Второй отдел 4 страница

относительно всех предметов. Успех этих мнений совершенно не зависит от той частицы истины или заблуждения, ко-

торая в них заключается, а исключительно лишь от степени их обаяния.

Теперь я буду говорить о личном обаянии. Этот род обаяния совершенно отличается от искусственного или приобре-

тенного обаяния и не зависит ни от титула, ни от власти; оно составляет достояние лишь немногих лиц и сообщает им

какое-то магнетическое очарование, действующее на окружающих, несмотря даже на существование между ними равен-

ства в социальном отношении и на то, что они не обладают никакими обыкновенными средствами, для утверждения

своего господства. Они внушают свои идеи, чувства тем, кто их окружает, и те им повинуются, как повинуются, напри-

мер, хищные звери своему укротителю, хотя они легко могли бы его разорвать.

Великие вожаки толпы: Будда, Магомет, Жанна д'Арк, Наполеон обладали в высшей степени именно такой формой

обаяния и благодаря ей подчиняли себе толпу. Боги, герои и догматы внушаются, но не оспариваются; они исчезают, как

только их подвергают обсуждению.

Великие люди, об обаянии которых я только что говорил, без этого обаяния не могли бы сделаться знаменитыми.

Конечно, Наполеон, находясь в зените своей славы, пользовался огромным обаянием, благодаря своему могуществу, но

все же это обаяние существовало у него и тогда еще, когда он не имел никакой власти и был совершенно неизвестен.

Благодаря протекции, он был назначен командовать армией в Италии и попал в кружок очень строгих, старых воинов-

генералов, готовых оказать довольно-таки сухой прием молодому собрату, посаженному им на шею.

Но с первой же минуты, с первого свидания, без всяких фраз, угроз или жестов, будущий великий человек покорил

их себе. Тэн заимствует из мемуаров современников следующий интересный рассказ об этом свидании:

«Дивизионные генералы, в том числе Ожеро, старый вояка, грубый, но героичный, очень гордившийся своим высо-

ким ростом и своей храбростью, прибыли в главную квартиру весьма предубежденными против выскочки, присланного

из Парижа. Ожеро заранее возмущался, уже составив себе мнение о нем по описанию и готовясь неповиноваться этому

«фавориту Барраса», «генералу Вандемьера», «уличному генералу», на которого все смотрели как на медведя, потому

что он всегда держался в стороне и был задумчив, притом этот малорослый генерал имел репутацию математика и меч-

тателя. Их ввели. Бонапарт заставил себя ждать. Наконец он вышел, опоясанный шпагой, и, надев шляпу, объяснил ге-

нералам свои намерения, отдал приказания и отпустил их. Ожеро безмолвствовал, и только когда они уже вышли на

улицу, он спохватился и разразился своими обычными проклятиями, соглашаясь вместе с Массеной, что этот маленький

генерал внушил ему страх, и он решительно не может понять, почему с первого взгляда он почувствовал себя уничто-

женным перед его превосходством».

Обаяние Наполеона еще более увеличилось под влиянием его славы, когда он сделался великим человеком. Тогда

уже его обаяние сделалось почти равносильно обаянию какого-нибудь божества. Генерал Вандамм, революционный

вояка, еще более грубый и энергичный, чем Ожеро, говорил о нем маршалу д’Орнано в 1815 году, когда они вместе

поднимались по лестнице в Тюильрийском дворце: «Мой милый, этот человек производит на меня такое обаяние, в

котором я не могу отдать себе отчета, и притом до такой степени, что я, не боящийся ни Бога, ни черта, приближаясь

к нему, дрожу, как ребенок; и он бы мог заставить меня пройти через игольное ушко, чтобы затем бросить меня в

огонь».

Наполеон оказывал такое же точно обаяние на всех тех, кто приближался к нему.

Сознавая вполне свое обаяние. Наполеон понимал, что он только увеличивает его, обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с теми

важными лицами, которые его окружали и в числе которых находились знаменитые члены Конвента, внушавшие некогда страх Евро-

пе. Рассказы, относящиеся к тому времени, заключают в себе много знаменательных фактов в этом отношении. Однажды в государ-

ственном совете Наполеон очень грубо поступил с Беньо, с которым обошелся, как с неучем и лакеем. Достигнув желаемого дейст-

вия, Наполеон подошел к нему и сказал: «Ну, что, большой дурак, нашли вы, наконец, свою голову?» Беньо, высокий, как тамбур

мажор, нагнулся очень низко, и маленький человечек, подняв руку, взял его за ухо, «что было знаком упоительной милости, — пишет

Беньо, — обычным жестом смилостивившегося господина». Подобные примеры дают ясное понятие о степени низости и пошлости, вызываемой обаянием в душе некоторых людей, объясняют, почему великий деспот питал такое громадное презрение к людям, его

окружавшим, на которых он действительно смотрел, лишь как на пушечное мясо.

Даву, говоря о своей преданности и преданности Маре Бонапарту, прибавлял: «Если бы император сказал нам обоим:

«Интересы моей политики требуют, чтобы я разрушил Париж, и притом так, чтобы никто не мог из него выйти и бе-

жать», — то Маре, без сомнения, сохранил бы эту тайну, я в том уверен, но, тем не менее, не мог бы удержаться и вывел

бы из Парижа свою семью и тем подверг бы тайну опасности. Ну, а я из боязни, чтобы никто не догадался об этой тайне, оставил бы в Париже свою жену и детей».

Надо иметь в виду именно эту удивительную способность Наполеона производить обаяние, чтобы объяснить себе его

удивительное возвращение с острова Эльбы и эту победу над Францией одинокого человека, против которого выступи-

ли все организованные силы великой страны, казалось, уставшей уже от его тирании. Но стоило ему только взглянуть на

генералов, присланных для того, чтобы завладеть им, и поклявшихся им завладеть, и все они немедленно подчинились

его обаянию.

«Наполеон, — пишет английский генерал Уолслей, — высаживается во Франции почти один, как беглец с маленького

острова Эльбы, и в несколько недель ему удается без всякого кровопролития ниспровергнуть всю организацию власти

во Франции, во главе которой находился ее законный король. Существуют ли случаи, где личное превосходство челове-

ка проявлялось бы более поразительным образом? В продолжении всей этой последней его кампании можно ясно ви-

деть, какую власть он имел над союзниками, заставляя их следовать его инициативе, и как мало было нужно, чтобы он

их раздавил окончательно».

Его обаяние пережило его и продолжало увеличиваться. Благодаря именно этому обаянию попал в императоры его

безвестный племянник. Наблюдая затем, как возрождается его легенда, мы можем убедиться, насколько еще могущест-

венна его великая тень. Обращайтесь дурно с людьми сколько вам угодно, убивайте их миллионами, вызывайте нашест-

вия за нашествиями, и все вам будет прощено, если вы обладаете достаточной степенью обаяния и талантом для под-

держания этого обаяния.

Я привел тут совершенно исключительный пример обаяния, но необходимо было указать именно на такой случай, чтобы происхождение великих религий, великих доктрин и великих империй сделалось нам понятным. Генезис всего

этого неясен, если не принять во внимание могущественную силу обаяния.

Но обаяние основывается не исключительно на личном превосходстве, на военной славе или религиозном страхе.

Оно может иметь гораздо более скромное происхождение и все-таки быть весьма значительным. Наш век указывает нам

много таких примеров. Одним из самых разительных является история знаменитого человека (Лессепса), изменившего

вид земного шара и коммерческие сношения народов, отделив два континента. Он успел в своем предприятии не только

вследствие громадной воли, но и вследствие обаяния, которое он имел на всех окружающих. Чтобы победить почти

всеобщее недоверие, ему надо было только показаться. Он говорил несколько минут, и, благодаря его очарованию, про-

тивники быстро превращались в его сторонников. Англичане в особенности восставали против его проекта, но стоило

ему лишь показаться в Англии, и все уже были на его стороне. Когда позднее он проезжал через Саутхемптон, колокола

звонили в его честь, а теперь Англия собирается воздвигнуть ему статую. «Победив все — вещи, людей, болота, скалы и

пески», он уже не верил более в препятствия и вздумал было возобновить Суэц в Панаме. Он начал с теми же средства-

ми, но пришла старость; кроме того, вера, двигающая горы, двигает ими лишь тогда, когда они не слишком высоки. Но

горы, однако, устояли и возникшая из этого катастрофа уничтожила блестящий ореол славы, окружавший этого героя.

Его жизнь лучше всего показывает, как возникает обаяние и как оно может исчезнуть. Сравнившись в величии с самыми

знаменитыми героями истории, он был низвергнут простыми судьями своей страны в ряды самых презренных преступ-74

ников. Когда он умер, толпа отнеслась к этому совершенно равнодушно, и только иностранные государи сочли нужным

почтить память одного из величайших людей в истории.

Одна иностранная газета, а именно «Neue Freie Presse», высказала по поводу судьбы Лессепса психологически верные замечания, которые я и воспроизвожу здесь:

«После осуждения Фердинанда Лессепса нам нечего изумляться печальному концу Христофора Колумба. Если Фердинанда Лес-

сепса считать мошенником, то всякую благородную иллюзию надо признавать преступлением. Древний мир увенчал бы память Лес-

сепса ореолом славы и возвел бы его на Олимп, потому что он изменил поверхность земли и выполнил дело, совершенствующее ее.

Своим приговором Фердинанду Лессепсу председатель суда создал себе бессмертие, так как народы всегда будут спрашивать имя

человека, не побоявшегося унизить свой век, нарядив в халат каторжника старика, жизнь которого была славой его современников...

Пусть нам не говорят более о неумолимости правосудия там, где царит бюрократическая ненависть ко всяким великим, смелым де-

лам. Нации нуждаются в таких смелых людях, верующих в себя и преодолевающих все препятствия без внимания к своей собственной

особе. Гений не может быть осторожен; руководствуясь осторожностью, он никогда не мог бы расширить круг человеческой деятель-

ности.

...Фердинанд Лессепс пережил и опьянение успеха, и горечь разочарований — это Суэц и Панама. Душа возмущается против этой

морали успеха. Когда ему удалось соединить два моря, государи и нации воздали ему почести, но после того, как он потерпел пора-

жение, не совладав со скалами Кордильеров, он превратился в обыкновенного мошенника... Тут проявляется борьба классов общест-

ва, неудовольствие бюрократов и чиновников, мстящих посредством уголовного кодекса тем, кто хотел бы возвыситься над други-

ми... Современные законодатели приходят в замешательство перед такими великими идеями человеческого гения; публика же в них

понимает еще меньше, и какому-нибудь генеральному адвокату, конечно, нетрудно доказать, что Стэнли — убийца, а Лессепс —

обманщик».

Все эти различные примеры, приведенные нами, касаются лишь крайних форм обаяния. Чтобы установить во всех

подробностях его психологию, нам бы нужно было поставить эти формы в конце ряда, спускающегося от основателей

религий и государств до какого-нибудь субъекта, старающегося ослепить своего соседа блеском нового костюма или

орденами.

Между обоими концами такого ряда можно вместить все формы обаяния в различных элементах цивилизации: нау-

ках, искусствах, литературе и т. д., тогда будет видно, что обаяние составляет основной элемент всякого убеждения.

Сознательно или нет, но существо, идея или вещь, пользующиеся обаянием, тотчас же, путем заразы, вызывают подра-

жание и внушают целому поколению известный способ чувствований и выражения своих мыслей. Подражание чаще

всего бывает бессознательным, и именно это и обусловливает его совершенство. Современные художники, воспроизво-

дящие в своих произведениях бледные цвета и застывшие позы некоторых примитивных живописцев, и не подозревают, конечно, откуда у них явилось такое вдохновение. Они сами верят в свою искренность, а между тем, если бы один зна-

менитый художник не воскресил бы эту форму искусства, то мы бы продолжали в ней видеть лишь наивные стороны и

более низкую степень искусства. Те же художники, которые по примеру другого знаменитого мастера переполняют свои

картины фиолетовыми тенями, вовсе не замечают в природе преобладания фиолетовой краски более, чем это замечалось

лет пятьдесят тому назад, но на них до такой степени подействовали личные и специальные впечатления одного худож-

ника, что они подчинились этому внушению, тем более, что, несмотря на такую странность, художник сумел приобрести

большое обаяние. Во всех элементах цивилизации можно легко найти много таких примеров.

Из всего предыдущего мы видим, что в генезисе обаяния участвуют многие факторы, и одним из самых главных был

всегда успех. Всякий человек, имеющий успех, всякая идея, завладевающая умами, уже на этом самом основании, ста-

новятся недоступными никаким оспариваниям. Доказательством того, что успех составляет одну из главных основ обая-

ния, является одновременное исчезновение обаяния с исчезновением успеха. Герой, которого толпа превозносила только

накануне, может быть на другой день осмеян ею, если его постигла неудача. Реакция будет тем сильнее, чем больше

было обаяние. Толпа смотрит тогда на павшего героя как на равного себе и мстит за то, что поклонялась прежде его

превосходству, которого не признает теперь. Когда Робеспьер посылал на казнь своих коллег и множество современни-

ков, он пользовался огромным обаянием. Но стоило лишь перемещению нескольких голосов лишить его власти, и он

немедленно потерял свое обаяние, и толпа провожала его на гильотину градом таких же проклятий, какими она осыпала

его прежние жертвы. Верующие всегда с особенной яростью разбивают богов, которым поклонялись некогда.

Под влиянием неудачи обаяние исчезает внезапно. Оно может прийти в упадок и вследствие оспаривания, но это со-

вершается медленнее. Однако именно такой способ разрушения обаяния гораздо более действен. Обаяние, которое под-

вергается оспариванию, уже перестает быть обаянием. Боги и люди, сумевшие долго сохранить свое обаяние, не допус-

кали оспариваний. Чтобы вызывать восхищение толпы, надо всегда держать ее на известном расстоянии.

ГЛАВА IV

ГРАНИЦЫ ИЗМЕНЧИВОСТИ МНЕНИЙ И

ВЕРОВАНИЙ ТОЛПЫ

§ 1. Постоянные верования. — Неизменность некоторых общих верований. Они служат путеводителями цивили-

заций. — Сложность их искоренения. — В каком отношении нетерпимость составляет добродетель. — Неле-

пость какого-нибудь верования в философском отношении не может вредить его распространению.

§ 2. Непостоянные мнения толпы. — Чрезвычайная изменчивость мнений, не проистекающих из общих верований.

— Кажущиеся изменения идей и верований, действительные границы этих изменений. — Исчезновение общих ве-

рований и чрезвычайное распространение печати обусловливают необыкновенную подвижность мнений в наше

время. — В толпе обнаруживается склонность к индифферентизму. — Бессилие правительств руководить мне-

ниями толпы. — Нынешняя раздробленность мнений препятствует их тирании.

§1. Постоянные верования

Между анатомическими и психологическими признаками живых существ наблюдается тесный параллелизм. В анатоми-

ческих признаках мы наталкиваемся на некоторые элементы, остающиеся неизменными или изменяющиеся так медлен-

но, что нужны целые геологические эпохи, чтобы вызвать эти изменения. Но рядом с постоянными, неизменяющимися

признаками существуют другие, очень подвижные, подвергающиеся изменению под влиянием среды или при помощи

искусства; скотоводы и садоводы, например, могут по произволу изменять эти признаки, притом иногда до такой степени, что они совершенно скрывают основные черты от взоров не очень внимательного наблюдателя. В нравственных чертах

наблюдается такое же явление. Рядом с неизменными психологическими элементами какой-нибудь расы встречаются эле-

менты подвижные и изменяющиеся. Вот почему, изучая верования и мнения какого-нибудь народа, мы наталкиваемся в

глубине на очень стойкое основание, на которое наслаиваются мнения, столь же подвижные, как и песок, покрывающий

какую-нибудь скалу.

Мнения и верования толпы образуют, следовательно, два разряда, резко отличающиеся друг от друга. К первому мы

отнесем все великие постоянные верования, удерживающиеся в течение многих столетий, и на которых покоится вся

цивилизация; таковы, например, идеи христианства, феодализма, Реформации, а в наше время — принцип национализ-

ма, демократические и социальные идеи; ко второму относятся временные и переменчивые мнения, проистекающие, большей частью, из общих понятий, которые нарождаются и исчезают с каждой эпохой — это, например, теории, руко-

водящие искусствами и литературой в известные времена, те, которые вызвали появление романтизма, натурализма, мистицизма и т. д. Эти теории, большей частью, столь же поверхностны, как и мода, и подвергаются таким же измене-

ниям, как она, напоминая маленькие волны, которые беспрестанно то появляются, то исчезают на поверхности какого-

нибудь глубокого озера.

Число великих общих верований очень невелико. Нарождение этих верований и их исчезновение составляют для ка-

ждой исторической расы кульминационные пункты ее истории и образуют истинный остов всякой цивилизации. Не-

трудно внушить толпе какое-нибудь преходящее мнение, но очень трудно утвердить в ее душе прочное верование, и

также трудно уничтожить это последнее, когда оно уже установилось. Изменение таких установившихся верований дос-

тигается чаще всего лишь при помощи очень бурных революций, да и те в состоянии произвести это только тогда, когда

верование почти совсем уже потеряло свою власть над душами. Революция же окончательно сметает то, что и так уже

совсем расшатано, но держится лишь благодаря привычке; поэтому-то начинающаяся революция всегда знаменует ко-

нец какого-нибудь верования. Нетрудно распознать тот день, когда какое-нибудь великое верование отмечается печатью

смерти. Это бывает тогда, когда оно подвергается обсуждению, так как всякое общее верование представляет собой

только фикцию, которая может существовать лишь при том условии, чтобы ее не подвергали исследованию.

Но если даже какое-нибудь верование и поколебалось, все-таки учреждения, основанные на нем, могут долго сохра-

нять свою силу и лишь постепенно теряют ее. Когда же оно падет окончательно, то все, что оно поддерживало, рушится

вслед за ним. Народ может изменить свои верования не иначе, как при условии полного изменения всех элементов своей

цивилизации, и эти изменения будут происходить до тех пор, пока не установится какое-нибудь новое общее верование; пока же этого не произойдет, народ поневоле будет находиться в состоянии анархии. Общие верования необходимы для

поддержки цивилизаций, так как они дают известное направление идеям и только они одни могут внушить веру и соз-

дать долг.

Народы всегда сознавали пользу приобретения общих верований, инстинктивно понимая, что исчезновение этих ве-

рований знаменует для них час упадка. Фанатический культ Рима был для римлян именно таким верованием, которое

сделало их властелинами мира, и когда верование это исчезло, Рим пришел в упадок. Варвары же, уничтожившие рим-

скую цивилизацию, только тогда достигли некоторой сплоченности и могли выйти из анархии, в которой находились до

тех пор, когда усвоили себе некоторые общие верования.

Итак, народы не без основания защищали свои верования с такой ярой нетерпимостью. Подобная нетерпимость, за-

служивающая осуждения с философской точки зрения, в жизни народов составляет одну из необходимейших доброде-

телей. Для основания или же поддержания общих верований воздвигалось в средние века такое множество костров и так

много погибло изобретателей или новаторов. Для защиты этих верований мир столько раз подвергался потрясениям, столько миллионов людей легли костьми на полях битв и, вероятно, столько же их погибнет в будущем!

Очень трудно установить общее верование, но когда оно установлено наконец-то, сила его долгое время бывает не-

преодолима, и как бы ни были ложны его философские основы, все-таки даже самые просвещенные умы подчиняются

ему. Разве европейские народы не считали в течение чуть ли не пятнадцати веков неопровержимой истиной такие рели-

гиозные легенды, которые при ближайшем исследовании оказываются столь же варварскими1, как и легенды Молоха.

Ужасающая нелепость такой легенды не была замечена в течение многих веков, и даже такие могущественные гении как

1 Варварскими с философской точки зрения, конечно; в практическом же отношении они создали целую новую цивили-

зацию и дали возможность человеку в течение целых пятнадцати веков лелеять мечту и надежду, которые теперь отняты

у него.

Галилей, Ньютон и Лейбниц ни на одну минуту не допускали возможности ее оспаривания. Ничто не может лучше

этого факта доказать гипнотизирующее влияние общих верований, но, в то же время, и ни что так ясно не указывает

на унизительные границы, поставленные человеческому уму!

Лишь только какой-нибудь новый догмат утвердился в душе толпы, он немедленно становится вдохновителем всех

ее учреждений, ее искусства и ее поведения. Власть его над душами абсолютна. Люди долго только и мечтают об его

реализации, законодатели хлопочут об его применении в жизни, философы же, артисты и литераторы занимаются его

разъяснением, воспроизводя его в различных формах. Из основного верования могут, конечно, возникнуть временные

побочные идеи, но они всегда будут носить на себе отпечаток того верования из которого произошли; египетская циви-

лизация, средневековая европейская цивилизация, мусульманская цивилизация арабов — все они происходят из того

небольшого числа религиозных верований. которые наложили свой отпечаток на самые малейшие элементы этих циви-

лизаций, вследствие чего можно с первого же взгляда распознать эти основные верования. Итак, благодаря общим веро-

ваниям, люди каждой эпохи бывают окружены сетью традиций, мнений и привычек, от ига которых они не в состоянии

избавиться и которые обусловливают их взаимное сходство. Эти верования управляют людьми так же, как и вытекаю-

щие из них обычаи, руководящие всеми малейшими актами нашего существования настолько, что даже самый незави-

симый ум не может совершенно освободиться от их власти. Истинной тиранией может быть только такая, которая бес-

сознательно действует на души, так как с нею нельзя бороться. Тиберий, Чингисхан, Наполеон, без сомнения, были

опасными тиранами, но Моисей, Будда, Магомет и Лютер из глубины своих могил еще сильнее властвовали над душа-

ми. Заговор может свергнуть тирана, но что он может сделать против какого-нибудь прочно установившегося верова-

ния? В яростной борьбе с католицизмом, несмотря даже на кажущееся сочувствие народных масс и на все способы ис-

требления, столь же немилосердные, как и во времена инквизиций, побежденной оказалась все-таки великая революция.

Единственные настоящие тираны, которых знало человечество, всегда были тени умерших или же иллюзии, созданные

самим же человечеством. Нелепость многих общих верований с философской точки зрения никогда не препятствовала

их торжеству. Даже более: торжество это только и возможно при условии, если в верованиях заключается какой-нибудь

таинственный вздор; так что очевидная нелепость некоторых современных верований никак не может препятствовать им

овладеть душою толпы.

§2. Непостоянные мнения толпы

Над прочно установившимися верованиями, о которых только что шла речь, лежит поверхностный слой мнений, идей и

мыслей, постоянно нарождающихся и исчезающих. Некоторые из них держатся всего лишь один день, но даже более

или менее важные из них не продолжаются дольше жизни одного поколения. Мы говорили уже, что изменения, которым

подвергаются мнения, иногда имеют более поверхностный, нежели существенный характер, и всегда носят на себе отпе-

чаток характера расы. Рассматривая, например, политические учреждения страны, в которой мы живем, мы указывали, что самые противоположные с виду партии: монархисты, радикалы, империалисты, социалисты и т. п. в сущности име-

ют совершенно одинаковый идеал, что зависит исключительно от умственного строения нашей расы, так как в другой

расе под этим же названием подразумевается совершенно противоположный идеал. Никакие названия, присваиваемые

мнениям, ни ложное применение их в жизни не могут изменить сущности вещей. Буржуа революции, пропитанные ла-

тинской литературой и вперившие свои взоры в римскую республику, заимствовали у нее ее законы, ее пуки прутьев, скрывавшие секиры, и тоги, стараясь перенять ее учреждения и следуя во всем ее примеру. Но они не сделались римля-

нами от этого, хотя и находились под влиянием могущественного исторического внушения. Роль философа, следова-

тельно, заключается в том, чтобы разыскать то, что уцелело от старых верований под изменившейся внешностью, и раз-

личить, что в этом движущемся потоке мнений надо отнести на счет общих верований и души расы.

Не обладая таким философским критерием, можно было бы думать, что толпа меняет свои религиозные и полити-

ческие убеждения очень часто и когда ей вздумается. В самом деле, вся история, политическая, религиозная, художе-

ственная и литературная указывает на это. Возьмем, например, очень краткий период нашей истории, от 1790 до 1820

г. — тридцатилетний промежуток времени, захватывающий лишь одно поколение. Мы видим, что толпа сначала бы-

ла монархической, затем чрезвычайно революционной, потом она стала империалистской и, наконец, опять верну-

лась к монархизму. В религии, в это же время, толпа переходит от католицизма к атеизму, затем к деизму и, наконец, возвращается к самым преувеличенным формам католицизма. Но так поступает не одна только толпа, а и те, кто ру-

ководит ею; мы с удивлением видим, как эти же самые члены Конвента, заклятые враги королей, не признающие ни

богов, ни монархов, становятся самыми смиренными слугами Наполеона и с благочестием несут восковые свечи в

процессиях при Людовике XVIII.

А в последующие семьдесят лет сколько перемен произошло в мнениях толпы! «Коварный Альбион» становится в

начале этого века союзником Франции при наследнике Наполеона, и Россия, подвергавшаяся дважды1 нашему нашест-

вию и так радовавшаяся нашей последней неудаче2, внезапно стала признаваться нами лучшим нашим другом.

В литературе, искусствах и философии такие перемены совершаются еще быстрее. Романтизм, натурализм, мисти-

цизм и т. п. нарождаются и погибают один за другим, и артист и писатель, которые вчера еще превозносились нами, сегодня уже возбуждают только одно глубокое презрение.

Если мы будем анализировать все эти перемены, кажущиеся нам столь глубокими, то увидим, что все, что противо-

1 Отечественная война 1812 г. и Крымская война 1854–1855 гг. (прим. ред.).

2 Франко-прусская война 1870–1871 гг. (прим. ред).

речит общим верованиям и чувствам расы, имеет лишь эфемерное существование, и на время уклонившееся течение

реки возвращается всегда снова к своему прежнему направлению. Мнения, не связанные ни с каким общим верованием

или чувством расы и, следовательно, не имеющие прочности, находятся во власти всяких случайностей, другими слова-

ми, зависят от малейших изменений среды. Возникнув под влиянием внушения и заразы, мнения эти всегда имеют вре-

менный характер: они нарождаются и исчезают, иногда с такой же быстротой, как песчаные дюны, наносимые ветром на

берегу моря.

В наши дни количество подвижных мнений толпы стало больше, нежели когда-либо, и это обусловливается следую-

щими тремя причинами:

Первая причина — это постепенное ослабление прежних верований, которые все более и более теряют свою власть и

не могут уже действовать на преходящие мнения толпы, давая им известное направление. Исчезновение общих верова-

ний предоставляет место массе частных мнений, не имеющих ни прошлого, ни будущего.

Вторая — это все возрастающее могущество толпы, которая встречает все менее и менее противовеса, и, вследст-

вие этого, необыкновенная подвижность идей, наблюдающаяся в толпе, может проявляться совершенно свободно, не

встречая нигде помехи.

Третья — печать, распространяющая самые противоречивые мнения и внушениями одного рода быстро сменяющая

внушения другого рода. Таким образом, ни одно мнение не может утвердиться и осуждается на гибель прежде, чем оно