КОНСТАНТИНОВ. За завтраком Лида, жена Константинова, посмотрела на него вопрошающе и чуть обиженно – после того уж

За завтраком Лида, жена Константинова, посмотрела на него вопрошающе и чуть обиженно – после того уж, как он созвонился со Славиным и назначил время на корте: семь сорок пять.

Заметив, как Лида поднялась со стула, Константинов улыбнулся ей ласково, чуть иронично, с тем изначальным пониманием «что есть что», которое подчас злит, но всегда понуждает относиться друг к другу уважительно, не соскальзывая в бытовщину, убивающую любовь в браке.

Лида принесла кофе, подвинула мужу сыр.

– Хочешь печенья? У нас есть «Овсяное»...

– Ни в коем случае. Сколько в нем калорий? Много. А я не вправе обижать тебя ранним ожирением.

– Ранним? – она улыбнулась. – Что будет с человечеством, когда средняя продолжительность жизни приблизится к двумстам годам?

Константинов допил кофе, отставил чашку; Лида поняла, что он сейчас собирается – за двадцать лет, прожитых вместе, человека узнаешь – не по слову даже, а по его предтече.

Он, в свою очередь, тоже понял, что она сейчас поднимется, положил поэтому руку на ее пальцы и сказал:

– Я помню. Ты станешь записывать или запомнишь?

– Неужели успел?

– Конечно. Так вот, Лидуша, рукопись никуда не годится. Это – унылая литература, а, как говорили великие, любая литература имеет право на существование, кроме скучной.

– Это азбука, Костя, я обратилась к тебе, чтобы ты помог мне мотивировать отказ.

– А ты вправе отказать ему?

– То есть? Конечно, вправе.

– Это очень плохо, если «конечно». Я, признаться, боюсь такого рода неограниченной власти редактора. А что, коли твой автор повесится? Или ты не разглядела гения?

– Мы же смотрели вдвоем.

– Я – дилетант. Читатель.

– Самая, кстати, трудная профессия. И потом, нынешний читатель куда честнее некоторых критиков. Те пытаются угадать, кого похвалить, а кого лягнуть, но угадывают не в читальных залах и книжных магазинах, а...

– Очень плохо.

– Костя, родной, я лучше тебя знаю, как это плохо, поэтому и попросила тебя прочесть эту рукопись.

Константинов пожал плечами:

– Каноническая схема, а не литература; плохой директор, хороший парторг; новатор, которого поначалу затюкали, а потом орден дали, один пьяница на весь цех... Зачем врать‑ то? Будь в каждом цеху только один пьяница, я бы в церкви свечки ставил. Всякое желание понравиться – кому бы то ни было – есть форма неискренности. А потом спохватимся, начнем ахать: «Откуда появились новые лакировщики?!» Разве кто‑ либо понуждал твоего автора писать ложь? Расталкивает локтями, к литературному пирогу лезет – нельзя же так спекулировать, право... Настоящая литература – это когда человек изливает душу; а если так – то и работы его не видно. А здесь какая‑ то эклектика: и драматург, и спорщик, и рассказчик, и оратор. И к каждому этому профессиональному качеству можно приложить одно лишь определение – «посредственный». В наш век информационного взрыва нельзя быть эгоцентриком, идеи в воздухе носятся, или уж быть надобно гениальным эгоцентриком.

– Ты пролистал рецензии мэтров на его рукопись?

– Прочитал. Ну и что? Эти меценаты потом, глядишь, и в газетах выступят, а книгу отправят на макулатуру, но и это полбеды; главная беда в том, что может появиться некая девальвация литературной правды, а сие – тревожно. Мне так, во всяком случае, кажется.

– Про такое заключение мне бы сказали: «разнос», Костя.

– Правильно. Зачем же литературу превращать в парламент: «Ты – мне; я – тебе, наша коалиция сильней». Не надо так, это же самопожирание литературного процесса.

– У меня появится много врагов, если выступлю так резко.

– Что ж, свою позицию надо уметь отстаивать. Я бы на компромисс не шел. Еще вопросы есть? – он улыбнулся. – Спасибо, я поехал проигрывать Славину.

...Славин опоздал на пять минут; Константинов, тренируясь у стенки, заметил:

– Точность – вежливость королей, Виталий Всеволодович.

– Так я ж не король, Константин Иванович, я всего лишь полковник, мне и опоздать можно... Затор был на Кутузовском.

Когда они менялись местами на корте, Славин задумчиво сказал:

– Знаете, на какие мысли навел меня этот затор?

– Вы хотите меня заговорить, чтобы обыграть всухую?

– Конечно. Но думал я, действительно, о том, как скорость века меняет психологию. Раньше‑ то наш ОРУД незамедлительно реагировал на минимальное превышение скорости, как матадор реагировал, а сейчас гонят шоферов: «Проезжай!», на осевую пускают, только б не затор, то есть потеря времени. Мне это очень нравится. А вам?

– В часы пик гонят, а попробуйте‑ ка превысить скорость днем – матадорская хватка осталась прежней. До изменений психологии семь верст до небес и все лесом. Подавайте!

– Итак, подытоживаю. – Константинов спрятал очки в карман и, откинувшись на спинку кресла, оглядел контрразведчиков, вызванных им на совещание, – Славина, Гмырю, Трухина, Проскурина, Коновалова. – Работу по выявлению агента будем вести по следующим направлениям. Первое – отдел Проскурина устанавливает все те организации, которые связаны с поставками в Нагонию сельскохозяйственной техники, лекарств, оборудования для электростанций. Второе: подразделение Коновалова наблюдает за выявленными разведчиками ЦРУ в посольстве – все их контакты, маршруты поездок должны быть проанализированы с учетом данных, которые мы получим, реализовав первую позицию. Третье: Виталий Всеволодович передает руководство своим отделом Гмыре и вылетает в Луисбург. Товарищу Славину предстоит выяснить ситуацию на границах с Нагонией, в какой мере силен Огано, и установить, кто автор письма. После этого...

– Если получится, – заметил Славин.

– После этого, – словно бы не слышав его, продолжал Константинов, – в случае, если Славин будет убежден, что имеет дело не с подставой, а с искренним человеком, – знакомит нашего неизвестного корреспондента с фотографиями членов советской колонии.

– Номер в «Хилтоне» стоит сорок долларов, – сказал Славин, – а жить надо там, обязательно там, потому что мне сдается, наш корреспондент, если только это не игры, в «Хилтоне» работает, скорее всего в кафе или ресторане.

– Довольно умозрительно, – заметил Константинов.

– Значит, лаборатория страдает умозрительностью, – сказал Славин. – Они мне заключение по письму прислали: есть следы масла и сохранился запах дешевого сыра...

– А если письмо сочиняли за завтраком? – поинтересовался Константинов. – В номере?

– Тогда был бы запах клубничного джема, – победно улыбнулся Славин. – Сыр на завтрак дают редко, да и потом, если бы это дело варганили ребята из ЦРУ, они бы заказали «хэм энд эггс». Дешевый сыр дают в барах «макдоналдс», они сейчас по всему миру разбросаны.

...В Шереметьево Константинов и Славин приехали ночью; пахло полынью; казалось, что вот‑ вот затрещат цикады.

– Выпьем кофе? – спросил Константинов.

– С удовольствием.

Они сели за столик; народа было немного; две молоденькие официантки говорили о том, что ехать на Рижское взморье рано еще, дождит, и море холодное, хотя песок за день прогревается, мягкий, нежный, и можно гулять по пляжу, вдыхая пряный сосновый запах, а загар лучше, чем на юге, дольше держится...

Константинов посмотрел на Славина, улыбнулся, подвинулся к нему, шепнул:

– Занятно, теперь нам с вами предстоит партия в теннис, причем – проигравшего не будет, победителями обязаны стать оба...

– Теннисом вы определяете предстоящие шифротелеграммы? – спросил Славин.

– Именно. И не сердитесь, как обычно, если я что‑ то стану вам настойчиво не рекомендовать.

– Запрещать, говоря прямо, – уточнил Славин. – Но обижаться все равно буду.

Официантка поставила перед ними кофе, спросила:

– Куда летим?

– В Болгарию, – ответил Славин. – Там море прогрелось.

– Зато песка мало, – сказала официантка, – а теплый песок важнее моря, прогрев дает на всю зиму, тепло хранит... Я в прошлом году в Румынии отдыхала, хорошо, конечно, но только вот с песком плохо, камни...

Константинов посмотрел ей вслед, покачал головой, сказал задумчиво:

– Все‑ таки время – категория совершенно поразительная, Виталий Всеволодович... Вы ощущаете мирность?

– Теплый песок пляжа и запах сосен, – повторил Славин. – Красиво, но при чем здесь категория времени? Не вижу связи.

– Видите. Впрочем, могу сформулировать, коли желаете.

– Извольте.

– Шестьдесят лет тому назад были невозможны две вещи... Впрочем, не шестьдесят даже... Тридцать лет назад такое тоже было невероятно: официантка, отправлявшаяся на курорт за границу, и ЧК – инструмент разрядки.

– Вы к тому, что тридцать лет назад надо было бандитов ловить и ощериваться на власовцев и бандеровцев?

– А говорили – «не вижу связи»... Именно это и имел в виду. А теперь едет Славин в Луисбург, ловить шпиона, который помогает заговору против тишины, там ведь, говорят, песок горячий, только сосен нет, пальмы... Я гордостность ощущаю постоянно, Виталий Всеволодович, начали‑ то с нуля, а ныне, защищая свою безопасность, помогаем маленькой Нагонии... Коли не начнут там стрелять – тишина останется первозданной, море и песок.

Голос диктора был сонным, чуть усталым.

– Пассажиров, следующих рейсом на Луисбург, просят пройти на посадку...

– Говорит блондинка двадцати семи лет, голубоглазая, с родинкой на щеке, – сказал Славин, поднимаясь.

– И в голосе ее заключена мирность, – заключил Константинов, – хотя родинка у нее на подбородке, а глаза наверняка зеленые.

СЛАВИН

Коллега Славина в Луисбурге был молод, лет тридцати пяти, звали его Игорем Васильевичем, фамилию свою он произносил округло, как‑ то по‑ кондитерски: «Ду‑ улов».

– Вообще‑ то пока еще никто не обращался ко мне за помощью, – певуче рассказывал Дулов, изредка поглядывая на острую макушку Славина; они шли по берегу океана; солнце было раскаленно‑ белым, жгло нещадно, слепило. – Один раз жена коменданта пришла, ей показалось, что за ней следят.

– Креститься надо, когда кажется.

– Мы проверили, тем не менее.

– Ну зто понятно. Даллес за нею, надеюсь, не следил?

Дулов переспросил, нахмурившись:

– Даллес?

– Ну да, Аллен Даллес.

Дулов понял, рассмеялся – он смеялся заливисто, чуть откидывая голову налево, словно щегол перед песней. И глаза у него были щегольи, маленькие, пронзительно‑ черные, чуть навыкате.

– По поводу Парамонова все вскрылось уже после его отъезда домой, – продолжал Дулов. – Пришла повестка в суд, а его уж и след простыл.

– В суде были?

– Да. Те отфутболили в местную автоинспекцию. А там молчат, «ничего не знаем, никого не помним».

– Сам Парамонов ничего об этом не сказал?

– Никому ни слова.

– Чем он занимался?

– Механик гаража. Прекрасный, надо сказать, механик. Поставил на «Волгу» Зотова карбюратор «Фиата» – теперь летает, как спутник, шепотом дает полтораста километров.

– Как? – удивился Славин. – Почему шепотом?

– Тихо, без натуги.

– А что, хорошее определение – шепотом, – согласился Славин, – очень точно передает легкий и ненатужный набор скорости. Так, это – понятно. А по поводу здешних разведчиков ЦРУ вам что‑ нибудь известно? Ни к кому из наших не подкрадываются?

– Есть тут один занятный персонаж. Джон Глэбб, коммерсант, так сказать. С ним довольно часто видится Зотов.

– Кто?

– Андрей Андреевич Зотов, инженер‑ корабел, я же говорил вам. Я его предупреждал, что Глэбб, возможно, связан со службами, но он только посмеялся: «Ваша работа такая, в каждом видеть црушника».

– Правильно посмеялся. А как человек? Претензий у вас к нему нет?

– Нет. Рубит с плеча, бранится, но – убежден – честен.

– Бранится по поводу чего?

– По поводу того, что мы все браним – с разной только мерой громкости: и разгильдяйство наше, и перестраховку, и леность, и раздутые штаты, и бюрократство.

– Правдолюбец? – вспомнив Дмитрия Степанова, усмехнулся Славин.

– Вы вкладываете в это слово негативный смысл?

– А можно? – удивился Славин. – Кстати, кто следит за своевременностью поставок в Нагонию?

– Зотов. Здесь, в Луисбурге, наши суда, следующие в Нагонию, запасаются на весь рейс: там же ничего нет, порты, практически, демонтированы колонизаторами.

– Он давно здесь?

– Третий год. Последние семь месяцев один живет. Жена улетела в Москву. Недавно сам летал в Москву.

– Она что, здешний климат не выдержала?

– Нет, не в этом дело... Что‑ то у них сломалось, кажется.

– Как бы установить, с каким рейсом Зотов вернулся?

– Проще простого. Два рейса в неделю, пятница и вторник...

– А почему не вторник и пятница? – поинтересовался Славин. Он любил тесты, это помогало ему понять реакцию собеседника: иному толкуешь битый час, а он – как дерево, а на другого стоит только посмотреть, и по глазам видно – понял.

– Потому что пятница более верная точка отсчета, – ответил Дулов, – за нею идут дни отдыха.

– Теннисные корты, кстати, у вас есть?

– В «Хилтоне».

– А где же там? Я что‑ то и не заметил.

– В подвале. Там кондиционер, прекрасное покрытие.

– Играете?

– Болею.

– За кого?

– Сейчас за польского консула, а раньше болел за жену Зотова – она играла мастерски.

– Скажите, а Зотов давно встречается с Глэббом?

– Давно. Они познакомились месяца через три после того, как Зотов приехал. Да, видимо, года два с половиной, не меньше. Глэбб не пропускает ни одного нашего приема, его у нас многие знают.

– Зотов говорит по‑ английски?

– И по‑ испански, и по‑ португальски – образованный мужик.

– Он вам нравится, – полуутверждающе заметил Славин.

Дулов, понимая, что вопрос о Зотове поднят неспроста, тем не менее откинул – по‑ щегольи – голову, уставился на Славина глазами‑ бусинками и ответил:

– Да, он мне нравится.

– Хорошо, что вы не сказали: «У нас к нему нет претензий», молодчага. Зотов – пьющий?

– Нет, но он умеет пить.

– То есть пьющий? – повторил Славин.

– Нет. Он умеет пить, – упрямо повторил Дулов. – Он может много выпить, но никогда не бывает пьяным. Конечно, он не тихушник какой, я сужу только по тому, как он пьет на приемах.

– Любовницу не завел, после того как жена уехала?

– Я думаю, вас неверно о нем информировали, Виталий Всеволодович.

– А меня про него только вы информировали, Игорь. Я ничего о нем раньше не знал. Как он проводит досуг?

– Ездит по стране. Собрал интересную библиотеку.

– Наши книги здесь легко купить?

– Теперь – трудно. Все поняли, что в Москве хорошую книгу не найдешь, только тут и покупают. У него много книг по искусству, по здешней живописи.

– Музей, кстати, открыт? Книги по живописи Африки купить можно?

– Музея нет. Книги о художниках Африки издают в Париже и Лондоне. Вы не хотите с ним поговорить?

– Обязательно поговорю. Только не сразу, ладно?

– Конечно, вам видней, Виталий Всеволодович.

– Теперь вот что, Игорь... Никто из наших не встречал в «Хилтоне» русских эмигрантов? Может, к ним кто обращался – ну там водка, сувениры, пластинки...

– В «Хилтоне» всего человек шесть белых работают, Виталий Всеволодович, остальные африканцы. Бармен, я знаю, белый, француз, Жакоб его зовут, шпион, сукин сын, всем служит, невероятного шарма парень, потом там у них есть белый метрдотель, Линдон Уильямс... Больше не знаю, право...

– Вы с Глэббом на приемах раскланиваетесь?

– Конечно.

– Когда у нас предвидится коктейль или прием?

– В субботу.

– Надо бы проследить за тем, чтобы Глэббу отправили приглашение.

– Хорошо. Вы об этом попросите?

– Зачем? Я тряхнул стариной, приехал, ибо на фронте был военкором... Вы уж этим озаботьтесь, ладно? И познакомьте меня с Глэббом.

– Но он же знает, кто я.

– Ну и что? Прекрасно.

– Прекрасно‑ то прекрасно, но ведь он, думаю, может догадаться о вашей нынешней профессии. Визг в прессе поднимут...

– Пусть не лезут к нашим людям – дома ли, здесь ли, за границей – мне тогда незачем будет сюда ездить, – жестко сказал Славин. – Они же начинают первыми, они – подкрадываются к тем проблемам, которые входят в прерогативу государственной безопасности. Пусть не лезут к нашим, – повторил Славин, – мы тогда будем сидеть в Москве.

– Так прямо и объяснить? – Дулов улыбнулся.

– А что? Зачем темнить? В конспирации тоже следует соблюдать меру.

– Попробуем.

– Парамонов, кстати, никогда на приемах не бывал?

– Нет, Виталий Всеволодович, он же не дипломат...

– Случайность исключается?

– Исключается, – убежденно ответил Дулов и вздохнул. – Особенно при нашей смете, каждая бутылка на счету.

...Вопросы Славина, правду сказать, Дулову не понравились – лобовые вопросы, без игры, несколько отдают схемой.

Ответы Дулова, однако, Славину понравились; он любил людей, которые умели отстаивать собственную точку зрения, несмотря на то что – тут от интонации много зависит – лучше бы для него было подстроиться под приезжего, особенно такого звания и уровня.

«Центр.

Что известно о Парамонове? Сообщал ли он кому‑ либо о факте его задержания полицией? Если сообщал, что именно? Существуют ли в Центре данные о русской эмиграции в Луисбурге? По моим сведениям, здесь проживает около сорока человек.

Славин».

«Славину.

Данные о русской эмиграции весьма незначительны, поскольку в Луисбурге нет клуба эмигрантов. По неподтвержденным данным, в Луисбурге живет некто Хренов Виктор Кузьмич (Кириллович), бывший власовец, участвовал в боях за Вроцлав (Бреслау). Точное место проживания неизвестно, однако, по сведениям трехлетней давности, он снимал номер в отеле возле вокзала. Известно также, что одно время в Киле он жил игрою на бильярде, имел кличку «от двух бортов в середину». Поскольку мы не располагаем данными о том, добровольно ли он пошел к Власову или был принужден к этому, соблюдайте максимум осторожности, если запланировали встречу. Сведений о его связях с разведслужбами не имеем, но известно, что в Киле он принимал участие в грабежах.

Центр».