💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Грамматические словосочетания с грамматическим сочетанием их частей 2 страница

Этот автоматический выбор — часть структуры английского языка, и им следует овладеть. Он отнюдь не является «естествен­ным», хотя и кажется таковым. Иностранцу он может показаться совершенно неестественным. Более того, указанная дистрибуция не является единообразной для всего английского языка: в Вирги­нии, в районе Голубых гор, /-é z/ употребляется не только после /s z š ž č j%/, но также после /sp st sk/. Так, wasps, posts, tasks «осы, столбы, задачи» произносятся как /wá spé z/, /pó wsté z/, /fǽ ské z/, a не как /wá sps/, /pó wsts/, /tǽ sks/, что характерно для большинства диалектов И в том и в другом случае форма фонологически обус­ловлена, а выбор ее осуществляется совершенно автоматически и закономерно Речь идет о разных правилах дистрибуции, и каждое из них представляется говорящим вполне естественным.

25. Выбор алломорф может быть также обусловлен морфологи­чески В таком случае выбор алломорфы определяется конкретной морфемой или морфемами, образующими контексты, а не каки­ми-либо фонологическими особенностями Так, множественное число от ох «бык» — oxen /á ksé n/ «быки», где /-é n/ — алломорфа морфемы множественного числа, сочетающаяся лишь с одним этим корнем /aks/ Для говорящих на английском языке и знающих это слово <...> /-é n/ ставится после /aks/ автоматически, а форма /*á ksé z/ отвергается как неправильная. Выбор /-é n/ никак фоноло­гически не обусловлен boxes, foxes, axes «ящики, лисы, топоры» фонологически сходны, но в них используется /-é z/. Использова­ние /-é n/ связано со своеобразием морфемы /aks/ как таковой, т.е. обусловлено морфологически. <...>

Л. В. Щерба О частях речи в русском языке*

В последние десятилетия в русском языкознании по поводу пересмотра содержания элементарного курса русской грамматики всплыл очень старый вопрос о так называемых «частях речи». В грамматиках и словарях большинства старых, установившихся языков существует традиционная, тоже установившаяся номенк­латура, которая в общем удовлетворяет практическим потребнос­тям, и потому мало кому приходит в голову разыскивать основа­ния этой номенклатуры и проверять ее последовательность. В сочи­нениях по общему языкознанию к вопросу обыкновенно подходят с точки зрения происхождения категории «частей речи» вообще и лишь иногда — с точки зрения разных способов их выражения в разных языках, и мало говорится о том, что сами категории могут значительно разниться от языка к языку, если подходить к каждо­му из них как к совершенно автономному явлению, а не рассмат­ривать его сквозь призму других языков.

* Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность Л., 1974. С. 77-100.

Поэтому, может быть, не бесполезно было предпринять пол­ный пересмотр вопроса применительно к каждому отдельному язы­ку в определенный момент его истории. Не претендуя на абсолют­ную оригинальность, я попробую это сделать по отношению к современному живому русскому языку образованных кругов об­щества. <...>

Прежде чем перейти, однако, к русскому языку, я позволю себе остановиться на некоторых общих соображениях.

1. Хотя, подводя отдельные слова под ту или иную категорию («часть речи»), мы получаем своего рода классификацию слов, однако самое различение «частей речи» едва ли можно считать результатом «научной» классификации слов. Ведь всякая класси­фикация подразумевает некоторый субъективизм классификато­ра, в частности до некоторой степени произвольно выбранный principium divisionis. Таких principia divisionis в данном случае мож­но было бы выбрать очень много, и соответственно этому, если задаться целью «классифицировать» слова, можно бы устроить мно­го классификаций слов, более или менее остроумных, более или менее удачных. Например, можно разделить все слова на слова, вызывающие приятные эмоции, и слова безразличные; или на ос­новные и производные, а первые — на слова одинокие, не имею­щие родственных связей, и на слова, их имеющие, и т.п. <...> Д. Н. Ушаков в своем отличном учебнике по языковедению прямо учит, что возможны две классификации слов — по значению и по формам.

Однако в вопросе о «частях речи» исследователю вовсе не при­ходится классифицировать слова по каким-либо ученым и очень умным, но предвзятым принципам, а он должен разыскивать, какая классификация особенно настойчиво навязывается самой языко­вой системой, или, точнее, — ибо дело вовсе не в «классифика­ции», — под какую общую категорию подводится то или иное лек­сическое значение в каждом отдельном случае, или, еще иначе, какие общие категории различаются в данной языковой системе.

2. Само собой разумеется, что должны быть какие-либо внеш­ние выразители этих категорий. Если их нет, то нет в данной язы­ковой системе и самих категорий. Или если они и есть благодаря подлинно существующим семантическим ассоциациям, то они являются лишь потенциальными, но не активными, как, напри­мер, категория «цвета» в русском языке.

3. Внешние выразители категорий могут быть самые разнооб­разные: «изменяемость» слов разных типов, префиксы, суффик­сы, окончания, фразовое ударение, интонация, порядок слов, особые вспомогательные слова, синтаксическая связь и т.д., и т.д.

Изменяемость по падежам является признаком существительных и прилагательных в русском языке*, однако в латинском и глагол может склоняться (ср. gerundium). Изменяемость по лицам в очень многих языках служит признаком глагола; однако есть язы­ки, где и имена могут спрягаться, т.е. изменяться по лицам (см.: А. Руднев. Хори-бурятский говор, вып. 1. [СПб.—Пгр., 1913-1914], стр. XXXVIII). Отсюда следует, между прочим, что мнение, будто категория лица является исключительно глагольным признаком, основано на предрассудке.

* Впрочем, едва ли мы потому считаем стол, медведь за существительные, что они склоняются: скорее мы потому их склоняем, что они существительные. Я полагаю, что все же функция слова в предложении является всякий раз наибо­лее решающим моментом для восприятия Иначе обстоит дело, когда вопрос идет о генезисе тон или иной категории, и не только в филогенетическом аспекте, но и в онтогенетическом: тут важна вся совокупность лингвистических данных — морфологических, синтаксических и семантических.

Самая изменяемость глагола по лицам может быть выражена окончаниями, как в латинском: ат-о, am-as, am-at, или особыми префиксами, как во французском: j 'aime, tu aimes, il aime (ср. местоимения: moi, toi, lui), или в русском: я любил, ты любил, он любил (полный параллелизм этих форм с формами praesentis: я люблю, ты любишь, он любит, одинаковость синтаксических связей, отсутствие таких форм, как любилый, и т.д. — все это обусловливает восприя­тие всех этих форм как форм одного и того же слова — глагола любить).

Член европейских языков — является основным признаком су­ществительного: нем. handeln — «действовать», das Handeln— «действование».

Во фразе Когда вы приехали? ударение на когда определяет его как наречие, а отсутствие ударения во фразе Когда вы приехали, было еще светло определяет его как союз.

По интонации отличаем мы «определение» от «сказуемого»: рана пустяковая (в ответ на вопрос: Да что у него?) [и] рана — пустяковая.

Во французском les savants sourds— «глухие ученые» (les sourds savants — «ученые глухие» пример взят из: Vendryes. Le langage. [Paris, 1921]) существительное от прилагательного отличается лишь порядком слов, как, впрочем, и в русском (только в русском по­рядок иной, чем во французском).

Повелительное наклонение 3-го лица в русском выражается особым словом пусть: пусть придет или придут.

Если я напишу: она его... рукой, то всякий расшифрует точки как глагол.

Признаки, выразители категорий, могут быть положительны­ми и отрицательными: так, «неизменяемость» слова как противо­положение «изменяемости» также может быть выразителем кате­гории, например наречия.

Противополагая форму, знак — содержанию, значению, я по­зволяю себе называть все эти внешние выразители категорий фор­мальными признаками этих последних, ибо не вижу никакой пользы в выделении, среди прочих признаков, формальных морфем в осо­бую группу.

4. Существование всякой грамматической категории обуслов­ливается тесной, неразрывной связью ее смысла и всех формаль­ных признаков, так как неизвестно, значат ли они что-либо, а следовательно — существуют ли они как таковые, и существует ли сама категория. <...>

5. Категории могут иметь по нескольку формальных призна­ков, из которых некоторые в отдельных случаях могут и отсутство­вать. Категория существительных выражается своей специфичес­кой изменяемостью и своими синтаксическими связями. Какаду не склоняется, но сочетания мой какаду, какаду моего брата, какаду сидит в клетке достаточно характеризуют какаду как существитель­ное. Больше того, если в языковой системе какая-либо категория нашла себе полное выражение, то уже один смысл заставляет нас подводить то или другое слово под данную категорию: если мы зна­ем, что какаду — название птицы, мы не ищем формальных призна­ков для того, чтобы узнать в этом слове существительное.

6. Яркость отдельных категорий не одинакова, что зависит, ко­нечно, в первую голову от яркости и определенности, а отчасти и количества формальных признаков. Яркость же и формальной и смысловой стороны категории зависит от соотносительности как формальных элементов, так и смысла, так как контрасты сосредо­точивают на себе наше внимание: белый, белизна, бело, белеть очень хорошо выделяют категории прилагательного, существительного, наречия и глагола.

7. Раз формальные признаки не ограничиваются одними мор­фологическими, то становится ясно, что материально одно и то же слово может фигурировать в разных категориях: так, кругом может быть или наречием, или предлогом (см. ниже).

8. Если в вопросе о частях речи мы имеем дело не с классифи­кацией слов, то может случиться, что одно и то же слово окажется одновременно подводимым под разные категории. Таковы причас­тия, где мы видим сосуществование категорий глагола и прилага­тельного; таковы знаменательные связки, где уживаются в одном слове и связка и глагол (о чем см. ниже).

9. Поскольку опять-таки мы имеем дело не с классификацией, нечего опасаться, что некоторые слова никуда не подойдут, — значит, они действительно не подводятся нами ни под какую ка­тегорию. Таковы, например, так называемые вводные слова, кото­рые едва ли составляют какую-либо ясную категорию, между про­чим именно из-за отсутствия соотносительности. Разные усили­тельные слова вроде даже, ведь, и (= «даже»), слова отчасти союзного характера вроде итак, значит и т.п. тоже никуда не подводятся нами и остаются в стороне. Наконец, никуда не подводятся такие сло­вечки, как да, нет. <...>

Перехожу теперь собственно к обозрению «частей речи» в рус­ском языке.

I. Прежде всего очень неясная и туманная категория междоме­тий, значение которых сводится к «эмоциональности» и «отсут­ствию познавательных элементов», а формальный признак — к полной синтаксической обособленности, отсутствию каких бы то ни было связей с предшествующими и последующими элемента­ми в потоке речи. Примеры: ай-ай!, ах!, ура!, боже мой!, беда!, черт возьми!, черт побери!.

Совершенно очевидно, что хотя этимология таких выражений, как боже мой, черт побери, и вполне ясна, но это только этимоло­гия; значение же этих выражений исключительно эмоциональное, и понимать побери в черт побери как глагол значило бы смешивать разные исторические планы, приписывать современному языку то, чего уже в нем нет. Однако во фразе черт вас всех побери! мы имеем уже дело не с междометием, так как от побери зависит вас всех и, таким образом, формальный признак междометия отсутствует. То же и в известной пушкинской фразе Татьяна— ах!, если только ах не понимать как вносные слова. Для меня ах относится к Татьяне и является глаголом, а вовсе не междометием (см. ниже, отдел VIII).

Так как довольно многие слова употребляются или могут упот­ребляться синтаксически обособленно, то категория междометий, будучи вполне отчетливой в ярких случаях, является в общем до­вольно расплывчатой. Например, будут ли междометиями спасибо, наплевать и т.д.?

Едва ли не следует относить сюда обращения и считать зва­тельный падеж (в русском лишь интонационная форма) междо­метной формой существительных, хотя некоторые основания к тому и имеются. В известной мере родственными являются и фор­мы повелительного наклонения, и особенно такие слова и словеч­ки, как молчать!, тишина!, цыц!, тcс! и т.п. Само собой разумеет­ся, что так называемые звукоподражательные мяу-мяу, вау-вау и т.п. нет никаких оснований относить к междометиям.

II. Далее следует отметить две соотносительные категории: ка­тегорию слов знаменательных и категорию слов служебных. Разли­чия между этими категориями сводятся к следующим пунктам: 1) первые имеют самостоятельное значение, вторые лишь выра­жают отношение между предметами мысли; 2) первые сами по себе способны распространять данное слово или сочетание слов: я хожу — я хожу кругом; я пишу — я пишу книгу — я пишу большую книгу; вторые сами по себе неспособны распространять слова: на, при, в, и, чтобы, быть, стать (в смысле связок), кругом (я хожу кругом дома); 3) первые могут носить на себе фразовое ударение; вторые никогда его не имеют, кроме случая выделения слов по контрасту (он не только был вкусный, но и будет вкусный), что явля­ется особым случаем, так как по контрасту могут выделяться и неударяемые морфемы (части) слов. Второе и третье различия сле­дует считать формальными признаками этих категорий. Отнюдь не следует считать признаком служебных слов их неизменяемость, так как некоторые служебные слова изменяются, как, например, связки (спрягаются), относительные которые, какой (склоняются и изме­няются по родам).

С категорией слов знаменательных контаминируются более ча­стные категории: существительных, прилагательных, наречий, гла­голов и т.д.

III. Перехожу к существительным. Значение этой категории из­вестно — предметность, субстанциальность. При ее посредстве мы можем любые лексические значения, и действия, и состояния, и качества, не говоря уже о предметах, представлять как предметы: действие, лежание, доброта и т.д. Формальными признаками этой категории являются: изменяемость по падежам (которая в отдельных случаях может отсутствовать: какаду, пальто) и соответственные си­стемы окончаний; ряд словообразовательных суффиксов имен су­ществительных, как то: -тель, -льщик, -ник, -от-(-а), -изн-(-а), -ость, -(о)к, -(е)к и т.д.; определение посредством прилагательных; согласо­вание относящегося к данному слову прилагательного (красивый ка­каду; а меня, бедного, и забыли, нечто серое и туманное скользнуло мимо); отсутствие согласования с существительным, явным или непосред­ственно подразумеваемым; глагол или связка в личной форме, от­носящиеся к данному слову (я ехал в лодке; люди были несчастны, кто пришел?). Из сказанного явствует, что в выражениях этот нищий, все доброе и т.п. нищий и доброе будут существительными. С другой стороны, явствует и то, что целый ряд так называемых «местоиме­ний» приходится считать существительными: я, мы, ты, вы, он, она, оно, они, себя, кто? что? некто, нечто, кто-то, что-то, никто, ничто; кроме того, это (редко то) и всё, употребляющиеся в качестве существи­тельных в форме среднего рода; всякий и каждый, употребляющиеся в качестве существительных лишь в форме мужского рода; все, упот­ребляющееся в качестве существительного во множественном числе. <...> Примеры: я этого не переношу; это уже надоело; я предлагал ему и то и это; мой брат всегда всем очень доволен; я знаю все; всякий это знает; я берусь каждого провести; все убежали. Но надо сказать, что последние пять слов имеют скорее прилагательную природу и не терпят никакого прилагательного определения, так что во фразе я люблю все хорошее слово все является уже прилагательным, а хоро­шее — существительным. Любопытно отметить, что даже в таких сочетаниях, как на сцене появилось нечто воздушное, ничем хорошим не могу вас порадовать, можно спрашивать себя, что к чему отно­сится: нечто к воздушное, хорошим к ничем или наоборот.

Все перечисленные слова составляют, конечно, по содержа­нию обозначаемых ими понятий особую группу местоименных су­ществительных, так как содержание это крайне бедно и состоит в каждом случае из одного очень неопределенного признака. Фор­мально они объединяются невозможностью их определить пред­шествующим прилагательным; нельзя сказать: добрый я, славный некто и т.п. Что касается форм склонения, то они не являются одинаковыми у всех слов группы и потому невыразительны. Пре­жнее состояние языка с ясным местоименным склонением, выра­жавшим противоположение группы местоимений группе имен (су­ществительных и прилагательных), давно разрушено.

Выделяется в известной мере группа «личных местоимений» сво­ей функцией личных префиксов (правда, не вполне сросшихся) в спряжении глаголов; однако и там местоимение 3-го лица (бывшее указательное) склоняется иначе, чем местоимения 1-го и 2-го лица.

Вообще надо признать, что в этой области в русском языке в настоящее время не наблюдается никакой ясной, отчетливой сис­темы: старая группа местоимений распалась, а новых отчетливых противоположении местоименных прилагательных и существитель­ных, наподобие того, что имеется во французском (се, cette, ces, celui, celle, ceux, celles), не выработалось. Это в общем и неудивительно. Словечки местоименного характера немногочисленны, но играют значительную роль в структуре языка, и всякие пережитки сохра­няются здесь чаще всего, успешно сопротивляясь логическим унификационным стремлениям коллективного языкового творчества.

Кроме местоименных существительных, мы имеем в русском целый ряд категорий, обладающих большей или меньшей вырази­тельностью.

1) Имена собственные и нарицательные: первые, как правило, не употребляются во множественном числе. Ивановы, Крестовские и т.д. являются названиями родов и представляют из себя своего рода pluralia tantum.

2) Имена отвлеченные и конкретные: первые опять-таки нор­мально не употребляются во множественном числе. Радости жизни представляются нам чем-то конкретным и не идентичным словам радость, тоска, грусть, ученье, терпенье и т.п.

3) Имена одушевленные и неодушевленные: у первых форма винительного падежа множественного числа сходна с родитель­ным, а у вторых — с именительным.

4) Имена вещественные тоже не употребляются во множествен­ном числе: мед, сахар. А поскольку употребляются, обозначают тог­да разные сорта: вú на, маслá и т.п.

5) Имена собирательные (конечно, не стая, полк, класс, так как их собирательность никак не выражена). Наше современное пони­мание их исключительно объединяющее и индивидуализирующее. По-видимому, в старом языке было иначе, так как сказуемое при этих словах часто ставилось во множественном числе (см. материал по вопросу из Синод, списка 1-й Новгор. лет. у Е. С. Истриной — «Синтаксические явления...», 1923, стр. 60 и ел.).

Зато в современном русском имеется несомненная возможность образовывать имена собирательные посредством суффиксов -j- или - (е) ств- в среднем роде: солдатьё, мужичьё, тряпьё, офицерьё, профессорьё, офицерство, студенчество.

6) Далее, в русском имеется категория имен единичных: би­сер / бисерина, жемчуг / жемчужина, солома / соломина, образуемых посредством суффикса -ин-, они составляют своеобразную груп­пу, категорию.

О категории имен существительных см. у [А.А.] Шахматова в его «Очерке современного русского литературного языка» (литогр. курс лекций 1911/12 уч.г., ныне напечатанный — [1-е изд. Л., 1925]).

IV. Значение категории прилагательных в русском языке — ко­нечно, качество, как это прекрасно показано [А.М.] Пешковским в его «Русском синтаксисе...» [2-е изд. М.], 1920, стр. 54 и ел. Фор­мально она выражается прежде всего своим отношением к суще­ствительному: без существительного, явного или подразумеваемо­го, нет прилагательного. Далее она выражается формами согласо­вания с существительным, хотя это и не абсолютно обязательно; своеобразной изменяемостью, куда, между прочим, входит и из­менение по степени сравнения (тоже необязательное и общее с наречиями), рядом словообразовательных суффиксов, как то: -(е) н-, -ист-, -ан-, -оват- и т.д.; наконец, она выражается и определяю­щим ее наречием.

Из всего этого вытекает, что под категорию прилагательных мы подводим и такие «местоимения», как мой, твой, наш, ваш, свой, этот, тот, такой, какой, который, всякий, сам, самый, весь, каждый и т.п., и все «порядковые числительные» (первый, второй и т.д.), и все причастия, и, наконец, формы сравнительной степени при­лагательных в тех случаях, когда они относятся к существитель­ным, например: ваш рисунок лучше моего; эта местность красивее всего виденного мною; струя светлей лазури (из лермонтовского «Па­руса»). Относительно первых трех групп слов не может быть сомне­ния, что они подводятся нами под категорию прилагательных. От­носительно же сравнительной степени достаточно указать на то, что от наречия сравнительная степень прилагательных отличается своей относимостью к существительному, а от существительных, которые также могут относиться к существительному, — своей связью с положительной и превосходной степенями.*

* Что прилагательные могут быть неизменяемыми и считаться все же прилага­тельными даже в тех языках, где прилагательные изменяются, между прочим, показывает старославянский язык: исплънь, пр‡ прость и др., хотя и не склоняют­ся. однако являются прилагательными.

Среди прилагательных выделяется группа прилагательных при­тяжательных, имеющая формальные признаки — именные окон­чания — по крайней мере во всех формах именительного падежа:

Но, по-видимому, эта категория разрушается, так как в детс­ком языке постоянно находим пап-ин-ая дочка; вместо отцов дом мы чаще скажем отцовский дом, а вместо бабье лето можно иногда слышать и бабее лето: такие же случаи, как с волчьей шкурой, при­ходится считать если не нормальными, то очень распространен­ными, особенно среди младшего поколения.

Что касается местоименной группы, то хотя она по значению и представляет из себя некую группу, но она не безусловно замк­нута: считать ли, например, относящимся к ней слово любой? Пешковский в часто цитированной уже книге (стр. 406) относит сюда же слова известный, данный, определенный. Отсутствие ясного фор­мального критерия не позволяет быть отчетливо осознанной груп­пе местоименных прилагательных, так как то обстоятельство, что в цепи прилагательных определений существительного они нор­мально ставятся на первое место (любой (всякий) порядочный вдум­чивый доктор), не чересчур навязывается нашему сознанию.

То же можно сказать и о порядковых числительных, хотя и им присваивается первое место в цепи прилагательных определений (я кончил вторую киевскую мужскую гимназию). Однако надо при­знать, что крепкая ассоциативная связь по смежности (при счете) энергично поддерживает смысловую связь и понятие «порядковости», «номерности» выступает довольно ярко, так что, пожалуй, все же приходится говорить о прилагательных порядковых.

Очень живыми представляются категории прилагательных ка­чественных, имеющих степени сравнения, и относительных, их не имеющих. Так, золотой может принадлежать к тем и другим: золо­тое кольцо / уж на что у тебя золотые кудри, а вот у нее еще золотее.

Причастия, конечно, составляют резко обособленную группу, будучи подводимы и под категорию глаголов. Теряя глагольность, они становятся простыми прилагательными. Ученое стихотворение может быть употреблено в двояком смысле: 1) «содержащее в себе много научного» — прилагательное и 2) «которое уже учили» — причастие.

V. Категория наречий является исключительно формальной ка­тегорией, ибо значение ее совпадает со значением категории прила­гательных, как это очевидно из сравнения таких пар, как легкий / легко, бодрый / бодро и т.д. Мы бы, вероятно, сознавали подобные наречия формой соответственных прилагательных, если бы в той же функции не употреблялось большого количества неизменяемых слов, не являющихся производными от прилагательных: очень, слишком, наизусть, сразу, кругом и т.д. Благодаря этому формальными призна­ками категории являются прежде всего отношение к прилагательно­му, к глаголу или другим наречиям, невозможность определить при­лагательным (если только это не наречное выражение), неизменяе­мость (однако наречия, производные от прилагательных, могут иметь степени сравнения)* и, наконец, для наречий, произведенных от прилагательных, окончания -о и -е, а для глагольных наречий (де­епричастий) особые окончания.

* Вообще мнение, будто наречия по существу являются неизменяемыми, со­вершенно неосновательно: французское наречие tout согласуется в роде с прила­гательным, к которому относится.

Самый деликатный вопрос — отличие наречий от существи­тельных, так как критерий неизменяемости возникает чаще всего на почве разрыва связи данного слова с формами соответственно­го существительного, т.е. в конце концов на почве значения: мыс­лится ли в данном случае предмет (существительное) или нет. Весьма вероятно, что если бы у нас не было прилагательных наре­чий и целого ряда случаев, где связь с существительным абсолют­но порвана, т.е. если бы категория наречий не имела бы своих и по форме несомненных представителей, то установление категории наречия на таких случаях, как заграницей, заграницу, представило бы большие затруднения. Впрочем, здесь на помощь может прийти и эксперимент; стоит попробовать придать прилагательное: за на­шей границей, за южную границу, чтобы понять, что это невозмож­но без изменения смысла слов и что, следовательно, заграницей, заграницу являются наречиями, а не существительными.

Что касается деепричастий, то они, конечно, составляют резко обособленную группу. В сущности это настоящие глагольные фор­мы, в своей функции лишь отчасти сближающиеся с наречиями. Формально они объединяются с этими последними относимостью к глаголу и якобы отсутствием согласования с ним (на самом деле они должны в русском языке иметь общее лицо, хотя внешне это ничем не выражается). Что особенно оправдывает это усмотрение в деепричастиях некоторой наречности — это их легкий переход в подлинные наречия: молча, стоя, лежа и т.д. могут быть то деепри­частиями, то наречиями.

VI. Особой категорией приходится признать слова количествен­ные. Значением является отвлеченная идея числа, а формальным признаком — своеобразный тип сочетания с существительным, к которому относится слово, выражающее количество. Благодаря этим типам сочетаний категория слов количественных изъемлется из ка­тегории прилагательных, куда она естественнее всего могла бы от­носиться, а также из категории существительных, с которыми она сходна формами склонения. Эти типы сочетаний состоят в том, что в именительном и винительном падежах определяемое ставится в родительном падеже множественного числа (при два, три, четыре— род. пад. ед.ч.), а в косвенных падежах ожидаемое согласование в падеже восстанавливается: пять книг — с пятью книгами, двадцать солдат — при двадцати солдатах. * Исторические причины таких странных конструкций известны, сейчас эти конструкции бессмыс­ленны и являются пережитками, однако утилизируются языком для обозначения особой категории, которую, конечно, лишь на­силуя непосредственное языковое чутье, можно смешивать с су­ществительными. Различие выступает очень ярко из сравнения: де­сять яблок, с десятью яблоками / десяток яблок, с десятком яблок; сто солдат, со ста солдатами / сотня солдат, с сотней солдат.

* К этой же категории относятся и слова много, немного, мало, сколько, несколько, которые по недоразумению считаются наречиями, я вижу несколько моих учеников / я ехал с несколькими учениками; в классе много детей / трудно заниматься со многими детьми и т д.

Любопытно отметить, что тысяча с обывательской точки зре­ния плохо представляется как число, а скорей как некоторое един­ство, как «существительное», что и выражается типом связи: ты­сяча солдат, с тысячью солдат. Однако ход культуры и развитие отвлеченного мышления дают себя знать: тысяча все больше и больше превращается в количественное слово, и тысяче солдатам был роздан паек не звучит чересчур неправильно (миллиону солда­там сказать было бы невозможно), а сказать приехала тысяча сол­дат, пожалуй, и вовсе смешно. Несомненно, что при пережитом падении денег и миллион и миллиард стали отвлеченнее, хотя, мо­жет, в языке это и не успело сказаться.