Делание описуемо определенного разговора

Мы использовали аналогию с домохозяйками с целью охарактеризовать преобладание и упорное выполнение членами работы делания формулировок как средств исправления свойств индексичных выражений. Но ввиду того, что, как мы заметили, формулировки состоят из глосс, а свойства, обнаруживаемые формулировками в качестве нотационных экспрессий, т. е. свойства, которыми пользуются говорящие для осуществления разумной речи, являются свойствами индексичных выражений, сами ресурсы естественного языка гарантируют, что само делание формулирования становится для членов рутинным источником жалоб, оплошностей, затруднений и рекомендуемых средств исправления, и это неотъемлемо ему присуще. (См. с. 28-29.)

Возьмем критический феномен, и состоит он в следующем: с вездесущим преобладанием и настоятельностью члены делают формулировки как средства исправления проблематичных черт, которые свойства индексичных выражений представляют их попыткам достичь их целей различения в текущих ситуациях объективных и индексичных выражений и обеспечения в текущих ситуациях объективных выражений как замены индексичных. Мы видим, что среди членов исправительные формулировки являются всесторонне защищаемыми мерами по осуществлению надлежащего содержания, надлежащих проблем, надлежащих методов и гарантированных открытий в ходе изучения формальных структур практического разговора и практического мышления. Мы видим, что их защита исправительных формулировок сопровождается практиками, в которых члены так же всесторонне осведомлены и искусны, практиками, посредством которых говорящие гарантируют и сами получают гарантии того, что формулировки не есть машинерия, посредством которой делается описуемо осмысленный, ясный, определенный разговор. Такие практики видны в следующих феноменах.

1. Есть бесконечное множество разговорных деятельностей, при делании которых наличествуют множества имен для именования их как разговорных феноменов. Люди знают эти имена, могут упоминать их, подводить итоги с их помощью и т. д.; тем не менее в ходе протекания этих деятельностей эти имена не очень-то используются. На самом деле, есть банальный, но мало понимаемый феномен, состоящий из тех случаев, когда при делании [ясного проговаривания кем-то того, что он делает] эта деятельность узнаваемо неуместна, надоедлива, дает свидетельство некомпетентности, неискренней мотивации и т. д.

2. В обыденных разговорах присутствует потрясающая тематическая связность, и все же формулировка тем собеседниками — вещь очень особая. Делается она редко. В каждом конкретном случае она не только вероятно, но и, возможно, неисправимо спорна, и хотя разговор, посвященный какой-то теме, понимается, тематические имена в него не вставляются.

3. Как тривиальное достижение обыденных разговоров — доставляющее собеседникам тривиальное свидетельство разговорной компетентности — имеет место то, что собеседники озаглавливают, ищут, помнят, узнают и предлагают релевантные тексты, не тематизируя эти тексты, причем успех в делании этого зависит от неясности темы, цели, правила поиска, правила релевантности и всего прочего, а работа по сохранению и восстановлению релевантных текстов включает эту неясность как сущностную черту своего внутреннего устройства.

4. Еще один феномен был описан нами в предыдущем исследовании[941]. Студентам было дано задание записать, что говорили участники подслушанных обыденных разговоров, а рядом написать, о чем они действительно говорили. Столкнувшись с задачей ясно проговорить то, о чем действительно говорили участники, студенты сразу же поняли, что работа по выполнению этой задачи безнадежно усложняет отдельные элементы этой задачи. Каким-то образом они сразу же поняли, что сама задача, поставленная перед ними: «Расскажите, о чем буквально говорили участники, так, как если бы я ничего об этом не знал», — была ошибочной, но не в том смысле, что автор не знал, не мог понять или не понимал или ему не хватало времени, бумаги, терпения или словарного запаса, чтобы это рассказать. Суть дела состояла в том, что

«я потребовал, чтобы они взялись за непосильную задачу “восполнения” сущностной незавершенности любых стереотипных сообщений — неважно, сколь тщательно или подробно они могли бы быть прописаны. Я потребовал от них сформулировать метод, которым пользовались участники при говорении, как процедурные правила, которым нужно было бы следовать, чтобы сказать, что именно участники говорили, как правила, которые устояли бы перед любым неожиданным поворотом ситуации, воображения и развития… [Эта задача] требовала от них писать «больше», и они находили это все более сложным, а под конец и вовсе невозможным, ибо это «больше» детализировалось в своих отдельных чертах самими процедурами его делания».

Принципиальную значимость этих феноменов мы видим в том, что они наполняют конкретным содержанием наше наблюдение, что для члена делание [факта, что наши разговорные деятельности описуемо рациональны] состоит не в работе по деланию формулировок для разговора. Эти две деятельности не являются ни идентичными, ни взаимозаменяемыми.

Также мы замечаем, что формулирование делается «окказионально». Под этим мы имеем в виду, что называемые времена, места и личный состав, с помощью которых делается формулирование — те конкретные, определенные, ясные, однозначные спецификации где? когда? кто? что? сколько? — неизбежно и неисправимо делаются как описуемые феномены. Дело также не только в том, что члены могут применять особые правила для обеспечения окказионального характера формулировки, но и в том, что неудача в применении особых правил может использоваться членом для выявления того, что формулирование делает в разговоре, где факт формулирования не означает для тех, кто его делает, того, что его делание является определяющим для совершаемой им работы; вместо этого его делание может оказаться шуткой, проявлением занудности и т. п.

Короче говоря, само делание формулирования в отношении разговора обнаруживает для собеседников ориентацию на [факт, что наши разговорные деятельности описуемо рациональны]. Делание формулирования не является определяющим средством, с помощью которого делается или устанавливается сам этот факт. Вопрос о том, что делает тот, кто делает формулирование (а это дело члена), решается членами не путем консультаций относительно того, что данная формулировка предполагает, а путем вовлечения в практики, создающие сущностно контекстный характер формулирования как действия. Даже самое беглое рассмотрение делания формулирования в разговоре возвращает нас — и наивного говорящего, и законченного социального ученого — к заключенному в разговоре феномену делания [того факта, что наши разговорные деятельности описуемо рациональны].

Что конкретно мы предлагаем, когда предполагаем, что вопрос о том, что делает тот, кто делает формулирование, решается членами путем вовлечения в практики, создающие сущностно контекстный характер формулирования как действия? Для какой именно работы [факт, что наши разговорные деятельности описуемо рациональны] является ее подобающей глоссой?

Формальные структуры в описуемо рациональном дискурсе: «машинерия»

Работа собеседников приучает нас задавать вопросы: какая «машинерия» собирает практики делания [описуемо рационального разговора]? Существуют ли практики для делания и опознания [факта, что наши деятельности описуемо рациональны] без делания, скажем, формулировки той обстановки, в «контекст» которой вписаны эти практики? Для какой работы [факт, что наши деятельности описуемо рациональны] является описуемым текстом? Для какой работы [определенность, однозначность, недвусмысленность и уникальность деталей разговора гарантируется способностью собеседников к говорению в контексте] является подобающей глоссой?

Мы задаем такие вопросы, потому что из феноменов, проблематичных для собеседников, узнаем, что, например, «время», «место» и «личный состав», с помощью которых собеседники ясно проговаривают, кто, где, когда, с каких пор, давно ли, сколько еще, с кем или что, являются феноменами, вписанными в контекст. Точнее говоря, они — сущностно контекстные феномены.

Под «контекстными феноменами» мы имеем в виду, что существуют особые практики, которые: (1) устанавливают, что член делает, когда делает и опознает [факт релевантных времени, места или личного состава]; (2) делаются с формулированием или без формулирования того, которые сейчас, где, с кем, с каких пор, как долго и т. п. имеются в виду; (3) составляют работу членов, для которой [практики объективного, ясного, логичного, связного — т. е. внятного языка] являются подобающей глоссой; и (4) отвечают трем приведенным выше критериям, соответствуя следующим ограничениям (к которым мы применяем прилагательное сущностные).

1. Они служат причиной для жалоб и сетований членов; в них случаются промахи; они становятся неприятностями, затруднениями, служат подходящими основаниями для коррективного, т. е. исправительного действия.

2. Они не подлежат исправлению в том смысле, что каждая мера, которая принимается с целью достичь исправления, сохраняет в своих специфических деталях те черты, которые предполагалось исправить.

3. Они неизбежны; они неотвратимы; нет места, где можно укрыться от их использования; нет никаких мораториев на их использование и передышек; нет места в мире, где можно было бы избавиться от них.

4. Их функционирование характеризовалось программными идеалами.

5. Эти идеалы доступны как «ясные гласные правила», обеспечивающие протоколы адекватного описания (accounts of adequate description) для всех практических целей, для адекватного объяснения, адекватной идентичности, адекватной характеристики, адекватного перевода, адекватного анализа и т. д.

6. «В исследованиях практикующих логиков» для каждого идеала предусматриваются «бедные родственники»: так, индексичные выражения — бедные родственники объективных выражений; обыденное знание — бедный родственник научного знания; практики аборигенов и знания аборигенов — бедные родственники профессиональных практик и профессионального знания аборигенных дел, практик и знаний; дескрипторы Кэлвина Н. Мурса — бедные родственники множеств, категорий, классов или совокупностей из формальной логики; формальные структуры, заключенные в естественном языке, — бедные родственники формальных структур, заключенных в придуманных языках. Под «бедными родственниками» мы понимаем «сбивающие с толку, но неизбежные помехи», «малозначащие версии», «не-феномены», «не поводы для торжества», «безобразных двойников», на которых полагаются члены, дабы обезопасить притязания родственников, ушедших учиться в колледж и вернувшихся оттуда образованными. Идеалы не являются монополией академий, как и их бедные родственники не остаются в границах улиц. Всегда находясь в компании друг друга, они имеются в наличии в бесчисленных разновидностях, ибо они так же обычны, как разговор. Теоретически извлекаемые из действительности членами путем ироничного противопоставления обыденного знания и научного знания, они с трудом поддаются выявлению и словесной передаче с помощью этого противопоставления.

7. Члены единодушно признают шесть вышеприведенных характеристик специфических практик; и также они единодушны в своем использовании этих характеристик для обнаружения, осмысления, идентификации, улавливания, именования — т. е. формулирования — того или иного «смысла» практических деятельностей как «инвариантной структуры явленностей».

Речевые практики, поскольку они соответствуют таким ограничениям, неизбежно соединяются с деталями разговора, и, стало быть, речевые практики неумолимо обнаруживаются и свидетельствуются как упорядоченные детали разговора. Также, в силу соответствия таким ограничениям, речевые практики проявляют черты «независимости от производящей когорты», «инвариантности к внутренним и внешним миграциям системного персонала», «инвариантности к трансформациям контекста» или «универсалий». Они обнаруживают черты инвариантности, придавая методам членов их описуемый характер как неизбежно применяемым методам, с помощью которых детали воссоздаются, производятся, идентифицируются и опознаются как связанные друг с другом детали, как детали, находящиеся в отношениях следования, релевантности, вывода, аллюзии, референции, свидетельства, иначе говоря, как совокупности деталей, классы, множества, семейства, группы или скопления.

Члены используют эти ограничения для выявления различных способов делания [инвариантности] в практиках членов. Поскольку члены так поступают, мы будем использовать их тем же самым образом, а именно как ограничения, которым должны соответствовать речевые практики, с тем чтобы учесть эти практики как ресурсы, которыми пользуются члены для делания и опознания [рациональной адекватности естественного языка для практических целей]. Они снабжают характеристиками практики, с помощью которых члены совершают и распознают рациональный дискурс в его индексичных подробностях, а именно «практический разговор».

Что это за эти практики? [942] Мы кое-что выясним о них, если спросим о списке индексичных выражений, насколько длинным мог бы быть этот список. Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужна процедура, которая даст нам список индексичных терминов. За такой процедурой далеко ходить не надо, так как мы замечаем, что любое «одно» из свойств индексичных выражений, приведенных на с. 17-19, и любая их комбинация могут быть прочтены как предписание относительно поиска актуального случая дискурса, актуального высказывания или актуального текста.

Когда это сделано, мы наблюдаем следующее. В каждом актуальном случае дискурса можно искать индексичные термины, и каждый актуальный случай дискурса будет их предоставлять. Сколько бы ни было в актуальном тексте терминов, этот текст будет предоставлять члены[943]. Актуальное событие без текста тоже будет предоставлять члены. Любой член списка индексичных терминов может быть использован как предписание для выявления его копий. Занесение в список любой копии члена списка — адекватная процедура для выявления еще одного члена. Любая процедура нахождения члена как такового адекватна для обнаружения относительно всех терминов языка, что они члены, включая термин «все»; а значит, при обнаружении относительно всех терминов языка, что они члены, мы исследуем и используем употребление членами слова «все». «Какой-то один», «любой один» и «все» списки индексичных терминов обнаруживают те же свойства, что и отдельные члены «какого-то одного», «любого одного» и «всех» списков. Любой текст без исключения, который обследуется с помощью любого одного свойства или комбинации свойств из списка свойств индексичных терминов, будет поставлять члены в этот список. Любой текст без исключения, который обследуется с помощью одного термина или комбинации терминов из списка индексичных терминов, будет поставлять члены в этот список. Любой список индексичных терминов может расширяться до бесконечности, также как и любой список свойств индексичных терминов. Каждая процедура нахождения еще других членов и добавления их в список свойств проявляет те же свойства, что и члены, которые она находит. Каждый список свойств индексичных выражений может расширяться до бесконечности. Все, что говорилось выше в отношении «терминов», в равной степени касается «выражений» и «высказываний». Наконец, предшествующие свойства остаются неизменными для таких операций, как поиск членов списка, их опознание, сбор, подсчитывание, образование предложений с ними, перевод, идентификация или выполнение проверки или просчитывания их согласованности.