ПОИСК‑I

(ТРУХИН, ГРЕЧАЕВ)

Гречаев, отправленный на беседу к продавцу «минеральных вод» Цизину, куда, по данным наблюдения, каждый день, в одно и то же время, тщательно проверяясь, ходил Парамонов, несколько растерялся.

– Да, да, да, – повторил маленький потный Цизин напористо, – и не делайте невинных глаз, словно вы из «Котлонадзора» или «Вторсырья», – работника торговли научили, буквально, бдительности! Давайте в открытую: поступили сигналы? От кого? Приходько написал очередную телегу, что я переплавляю пустые бутылки в мельхиор? Или просигнализировал Дрынов? Этот должен написать, что я реализую пробки из‑ под «Боржоми» налево, вступив в сговор с Шарудиновым... Хотите посмотреть накладные? Обычную воду вместо «Ессентуков» я уже не продаю – повысился культурный уровень, все думают о циррозе...

– Вы напрасно меня так встречаете, – ответил Гречаев, заранее проигравший все возможные варианты своего поведения. – Я не из ОБХСС.

– А откуда? Из гинекологической клиники? Или с «Мосфильма»?

– Точно. Из второго творческого объединения, – ответил Гречаев. Он решил использовать давнее знакомство с ассистентом режиссера Хариным, школьным еще приятелем, отчисленным из Баумановского за беспробудное пьянство и тягу к публичным скандалам. (Так сформулировали на комсомольском собрании – все‑ таки «тяга к скандалам», а не скандал, – не хотели портить жизнь парню, смягчили.)

Настала пора удивиться Цизину – как всякий работник торговли, он испытывал особый интерес к деятелям культуры.

– Действительно? И есть подтверждающий документ?

– Вот если бы я был из ОБХСС, документ был бы... А мне зачем? Я ассистент режиссера Бобровского – слыхали?

– Толя? – Цизин пожал плечами. – Что значит – слыхал? Он у меня, буквально, каждую неделю покупает «Славяновскую». Да, я ее прячу от валового покупателя, пусть меня за это бранят, но кишечный тракт художника мне дороже похмельных страданий пьющего элемента.

Бобровский покупал у него воду два раза, обмолвился тремя фразами, но этого было достаточно – ловкие люди довольствуются фактом встречи, чтобы обернуть ее старой дружбой.

– Так вот, у нас к вам просьба...

– Пожалуйста.

– Вы бы не помогли организовать у вас съемку?

– У меня?

– Да. Интересный эпизод, сценарий, если хотите, подошлем.

– Вы и меня будете снимать?

– Будем.

– Нет, правда?

(О, честолюбие людское! Отчего оно устремляется прежде всего к кинематографу? Желание запечатлеть себя навечно?)

– Правда. Бобровский, во всяком случае, этого хочет.

– Так почему бы ему самому не приехать? Скажите, что я получу на днях «Нафтусю», это же нектар, пей – не хочу! Никакое похмелье не страшно, промывает печень и почки, буквально, как стиральным порошком.

– Вас как зовут?

– Григорий Григорьевич, Гриша.

– Да, да, верно, шеф говорил... Так вот, Григорий Григорьевич, мы бы хотели организовать здесь съемку скрытой камерой.

– Скрытой? Это как работал Гриша?

– Какой Гриша?

– Чухрай. Ставит свою бандуру и делает вид, что фотографирует птичек, а на самом деле подглядывает, как парень мнет девку...

– Именно так.

– Нет ничего проще! Просверлим дырку в двери, – он обернулся, – там у меня склад, ставьте аппарат, а я буду дурить покупателя... Только погодите, но ведь моего лица, буквально, не будет видно: кто меня узнает со спины?!

– А мы поставим две камеры. Посетители станут думать, что мы вас снимаем, а мы будем работать с двух точек.

– Так заднюю точку вы покажете в кино, а переднюю, с моим дурыльником, бросите в мусор, знаю я такие номера.

– Ну об этом вы с Бобровским сами поговорите, если мне не верите.

– Как будто я не знаю, что в наше время все решает не главный, а пятый! Мне неизвестно, какую ступеньку вы занимаете в кино, что такое ассистент и больше ли это помощника, но не надо спорить: что вы ему принесете на стол, то, буквально, и пойдет в кино. Разве у нас не так? Во‑ первых, начальник райпродторга меня никогда не примет, он для нас как римский папа, и с вопросом к нему нечего лезть. Надо подкрасться к секретарше! А у нее все хорошо с кишечным трактом и почки работают, как космические системы, – так что «Нафтуся» ни к чему. Но она мечтает достать колготки‑ сеточку, а заведующий секцией язвенник, и я оставляю ему «Славяновскую» и «Витаутас» – вот вам колготки‑ сеточка, вот вам наряд на тару... А что, эта тара нужна мне, да?! Она, буквально, нужна трудящимся. Ну, хорошо, ну я получу четвертак, ах, какой страшный гешефт! Цизин получил четвертак за то, что хорошо обслужил язвенников! Так они ж добрее будут, они не станут пить кровь народа во время рабочего дня, если я отоварю их «Смирновской»! Так о ком я забочусь?! О своей выгоде или общественном благе?! А ведь можно на все плевать! «Нет „Ессентуков“, жалуйтесь, мне‑ то что?!» И это – нравится, с таким – никаких хлопот! Э, не стоит об этом, я завожусь с пол‑ оборота, ничего не могу с собой поделать.

– Вам надо с кем‑ нибудь согласовывать нашу съемку, Григорий Григорьевич?

– Если вы хотите сорвать съемку – согласовывайте. Знаете анекдот про то, как один тип пришел к богу и попросил, чтобы у соседа Ивана, буквально, сдохла корова? Все наши магазинщики завалят подарками секретарш, только б они доложили начальству, чтобы съемка прошла у них, все ведь люди, все хотят поработать на советский экран!

– Да, но мы будем снимать днем, а у вас в обеденный перерыв особенно многолюдно...

– Ну и что? Я приглашу тетю Веру, она пенсионерка, дам ей красненькую и выброшу торговать в розлив у витрины! Потом есть еще одна воз...

Дверь за спиной Гречаева хлопнула резко. Он обернулся: на пороге стоял Парамонов, неотрывно глядя на Цизина. Тот улыбнулся и сделал рукой неуловимый, странный жест, спросив при этом:

– Что вам?

– Э... Да нет... Просто я хотел узнать, может, «Саирме» завезли?

– Зайдите, буквально, попозже, не привозили «Саирме», к пяти часам будет.

Гречаев поднял глаза на витрину: прямо перед ним стояло семь бутылок «Саирме».

– Так вот, – продолжал между тем Цизин, – не вздумайте идти в райпищеторг, начнутся интриги, вы утонете. Или уже топайте к самому главному, в районный торг, это – голова, из молодых, он сделает все, если вы скажете, что хотите снимать именно у Цизина.

– Что, тоже язвенник?

Цизин не понял:

– Почему? Совершенно здоровый молодой человек.

– Но почему он сделает для Цизина все?

– Потому что вы об этом попросите, а умные люди, буквально, не отказывают работникам искусств...

– А если в тех бутылках на витрине была обычная вода? – спросил Константинов, оторвавшись от рапорта Гречаева. – Бутафория?

Начальник группы полковник Трухин ответил:

– Может быть, бутафория. Но зачем Парамонову ехать к Цизину за «Саирме», когда – я проверил – у них в буфете продают именно эту воду?

– Что дало дальнейшее наблюдение?

– Парамонов крутился на улице семнадцать минут, то и дело смотрел на часы, потом зашел в будку автомата номер семь тысяч триста девятнадцать и позвонил по телефону с индексом двести сорок четыре, видимо, к Шаргину, Леопольду Никифоровичу...

– Видимо?

– Он закрыл спиной диск и подстраховывался пальцами, так что сотрудники не смогли зафиксировать остальные цифры... Но у Парамонова нет других знакомых на Садово‑ Сенной, только Шаргин.

– Первый допуск принимаю; скорее всего, действительно, звонил Шаргину, а второй – отвергаю. А что если он звонил к неустановленному вами контакту? Это допустимо?

– Это допустимо только в одном случае.

– В каком именно?

– В том случае, если Парамонов и есть тот агент, которому ЦРУ шлет радиограммы; передаточное звено в сети.

– Что было потом?

– Парамонов снова зашел к Цизину, тот налил ему стакан воды, Парамонов выпил, не уплатил денег и, даже не попрощавшись с ним, побежал на остановку, прыгнул в автобус, через семь минут был в гараже.

– И...

– И продолжал ремонт машины Ольги Винтер.

– Поработайте с Шаргиным. Вы уже выяснили, какие документы попадают к нему из спецхранений?

– Да. Попадают те самые, которыми так интересуется Лэнгли.

А Шаргин тем временем стоял на перекрестке Арбата и Смоленской, у выхода из «гастронома», нервничал. Заметив машину с дипломатическим номером, он шагнул с тротуара, приветливо помахал рукой человеку, сидевшему за рулем, тот притормозил, они поздоровались, поговорили несколько минут, причем услышать их разговор нельзя было, ибо Шаргин, опершись на дверцу, склонился к водителю.

А потом подъехал – на машине Ольги Винтер – Парамонов и запарковал «Жигули» рядом с дипломатической машиной. Когда иностранец попрощался, Шаргин сел к Парамонову; заехав на Преображенку, в дом семь, они забрали двух девушек, отправились в ресторан «Русь», а оттуда на холостяцкую квартиру Шаргина, где и провели ночь...