Перемещение точки сборки

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Через пару дней мы с доном Хуаном отправились в горы. Где-то на полпути к предгорьям мы сели отдохнуть. Днем раньше дон Хуан решил найти подходящее место для объяснения некоторых сложных аспектов искусства овладения осознанием. Обычно он предпочитал идти к ближайшей горной гряде на западе. Однако на этот раз он избрал восточные вершины. Они были намного более высокими и находились дальше. Мне они казались более зловещими, темными и более массивными. Но я не мог сказать точно, было ли это личное впечатление или мне каким-то образом передалось восприятие гор доном Хуаном.

Я открыл свой рюкзак. Его собрали для меня женщины видящие из группы дона Хуана, и я обнаружил, что они положили туда сыр. У меня возникло легкое чувство досады, поскольку, хотя я и любил сыр, он у меня не очень хорошо усваивался. Но невозможно было отказаться от него, раз уж он там был.

Дон Хуан указал на это как на мою слабость и стал насмехаться надо мной. Вначале это привело меня в замешательство, но затем я понял, что при отсутствии сыра я совсем не скучал по нему. Дело было в том, что неутомимые шутники из отряда дона Хуана всегда клали мне в рюкзак большой кусок сыра, который я, конечно же, всегда съедал.

– Прикончи его в один присест, – посоветовал мне дон Хуан с коварным блеском в глазах, – и тебе не нужно будет больше о нем беспокоиться.

Наверное, под влиянием его слов у меня возникло сильное желание съесть сразу весь кусок. Дон Хуан смеялся так сильно, что я заподозрил его соучастие в направленных против меня происках членов его группы.

Уже более серьезным тоном он предложил заночевать здесь, в предгорьях, а затем через день-два добраться до самых высоких вершин. Я согласился.

Дон Хуан осторожно спросил меня, не вспомнил ли я еще что-нибудь относительно четырех настроений сталкинга. Я признался, что пробовал делать это, но меня подводит моя память.

– Помнишь ли ты, что я учил тебя природе безжалостности? – спросил он, – Безжалостности как противоположности жалости к самому себе?

Я не мог вспомнить. Дон Хуан, казалось, обдумывал свои дальнейшие слова. Затем он остановился. Уголки его губ изогнулись в гримасе притворного бессилия. Он пожал плечами, встал и быстро пошел к находившемуся чуть поодаль небольшому плоскому участку на вершине холма.

– Все маги безжалостны, – сказал он, когда мы расположились на этой площадке, – но ты знаешь это. Мы обстоятельно обсудили эту тему.

После долгого молчания он сказал, что мы должны продолжить обсуждение абстрактных ядер магических историй. Но он предполагает говорить о них все меньше и меньше, потому что приближается время, когда мне придется открыть их самому и позволить им обнаружить свое значение.

– Как я уже говорил тебе, – сказал он, – четвертое абстрактное ядро магических историй называется нисхождением духа или «быть сдвинутым намерением». История гласит, что для того, чтобы позволить тайнам магии открыться человеку, о котором мы говорим, духу необходимо обрушиться на него.

Дух выбирает момент, когда человек является обезумевшим, незащищенным, и совершенно безжалостно обнаруживает свое присутствие, сдвигая точку сборки человека в определенную позицию. Это место с тех пор называется магами «местом без жалости». Таким образом безжалостность стала первым принципом магии.

Первый принцип не следует смешивать с первым результатом магического ученичества, которым является перемещение между обычным и повышенным осознанием.

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, – пожаловался я.

– Я хочу сказать, что, по всей видимости, сдвиг точки сборки является первым событием, которое реально происходит с учеником магии, – ответил он, – так что для ученика вполне естественно считать, что именно это и является первым принципом магии. Но это не так. Безжалостность – вот первый принцип магии. Но мы уже обсуждали это раньше. Сейчас я только пытаюсь помочь тебе вспомнить.

Я мог бы честно сказать, что не имею понятия, о чем идет речь, но меня не покидало странное ощущение, что я знаю это.

– Постарайся вызвать вспоминание того, как я впервые стал учить тебя безжалостности, – потребовал он. Вспоминание связано с перемещением точки сборки.

Он подождал минуту, чтобы посмотреть, выполню ли я его инструкции. Поскольку было очевидно, что я ничего не могу вспомнить, он продолжил свои объяснения. Он сказал, что для осуществления такого таинственного акта, как сдвиг в повышенное осознание, все, что необходимо человеку, это присутствие духа.

Я заметил, что на этот раз либо его заявления слишком непонятны, либо я слишком туп, поскольку абсолютно не могу уследить за ходом его мысли. Он твердо ответил, что мое замешательство не имеет значения, и настаивал, что по-настоящему важна только одна вещь – мое понимание того, что просто контакт с духом может вызвать любое движение точки сборки.

– Я уже говорил тебе, что нагуаль является проводником духа, – продолжал он. – Поскольку он на протяжении всей жизни безупречно делает более четким свое связующее звено с намерением, и, поскольку он обладает большей энергией, чем обычный человек, он может позволить духу проявляться через него. Итак, первое, что испытывает ученик магии – это сдвиг его уровня осознания, сдвиг, вызванный простым присутствием нагуаля. И я хочу, чтобы ты понял, что в действительности для сдвига точки сборки не существует какой-то особой процедуры. Ученика касается дух, и его точка сборки сдвигается, только и всего.

Я сказал ему, что его утверждение приводит меня в замешательство, поскольку противоречит с таким трудом добытой мною на собственном опыте истине: переход в повышенное осознание осуществляется при помощи искусного, хотя и необъяснимого приема дона Хуана, благодаря которому он манипулирует моим восприятием. На протяжении многих лет наших с ним взаимоотношений, он время от времени переводил меня в состояние повышенного осознания простым ударом по спине. Я сказал ему об этом противоречии.

Он ответил, что шлепок по спине был скорее уловкой для захвата моего внимания и устранения сомнений из моего ума, чем настоящим приемом для манипулирования моим восприятием. Он назвал это простым трюком, соответствующим его сдержанному характеру. Ничуть не шутя, он добавил, что на мое счастье он человек простой и не склонен к диким выходкам, иначе вместо простых уловок мне пришлось бы пройти через устрашающие ритуалы, прежде чем он смог бы изгнать все сомнения из моего ума и позволить духу переместить мою точку сборки.

– Все, что мы должны сделать, чтобы позволить магии овладеть нами – это изгнать из нашего ума сомнения, – сказал он. – Как только сомнения изгнаны, – все что угодно становится возможным.

Он напомнил мне одно событие, свидетелем которому я стал несколько лет назад в Мехико, событие, казавшееся для меня непостижимым до тех пор, пока он не объяснил его, используя парадигму магии.

То, свидетелем чего я стал, было хирургической операцией, выполненной одним знаменитым целителем, использовавшим психофизические приемы. Пациентом был мой друг, целителем – женщина, которая его оперировала, войдя в чрезвычайно драматический транс.

Я мог наблюдать, как, используя кухонный нож, она вскрыла ему полость живота в области пупка, отделила его больную печень, промыла ее в ковше со спиртом, вложила обратно и закрыла бескровный разрез простым надавливанием рук.

В полутемной комнате находилось еще несколько человек, ставших свидетелями этой операции. Некоторые, подобно мне казались заинтересованными наблюдателями. Остальные были помощниками целительницы.

После операции я немного поговорил с наблюдателями. Все они подтвердили, что видели то же, что и я. Когда позже я разговаривал с моим другом, который был пациентом целительницы, – он сказал, что на протяжении операции он испытывал тупую постоянную боль в животе и ощущение жжения в правом боку.

Я передал все это дону Хуану и даже позволил себе циничное объяснение. Я сказал ему, что полумрак в комнате, по моему мнению, создавал все условия для проявления ловкости рук, с помощью которой можно было создать иллюзию извлечения внутренних органов из брюшной полости с последующей промывкой их в спирте. Эмоциональный шок, вызванный драматическим трансом исцелительницы, который я тоже считал не более чем трюком, – помогал создать атмосферу чуть ли не религиозного таинства.

Дон Хуан немедленно ответил, что это было циничное мнение, а не циничное объяснение, потому что я никак не объяснил тот факт, что мой друг действительно выздоровел. Затем дон Хуан предложил иную точку зрения, которая основывалась на знании магов. Он объяснил, что все происходившее было основано на том замечательном факте, что целительница обладала способностью сдвигать точку сборки строго определенного количества людей, присутствовавших на сеансе. Единственная хитрость, если только можно назвать это хитростью, заключалась в том, что число людей, находившихся в комнате, не могло превышать то, которым она могла управлять.

Ее драматический транс и сопровождавший его театральный эффект, по его мнению, были или хорошо продуманным приемом, используемым целительницей для захвата внимания всех присутствующих, или неосознанным приемом, продиктованным самим духом. В любом случае они были самым подходящим средством для создания единства мысли, необходимого целительнице для изгнания сомнений из умов присутствующих и перевода их в повышенное осознание.

Когда она разрезала тело кухонным ножом и извлекала печень, это не было, как подчеркнул дон Хуан, ловкостью рук. Все это действительно происходило, но только в состоянии повышенного осознания, и находилось вне сферы повседневного здравого смысла.

Я спросил у дона Хуана, как целительница могла сместить точки сборки присутствовавших, не касаясь их. Он ответил, что сила целительницы, являющаяся природным даром или изумительным достижением, послужила проводником духа.

– Именно дух, – сказал он, – а не целительница, был тем, что сдвигало точку сборки.

– Тогда я объяснил тебе, хотя ты и не понял ни слова – продолжал дон Хуан, что искусство и сила целителя заключается в том, чтобы устранить всякое сомнение из умов присутствующих на сеансе. Сделав это, она дала возможность духу сместить их точки сборки. Когда же эти точки смещаются, все становится возможным. Присутствующие попадают в ту область, где чудеса являются чем-то обычным.

Он многозначительно заявил, что та целительница безусловно была также и магом и что если я постараюсь вспомнить операцию, то пойму, что она была безжалостна по отношению ко всем присутствующим, особенно – к больному.

Я повторил ему все, что смог припомнить об операции. Ровный женский голос целительницы драматически изменился, став, когда она вошла в транс, дребезжащим, глубоким мужским голосом. Этот голос объявил, что дух воина древних доколумбовых времен овладел телом целительницы. Как только прозвучало это заявление, поведение целительницы драматически изменилось. Она стала одержимой. Она явно стала абсолютно уверенной в себе и приступила к операции с полной уверенностью и твердостью.

– Я предпочитаю слово «безжалостность» словам «уверенность» и «твердость», – заявил дон Хуан, а затем продолжил: – Эта целительница должна была быть безжалостной, чтобы создать надлежащую обстановку для вмешательства духа.

Он утверждал, что такие труднообъяснимые случаи, как эта операция, на самом деле очень просты. Понимание их усложнено из-за нашей приверженности к думанию. Если мы не думаем, все становится на свои места.

– Но это настоящий абсурд, дон Хуан, – скачал я, искренне уверенный в своей правоте.

Я напомнил ему, что он требовал от своих учеников серьезного мышления и даже критиковал своего собственного учителя за то, что тот не был хорошим мыслителем.

– Конечно, я настаиваю, чтобы каждый вокруг меня мыслил ясно, – сказал он. – И я объясняю каждому, кто захочет слушать, что единственный способ думать ясно, – это не думать вообще. Я был убежден, что тебе понятно это магическое противоречие.

Я решительно восстал против неясности этого утверждения. Он смеялся и подшучивал над тем, что я вынужден защищаться. Затем он снова объяснил, что для мага существует два способа мышления. Первый – это обыденный способ, который управляется обычным положением его точки сборки. Это беспорядочное мышление, которое не совсем отвечает его потребностям и порождает в его голове изрядный сумбур. Второй – точное мышление. Оно функционально, экономно и очень немного оставляет невыясненным. Дон Хуан заметил, что для преобладания этого способа мышления необходим сдвиг точки сборки, или, по крайней мере, обыденный способ мышления должен прекратиться, чтобы дать возможность переместиться точке сборки. Таково кажущееся противоречие, которое на самом деле не является противоречием вообще.

– Мне хотелось бы, чтобы ты вспомнил кое-что, сделанное тобой в прошлом – сказал он. – Я хочу, чтобы ты вспомнил особое движение своей точки сборки. Для этого ты должен перестать думать так, как думаешь обычно. Тогда возьмет верх второй способ мышления, который я называю ясным, и заставит тебя вспомнить.

– Но как я могу перестать думать? – спросил я, хотя отлично знал, что он скажет в ответ.

– Намереваясь движения своей точки сборки, – сказал он. – Намерение приманивается глазами.

Я сказал дону Хуану, что мой разум колеблется между моментами колоссальной прозрачности, когда все кажется предельно ясным, – и погружениями в глубокую умственную усталость, когда я вообще не понимаю, о чем он говорит. Он попытался ободрить меня и объяснил, что такая нестабильность вызвана легкими флуктуациями моей точки сборки, которая до сих гор еще не стабилизировалась в положении, достигнутом ею несколько лет назад. Колебания эти вызваны остаточным чувством жалости к себе.

– Что это за новое положение, дон Хуан? – спросил я.

– Несколько лет назад, – и это как раз то, что я хотел заставить тебя вспомнить, – твоя точка сборки достигла места без жалости, – ответил он.

– Место без жалости – это положение безжалостности, – объяснил он. – Но ты знаешь все то. Однако пока ты не вспомнишь всего сам, давай скажем, что безжалостность, будучи особым положением точки сборки, проявляется у магов через глаза. Они становятся как бы покрытыми тонкой мерцающей пленкой. У магов лучистые глаза. Чем больше они сияют, тем более безжалостным является маг. Сейчас, например, глаза у тебя тусклые.

Он объяснил, что когда точка сборки сдвигается к месту без жалости, глаза начинают сиять. Чем прочнее фиксируется точка сборки в этом новом положении, тем лучистее становятся глаза.

– Попытайся вспомнить то, что ты уже знаешь об этом, – настаивал он.

На мгновение он замолчал, а потом заговорил, не глядя на меня.

– Вспоминание не имеет ничего общего с припоминанием[32], – продолжал он. – Припоминание связано с обыденным способом мышления, тогда как вспоминание зависит от движения точки сборки.

Ключом к движению точки сборки является пересмотр[33] собственной жизни, к которому прибегают маги. Маги начинают свой пересмотр с думания, с воспоминаний о наиболее важных событиях своей жизни. От простого думания они затем переходят к реальному пребыванию в месте события. Когда им удается оказаться на месте события, они с успехом сдвигают свою точку сборки именно в то положение, в котором она находилась, когда это событие происходило. Полное воспроизведение события с помощью сдвига точки сборки известно как вспоминание магов.

Он взглянул на меня, словно желая убедиться в том, что я слушаю.

– Наша точка сборки постоянно смещается, – объяснил он. Очень незначительно. Маги полагают, что для того, чтобы заставить свою точку сборки сместиться в нужное место, они должны использовать намерение. А поскольку невозможно узнать, что такое намерение, то маги позволяют своим глазам приманить его.

– Право, все это для меня совершенно непостижимо, – сказал я.

Дон Хуан положил руки под голову и растянулся на земле. Я последовал его примеру. Долгое время мы не разговаривали. Ветер гнал по небу облака. От их движения у меня слегка закружилась голова. Затем головокружение внезапно сменилось знакомым ощущением страдания.

Каждый раз при встречах с доном Хуаном я испытывал, особенно в минуты отдыха и молчания, переполняющее чувство отчаяния, стремление к чему-то такому, чего я не мог выразить словами. Когда я был один или с другими людьми, такое чувство никогда не охватывало меня. Как объяснил дон Хуан, то, что я ощущал и истолковывал как стремление, было в действительности вызвано внезапным движением моей точки сборки.

Когда дон Хуан заговорил снова, звук его голоса заставил меня вздрогнуть. Я сел.

– Ты должен вспомнить, когда твои глаза впервые засияли, – сказал он, – Как раз тогда твоя точка сборки впервые достигла места без жалости. Безжалостность овладела тобой. Безжалостность делает глаза магов лучистыми, и это сияние приманивает намерение. Каждому положению, в которое сдвигается их точка сборки, соответствует особый блеск их глаз. Поскольку их глаза обладают собственной памятью, маги способны вызвать вспоминание любого места, вызвав связанный с каждым из этих мест блеск глаз.

Он объяснил, что маги придают так много значения лучистости своих глаз и своему взгляду потому, что глаза непосредственно связаны с намерением. Эта на первый взгляд противоречивая истина заключается в том, что глаза имеют лишь поверхностное отношение к миру повседневной жизни. В глубинном плане глаза связаны с абстрактным. [34]

Я не мог представить себе, как мои глаза могут хранить информацию такого рода, и сказал ему об этом.

Дон Хуан ответил, что человеческие возможности настолько безграничны и таинственны, что маги, вместо того, чтобы размышлять об этом, предпочитают использовать их без надежды понять, что они собой представляют.

Я спросил его, влияет ли намерение на глаза обычных людей.

– Конечно! – воскликнул он, – И ты знаешь об этом, но только на таком глубинном уровне, что это уже безмолвное знание. У тебя нет достаточной энергии, чтобы объяснить это даже самому себе.

Обычный человек знает о своих глазах то же самое, но у него еще меньше энергии, чем у тебя. Единственное преимущество магов над обычным человеком заключается в том, что они накапливают свою энергию. Это обеспечивает более точное и четкое связующее звено с намерением, и, естественно, означает также, что они могут вспоминать по своей воле, используя сияние своих глаз для сдвига точки сборки.

Дон Хуан прервал свою речь и стал пристально смотреть на меня. Я отчетливо чувствовал, что его глаза направляли, подталкивали, тянули нечто неопределенное внутри меня. Я не мог оторваться от его взгляда. Его концентрация была такой интенсивной, что это и в самом деле вызывало во мне чисто физическое ощущение – казалось, что я находился в печке. И вот совершенно неожиданно мой взгляд оказался обращенным внутрь. Это было похоже на пребывание в рассеянном мечтательном состоянии, но к этому примешивалось странное чувство интенсивного осознания самого себя и отсутствия мыслей. В полном сознании я смотрел внутрь, в ничто.

Гигантским усилием я вывел себя из этого состояния и вскочил.

– Иногда ты бываешь абсолютно несносен, – сказал он. – Приводящая в ярость расточительность. Твоя точка сборки только что была в положении, наиболее благоприятном для вспоминания всего, что пожелаешь, а что сделал ты? Ты все испортил, спросив меня, что я с тобой сделал.

Немного помолчав, он улыбнулся, увидев, что я снова сел.

– Но занудство является твоим величайшим достоинством, – заметил он. – Так на что же мне жаловаться?

Мы оба громко расхохотались. Это была личная шутка.

Несколько лет назад я был очень тронут и смущен огромным желанием дона Хуана помочь мне. Я никак не мог понять, почему он проявил в отношении меня столько доброты. Было очевидно, что он не нуждается во мне ни в каком смысле. Он явно не был во мне заинтересован. На горьком жизненном опыте я понял, что ничто не делается просто так. Я терялся в догадках относительно того, зачем же я ему все-таки нужен, и это ужасно беспокоило меня.

Однажды я весьма цинично напрямик спросил дона Хуана, какая ему польза от нашего знакомства, добавив при этом, что теряюсь в догадках на этот счет.

Его ответ вызвал у меня раздражение. Я с вызовом сказал ему, что не считаю себя глупцом, и он может хотя бы попытаться объяснить мне это.

– Хорошо, я скажу, но даже если ты поймешь, тебе это вовсе не понравится, – сказал он с улыбкой, с которой всегда поддевал меня, – Как видишь, я стараюсь щадить тебя.

Я был задет и потребовал, чтобы он сказал, что имеет в виду.

– Ты уверен, что хочешь услышать правду? – спросил он, зная, что я никогда не скажу «нет», даже если от этого будет зависеть моя жизнь.

– Конечно хочу, даже если ты просто дразнишь меня, – ответил я.

Он стал смеяться, словно это была хорошая шутка, и, чем больше он смеялся, тем сильней становилось мое раздражение.

– Иногда не стоит трогать лежащую в основе правду, – сказал он. – Эта правда подобна краеугольному камню, глыбе, на которой покоится целая куча разных вещей. Если мы начнем пристально рассматривать эту глыбу, результат может оказаться малоутешительным. Я предпочитаю этого не делать.

Он снова рассмеялся. Его глаза, светившиеся озорством, казалось, подталкивали меня к дальнейшим расспросам. И я снова стал настаивать на том, чтобы он мне все рассказал. Я старался говорить спокойно, но настойчиво.

– Хорошо, я скажу, если ты так хочешь, – проговорил он со вздохом человека, который уступает неразумной просьбе. – Во-первых, я хотел бы сказать, что все, что я делаю для тебя – это не из корысти. Ты не должен платить за это. Как ты знаешь, я был безупречен в отношении тебя. Ты знаешь также, что эта моя безупречность не есть капиталовложение. Я не прошу тебя ухаживать за мной, когда я стану слабым и не смогу обходиться без посторонней помощи. Но в то же время я действительно получаю нечто бесценное от нашей с тобой связи – своего рода вознаграждение за безупречное обращение с этой глыбой, лежащей в основании. А получаю я за это именно то, что тебе, возможно, не понравится или будет трудно понять.

Он умолк и пристально посмотрел на меня с дьявольским блеском в глазах.

– Так расскажи об этом, дон Хуан, – воскликнул я; его тактика промедления все больше раздражала меня.

– Я хочу, чтобы ты имел в виду, что я говорю это только потому, что ты настаиваешь на этом, – сказал он, продолжая улыбаться.

Он снова помолчал. К тому времени я совсем рассердился на него.

– Если ты судишь обо мне по тому, как я обращаюсь с тобой, – сказал он, – ты должен признать, что я был образцом терпения и постоянства. Но ты не знаешь, что для того, чтобы добиться этого, я должен был бороться за безупречность так, как никогда прежде. Для того, чтобы общаться с тобой, я должен был ежедневно перебарывать себя и сдерживаться, что было для меня невероятно мучительным.

Дон Хуан был прав. Сказанное им не понравилось мне. Я пытался не подавать виду, изображая саркастическую гримасу.

– Я не так плох, дон Хуан, – сказал я, – К моему удивлению, мой голос прозвучал весьма ненатурально.

– О да, конечно же ты так плох, – сказал он серьезно. – Ты мелочен, мнителен, расточителен, упрям, несдержан, тщеславен. Кроме того, ты угрюм, тяжеловесен и неблагодарен. Твоя способность к индульгированию безгранична, но хуже всего то, что у тебя слишком преувеличенное представление о себе, не подкрепленное абсолютно ничем.

Я могу сказать, что меня начинает тошнить от одного твоего присутствия.

Я хотел было рассердиться, начать протестовать, кричать, что он не имеет права так говорить обо мне, но не мог произнести ни слова. Я был раздавлен. Я онемел.

Выражение моего лица после того, как я выслушал всю, лежащую в основе, правду, было, наверное, таким нелепым, что вызвало у дона Хуана бурю смеха. Казалось, он сейчас задохнется.

– Я предупреждал, что тебе это не понравится или ты не поймешь, – сказал он. – Мотивы воинов очень просты, но тонкость, с которой они действуют, должна быть непревзойденной. Воин получает редчайшую возможность, истинный шанс быть безупречным вопреки его основным чувствам. Ты дал мне такой уникальный шанс.

Действуя свободно и безупречно, я омолаживаюсь и обновляю свое изумление. То, что я получаю от наших с тобой отношений, действительно бесценно для меня. Это я у тебя в долгу.

Он смотрел на меня, и его глаза сияли, но без всякого лукавства.

– Я – нагуаль. Я сдвигаю твою точку сборки сиянием своих глаз, – сказал он как само собой разумеющееся. – Глаза нагуаля могут делать это. Это не трудно. В конце концов, глаза всех живых существ могут сдвигать чью-то еще точку сборки, особенно если их глаза сфокусированы на намерении. Однако обычно глаза людей сфокусированы на окружающем мире в поисках пищи… В поисках убежища…

– В поисках любви, – добавил он и расхохотался.

Дон Хуан постоянно дразнил меня по поводу моих «поисков любви». Он никогда не забывал тот наивный ответ, который я когда-то дал ему на вопрос о том, чего я ищу в жизни. Он подводил меня к признанию, что у меня нет ясной цели. И когда я сказал, что ищу любовь, он взвыл от смеха.

– Хороший охотник гипнотизирует жертву глазами, – продолжал он. – Взглядом он действительно сдвигает точку сборки жертвы, и все же его глаза направлены на мир только в поисках пищи.

Я спросил его, могут ли маги гипнотизировать людей своим пристальным взглядом. Он сказал, посмеиваясь, что меня на самом деле интересует, могу ли я гипнотизировать взглядом женщин, несмотря на тот факт, что мои глаза сфокусированы на мире в поисках любви. Уже серьезно он добавил, что предохранительным клапаном для магов является то, что к тому времени, когда их глаза действительно сфокусируются на намерении, они больше не заинтересованы в гипнотизировании кого бы то ни было.

– Но для того, чтобы маги могли использовать сияние своих глаз для перемещения своей собственной или чьей-либо еще точки сборки, – продолжал он, – им необходимо быть безжалостными. То есть, им должно быть известно особое положение точки сборки, называемое местом без жалости. И особенно это касается нагуалей.

Он сказал, что каждый нагуаль развивает тип безжалостности, специфический для него одного. В качестве примера он взял меня и сказал, что из-за моей нестабильной природной конфигурации я кажусь видящим светящейся сферой, состоящей не из четырех шаров, сжатых в один, – что является обычным для структуры нагуалей, – но сферой, состоящей только из трех сжатых шаров. Такая конфигурация заставляет меня автоматически скрывать свою безжалостность под маской индульгирования и слабости[35].

– Нагуали сильно вводят в заблуждение, – продолжал дон Хуан. Они всегда создают впечатление чего-то, чем на самом деле не являются. И делают это с таким совершенством, что все, включая тех, кто хорошо их знает, попадаются на их удочку.

– Я действительно не понимаю, как ты можешь говорить, что я притворяюсь, – возразил я.

– Ты выдаешь себя за слабого и индульгирующего человека, – сказал он. – Ты производишь впечатление великодушного человека, сострадающего другим. И все убеждены в твоей искренности. Они могут поклясться, что ты именно таков.

Характер нашей беседы начинал мне не нравиться. Я хотел внести максимальную ясность. Я неистово доказывал, что был искренен во всех своих проявлениях, и требовал привести пример, подтверждающий противоположное. Он сказал, что я непременно обращался с людьми с неуместным великодушием, создавая у них ложное впечатление о себе как о непринужденном открытом человеке. Я тут же возразил, что открытость – это важная черта моего характера. Он засмеялся и заявил, что если бы это было правдой, то тогда зачем я требовал, не говоря об этом вслух, чтобы люди, с которыми я общаюсь, в конце концов осознавали, что я их обманываю. Доказательством этого служит то, что когда они оказывались не в состоянии понять, что я лгу, и принимали мою псевдослабость за чистую монету, я демонстрировал им ту самую холодную безжалостность, которую я пытался скрывать.

Его слова привели меня в отчаяние, ведь я не мог согласиться с ними. Я продолжал молчать. Я не хотел показать, что уязвлен. Пока я раздумывал, как мне реагировать, он поднялся и пошел прочь. Я остановил его, схватив за рукав. Это непроизвольное движение испугало меня самого и рассмешило его. Он снова сел с выражением удивления на лице.

– Я не хотел показаться грубым, – сказал я, – но я должен узнать об этом больше. Все это огорчает меня.

– Заставь свою точку сборки двигаться, – приказал он. – Раньше мы уже обсуждали безжалостность. Вспомни о ней.

Он посмотрел на меня с искренней надеждой, хотя, должно быть, и видел, что я ничего не могу вспомнить. Поэтому он продолжал говорить об образцах безжалостности нагуалей. Он сказал, что его собственный метод заключается в том, что он подвергает людей мощному воздействию (обрушивает на людей шквал) принуждения и отказа, скрывающихся за мнимым пониманием и рассудительностью.

– Но как насчет всех тех объяснений, которые ты мне давал? – спросил я. – Разве они не являются следствием подлинной рассудительности и желания помочь мне понять?

– Нет, – отвечал он, – Они есть следствие моей безжалостности. Я с жаром возразил, что мое собственное желание понять было искренним. Он похлопал меня по плечу и объяснил, что мое желание понять действительно является искренним, но мое великодушие – нет. Он сказал, что нагуали скрывают свою безжалостность автоматически, даже против своей воли.

Когда я слушал его объяснения, у меня возникло странное подспудное ощущение, что когда-то мы уже подробно обсуждали идею безжалостности.

– Я не являюсь рациональным человеком, продолжал он, глядя мне в глаза, – но только кажусь таким, поскольку моя маска настолько эффективна. То, что тебе кажется рассудительностью, на самом деле есть отсутствие жалости, потому что именно этим и является безжалостность – отсутствием жалости. Ты же, скрывая отсутствие жалости под маской великодушия, кажешься непринужденным и открытым. Но на самом деле ты настолько же великодушен, как я рассудителен. Мы оба – притворщики. Мы довели до совершенства искусство скрывания того, что мы не чувствуем жалости.

Он сказал, что полное отсутствие жалости у его бенефактора скрывалось под маской беспечного шутника, неистребимым желанием которого было подшучивать над каждым, с кем он сталкивался.

– Маской моего бенефактора был счастливый невозмутимый человек, которого ничто в этом мире не заботит, – продолжал дон Хуан. – Но на самом деле, подобно всем нагуалям, он был холоден, как арктический ветер.

– Но ведь ты же не холодный, дон Хуан, – сказал я искренне.

– Я несомненно холодный, – сказал он. – А тем, что приносит тебе впечатление тепла, является эффективность моей маски.

Он продолжал объяснять, что маска нагуаля Элиаса выражалась в сводящей с ума дотошности и аккуратности, которая создавала ложное впечатление заботливости и основательности.

Он начал описывать поведение нагуаля Элиаса. Говоря, он продолжал наблюдать за мной. И, наверное, из-за его пристального взгляда я не мог сосредоточиться на том, что он мне говорил. Я с огромным трудом заставил себя собраться с мыслями. Еще минуту он наблюдал за мной, а затем продолжил свои объяснения относительно безжалостности, но я уже больше не нуждался в них. Я сказал ему, что я вспомнил то, что он хотел: момент, когда мои глаза впервые засияли. В самом начале своего ученичества я добился, причем совершенно самостоятельно, смещения уровня моего осознания. Моя точка сборки достигла положения, называемого местом без жалости.