точки сборки готовы были сместиться.

Дон Хуан напомнил мне, что когда-то он познакомил меня с понятием остановки мира. Он сказал, что остановка мира является такой же необходимостью для мага, как для меня – чтение и письмо. Она заключается в том, что в ткань повседневного поведения вносится какой-то диссонирующий элемент с целью остановить обычно монотонное течение событий повседневной жизни – событий, внесенных в каталог нашего разума нашим здравым смыслом.

Диссонирующий элемент назывался «неделанием», или противоположностью «деланию». «Делание» – это все, что является частью того целого, в котором мы отдаем себе отчет. «Неделание», в свою очередь, есть элемент, не принадлежащий к этому нанесенному на карту, заключенному в схему целому.

– Маги, будучи сталкерами, в совершенстве понимают человеческое поведение, – сказал, он, – Они понимают, например, что человеческие существа являются созданиями инвентаризации. Знание всех деталей и подробностей отдельной инвентаризации делает человека учеником или мастером в своей области.

Маги знают, что если инвентаризация среднего человека не срабатывает, такой человек или расширяет ее, или же рушится его собственный мир саморефлексии. Обычный человек стремится включить новые пункты в свою инвентаризацию, если они не противоречат ее основополагающему порядку. Однако если эти пункты противоречат друг другу, разум человека рушится. Инвентаризация – это разум. И маги принимают это во внимание, когда пытаются разбить зеркало саморефлексии.

Он объяснил, что в тот день он тщательно отобрал средства для разрушения моей непрерывности. Он постепенно преобразился в по-настоящему немощного старика, а затем, чтобы усилить разрушение моей непрерывности, взял меня с собой в ресторан, где все знали его таким стариком.

Я прервал его. До меня дошло противоречие, которого я не замечал раньше. Тогда он говорил, что причиной его превращения было желание почувствовать, каково быть стариком. Это был благоприятный и неповторимый случай. Я понял это так, что никогда раньше он стариком не был. Однако в ресторане все знали дона Хуана как немощного старика, которого не раз хватал удар.

– Безжалостность нагуаля имеет много аспектов, – сказал он. – Это что-то вроде инструмента, который приспосабливают для различных целей. Безжалостность – это состояние бытия. Это определенный уровень намерения, которого достигает нагуаль.

Нагуаль использует ее, чтобы вызвать смещение собственной точки сборки или точек сборки учеников, а также для того, чтобы выслеживать. В тот день я вначале действовал как сталкер, притворившись стариком, а под конец я действительно превратился в немощного старика. Моя безжалостность, контролируемая глазами, вызвала сдвиг моей точки сборки.

Хотя я и до этого не раз бывал в ресторане как больной старик, я действовал как сталкер, всего лишь разыгрывая роль старика. Но никогда раньше моя точка сборки не смещалась так далеко в точное место старости и помешательства.

Он добавил, что, поскольку он намеревался быть старым, глаза его потеряли блеск, что я и заметил немедленно. Беспокойство отразилось на моем лице. То, что глаза его перестали излучать свет, было следствием использования их для намеревания позиции старика. Как только точка сборки дона Хуана достигла необходимого положения, он смог перевоплотиться и во внешности, и в поведении, и в ощущениях.

Я попросил его прояснить идею намеревания глазами; у меня было смутное чувство, что все это мне знакомо, но даже мысленно я не мог оформить свое знание в слова.

– Единственным способом выразить это, является сказать, что намерение намеревается глазами, – сказал он. – Я знаю, что это так и есть. Однако, как и ты, я не могу точно выразить свое знание. Маги разрешают эту сложность, принимая нечто совершенно очевидное: человеческие существа бесконечно более сложны и загадочны, чем наши самые необузданные фантазии.

Я настаивал на том, что он до сих пор не прояснил сути дела.

– Я могу сказать лишь одно – глаза делают это, – сказал он сухо. – Не знаю как, но глаза делают это. Они притягивают намерение чем-то неопределимым, чем-то, что содержится в их сиянии. Маги говорят, что намерение переживается глазами, а не разумом.

Дон Хуан отказался прибавить к сказанному еще что-нибудь и вернулся к объяснению моего вспоминания. Он сказал, что раз его точка сборки достигла особого положения истинной старости, все мои сомнения должны были полностью исчезнуть. Но поскольку я очень гордился своей сверхрациональностью, я немедленно попытался объяснить его перевоплощение.

– Я неоднократно повторял, что слишком большая рациональность является помехой, – сказал он. – Человеческие существа обладают очень глубоким чувством магии. Мы сами являемся частью тайны. Рациональность есть лишь наружный тонкий слой. Если мы удалим этот слой, то под ним обнаружим мага. Однако некоторые из нас с большим трудом могут проникнуть под этот поверхностный слой – другие же делают это с большой легкостью. Ты и я очень похожи в этом отношении – оба мы должны были трудиться до кровавого пота, прежде чем избавиться от саморефлексии.

Я объяснил ему, что для меня держаться за свою рациональность – вопрос жизни и смерти. Важность этого для меня только возросла, когда я стал постигать мир магии.

Дон Хуан заметил, что тогда, в Гуаймасе, моя рациональность стала для него исключительным испытанием. С самого начала дон Хуан должен был пустить в ход все известные ему средства, чтобы подорвать ее. С этой целью он начал с того, что сильно надавил ладонями мне на плечи и почти пригнул меня к земле тяжестью своего тела. Этот грубый физический маневр послужил первым толчком для моего тела. В сочетании со страхом, вызванным отсутствием непрерывности, это пронзило твою рациональность.

– Но только нарушить рациональность было недостаточно, – продолжал дон Хуан. – Мне было известно, что для того, чтобы твоя точка сборки достигла места без жалости, я должен был разрушить все остатки своей непрерывности. Все это произошло, когда я по-настоящему стал стариком и заставил тебя бегать по городу, а под конец разозлился и ударил тебя.

Ты был шокирован, однако находился на пути к мгновенному возвращению в нормальное состояние, и тогда я нанес последний удар по твоему зеркалу образа себя. Я завопил, что ты убийца. Я не ожидал, что ты убежишь, забыв о твоей склонности к вспышкам ярости.

Он сказал, что, несмотря на мою тактику немедленного восстановления, моя точка сборки достигла места без жалости. Это случилось в момент, когда меня привело в ярость его маразматическое поведение. Или, возможно, все произошло наоборот: я пришел в ярость потому, что моя точка сборки достигла места без жалости. Однако это не важно. Важно то, что моя точка сборки сместилась в нужное положение.

Как только она там оказалась, мое поведение заметно изменилось. Я стал холоден и расчетлив, и больше не заботился о своей безопасности.

Я спросил у дона Хуана, видел ли он все это. Я не помнил, чтобы я рассказывал ему об этом. Он ответил, что узнать о моих чувствах, ему помогло воспоминание о своем собственном пережитом когда-то опыте.

Затем он отметил, что моя точка сборки начала фиксироваться в своем новом положении тогда, когда он вновь стал самим собой. Но к тому времени моя уверенность в его обычной непрерывности была настолько поколеблена, что непрерывность больше не работала в качестве связующей силы. С этого момента новое положение моей точки сборки позволило мне выстроить новый тип непрерывности, характеризующейся странной отрешенной твердостью – той твердостью, которая стала с тех пор нормой моего поведения.

– Непрерывность столь важна в нашей жизни, – продолжал он, – что если она нарушается, то тут же немедленно восстанавливается. Для магов, однако, при достижении точкой сборки места без жалости непрерывность никогда не становится прежней.

Поскольку по природе своей ты медлителен, ты до сих пор не заметил, что с того дня в Гуаймасе ты стал, помимо всего прочего, способен воспринимать любой вид отсутствия непрерывности в его истинном проявлении – после символической борьбы твоего разума, конечно.

Его глаза сияли и смеялись.

– Именно тогда ты и приобрел свою замаскированную безжалостность, – продолжал он, – Тогда твоя маска, конечно же, не была столь совершенной, как сейчас, но то, что ты получил тогда, было зачатками твоей маски великодушия.

Я попытался протестовать. Мне не понравилась идея замаскированной безжалостности, в каком бы виде он не преподносил ее.

– Не применяй свою маску ко мне, – сказал он смеясь. – Придержи ее для кого-нибудь более подходящего – того, кто не знает тебя.

Он настоятельно посоветовал вспомнить тот момент, когда я обрел эту маску.

– Когда ты почувствовал, что тебя снова охватывает холодная ярость, – продолжал он, – ты должен был замаскировать ее. Ты не шутил с этим, как бывало делал со мной мой бенефактор. Ты не пытался судить о ней разумно, как когда-то делал это я. И ты не притворяются, что заинтригован ею, как нагуаль Элиас в свое время. Это известные мне маски трех нагуалей. Что же сделал ты? Ты спокойно пошел к своей машине и отдал половину свертков парню, помогавшему тебе их нести.

До сего момента я не помнил, чтобы кто-то помогал мне нести свертки. Я сказал дону Хуану, что я видел огоньки, мелькавшие перед моими глазами, и думал, что видел их потому, что из-за холодной ярости находился почти на грани обморока.

– Ты не был на грани обморока, – ответил дон Хуан. – Ты был на грани самостоятельного вхождения в состояние сновидения и видения духа, так же как Талиа и мой бенефактор.

Я сказал дону Хуану, что отнюдь не великодушие заставило меня отдать свертки, а лишь холодная ярость. Я должен был сделать что-нибудь, чтобы успокоиться, и это было первым, что пришло мне в голову.

– Но именно об этом я тебе и говорю. Твое великодушие не есть нечто подлинное, – сказал он и рассмеялся над моей обескураженностью.