Восприятии движения.

ТВОРЧЕСТВО ВОСПРИЯТИЯ¹

Непрерывная лента с нанесенными линиями под углом 45° движется вниз с небольшой равномерной скоростью. Испытуемый наблюдает ее через квадратное окно в щите, закрывающем ленту (см. рис. 1, А). В этих условиях направление видимого движения может быть двояким: либо вертикальным вниз, либо горизонтальным вправо. Вначале испытуемый почти всегда видит движение вниз. Если же наблюдение продолжается, то это направление меня­ется на горизонтальное. Затем оба направления начинают чередоваться.

Если предположить, что эти чередования есть результат постепенного «насыщения» от продолжающегося движения в одном направлении, то мож­но попытаться изменить последующий перцептивный эффект при специаль­ном усилении действия одного из направлений. Х.Уоллах проверил это, пред­ложив испытуемому наблюдать в течение нескольких минут ленту с линиями, которые могли восприниматься движущимися только вниз (см. рис. 1, В). За-

Рис. 1

'Хрестоматия по ощущению и восприянию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Ми-халевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 386—388.

Тема 7. Человек как субъект познания

тем показывалась фигура А. Испытуемый сразу же воспринимал движение в горизонтальном, а не как обычно, вертикальном направлении. По-видимому, насыщение от движений линий на рис. 1, Б вниз создало «противодействие» дальнейшему видению движения в этом направлении, и испытуемый воспри­нял альтернативное горизонтальное направление.

Иллюзия движения, описанная выше, была использована Уоллахом для исследования перцептивной реорганизации. Через квадратное окно в ширме испытуемый видит ленту, которая медленно движется сверху вниз. На ленте нанесены линии под углом 45°, левая половина каждой линии черная, правая — красная (см. рис. 2).

Вначале движение наполовину черных и наполовину красных линий воспринимается в вертикальном направлении, сверху вниз. Через несколь­ко минут «насыщение» от этого движения создает сильную тенденцию вос­принимать линии движущимися слева направо. Однако реализации этой тенденции мешает тот факт, что изменение цвета линий (с черного на крас­ный) при переходе через центральную ось маловероятно. Поэтому воспри­ятие движения вниз длится дольше, чем в условиях, описанных выше. Од­нако тенденция к восприятию движения в горизонтальном направлении растет, и конфликт разрешается через «творческую» перцептивную реор­ганизацию. Испытуемый неожиданно видит, что черные линии движутся вправо и, достигнув центра, заходят за красное прозрачное стекло. Это крас­ное стекло перцептивно «изобретается». Оно ясно воспринимается как по­верхность впереди ленты, отделенная контуром (см. рис. 2, Б).

Еще более сложный эффект получается в том случае, если оконча­ния линий образуют неровный край (см. рис. 2, В). Трудность увидеть ли­нии как движущиеся в сторону здесь еще больше, так как они должны «идти в никуда». Однако у многих испытуемых спонтанно возникает уди­вительное перцептивное решение. Они видят поле, разделенное на две час­ти: первая часть — ряд линий, двигающихся вправо, вторая часть — бе­лая поверхность с неровным краем, которая движется вниз; линии же непрерывно заходят за нее (см. рис. 2, Г). Перестройка происходит неожи­данно и без всяких усилий со стороны испытуемого; он сам удивляется ей. Это «творчество» в создании новой конфигурации, соответствующей требованиям стимуляции, осуществляется путем разделения целого на части и «изобретения» новых частей.

Рис. 2

В

Психологическая характеристика мышления. Образ и смысл

У.Джеймс МЫШЛЕНИЕ¹

Что такое мышление? Мы называем человека разумным живот­ным, и представители традиционного интеллектуализма всегда с особен­ным упорством подчеркивали тот факт, что животные совершенно лише­ны разума. Тем не менее вовсе не так легко определить, что такое разум и чем отличается своеобразный умственный процесс, называемый мыш­лением, от ряда мыслей, который может вести к таким же результатам, как и мышление.

Большая часть умственных процессов, состоя из цепи образов, вызы­вающих один другой, представляет нечто аналогичное с самопроизволь­ной сменой образов в грезах, какой, по-видимому, обладают высшие жи­вотные. Но и такой способ мышления ведет к разумным выводам, как теоретическим, так и практическим. Связь между терминами при таком процессе мысли выражается или в «смежности», или в «сходстве», и при соединении обоих родов этой связи наше мышление едва ли может быть очень бессвязным. Вообще говоря, при подобном непроизвольном мыш­лении термины, сочетающиеся между собой, представляют конкретные эмпирические образы, а не абстракции. Солнечный закат может вызвать в нас образ корабельной палубы, с которой мы видели его прошлым ле­том, спутников по путешествию, прибытие в порт etc, и тот же образ за­ката может навести нас на мысль о солнечных мифах, о погребальных ко­страх Геркулеса и Гектора, о Гомере, о том, умел ли он писать, о греческой азбуке etc. Если в нашем мышлении преобладают обыденные ассоциации по смежности, то мы обладаем прозаическим умом, если в данном лице часто непроизвольно возникают необыкновенные ассоциации по сходст­ву и по смежности, мы называем его одаренным фантазией, поэтическим талантом, остроумием.

Если в этом умственном процессе играет роль отвлеченное свойст­во, то оно лишь на мгновение привлекает наше внимание, а затем сменя-

¹ Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 11 — 18.

584 Тема 7. Человек как субъект познания

ется чем-нибудь иным и никогда не отличается большой степенью абст­ракции. Так, например, размышляя о солнечных мифах, мы можем мель­ком с восторгом подумать об изяществе образов в уме первобытного че­ловека или на мгновение вспомнить с пренебрежением об умственной узости современных толкователей этих мифов. Но в общем мы больше думаем о непосредственно воспринимаемых из действительного или возможного опыта конкретных впечатлениях, чем об отвлеченных свойствах.

Во всех этих случаях наши умственные процессы могут быть впол­не разумны, но все же они не представляют здесь мышления в строгом смысле слова. В мышлении, хотя выводы могут быть конкретными, они не вызываются непосредственно другими конкретными образами, как это бывает при цепи мыслей, связанных простыми ассоциациями. Эти кон­кретные выводы связаны с предшествующими конкретными образами при посредстве промежуточных ступеней, общих, отвлеченных признаков, от­четливо выделяемых нами из опыта и подвергаемых особому анализу.

Великая разница между простыми умственными процессами, заклю­чающимися в вызывании одного конкретного образа минувшего опыта с помощью другого, и мышлением в строгом смысле слова de facto заклю­чается в следующем: эмпирические умственные процессы только репро-дуктивны, мышление же — продуктивно. Мыслитель, придя в столкнове­ние с конкретными данными, которых он никогда раньше не видел и о которых ничего не слышал, спустя немного времени, если способность мышления в нем действительно велика, сумеет из этих данных сделать такие выводы, которые совершенно загладят его незнакомство с данной конкретной областью. Мышление выручает нас при непредвиденном сте­чении обстоятельств, при которых вся наша обыденная «ассоциационная мудрость» и наше «воспитание», разделяемые нами с животными, оказы­ваются бессильными.

Точное определение «мышления». Условимся считать характери­стической особенностью мышления в тесном смысле слова способность ориентироваться в новых для нас данных опыта. Эта особенность в дос­таточной степени выделяет «мышление» из сферы обыденных ассоциаци-онных умственных процессов и прямо указывает нам на его отличитель­ную черту.

Мышление заключает в себе анализа отвлечение. В то время как грубый эмпирик созерцает факт во всей его цельности, оставаясь перед ним беспомощным и сбитым с толку, если этот факт не вызывает в его уме ничего сходного или смежного, мыслитель расчленяет данное явление и отличает в нем какой-нибудь определенный атрибут. Этот атрибут он принимает за существенную сторону целого данного явления, усматрива­ет в нем свойства и выводит из него следствия, с которыми дотоле в его глазах данный факт не находился ни в какой связи, но которые теперь, раз будучи в нем усмотрены, должны быть с ним связаны.

Джеймс У. Мышление 585

Назовем факт или конкретную данную опыта — S
существенный атрибут — М

свойство атрибута — Р.

Тогда умозаключение от S к Р может быть сделано только при по­средстве М. Таким образом, «сущность» М заключается в том, что оно яв­ляется средним или третьим термином, который мы выше назвали суще­ственным атрибутом. Мыслитель замещает здесь первоначальную конкретную данную S ее отвлеченным свойством М. Что справедливо от­носительно М, что связано с М, то справедливо и относительно S, то связа­но и с S. Так как М, собственно говоря, есть одна из частей целого S, то мышление можно очень хорошо определить как замещение целого его час­тями и связанными с ним свойствами и следствиями. Тогда искусство мышления можно охарактеризовать двумя чертами:

1) проницательностью, или умением вскрыть в находящемся перед
нами целом факте S его существенный атрибут М;

2) запасом знаний, или умением быстро поставить М в связь с за­
ключающимися в нем, связанными с ним и вытекающими из него дан­
ными. Если мы бросим беглый взгляд на обычный силлогизм:

М есть Р S есть М

S есть Р,

то увидим, что вторая или меньшая посылка требует проницательности, первая или большая — полноты и обилия знаний. Обыкновенно чаще встречается обилие знаний, чем проницательность, так как способность рассматривать конкретные данные под различными углами зрения менее обыкновенна, чем умение заучивать давно известные положения, так что при наиболее обыденном употреблении силлогизмов новым шагом мыс­ли является меньшая посылка, выражающая нашу точку зрения, на дан­ный объект, но, конечно, не всегда, ибо тот факт, что М связано с Р, также может быть дотоле неизвестен и ныне впервые нами формулирован. Вос­приятие того факта, что S есть М, есть точка зрения на S. Утверждение, что М есть Р, есть общее или абстрактное суждение.

Скажем два слова о том и другом.

Что такое точка зрения на данный предмет? Когда мы рассматрива­ем S просто как М (например, киноварь просто как ртутное соединение), то сосредоточиваем все наше внимание на этом атрибуте М, игнорируя все остальные атрибуты. Мы лишаем реальное явление S его полноты. Во всякой реальности можно найти бесчисленное множество различных сторон и свойств. Даже такое простое явление, как линию, проводимую на­ми по воздуху, можно рассматривать в отношении ее положения, формы, длины и направления. При анализе более сложных фактов точки зрения, с которых их можно рассматривать, становятся буквально бесчисленны­ми. Киноварь не только ртутное соединение, она сверх того окрашивает в

586 Тема 7. Человек как субъект познания

ярко-красный цвет, обладает значительным удельным весом, привозится в Европу из Китая и т.д. ad infinitum.

Все предметы суть источники свойств, которые познаются нами лишь мало-помалу, и справедливо говорят, что познать исчерпывающим обра­зом одну какую-нибудь вещь — значило бы познать всю вселенную. Че­ловек представляет собой весьма сложное явление, но из этого бесконеч­но сложного комплекса свойств провиантмейстер в армии извлекает для своих целей только одно, именно потребление стольких-то фунтов пищи в день; генерал — способность проходить в день столько-то верст; столяр, изготовляющий стулья, — такие-то размеры тела; оратор — отзывчивость на такие-то и такие-то чувства; наконец, театральный антрепренер — го­товность платить ровно столько-то за один вечер развлечения. Каждое из этих лиц выделяет в целом человеке известную сторону, имеющую отно­шение к его точке зрения. Все остальные точки зрения на конкретный факт равно истинны. Нет ни одного свойства, которое можно было бы признать абсолютно существенным для чего-нибудь. Свойство, которое в одном случае является существенным для данной вещи, становится для нее в другом случае совершенно неважной чертой.

Становясь временно на любую из точек зрения на вещь, я начинаю несправедливо игнорировать другие точки зрения. Но так как я могу ква­лифицировать вещь каждый раз только одним определенным образом, то каждая моя точка зрения неизбежно окажется ошибочной, узкой, односто­ронней. Природная необходимость, заставляющая меня поневоле быть ог­раниченным и в мышлений, и в деятельности, делает для меня прости­тельной эту неизбежную односторонность.

Мое мышление всегда связано с деятельностью, а действовать я мо­гу лишь в одном направлении зараз. В данную минуту для меня, пока я пишу эту главу, способность подбора фактов и умение сосредоточивать внимание на известных сторонах явления представляется сущностью че­ловеческого ума. В других главах иные свойства казались и будут еще ка­заться мне наиболее существенными сторонами человеческого духа.

Реальность остается явлением совершенно безразличным по отно­шению к тем целям, которые мы с ней связываем. Ее наиболее обыден­ное житейское назначение, ее наиболее привычное для нас название и ее свойства, ассоциировавшиеся с последним в нашем уме, не представляют в сущности ничего неприкосновенного. Они более характеризуют нас, чем саму вещь. Но мы до того скованы предрассудками, наш ум до того око­ченел, что наиболее привычным для нас названиям вещей и связанным с ними представлениям мы приписываем значение чего-то вечного, абсо­лютного (натуралисты могут подумать, что молекулярное строение веще­ства составляет сущность мировых явлений в абсолютном смысле слова и что Н₂О есть более точное выражение сущности воды, чем указание на ее свойство растворять сахар или утолять жажду. Нимало! Все эти свой­ства могут равно характеризовать воду как некоторую реальность, и для

Джеймс У. Мышление 587

химика сущность воды, прежде всего, определяется формулой Н₂О и затем уже другими свойствами только потому, что для его целей лабораторного синтеза и анализа веществ вода, как предмет науки, изучающей соедине­ния и разложения веществ, есть прежде всего Н₂О).

Мышление всегда связано с личным интересом. Обратимся опять к символическому изображению умственного процесса:

М есть Р S есть М

S есть Р.

Мы различаем и выделяем М, так как оно в данную минуту явля­ется для нас сущностью конкретного факта, явления или реальности S. Но в нашем мире М стоит в необходимой связи с Р, так что Р есть второе яв­ление, которое мы можем найти связанным с фактом S. Мы можем за­ключать к Р через посредство М, которое мы с помощью нашей проница­тельности выделили как сущность, из первоначально воспринятого нами факта S.

Заметьте теперь, что М было только в том случае хорошим показа­телем нашей проницательности, давшим нам возможность выделить Р и отвлечь его от остальных свойств S, если Р имеет для нас какое-нибудь значение, какую-нибудь ценность. Если, наоборот, Р не имело для нас ни­какого значения, то лучшим показателем сущности S было бы не М, а что-нибудь иное. С психологической точки зрения, вообще говоря, с само­го начала умственного процесса S является преобладающим по значению элементом. Мы ищем Р или что-нибудь похожее на Р. Но в целом кон­кретном факте S оно скрыто от нашего взора, ища в S опорного пункта, при помощи которого мы могли бы добраться до Р, мы, благодаря нашей проницательности, нападаем на М, которое оказывается как раз свойством, стоящим в связи с Р. Если бы мы желали найти Q, а не Р и если бы N было свойством S, стоящим в связи с Q, то мы должны были бы игнори­ровать М, сосредоточить внимание на N и рассматривать S исключитель­но как явление, обладающее свойством N.

Мыслитель расчленяет конкретный факт и рассматривает его с отвле­ченной точки зрения, но он должен, сверх того, рассматривать его надлежа­щим образом, т.е. вскрывая в нем свойство, ведущее прямо к тому выводу, который представляет для него в данную минуту наибольший интерес.

Результаты нашего мышления могут быть нами получены иногда совершенно случайно.

Я помню, как моя горничная открыла, что стенные часы мои могут правильно идти, только будучи наклонены немного вперед. Она напала на этот способ случайно, после многих недель тщетных попыток заставить часы идти как следует. Причиной постоянной остановки часов было тре­ние чечевицы маятника о заднюю стенку часового ящика; развитый че­ловек обнаружил бы эту причину в пять минут.

588 Тема 7. Человек как субъект познания

При помощи измерения множества треугольников можно было бы найти их площадь всегда равной произведению высоты на половину осно­вания и формулировать это свойство как эмпирический закон. Но мысли­тель избавляет себя от труда бесчисленных измерений, видя, что сущность треугольника заключается в том, что он есть половина параллелограмма с тем же основанием и высотой, площадь которого равна произведению всей высоты на основание. Чтобы уяснить себе это, надо провести допол­нительные линии, и геометр часто должен проводить такие линии, чтобы с помощью их вскрыть нужное ему существенное свойство фигуры. Сущ­ность фигуры заключается в некотором отношении фигуры к новым ли­ниям, отношении, которое не может быть ясным для нас, пока эти линии не проведены. Гений геометра заключается в умении вообразить себе но­вые линии, а проницательность его в усмотрении этого отношения к ним данной фигуры.

Итак, в мышлении есть две весьма важные стороны:

1) свойство, извлеченное нами из конкретного факта, признается
нами равнозначным всему факту, из которого выделено;

2) выделенное таким образом свойство наталкивает нас на из­
вестный вывод и сообщает этому выводу такую очевидность, какой мы
не могли бы извлечь непосредственно из данного конкретного факта.

Проницательность. Итак, для того, чтобы мыслить, мы должны уметь извлекать из данного конкретного факта свойства, и не какие-нибудь во­обще, а те свойства, которые соответствуют правильному выводу. Извле­кая несоответствующие свойства, мы получим неправильный вывод. От­сюда возникают следующие недоумения: Как извлекаем мы известные свойства из конкретных данных, и почему во многих случаях они могут быть вскрыты только гением? Почему все люди не могут мыслить оди­наково успешно? Почему лишь одному Ньютону удалось открыть закон тяготения, одному Дарвину — принцип выживания существ наиболее при­способленных? Чтобы ответить на эти вопросы, нам необходимо произве­сти новое исследование, посмотрев, как в нас естественным путем разви­вается проникновение в явления действительности.

Первоначально все наше знание смутно. При этом неясном способе познавания ребенку, впервые начинающему сознавать комнату, она, веро­ятно, представляется чем-то отличающимся от находящейся в движении кормилицы. В его сознании еще нет подразделений, одно окно комнаты, быть может, особенно привлекает его внимание. Такое же смутное впечат­ление производит каждая совершенно новая сфера опыта и на взрослого. Библиотека, археологический музей, магазин машин представляют собой какие-то неясные целые для новичка, но для машиниста, антиквария, биб­лиофила целое почти совершенно ускользает от внимания, до того стре­мительно они набрасываются на исследование деталей. Знакомство с пред­метом породило в них способность различения.

УоллахХ. Насыщение при восприятии движения 589

Неопределенные термины вроде «трава», «плесень», «мясо» для бо­таника и зоолога не существуют, до того они углубились в изучение раз­личных видов трав, плесени и мышц. Когда Чарльз Кингслей показал од­ному господину анатомирование гусеницы, тот, увидев тонкое строение ее внутренностей, заметил: «Право, я думал, что она состоит только из внеш­ней оболочки и мякоти».

<...> Разумеется, мы диссоциируем элементы смутно воспринимае­мых нами цельных впечатлений, направляя наше внимание то на одну, то на другую часть целого. Но в силу чего мы сосредоточиваем наше внима­ние сначала на том, а потом на другом элементе?

На это можно тотчас же дать два ясных ответа: 1) в силу наших практических или инстинктивных интересов и 2) в силу наших эстетиче­ских интересов.

Собака, где угодно, умеет отличить запах себе подобных, лошадь чрез­вычайно чутка к ржанию других лошадей, потому что эти факты имеют для них практическое значение и вызывают в этих животных инстинктивное возбуждение. Ребенок; замечая пламя свечки или окно, оставляет без вни­мания остальные части комнаты, потому что последние не доставляют ему столь живого удовольствия. Деревенский мальчишка умеет находить чер­нику, орехи и т.п. ввиду их практической пользы, выделяя их из массы кус­тарников и деревьев. Таким образом, эти практические и эстетические ин­тересы суть наиболее важные факторы, способствующие яркому выделению частностей из цельного конкретного явления. На что они направляют на­ше внимание, то и служит объектом последнего, но что такое они сами — этого мы не можем сказать. Мы должны в данном случае ограничиться признанием их неразложимыми далее, первичными факторами, определяю­щими то направление, в котором будет совершаться рост нашего знания.

Существо, руководимое в своей деятельности немногочисленными ин­стинктивными импульсами или немногочисленными практическими и эс­тетическими интересами, будет обладать способностью диссоциировать весь­ма немногие свойства и в лучшем случае будет одарено ограниченными умственными способностями; существо же, одаренное большим разнообра­зием интересов, будет обладать высшими умственными способностями. Че­ловек как существо, одаренное бесконечным разнообразием инстинктов, практических стремлений и эстетических чувств, доставляемых каждым органом чувств, а силу одного этого должен обладать способностью диссо­циировать свойства в гораздо большей степени, чем животные, и согласно этому мы находим, что дикари, стоящие на самой низкой ступени развития, мыслят неизмеримо более совершенным образом, чем самые высокие жи­вотные породы.

О.Кюльпе ПСИХОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ¹

С последней фазой развития экспериментальной психологии совпа­дает особое направление нашей науки, исследующее процессы мышления, оно развилось в Германии и особенно в Вюрцбургском психологическом институте. В прежней психологии мышлению было уделено далеко не достаточно внимания. Первоначально экспериментальному направлению приходилось иметь много дела по приведению в порядок громадной об­ласти ощущений, представлений и чувств и до утонченных и незаметных явлений мышления очередь еще не доходила.

Психологи не считали правильным признать годным для иссле­дования рядом с содержанием предметного мышления мышление без признаков наглядности, они отрицали, что слово может быть понимаемо независимо от представлений или что предложение можно постигнуть и подвергнуть суждению, хотя его содержание представляется для сознания едва заметным.

Нас же систематическое применение самонаблюдения в конце концов привело к другой теории. Ранее в психологических исследованиях не ста­рались добиваться после каждого опыта сведений о всех соответствующих переживаниях, удовлетворялись случайными показаниями испытуемого по поводу явлений, особенно бросающихся в глаза или отклоняющихся от нор­мы, и разве только после целого ряда совокупных исследований выспраши­вали главное на основании сохранившихся у испытуемого воспоминаний. Таким путем освещались только наиболее характерные душевные явле­ния. Близкое знакомство наблюдателей с традиционным кругом понятий об ощущениях, чувствах и представлениях не позволяло им заметить и на­звать то, что не было ни ощущением, ни чувством, ни представлением.

Лишь только опытные испытуемые на основании самонаблюдения над переживаниями во время исследования начали сообщать непосредст­венно после опыта полные и беспристрастные данные о течении душев-

¹ Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гип-пенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 21—27.

Кюльпе О. Психология мышления 591

ных процессов, тотчас же обнаружилась необходимость расширения преж­них понятий и определений. Было обнаружено существование таких яв­лений, состояний, направлений, актов, которые не подходили под схему старой психологии. Испытуемые стали говорить на языке жизни, а пред­ставлениям во внутреннем мире отводили лишь подчиненную роль. Они знали и думали, судили и понимали, схватывали смысл и толковали об­щую связь, не пользуясь существенной поддержкой случайно всплываю­щих при этом чувственных представлений.

Приведем несколько примеров. Испытуемых спрашивают, понимают ли они предложение: «Лишь только золото замечает драгоценный камень, оно тотчас же признает превосходство его сияния и услужливо окружает камень своим блеском»". В протокол после того вносится: «Вначале я обра­тил внимание на выделенное слово золото. Я понял предложение тотчас же, небольшие трудности составило только слово видит. Далее мысль перене­сла меня вообще на человеческие отношении с намеком на порядок ценно­стей. В заключение я имел еще что-то вроде взгляда на бесконечную воз­можность применения этого образа».

Здесь описан процесс понимания, который происходит без представ­лений, но лишь при посредстве отрывочного внутреннего языка. Сверх то­го, непонятно, как могла возникнуть идея о порядке ценностей или же мысль о бесконечной возможности применения образа благодаря чувст­венному содержанию сознания?

Еще один пример. «Понимаете ли вы предложение: мышление так необычайно трудно, что многие предпочитают просто делать заключения». Протокол гласит: «Я знал сейчас же по окончании предложения, в чем суть. Однако мысли были еще совершенно неясны. Чтобы выяснить себе положение, я стал медленно повторять все предложение, и когда повторил, мысль сделалась ясной, я могу теперь передать ее следующим образом. Делать заключение означает здесь — высказывать нечто, не задумываясь, иметь готовый вывод в противоположность самостоятельным выводам мышления. Кроме тех слов предложения, которые я слышал и затем вос­производил, в моем сознании не было никаких других представлений».

И здесь оказывается не обычный процесс мышления, но мышление без наглядных представлений. Следует отметить, что оба испытуемых указыва­ли на то, что процесс понимания представляется им аналогичным также и при осмысливании более трудных положений. Таким образом, здесь мы имеем не искусственный продукт лабораторий, вскрывающий эти выводы, но самую живую действительность.

Но если мысли отличаются от представления красок и тонов, лесов и садов, людей и зверей, то, следовательно, можно отметить подобное же раз­нообразие в проявлении, течении и формах мыслей, соответствующих этим представлениям. Мы знаем, какая закономерность царит в представлениях. Мы говорим об ассоциациях: репродукции, всплывании представлений, о влиянии одних представлений на другие связи их между собой.

592 Тема 7. Человек как субъект познания

Если мысли не отличаются от представлений, то при заучивании сти­хов первые должны запоминаться с такой же трудностью, как и последние. Однако стоит нам припомнить, как мы заучиваем наизусть, и мы увидим, что в последнем случае происходит нечто совершенно иное. Внимательно­го прочтения стихов достаточно, чтобы иметь возможность вновь припом­нить содержание мыслей. Только этим путем при чисто психических прие­мах достигаем мы тех плодотворных результатов, которые обнаруживаются при репродукции содержания наших мыслей во время проповедования, при чтении лекций, при игре на сцене, при создании беллетристических произ­ведений, работы над научным сочинением или же в течение длительных разговоров.

Особенно важное доказательство этому мы находим у Бюлера в его исследованиях относительно парных мыслей: ассоциации между мысля­ми образуются несравненно быстрее и прочнее, чем между словами. Кто может заучить ряд из 20 — 30 слов, услышав его только один раз, так, что­бы иметь возможность при назывании одного члена ряда правильно и бы­стро ответить другим парным словом? Если бы кто-либо был в состоянии это проделать, то обладателя такой феноменальной памяти мы бы счита­ли необыкновенным человеком. Однако такие именно результаты легко достижимы при заучивании парных мыслей, как показали эксперимен­тальные исследования. Мы даем для иллюстрации подобный ряд.

I. Самосознание и продуктивность работы — духовное ничтожество натурализма.

И. Увеличение народонаселения в новое время — борьба племен в будущем.

III. Современная машина — колесница Фаэтона человеческого духа.

IV. Благородная сила мысли — портрет Канта.

V. Сущность языка — художник и картина.

VI. Колонии Германии — поэт при распределении мира¹.

VII. Наполеон и королева Луиза — гениальный варвар.

VIII. Единственный и общество — свобода есть самоограничение.

IX. Знание есть сила — господство над природой.

X. Пределы, видимые в телескоп, — бесконечность вселенной.

Задача в этих исследованиях состоит в том, чтобы установить мыс­ленную связь между двумя членами этого ряда. Особенно удивительно, как легко это удается и как долго удерживается нами мысль. Еще на сле­дующий день такой ряд может быть воспроизведен безошибочно. Еще ха­рактернее тот факт, что иногда при этом слова звучат как-то чуждо или что смысл некоторых членов ряда известен, но соответствующее им вы­ражение не может быть тотчас же найдено.

¹ Стихотворение Шиллера «Die Teilungber Erde», где поэт получает свою часть после других участников дележа.

Кюльпе О. Психология мышления 593

Следует отметить, что один из первых результатов нашей психоло­гии мышления был отрицательным: термины чувств, представлений и их связей, установленные данными экспериментальной психологии до наше­го времени, не давали возможности понять и точнее определить интеллек­туальные процессы. Недостаточными оказались новые понятия о состоя­ниях сознания, достигнутые при посредстве наблюдений над фактами: они способствовали скорее описанию, нежели их объяснению. Уже исследова­ние элементарной деятельности мышления тотчас же показало, что осоз­нано может быть и то, что не имеет наглядного характера, и что самона­блюдение в противоположность наблюдению явлений природы позволяет воспринять и прочно установить такие явления и определенно выражен­ные состояния сознания, которые не даны в виде цвета, звука или образа и не окрашены в чувственный тон.

Значение абстрактных и общих выражений обнаруживается в соз­нании даже тогда, когда, кроме слов, в сознании не дано ничего наглядно­го и переживается и припоминается само по себе независимо от слов. Эти факты обнаружены новым пониманием сознания. Таким образом, непод­вижная до нашего времени схема строго определенных элементов душев­ной жизни была значительно расширена в очень важном отношении.

Этим самым экспериментальная психология была введена в область новых исследований, открывших широкие перспективы. К числу явлений, чувственно несозерцаемых, относится не только то, что мы сознаем, мыс­лим, или то, о чем думаем, с их свойствами и отношениями, но также са­мая сущность актов суждения и многообразное проявление нашей дея­тельности, функции нашего активного отношения к данному содержанию сознания, именно группировка и определение, признание или отрицание.

Наглядно данное содержание могло иметь значение только лишь как искусственная абстракция, как совершенно произвольно выделенное и обо­собленное явление. Для цельного же сознания представления составляли часть явлений, связанных с разного рода влияниями самого сознания и за­висящих от душевных процессов, собственно одаривших их смыслом и цен­ностью для переживания субъекта. Насколько восприятие нельзя считать следствием ощущений, настолько же мало можно понять мышление как те­чение представлений в их ассоциативной связи. Ассоциативная психология в том виде, как она была основана Юмом, потеряла свое всемогущество.

Через посредство мыслей открылся нам путь во внутренний мир, и тут не может быть и речи о мистической силе, будто бы приведшей нас туда; напротив, мы достигли его благодаря пренебрежению нами предрас­судков.

Мысли являются не только чистыми знаками для ощущений, они вполне самостоятельные образования, обладающие самостоятельными ценностями, о мыслях можно говорить с той же определенностью, как и о чувственных впечатлениях, их можно даже считать более положитель­ными, постоянными и независимыми, чем чувственные образы, обуслов-

38 Зак. 2652

594 Тема 7. Человек как субъект познания

ленные деятельностью памяти и фантазии. Но, конечно, их нельзя рас­сматривать так же непосредственно, как объекты наблюдения, как на­глядные предметы.

Опытным путем удалось доказать, что наше «я» нельзя отделить от нас. Невозможно мыслить — мыслить, отдаваясь вполне мыслям и погру­жаясь в них, и в то же время наблюдать эти мысли — такое разделение психики невозможно довести до конца. Сначала одно, затем другое — так гласит лозунг молодой психологии мышления, и эта задача осуществля­ется ею необычайно удачно.

Уже после того как испытуемый выполнит какую-либо задачу мыш­ления, пережитый при этом процесс подвергался новому наблюдению, что­бы возможно глубже и прочнее установить его во всех его фазах. Сравнивая различных испытуемых и различные результаты одних и тех же испытуе­мых, можно было проверить, свободен ли опыт от противоречий.

Поразительное единство мнений в наших работах по психологии мышления, подтверждавших одна другую, было прекрасной иллюстраци­ей результатов наших исследований.

Так были пережиты многие такие акты души, которые до сего вре­мени проходили мимо психологии мышления: обратить внимание и уз­нать, признать и отвергнуть, сравнивать и различать и многое другое. Все эти процессы лишены были обязательного характера наглядности, хотя ощущения, представления и чувства могли их сопровождать.

Следует отметить беспомощность старой психологии, уверенной в том, что эти акты можно определить при помощи сопровождающих их признаков. Так, например, внимание рассматривалось ими как ощущение напряжения некоторой группы мускулов, потому что так называемое на­пряженное внимание сопровождается таким ощущением. Так же точно в представлениях движений была отвергнута воля, так как представления движений обыкновенно предшествуют внешнему проявлению воли. Эти построения, искусственность которых скоро обнаружилась, потеряли вся­кий смысл, лишь только было усмотрено существование особенных пси­хических актов и тем самым ощущения и представления были лишены их всемогущества в сознании.

После того как стали известны эти факты, обнаружилась одна важная новинка. Изменился взгляд на наиболее сложный факт душевной жизни. До сих пор можно было говорить: мы потому внимательны, что наши глаза направлены в известную сторону и мускулы, находящиеся в определенном положении, сильно напряжены. Теперь нам ясно, что понимание такого ро­да совершенно превратно истолковывает сущность вопроса и что с гораздо большим правом можно было бы сказать: мы направляем наши глаза на определенный пункт и при этом напрягаем мускулы, потому что мы хотим на него смотреть; активность выступает на первый план, акт восприятия и механизм представлений — на второй.

Кюльпе О. Психология мышления 595

Наше «я» постоянно находится под влиянием той или иной точки зрения или же определенной задачи и ими же побуждается к деятельности. Можно сказать, что и работа «я» служит цели, заданной самой собой или другими. Мышление теоретика столь же мала нецелесообразно, как и мыш­ление практика. Психологам приходится постоянно с этим считаться. Ис­пытуемый получает какую-либо задачу, определенное наставление, инструк­цию и, находясь под влиянием подобного рода, должен изучать себя при воздействии раздражителей. Испытуемый, например, должен сравнить два света или выполнить движение при знаке ударом или звуком, быстро отве­тить первым пришедшим в мысль словом, какое бы оно ни было, вслед за произнесенным словом исследователя, далее постараться понять данную фразу, вывести заключение и тому подобное. Если испытуемый берется охотно за выполнение опыта и усваивает все необходимое, то подобные за­дачи оказывают на него чрезвычайно яркое положительное влияние. Это влияние имеет особое имя в психологии, именно его называют детермини­рующей тенденцией. «Я» заключает в себе известным образом безгранич­ное множество возможностей реагировать. Если одно из них получает осо­бенное значение, сравнительно с другими, то здесь, очевидно, имеет место детерминирующая тенденция, известный выбор.

Самостоятельное значение задач и определяемая ими роль детерми­нирующей тенденции были совершенно скрыты от ассоциационной пси­хологии. Задачи, подобные указанным, не могут быть предложены для ре­продукций обычным порядком. К задачам приходится подготавливаться, испытуемый с этой целью должен особенно настроиться, так как каждая задача своеобразно направляет психическую работу индивидуальности. Вопросы ставятся не ощущениям, чувствам или представлениям, но неко­торому субъекту, духовная сущность которого не имеет всегда определен­ного содержания, напротив, для целей опыта он должен проявить специ­фическую эластичность при усвоении и выполнении инструкции. Так как подобного рода руководящие и определяющие точки зрения играют роль при любом процессе мышления и далее, так как абстракции и комбина­ции, суждение и заключение, сравнение и различение, нахождение и уста­новка отношений тоже носят характер детерминирующей тенденции, то психология детерминирующей тенденции сделалась существенной частью современной психологии мышления.

Аху удалось очень хорошо показать, что даже ассоциации могут быть побеждены до значительной степени противодействием задач. Помимо то­го что сила, с которой проявляется детерминирующая тенденция, превосхо­дит общеустановленную тенденцию воспроизведения, она не связана в сво­ем проявлении с законами ассоциативных отношений.

Нашему исследованию подверглось влияние задач в простейших случаях.

Показывается, например, слово доска. Испытуемый имеет оптиче­ское представление его, однако может пройти значительное время, пока он

596 Тема 7. Человек как субъект познания

назовет подходящее целое, даже при значительном напряжении умствен­ной деятельности, хотя бы теснилась целая масса всяких представлений. Наконец, он произносит: шкаф, спустя немного более, чем 4 секунды. Те­чение и выполнение начатого акта теснят различные представления, не со­ответствующие данной задаче. Если все же приходит нужное слово, испы­туемый чувствует себя как бы освобожденным от чего-то.

Мы теперь уже в состоянии установить по крайней мере индиви­дуальные формы сознания, в которых соблюдены правила логики и рас­смотрены истина и правильность утверждений. Мы можем определить наличность в нашем сознании понятий и положений и как именно мы их сознаем. Мы можем психологически анализировать работу исследова­теля, изложенную им на основании данных логики, и представить ее в со­ответствующей психологической форме. Само собой разумеется, что не только реальное знание, но и многие другие дисциплины должны быть благодарны современной психологии мышления главным образом за то, что они сделались психологически доступными. В самом деле, нет такого знания, представитель которого не пользовался бы в своих работах мыш­лением в его многообразных формах. Исследователи уже начинают воз­буждать глубоко интересные вопросы, наблюдая разнообразие процессов мышления в различных отраслях знания. Сделанные нами в этом направ­лении первые построения в психологии мышления обещают объяснить связь именно между выбором человеком предмета научных занятий и из­вестным направлением и поведением выбирающего.

Р.Арнхейм ВИЗУАЛЬНОЕ МЫШЛЕНИЕ¹

Петру и Павлу задали одну и ту же задачу: «Сейчас 3 часа 40 ми­нут; сколько времени будет через полчаса?» Петр поступает так: он пом­нит, что полчаса — это тридцать минут: поэтому надо 30 прибавить к 40. Так как в часе только 60 минут, то остаток в 10 минут перейдет в следую­щий час. Так он приходит к ответу: 4 часа 10 минут.

Для Павла час — это круглый циферблат часов, а полчаса — поло­вина этого круга. В 3 часа 40 минут минутная стрелка стоит под косым углом слева на расстоянии двух пятиминутных делений от вертикали (см. рис. 1). Взяв эту стрелку за основу, Павел разрезает диск пополам и попадает в точку, которая находится в двух делениях справа от вертика­ли, на противоположной стороне. Так он получает ответ и переводит его в числовую форму: 4 часа 10 минут.

И Петр, и Павел решали эту задачу мысленно. Петр переводил ее в количества, не связанные с чувственным опытом. Он производил опера­ции с числами по тем правилам, которые он усвоил с детства: 40+30=70; 70-60=10. Он мыслил «интеллектуально». Павел же применил в этой за­даче соответствующий визуальный образ. Для него целое — это простая законченная форма, половина — это половина этой формы, а ход времени — это не увеличение арифметического количества, а круговое движение в пространстве. Павел мыслил «визуально».

Все и всюду прибегают к визуальному мышлению. Оно направляет фигуры на шахматной доске и определяет глобальную политику на гео­графической карте. Два ловких грузчика, поднимая рояль по вьющейся лестнице, пользуются визуальным мышлением, чтобы представить себе сложную последовательность подъемов, толканий, наклонов и разворотов инструмента. Кошка мыслит визуально, когда собирается преодолеть ко-

¹ Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гип-пенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 97—107.

Тема 7. Человек как субъект познания

варный лабиринт, состоящий из выступов и впадин, одним элегантно рассчитанным прыжком.

Во всех этих случаях элементы про­блемной ситуации изменяются, перестраи­ваются и трансформируются; внимание переключается; вводятся новые функции и вскрываются новые взаимосвязи. Такие операции, если их предпринимать с целью прийти к решению, составляют то, что на­зывается мышлением. И все же педагоги и психологи до сих пор не решаются при­знать, что процессы перцептивного мыш­ления столь же трудны и результативны, требуют столь же большого разума, что и использование интеллектуальных понятий. Мы жертвы укоренившегося представления, согласно которому мыш­ление происходит в отрыве от перцептивного опыта. Считается, что чувст­ва связаны с отдельными конкретными явлениями, поэтому их роль ог­раничена сбором сырья для накопления опыта. Дальнейшая обработка сенсорных данных осуществляется «высшими» способностями разума. Что­бы учиться на опыте, разум должен из частностей выводить обобщения, а царство обобщений, как полагают, не может иметь ничего общего с прямым восприятием.

Может быть, это угнетение чувств было неизбежным: наша цивили­зация должна была заплатить эту цену за очевидные успехи наук, достиг­нутые теоретизированием с помощью бестелесных понятий. Из-за этого сдвига методов и ценностей искусство стали рассматривать как средство простого развлечения или украшения.

Однако чувства — это не просто служители интеллекта, не только его поставщики сырья. Визуальное мышление — это мышление посредством визуальных операций. Приведу пример из художественной деятельности. У тех, кто считает, что художники мыслят, распространено мнение, что мыш­ление, будучи по необходимости неперцептивным процессом, должно пред­шествовать созданию образа, так что, скажем, Рембрандт вначале интеллек­туально раздумывал над убогостью человеческого бытия и лишь потом вложил результаты своих размышлений в свои картины. Если считать, что художники не думают только тогда, когда рисуют, то нужно понять, что ос­новной способ, которым художник пользуется, чтобы справиться с пробле­мами существования, — это изобретение и оценка образов и манипулирова­ние ими. Когда такой образ достигает конечной стадии, художник воспринимает в нем исход своего визуального мышления. Другими

Арнхейм Р. Визуальное мышление 599

словами, произведение изобразительного искусства является не иллюст­рацией к мыслям его автора, а конечным проявлением самого мышления.

То же самое относится и к той пользе, которую получает от перцеп­тивного материала учащийся. Я помню, как был недавно шокирован, ко­гда услышал от одного канадского чиновника напоминание о том, что его страна граничит с двумя могущественными соседями, Соединенными Штатами и Россией. Уроженец Европы, я всегда думал, что Россия была соседом с востока, и, эмигрировав в Соединенные Штаты, я представлял эту страну далеко позади. Мое новое американское образование получи­ло хороший толчок вперед, когда до меня дошел тот факт, что то, что да­леко на востоке, довольно близко на северо-западе. Эта мысль потребова­ла конкретной реорганизации визуальных отношений на карте мира, которую я себе представлял.

Активное владение наглядным материалом возможно только в том случае, когда существенные свойства объектов мышления при помощи об­раза наглядно объясняются. Иногда считают само собой разумеющимся, что простой показ картинок, изображающих определенного рода объект, позво­лит учащемуся подхватить мысль, как подхватывают насморк. Но никакую информацию о предмете не удается непосредственно передать наблюдателю, если не представить этот предмет в структурно ясной форме.

Видеть свойства какого-либо предмета — значит воспринимать его как пример воплощения определенных общих понятий, видеть предмет кругом — значит видеть в нем круглость, т.е. всякое восприятие состоит в схватывании абстрактных черт. Вопреки существовавшей долгое время традиции мы не можем ограничить термин «абстрактное» только тем, что лишено сенсорных качеств. Термины «конкретное» и «абстрактное» ни в коей мере не могут служить для сортировки видов опыта по двум кон­тейнерам. Они не являются антонимами и не принадлежат к двум взаи­моисключающим популяциям. Конкретность — это свойство всех вещей, физических и умственных, но многие из этих же самых вещей могут слу­жить абстракциями.

Теперь мы готовы предположить, что чувство зрения действует пу­тем образования визуальных понятий, т.е. путем форм, которые соответ­ствуют внешнему виду предметов в данном окружении. Эти визуальные понятия имеют свои эквиваленты в рисунках и картинах. Особенно яр­ко они видны на ранних ступенях умственного развития, когда они еще просты. Интересны, например, рисунки одной шестилетней американской девочки, которая при помощи червонных сердечек изображает руки, но­сы, кулоны, лиф платья — декольте и т.д. Сердечко — это простая и действительно удобная форма, но этот ребенок применяет ее совершенно оригинально. Она открыла шаблон, который соответствует ее собственно­му чувству формы и в то же время отвечает внешнему виду многих ве­щей в этом мире.

600 Тема 7. Человек как субъект познания

Мышление занимается предметами и событиями известного нам ми­ра. Поэтому в процессе мышления эти предметы и события должны присут­ствовать и быть объектами действия. Если они присутствуют реально, то мы можем воспринимать их, думать о них, пользоваться ими. По сути дела, об­ращение с предметами — это мышление руками.

Когда предметы физически отсутствуют, они представлены косвен­но нашей памятью и знаниями о них. В какой форме память и знания поставляют необходимые факты? Проще всего ответить — опыт отклады­вается в образах, и этими образами мы оперируем так же, как если бы они были самими оригиналами.

Однако этот простой ответ ставит новые вопросы. Действительно ли умозрительные образы присутствуют при мышлении? Или — еще более парадоксально — не сталкиваемся ли мы с той же проблемой, что предме­ты, представленные как «лично», так и в образах памяти, не считаются пригодным для мышления материалом?

К концу XIX — началу XX в. психологи начали искать эксперимен­тальный ответ. Они задавали испытуемым вопросы, заставляя их думать, а потом опрашивали: «Что происходило в вас?». Из полученных резуль­татов Карл Бюлер в 1908 г. сделал вывод, что «в принципе любой сюжет полностью и отчетливо мыслим и понятен без какого-либо участия вооб­ражения».

Учение о «мысли без образов» не утверждало, что при мышлении от­сутствует что-либо наблюдаемое. Экспериментаторы не указывали, что плод мысли падает из ничего. Напротив, предполагалось, что мышление часто происходит осознанно, но это осознанное событие считалось по природе сво­ей отличным от воображения. Даже опытные наблюдатели терялись при попытке объяснить, что происходит в их умах, когда они мыслят.

Когда мы сегодня возвращаемся к спору о роли воображения в мыш­лении, мы видим, что выводы были неудовлетворительны из-за смешения двух задач. Вопрос о том, требует ли мышление участия воображения, счи­тался равносильным вопросу о том, отмечает ли сознание эту роль вообра­жения. Обе стороны, по-видимому, согласились, что если интроспекция не устанавливает хотя бы минимальных следов воображения в каждом про­цессе мышления, то невозможно утверждать, что воображение необходимо. Так называемые «сенсуалисты» пытались объяснить негативные результа­ты многочисленных экспериментов, предположив, что «автоматизм и меха­низация» могут свести визуальный компонент мысли к «слабой искорке сознательной жизни» и что в таких условиях экспериментальные наблюда­тели вряд ли могли правильно идентифицировать «неподдающиеся анали­зу вырожденные образцы» (Эдвард Б. Титченер).

Здесь возникает сомнение относительно природы воображения. Мо­жет быть, психологи тех дней и их испытуемые не отмечали присутствия образов потому, что их опыт не совпадал с их понятием образа. Действи-

Арнхейм Р. Визуальное мышление 601

тельно, слово «умственный образ» смущает большинство из нас. Он предпо­лагает полный, красочный и верный отпечаток какой-то видимой сцены или объекта, ощутимо плавающий в уме. Немецкое слова «Vorstellung» (представление) менее эмпирическое, оно избегает этого подтекста и пото­му представляется более подходящим. Но его значение неясно. Оно непе­реводимо, так как неясно, что оно описывает. Иногда оно передается на анг­лийском языке словом «representation» (представление) — термином, который показывает, какую роль должно выполнять данное явление, одна­ко не описывает природы самого явления.

Итак, что же такое умственные образы?

В качестве первого допущения можно предположить, что память способна вырывать объекты из их контекста и показывать их в изоля­ции. Беркли признавал, что он «способен абстрагировать в одном смыс­ле, а именно, рассматривать некоторые конкретные части и свойства от­дельно от других, с которыми они объединены в каком-то объекте, но, возможно, могут реально существовать без них». Например, он мог вооб­разить «человеческое туловище без конечностей». Такого рода количе­ственная разница между образом памяти и полной массой материала стимула теоретически понятна легче всего. Она не противоречит поня­тию о том, что перцепция — это механическая копия того, что содержит внешний мир, и что роль памяти сводится к простому сохранению такой копии в неизменном виде. При этом считается, что разум может выре­зать куски из ткани памяти, оставляя самое ткань неизменной. Он мо­жет по-своему склеивать материал памяти, создавая в воображении кен­тавров или грифонов, сочетая механически воспроизведенные «куски реального».

Фрагментарные воспоминания действительно часто отмечаются в экспериментах с памятью. Один из подопытных Курта Коффки в ответ на словесный стимул «юрист» сказал: «Вижу только портфель в руке!» Еще чаще предмет или несколько предметов возникают в памяти на пустом фоне, полностью лишенные своего естественного окружения.

Но между берклиевым «туловищем без конечностей» и рукой юри­ста, которая держит портфель, — очевидная разница. Беркли говорит о нецелом предмете из природы — искалеченном теле или отбитом торсе, — который воспринимается полностью. Во втором случае мы имеем непол­ное восприятие целого предмета, мы видим только его существенную де­таль. Такого рода неполнота характерна для умственной образности. Парадоксально, что при этом предполагается перцептивное присутствие того, что мы не воспринимаем. Юрист присутствует, но большая часть его не видна.

В большинстве случаев воображение слишком туманно проявляет де­тали, чтобы позволить чисто перцептивное разграничение. Чаще всего раз­ница определяется тем, что психологи называют «смыслом» образа. Наблю-

602 Тема 7. Человек как субъект познания

датель может заявить: «Я вижу этот предмет и неясно, и неполностью, но я знаю, что это такое!»

Как обычно, проблема «смысла» в восприятии вызвала разделение психологов на два лагеря: одни считают, что чувственные образы допол­няются интеллектуальными знаниями о данном предмете; другие исходят из того, что смысл — это эффект наложения прошлых образов на текущие

образы в памяти. Я разделяю последнее мнение, ибо я уверен, что интел-

лектуальное знание само по себе не может влиять на характер визуального образа. Только образы могут влиять на образы.

Но если мы согласимся, что образы придают смысл образам, то по­требуются дополнительные разъяснения. Беркли утверждал, что фраг­ментарных умственных образов недостаточно для создания визуального эквивалента понятия. Чтобы визуализировать понятие о лошади, недос­таточно способности вообразить лошадь без головы или без ног. Образ должен быть свободен от всех ссылок на те свойства, которыми лошади отличаются одна от другой; а это, утверждал Беркли, невозможно себе представить.

В начале нашего века несколько заслуживающих уважения исследо­вателей независимо друг от друга установили, что именно обобщенность и приписывают наблюдатели формам тех образов, которые они видят. Альф­ред Бине подверг двух своих малолетних дочерей, Арманду и Маргариту, длительным и точным расспросам. Однажды он заставил Арманду прове­рить, что случится, когда он произнесет слово «шляпа». После этого он спро­сил, думала ли она о шляпе вообще или о какой-то конкретной шляпе. Ре­бенок дал классический интроспективный отчет. («Это подход не с той стороны: я стараюсь представить себе один из всех этих предметов, которые объединены этим словом, но я не представляю себе ни одного из них».) Би­не отмечает, что опровержением Беркли звучит отчет одной из девочек, о «даме, которая одета, но невозможно сказать, белое на ней платье или чер­ное, светлое или темное».

В аналогичной серии опытов, результаты которых были опублико­ваны в 1912 г., Коффка получил много Allgemeinvorstellungen (обобщен­ных образов), которые зачастую совершенно «нечетки»: развевающийся трехцветный флаг, довольно темный, непонятно, расположены ли цвета вертикально или горизонтально; поезд, о котором не скажешь, пассажир­ский он или товарный; монета без определенного достоинства; «схемати­ческая» фигура, которая может быть мужской или женской.

Читая эти отчеты об экспериментах, замечаешь в формулировках ис­следователей и наблюдателей тенденцию обойти парадокс образов, которые одновременно и частны и общи. Из всех психологов один Эдвард Б.Титче-нер нашел в себе талант и смелость точно рассказать о том, что он видит, как бы ни противоречили его наблюдения теории здравого смысла. В своих «Лекциях по экспериментальной психологии мышления» он пишет:

Арнхейм Р. Визуальное мышление 603

«...при обычной деятельности мой ум — это довольно полная картинная галерея, в которой нет законченных картин, а лишь импрессионистские эски­зы. Когда я читаю или слышу, что кто-то сделал что-то скромно, или важно, или гордо, или низко, или любезно, я вижу визуальный эскиз скромности, или важности, или гордости, или низости, или любезности. Величавая героиня вы­зывает у меня вспышку, в которой я вижу высокую фигуру, и единственная яс­ная часть у нее — это рука, придерживающая серо-стальную юбку; униженный проситель вызывает у меня вспышку с согнутой фигурой, единственная ясная часть которой — это согбенная спина, хотя иногда видны также руки, сложен­ные умоляюще перед отсутствующим лицом... Все эти описания могут быть или самоочевидными, или нереальными, как сказка».

Это голос новой эры. Со всей ясностью, которой можно достичь с по­мощью слов, Титченер указывает, что нецелостность умственного образа — это не просто дело фрагментации или недостаточно ясного понимания, это положительное качество, которым отличается умственное воспри­ятие предмета от физической природы самого предмета. Тем самым он избегает ошибки «стимула», или — он предлагает без сомнения более удачные названия — «ошибки-вещи» или «ошибки-предмета», т.е. допу­щения, что умственная картина предмета идентична его объективным свойствам.

Важна ссылка на живопись и на импрессионизм. Титченерово опи­сание визуального опыта («эскизов» и «вспышек») так же фундаменталь­но отличается от описаний других психологов, как картины импрессио­нистов от работ их предшественников. Вместо того, чтобы выписывать во всех деталях форму человеческой фигуры или дерева, импрессионист да­вал аппроксимацию — несколько мазков, которые и не должны были соз­давать иллюзию выписанной фигуры.

Конечно, эскизное изображение, нарисованное на холсте или пред­ставшее перед мысленным взором, может быть неточным и путанным, но и тщательно выписанная картина тоже мажет быть такой. Здесь де­ло в бесформенности, а не в бездетальности. Это зависит от того, орга­низован ли опорный скелет образа, упорядочен ли он. Собирательные изображения здоровых или болезненных людей, полученные Фрэнси­сом Гэлтоном путем многократного наложения фотопортретов многих лиц, мутны и невнятны из-за отсутствия формы, а не потому, что они неясно очерчены. При этом расплывчатость составных фотографий не спасает их от конкретности. Не являются они и «обобщенными» толь­ко потому, что исходят из множества индивидуальных образов. Это за­метил Уильям Джеймс, который напомнил, что «обобщенный характер как резкого образа, так и расплывчатого образа зависит от того, ощу­щается ли он в своей существенной функции. Эта функция — это за­гадочная прибавка, его понимаемый смысл». То же самое озадачило и Титченера, который считал, что в психологии говорить об абстрактной идее так же неправильно, как говорить об абстрактном ощущении. Это,

604 Тема 7. Человек как субъект познания

говорил он, «смешение логики с психологией». Он не понимал, что кон­кретность и абстрактность не исключают друг друга и что конкретный образ может, сохраняя конкретность, испытываться как абстрактный, если он рассматривается как образ вида предметов, а не просто как об­раз одного индивидуального представителя.

Сэмюэл Джонсон определил результат абстрагирования как «мень­шую величину, обладающую достоинством или силой большей». Такое оп­ределение содержит намек на более богатую и точную оценку абстракции, чем у представителей традиционной логики.

Абстракция — это не просто отбор образца из популяции и не обра­зец ее основных черт. Например, определение или группа определений мо­гут выделять один вид предметов из других, не являясь в то же время дей­ствительной абстракцией этого предмета. Точно так же простой знак или намек не является абстракцией. Клочок волос, подобранный сыщиком, не является абстракцией преступника. Однако запачканная кровью разно­цветная одежда Иосифа — это больше, чем вещественное доказательство и свидетельство катастрофы. Для читавшего Библию, так же как и для отца и братьев Иосифа, — это сильнейшая зрительная абстракция семей­ной драмы.

Извлекать существенные черты из данного типа явлений бытия мож­но только при условии, если это явление организовано в такое целое, в ко­тором какие-то характеристики занимают ключевые позиции, а другие — второстепенны, случайны. При этом нас интересует не выявление частных свойств, а описание структурных характеристик. Например, холодность че­ловека — это не отдельное автономное свойство, как если бы мы говорили о холодной печке или холодной луне, а общее качество, влияющее на мно­гие стороны поведения этого человека. Чтобы лучше уяснить себе эту ха­рактеристику абстракции, можно ввести различие между емкостным поня­тием и типом.

Понятие емкость — это сумма свойств, по которым можно узнать данный вид сущности. Тип — это структурная основа такого вида сущно­сти. Абстракции, характерные для творческого мышления как в науке, так и в искусстве, — это типы, а не емкости. Примером может служить исследование Эрнста Кречмера, посвященное типам человеческого тела.

Кречмер отмечает, что его описание типов основано не на том, что на­блюдается в большинстве случаев, а на примерах «самых блестящих» про­явлений. Его «классические случаи» представляют собой «счастливые на­ходки», которые не часто встречаются в обыденной жизни. Тип — это не набор свойств, которые либо наличествуют, либо отсутствуют у данного ин­дивидуума. Для точности Кречмер настаивает на использовании метода со­ставных фотографий и на измерениях, но считает их вспомогательным ма­териалом, который не может заменить визуального впечатления.

Арнхейм Р. Визуальное мышление 605

Для пояснения творческой работы визуального воображения необхо­димо также показать различие между статическими и динамическими по­нятиями.

Обычно понятия стремятся