А случай в Новый год мне был известен из первых рук.

Нас, трех лейтенантов-двухгодичников (меня, младшего врача Попенко и инженера-строителя Карманова), начштаба расчетливо назначил в праздничное дежурство по батальону. Сутки без сна. Такое демонстративное отношение к офицерам, призванным после вузов, не могло не возмутить нас. Причем Попенко и Карманов женаты и должны были оставить молодых жен в одиночестве по домам. Но не это главное. В Новый год зона раскалена, как вьюшка печи в трескучий мороз. Рота охраны стоит на боевом дежурстве, весь сержантский состав в состоянии повышенной боевой готовности. И вот три дилетанта, врач, филолог и строитель, должны контролировать лагерь в день наивысшей тоски двухсот солдат по свободе.

Расчет майора Супруга понятен — в случае ЧП отдуваться придется чужакам. По сути, он кидал нас, трех паршивеньких интеллигентов, на растерзание.

Но не вышло, обломилось — та страшная ночь прошла почти что спокойно.

Только около трех ночи кто-то из заключенных в зоне сумел перекинуть на снег через колючую проволоку в контрольную полосу солдатский бушлат. Часовой на вышке принял рукастое пятно за человека, сделал предупредительный выстрел вверх, после чего открыл автоматную пальбу по нарушителю.

На полосе убит переменник, позвонили мне в ночной кабинет.

Тревога!

Бегу на КПП, откуда в сопровождении автоматчиков вхожу в контрольную полосу под вой сирены, за мной с саквояжем бежит врач Попенко — либо осмотреть труп, либо оказать первую помощь раненому. Охрана пытается спустить овчарку, я запрещаю — рвать собачьей пастью раненого солдата? Да вы спятили!

Не из гуманизма, а из отвращения к собачьей пасти.

Десять минут рысью по снегу под хрип собаки на угол периметра — и вот оно, черное пятно на снегу. Поднимаю простреленный пулями старый бушлат. Овчарка, рыча, повисает на рвани. Злорадная шутка несчастных узников над тюремщиком. Пусть брамин табунщик хабло побегает.

Отбой!

Тезаурус: Хабло, табунщик, пастух, барин, батя, брамин, фюрер, утюг — лагерное начальство.

Обхожу в зоне спящие казармы трех рот.

Четвертый час ночи. Дежурные сержанты охраны встречают меня коротким рапортом: рота спит, происшествий нет. Тяжелым шагом дозора я иду мимо спящих арестантов на койках, установленных в два ряда. В воздухе разлита тяжелая истома от сгруженных карой тел. Дух пота, тоски, вонь прелых сапог. И храп. Свисают руки в наколках. В случае бунта меня разорвут на куски в считаные секунды. Кое-где чувствую бессонный глаз, который буравит спину и гаснет, стоит мне только повернуть обратно. Спать в новогоднюю ночь! Для молодых солдат нет большей неволи.