Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






  • Как продвинуть сайт на первые места?
    Вы создали или только планируете создать свой сайт, но не знаете, как продвигать? Продвижение сайта – это не просто процесс, а целый комплекс мероприятий, направленных на увеличение его посещаемости и повышение его позиций в поисковых системах.
    Ускорение продвижения
    Если вам трудно попасть на первые места в поиске самостоятельно, попробуйте технологию Буст, она ускоряет продвижение в десятки раз, а первые результаты появляются уже в течение первых 7 дней. Если ни один запрос у вас не продвинется в Топ10 за месяц, то в SeoHammer за бустер вернут деньги.
    Начать продвижение сайта
  • Джон Фаулз. Любовница французского лейтенанта 26 страница






    замешательства. Он огляделся вокруг. В недавно затопленном камине

    потрескивал огонь. На каминной полке стояла фаянсовая кружка и в ней

    несколько поникших нарциссов. Убожество обстановки, которое бросалось в

    глаза, еще усугубляло неловкость ситуации. Черные разводы на потолке - следы

    копоти от керосиновой лампы - казались призрачным напоминанием об унылой

    веренице бесчисленных прежних постояльцев.

    - Может быть, я напрасно...

    - Нет. Прошу вас. Присядьте. Простите меня. Я... я не ждала...

    Он положил на комод свои вещи и присел на второй имевшийся в комнате

    стул - у стола, ближе к двери. Действительно, как могла она - несмотря на

    отправленное письмо - рассчитывать на то, что он сам столь решительно

    признавал невозможным? Надо было срочно придумать что-нибудь, чтобы

    оправдать свой приход.

    - Вы сообщили свой адрес миссис Трэнтер?

    Она покачала головой. Пауза. Чарльз рассматривал ковер у себя под

    ногами.

    - Одному мне?

    Она склонила голову. Он сдержанно кивнул; он так и думал. Опять

    последовала пауза. Внезапный порыв дождя яростно забарабанил по оконным

    стеклам.

    - Вот об этом я и пришел с вами поговорить, - произнес Чарльз.

    Она ждала, но он молчал, не в силах оторвать от нее взгляд. Высокий

    ворот ее ночной рубашки был застегнут на пуговки; такие же пуговки

    поблескивали на манжетах. Лампа, стоявшая на столе рядом с ним, была

    прикручена, и вблизи огня белизна материи отсвечивала розовым. Ее волосы,

    цвет которых - по контрасту с зеленой шалью - заново поразил его, казались

    восхитительно живыми в мерцающих бликах пламени; в них сосредоточилась ее

    тайна, вся ее сокровенная сущность, вся она, освобожденная, открытая: гордая

    и покорная, скованная и раскованная, его ровня и его рабыня. Он понял,

    почему пришел: он должен был увидеть ее. Видеть ее - только это и было

    нужно; только это могло утолить иссушавшую его нестерпимую жажду.

    Он заставил себя отвести глаза. Но тут же его взгляд привлекло

    мраморное украшение над камином - две обнаженные нимфы; их тоже освещали

    розоватые отблески огня, отражавшиеся от красного одеяла. Нимфы не помогли.

    Сара пошевелилась, меняя позу. Он снова вынужден был взглянуть в ее сторону.

    Быстрым движением она поднесла руку к склоненному лицу, смахнула что-то

    со щеки, потом прижала ладонь к горлу.

    - Мисс Вудраф, ради Бога... умоляю вас, не плачьте... И зачем я только

    пришел... Я, право, не хотел...

    Но она со страстным внезапным отчаяньем затрясла головой. Он дал ей

    время прийти в себя. И пока она сидела перед ним, прикладывая к глазам

    скомканный платочек, он почувствовал, что его охватывает небывалой силы

    желание - в тысячу раз сильнее того, которое он испытал в ту ночь у

    проститутки. Может быть, ее слезы пробили наконец брешь, сквозь которую

    хлынула запоздалая волна понимания, - так или иначе, он осознал вдруг,

    почему ее лицо так неотступно преследует его, откуда эта неизъяснимая

    потребность снова ее увидеть; он понял, что хочет обладать ею, раствориться

    в ней до конца, сгореть, сгореть дотла в этом теле, в этих глазах. С такой

    надеждой можно жить - и ждать неделю, месяц, год, даже несколько лет. Но

    жить всю вечность в кандалах надежды...

    Как бы оправдываясь, она произнесла еле слышно:

    - Я думала, что никогда больше вас не увижу. Он не мог ей сказать, как

    близка она к истине - к тому, на что совсем было решился он сам. Она наконец

    взгля нула на него - и он тотчас же опустил глаза. Им овладело состояние,

    близкое к обмороку; он ощущал те же Катулловы симптомы, что и тогда в

    амбаре. Сердце бешено колотилось, руки дрожали. Он понимал: если он взглянет

    в эти глаза, он погиб. И, чтобы не поддаваться соблазну, зажмурился.

    Наступило напряженное, тяжелое молчание, похожее на минутное затишье

    перед катастрофой - перед тем как взрывается мост или рушится башня;

    невыносимый накал эмоций, неудержимо рвущаяся наружу правда. Внезапно

    раздался треск, и из камина брызнул каскад искр и пылающих угольков. Почти

    все упали по ту сторону низкой каминной решетки, но два-три перескочили

    через нее и оказались в опасной близости от одеяла, прикрывавшего Сарины

    ноги. Она поспешно отдернула его; в ту же секунду Чарльз, припав на колено,

    выхватил совок из стоявшего рядом медного ведра, проворно подцепил угольки и

    кинул их в топку. Но одеяло уже занялось. Он рванул его к себе, бросил на

    пол и торопливо стал затаптывать тлеющий край. Комната наполнилась запахом

    паленой шерсти. Одна нога у Сары еще опиралась на скамеечку, но другую она

    спустила на пол. Ноги были босые. Он посмотрел на одеяло, для верности

    похлопал по нему, поднял с полу и снова накинул ей на колени. Потом

    наклонился и, наморщив от усердия брови, стал аккуратно расправлять складки.

    И тогда - жестом как будто инстинктивным, но в то же время отчасти

    рассчитанным - она робко протянула руку и ладонью накрыла его пальцы. Он

    знал, что она подняла голову и смотрит на него. Он не в силах был убрать

    руку - и не мог больше отводить взгляд.

    В ее глазах он прочел признательность, и прежнюю печаль, и странное

    сочувствие - словно она сознавала, что причиняет боль; но явственнее всего в

    них выражалось ожидание. Неуверенное, несмелое, но ожидание. Если бы он

    заметил на ее лице хотя бы тень улыбки, он, может быть, вспомнил бы теорию

    доктора Грогана; но лицо ее было таким же потрясенным и растерянным, как его

    собственное, - она как будто спрашивала: " Что же это я делаю? " Он не знал,

    как долго они смотрели друг другу в глаза. Ему казалось, что целую вечность,

    хотя на самом деле прошло не более трех-четырех секунд. Руки решили все за

    них. В едином, необъяснимом порыве их пальцы переплелись. Потом Чарльз упал

    на колени и страстно привлек ее к себе. Их губы встретились в каком-то

    бешеном исступлении, неожиданном для обоих; она вздрогнула и отвернулась,

    уклоняясь от его губ. Он стал покрывать поцелуями ее щеки, глаза. Его пальцы

    дотронулись наконец до этих сказочных волос и погрузились в них, лаская; он

    прижал к себе ее голову, ощущая пальцами ее изящную форму под мягкой волной

    волос, так же как плечами и грудью ощущал ее тело под легким покровом ткани.

    Внезапно он зарылся лицом в ее шею.

    - Мы не должны... не должны... это безумие.

    Но ее руки обвились вокруг него и не отпускали. Он приник головой к ней

    вплотную и замер. Его несло, несло куда-то на огненных крыльях - но воздух

    вокруг был напоен благодатной свежестью свободы: так чувствует себя ребенок,

    наконец отпущенный из школы, вчерашний узник на зеленом лугу, сокол,

    взмывающий ввысь. Он поднял голову и взглянул на нее, теряя последние

    остатки самообладания. И снова их губы слились. Он прижался к ней с такой

    силой, что кресло сдвинулось с места. Он почувствовал, как она дернулась от

    боли, уронив перебинтованную ногу со скамеечки. Он покосился на ее лицо, ее

    закрытые глаза. Она прислонилась головою к спинке кресла, глядя куда-то

    вбок; вдруг ему показалось, что он ей противен... Но все ее тело, натянутое

    как струна, стремилось к нему, и руки судорожно сжимали его пальцы. Он кинул

    взгляд на дверь у нее за спиной, вскочил и в два прыжка оказался у входа в

    спальню.

    В спальне было полутемно - туда проникал только свет сумерек да тускло

    горевших фонарей напротив. Сара неловко привстала с кресла, опершись о

    спинку и держа больную ногу на весу; шаль одним концом сползла у нее с плеч.

    Взгляд каждого излучал напряжение, достигшее крайней точки, - неудержимое,

    как потоп, сметающий все на своем пути. Она не то шагнула, не то упала к

    нему навстречу. Он бросился вперед и подхватил ее в объятия. Шаль

    соскользнула на пол. Лишь тонкий слой материи отделял его от ее наготы. И,

    забыв обо всем, он прижал это почти нагое тело к своему и впился губами в ее

    рот, словно изголодавшийся - изголодавшийся не просто по женщине, а по

    всему, что так долго было под запретом; бешеный, неуправляемый поток давно

    сдерживаемых желаний и страстей прорвал плотину, все смешалось: любовь, и

    жажда риска, и грех, безумие, животное начало...

    Голова ее запрокинулась назад; казалось, она лишилась чувств, когда он

    наконец оторвал рот от ее губ. Он поднял ее на руки, перенес в спальню и

    опустил, почти бросил на кровать. Она лежала в полуобмороке, закинув руку за

    голову. Он схватил и начал жарко целовать другую руку; ее пальцы ласкали его

    лицо. Он рывком встал и кинулся в первую комнату. Там он принялся

    раздеваться с лихорадочной поспешностью - так сбрасывает одежду сердобольный

    прохожий, завидев в реке утопающего. От сюртука отлетела пуговица и

    покатилась куда-то в угол, но он даже не посмотрел куда. Он сорвал с себя

    жилет, за ним башмаки, носки, брюки, кальсоны... жемчужную булавку для

    галстуха, сам галстух вместе с воротничком... Вдруг он вспомнил про наружную

    дверь и, шагнув к ней, повернул в замке ключ. Потом, в одной длиннополой

    рубахе, закрывавшей ноги до колен, бросился в спальню.

    Она успела переменить положение и лежала уже не поперек кровати, а

    головой на подушке, хотя постель оставалась неразобранной. Рассыпавшиеся

    волосы почти закрывали лицо. Какое-то мгновенье он стоял над ней неподвижно.

    Потом оперся на узкую кровать одним коленом и упал на нее, покрывая жадными

    поцелуями ее рот, глаза, шею. Но это сжавшееся под ним пассивное, на все

    согласное тело, голые ноги, прикасавшиеся к его ногам... он уже не мог

    ждать. Ее тело дернулось, словно от боли - как в тот раз, когда нога упала

    со скамеечки. Он совладал с этой инстинктивной судорогой, и ее руки обвились

    вокруг него, словно она хотела привязать, приковать его к себе на целую

    вечность, ту самую вечность, которую он уже не мыслил без нее.

    - Милая моя. Милая. Ангел мой... Сара, Сара... Ах, Сара...

    Еще несколько мгновений - и он затих. С того момента, как он поднялся с

    колен, чтобы заглянуть в спальню, прошло ровно девяносто секунд.

     

     

     

    Когда, узрев Дидону меж теней,

    К ней в царстве мертвых подошел Эней,

    Она с ним обошлась весьма сурово,

    Вот так же и докучного меня

    Ты вправе, одиночество храня,

    Отправить прочь, не говоря ни слова

    Мэтью Арнольд. Школяр-цыган (1853)

    Тишина.

    Они лежали словно парализованные тем, что произошло. Застывшие в грехе,

    окоченевшие от наслаждения. Чарльз - его охватила не пресловутая тихая

    печаль, наступающая после соития, а немедленный, вселенский ужас - был как

    город, на который с ясного неба обрушилась атомная бомба. Все сравнялось с

    землей, все превратилось в прах: принципы, будущее, вера, благие

    намерения... Но он уцелел, он сохранил этот сладчайший дар - жизнь; и

    остался один-одинешенек, последний живой человек на земле... но

    радиоактивность вины, медленно и неудержимо, начала уже проникать в его

    тело, расползаться по нервам и жилам. Где-то вдали, в полутьме, возникла

    Эрнестина; она смотрела на него со скорбной укоризной. Мистер Фримен ударил

    его по лицу... они стояли, точно каменные изваяния, неподвижные,

    праведно-неумолимые.

    Он приподнялся, чтобы дать Саре отодвинуться, потом повернулся на спину

    и лег; она прильнула к нему, положив голову ему на плечо. Он молча смотрел в

    потолок. Что он натворил, Боже, что он натворил!

    Он теснее прижал ее к себе. Она робко протянула руку, и их пальцы снова

    сплелись. Дождь перестал. Где-то под окном прозвучали шаги - неторопливая,

    тяжелая, мерная поступь. Скорее всего полицейский. Блюститель Закона.

    Чарльз сказал:

    - Я хуже, чем Варгенн. - В ответ она только крепче сжала его руку,

    словно возражая ему и успокаивая. Но он был мужчина. - Что теперь с нами

    будет?

    - Я не хочу думать даже о том, что будет через час.

    Он обнял ее за плечи, поцеловал в лоб; потом снова поднял глаза к

    потолку. Она казалась такой юной, такой потрясенной.

    - Я должен расторгнуть свою помолвку.

    - Я ни о чем не прошу. Как я могу? Я сама во всем виновата.

    - Вы предостерегали меня, предупреждали... Нет, виноват во всем только

    я. Я знал, когда пришел... но предпочел закрыть глаза. Я отрекся от всех

    своих обязательств.

    Она прошептала:

    - Я так хотела. - И повторила снова, тихо и печально: - Да, я так

    хотела.

    Он стал молча гладить и перебирать ее волосы. Они рассыпались по

    плечам, закрыли сквозной завесой ее лицо.

    - Сара... какое волшебное имя.

    Она ничего не ответила. Еще минута прошла в молчании; его рука

    продолжала нежно гладить ее волосы, как будто рядом с ним был ребенок. Но

    мысли его были заняты другим. Словно почувствовав это, она проговорила:

    - Я знаю, что вы не можете на мне жениться.

    - Я должен это сделать. Я этого хочу. Я не смогу взглянуть себе в лицо,

    если не женюсь на вас.

    - Я поступила дурно. Я давно мечтала об этом дне... Я недостойна стать

    вашей женой.

    - Дорогая моя!..

    - Ваше положение в свете, ваши друзья, ваша... да, и она - я знаю, она

    вас любит. Кому как не мне понять ее чувства?

    - Но я больше не люблю ее!

    Она подождала, покуда страстность, с которой он выкрикнул эти слова,

    перетечет в молчание.

    - Она достойна вас. Я - нет.

    Наконец он начал понимать, что она говорит всерьез. Он повернул к себе

    ее лицо, и в слабом уличном свете они взглянули друг другу в глаза. Их

    выражение не мог скрыть даже полумрак: в глазах Чарльза был написан

    панический ужас; она глядела спокойно, с едва заметной улыбкой.

    - Не хотите же вы сказать, что я могу просто встать и уйти, как если бы

    между нами ничего не произошло?

    Она промолчала, но ответ он прочел в ее глазах. Он приподнялся на

    локте.

    - Вы не можете все простить мне. И ни о чем не просить.

    Она откинулась головой на подушку, устремив взгляд в какое-то темное

    будущее.

    - Отчего же нет, раз я люблю вас?

    Он снова привлек ее к себе. От одной мысли о подобной жертве на глаза у

    него навернулись слезы. Как чудовищно несправедливо судили о ней и сам он, и

    доктор Гроган! Она выше, благороднее, великодушнее их обоих. На миг Чарльза

    охватило презрение к собственному полу - к чисто мужской банальности,

    легковерности, мелочному эгоизму. Но принадлежность к сильной половине

    человечества тут же подсказала ему избитую, трусливую увертку: что если этот

    эпизод - последняя дань увлечениям молодости? Ведь каждому положено

    перебеситься, прежде чем окончательно остепениться... Но стоило этой мысли

    пронестись у него в голове, как он почувствовал себя убийцей, которому из-за

    какого-то просчета в процедуре обвинения ошибочно вынесен оправдательный

    приговор. Да, он оправдан по суду, он волен идти на все четыре стороны, но

    он виновен и навечно осужден в собственном сердце.

    - Я не узнаю себя. Я стал другим.

    - Мне тоже кажется, что я другая. Это потому, что мы согрешили. И не

    верим, что согрешили. - Она произнесла эти слова, как будто глядя в

    бесконечность ночи. - Я хочу только счастья для вас. Я всегда буду помнить,

    что был такой день, когда вы любили меня... и я смогу теперь смириться с чем

    угодно... с любой мыслью... кроме мысли о вашей смерти.

    Он снова привстал и пристально взглянул ей в лицо. В ее глазах все еще

    пряталась едва заметная улыбка, улыбка удовлетворенного знания - духовный

    или психологический эквивалент того удовлетворения, которое ощутил Чарльз,

    познав ее физически. Никогда прежде он не испытывал такого чувства близости,

    такого полного единения с женщиной. Он наклонился и поцеловал ее - из самых

    чистых побуждений, хотя, прижавшись к ее жарким губам, почувствовал, что в

    нем опять просыпаются иные побуждения, уже не столь невинные... Чарльз не

    отличался от большинства викторианцев. Мысль о том, что порядочная,

    благовоспитанная женщина, унижая себя в угоду мужской похоти, сама может

    получать удовольствие, просто не укладывалась у него в голове. Он и так

    достаточно злоупотребил ее чувствами; больше он этого не до пустит. И прошло

    уже столько времени... который час? Он поднялся и сел на постели.

    - Эта особа там, внизу... и мой слуга ждет в гостинице. Прошу вас,

    дайте мне день-два сроку. Я должен подумать, решить...

    Не открывая глаз, она сказала;

    - Я недостойна вас.

    Он посмотрел на нее еще секунду, встал с кровати и вышел в первую

    комнату.

    И там... Это было как удар грома.

    Начав одеваться, он вдруг заметил на рубашке спереди пятно. Он подумал,

    что чем-то оцарапался, и украдкой осмотрел себя - но ни боли, ни ссадин не

    было. Тогда он судорожно вцепился в спинку кресла и застыл, не отрывая глаз

    от двери в спальню: он понял наконец то, о чем давно уже догадался бы более

    опытный - или менее пылкий - любовник.

    Она была девственница!

    Из спальни послышалось какое-то движение. Голова у него шла кругом; он

    был ошарашен, ошеломлен - и с поспешностью отчаяния стал натягивать на себя

    одежду. Из-за двери доносились приглушенные, звуки - в умывальнике

    заплескалась вода, звякнула фаянсовая мыльница... Она не отдалась тогда

    Варгенну. Она солгала. Все ее слова, все поступки в Лайм-Риджисе были

    построены на лжи. Но для чего? Для чего? Чего ради?

    Это шантаж!

    Она хочет приобрести над ним неограниченную власть.

    И все уродливые, дьявольские порождения мужского ума - вековечный

    глупый страх перед армией женщин, вступивших в тайный сговор с целью

    высосать из них все соки, погубить их мужское естество, использовать их

    идеализм в корыстных целях, перетопить их в воск и вылепить из них нечто

    несусветное в угоду своим злокозненным фантазиям - все это, вкупе с

    отвратительными свидетельствами, которые приводились в апелляции по делу Ла

    Ронсьера и в правдоподобии которых теперь не приходилось сомневаться,

    повергло Чарльза в поистине апокалипсический ужас.

    Плесканье воды прекратилось. Он услышал шаги, какой-то шорох -

    вероятно, она снова легла в постель. Уже одетый, он стоял, неподвижно

    уставясь в огонь. Да, его заманили в ловушку; вокруг него стягивалась

    дьявольская сеть; какой-то злой дух руководил поступками этой безумицы... Но

    зачем все это? Для чего?

    Скрипнула дверь. Он обернулся; и на его лице она могла прочесть все

    обуревавшие его мысли. Она стояла на пороге спальни, одетая в свое прежнее

    темно-синее платье, но еще с распущенными волосами - и с прежним оттенком

    вызова во взгляде: на секунду он вспомнил тот день, когда набрел на нее,

    спящую, в лесу, - в тот раз, стоя на скалистом уступе над морем, она

    смотрела на него снизу вверх с похожим выражением. По-видимому, она

    догадалась, что он уже знает правду; и снова предвосхитила готовое сорваться

    с его уст обвинение, выбила почву у него из-под ног.

    Она повторила свои предыдущие слова:

    - Я недостойна вас.

    И теперь он с этим согласился. Он прошептал:

    - А как же Варгенн?..

    - Когда я приехала в Уэймут и пошла туда, где - помните - где он

    остановился... то, не дойдя еще до дверей таверны, я увидела его. Он

    выходил. И не один. Он был с женщиной. С женщиной определенного сорта - тут

    нельзя было ошибиться. - Она отвела глаза, избегая его бешеного взгляда. - И

    я... я спряталась в подворотне. И когда они скрылись, ушла.

    - Но почему же вы мне сказали...

    Она быстро шагнула к окну. И тут он онемел. Она не хромала! Нога у нее

    вовсе не болит! Не было никакого вывиха! Она взглянула на него через плечо и

    поняла, что он осуждает ее и за это; потом отвернулась к окну.

    - Да. Я обманула вас. Но больше я вас не потревожу

    - Но как же... что я... почему...

    Запутанный клубок! Сплошные тайны!

    Она молча стояла перед ним. Утихший было дождь возобновился с новой

    силой. В ее прямом, спокойном взгляде он уловил не только прежний вызов, но

    и какое-то новое, более мягкое выражение - напоминание об их недавней

    близости. И ощущение дистанции смягчилось, хоть и не исчезло.

    - Я благодарна вам. Вы подарили мне утешительное сознание того, что в

    ином мире, в иной жизни, в иное время я могла бы стать вашей женой. Вы дали

    мне силы продолжать жить... здесь и сейчас. - Их разделяли какие-нибудь

    десять футов, но ему казалось, что между ними добрый десяток миль. - Но в

    одном я вас никогда не обманывала. Я полюбила вас... по-моему, с первой

    минуты. Тут никакого обмана не было. Вас могло ввести в заблуждение только

    мое одиночество. Обида, зависть... не знаю, что мною руководило. Не знаю. -

    Она снова отвернулась к окну, к стене дождя за ним. - Не спрашивайте меня о

    причинах. Объяснить их я не могу. Они необъяснимы.

    Наступило напряженное молчание. Чарльз молча смотрел ей в спину. Совсем

    недавно он чувствовал, что какая-то волна неудержимо мчит его к ней; и точно

    так же сейчас его неудержимо несло прочь. Тогда она влекла его, теперь

    отталкивала - и оба раза виновата была она одна.

    - Я не могу удовлетвориться этой отговоркой. Я требую объяснений.

    Но она покачала головой.

    - Пожалуйста, оставьте меня. Я молюсь о вашем счастии. Больше я ему не

    помешаю.

    Он не двинулся с места. Через одну-две секунды она обернулась и снова,

    как раньше, прочла его тайные мысли. Ее лицо выражало спокойствие, похожее

    на обреченность.

    - Я прежде уже говорила вам. Я гораздо сильнее, чем можно было бы

    вообразить. Моя жизнь кончится тогда, когда придет ее естественный конец.

    Еще несколько секунд он выдерживал ее взгляд, потом взял с комода

    трость и шляпу.

    - Что ж, поделом награда! За то, что я попытался вам помочь... Что

    стольким рисковал... И каково узнать теперь, что все это время вы меня

    дурачили, что я был не более чем игрушкой ваших странных фантазий!

    - Сегодня меня заботило только собственное счастье. Если бы нам

    довелось встретиться опять, меня заботило бы только ваше. А счастья со мной

    у вас не может быть. Вы не можете на мне жениться, мистер Смитсон.

    Этот внезапно официальный тон глубоко задел его. Он кинул на нее

    взгляд, выражавший и боль, и обиду, но она успела предусмотрительно

    повернуться к нему спиной. Он в гневе шагнул вперед.

    - Как вы можете обращаться ко мне подобным образом? - Она промолчала. -

    Ведь я прошу вас только об одном: я хочу понять, почему...

    - Заклинаю вас - уходите!

    Секунду они стояли друг перед другом, как два безумца. Казалось, что

    Чарльз вот-вот взорвется, сорвется с места, что-то крикнет; но вместо этого

    он вдруг резко повернулся на каблуках и кинулся вон из комнаты.

     

     

     

    Безнравственно, если человек руководствуется побуждениями, превышающими

    пределы того, что он может воспринять непосредственно и что сообразуется с

    его умственной и нравственной природой

    Джон Генри Ньюмен

    Восемнадцать предпосылок либерализма (1828)

     

    И смогут избранные те,

    Достигнув смертного предела,

    Поправ ногой земное тело,

    Подняться к высшей правоте

    А. Теннисон. In Memoriam (1850)

     

    Спустившись вниз, Чарльз постарался принять как можно более надменный и

    чопорный вид. Миссис Эндикотт караулила у дверей своего кабинета и уже

    раскрыла рот, собираясь заговорить; но Чарльз, коротко поблагодарив ее,

    быстрым шагом проследовал мимо и вышел в ночную тьму - прежде чем она успела

    задать свой вопрос или заметить, что на сюртуке у него недостает пуговицы

    Ливень хлестал все сильнее, но Чарльз шел, не разбирая дороги и не

    обращая внимания на потоки дождя. Он жаждал темноты, забвения; ему хотелось

    стать невидимым, чтобы наконец успокоиться. Но неожиданно для себя он

    очутился в самом сердце того квартала с темной репутацией, о котором я

    рассказывал выше. Как обычно бывает в сомнительных, темных местах, там было

    полно света и вовсю кипела жизнь: лавки и таверны ломились от посетителей, в

    подворотнях укрывались от дождя прохожие. Он свернул в боковую улочку, круто

    спускавшуюся к реке Улица представляла собою два ряда каменных ступеней,

    покрытых слоем нечистот и разделенных сточной кана вой. Но там по крайней

    мере было тихо и безлюдно. Впереди, на углу, он увидел красный кирпичный

    фасад небольшой церкви; и внезапно его потянуло туда, в священное уединение.

    Он толкнул входную дверь, настолько низкую, что, переступая порог, он должен

    был нагнуться. За дверью начинались ступеньки, которые вели вверх -

    церковное помещение располагалось выше уровня улицы. На верхней ступеньке

    стоял молодой священник, который как раз собирался загасить последнюю

    газовую горелку и был явно удивлен неурочным визитом.

    - Я уже запираю на ночь, сэр.

    - Могу ли я просить вас позволить мне несколько минут помолиться?

    Священник, успевший привернуть горелку, вывернул ее снова и смерил

    запоздалого клиента испытующим взглядом. Несомненно, джентльмен.

    - Я живу через дорогу отсюда. Дома меня ждут. Если вы не сочтете за

    труд запереть входную дверь и принести мне ключ... - Чарльз наклонил голову

    в знак согласия, и священник спустился к нему вниз. - Таково распоряжение

    епископа. По моему скромному разумению, двери дома Божьего должны быть

    открыты днем и ночью. Но у нас тут ценное серебро... Какие времена!

    И Чарльз остался в церкви один. Он слышал, как священник переходит

    мостовую; когда шаги затихли, он закрыл дверь на ключ изнутри и поднялся

    наверх по лестнице. В церкви пахло свежей краской. В свете единственной

    газовой горелки тускло поблескивала подновленная позолота; но темно-красные

    массивные готические своды говорили о древности церковных стен. Чарльз

    прошел вдоль центрального прохода, присел на скамью где-то в средних рядах и

    долго смотрел сквозь резную деревянную решетку на распятие над алтарем.

    Потом опустился на колени, упершись судорожно сжатыми руками в покатый

    бортик передней скамьи, и шепотом прочел " Отче наш".

    И снова, как только ритуальные слова были произнесены, нахлынул мрак,

    пустота, молчание. Чарльз принялся экспромтом сочинять молитву, подходящую к

    его обстоятельствам: " Прости мне, Господи, мой слепой эгоизм. Прости мне то,

    что я нарушил заповеди Твои. Прости, что я обесчестил и осквернил себя, что

    слишком мало верую в Твою мудрость и милосердие. Прости и наставь меня, Гос-

    поди, в муках моих..." Но тут расстроенное подсознание решило сыграть с ним

    скверную шутку - перед ним возникло лицо Сары, залитое слезами,

    страдальческое, в точности похожее на лик скорбящей Богоматери кисти

    Грюневальда, которую он видел - в Кольмаре? Кобленце? Кельне? - он не мог

    вспомнить где. Несколько секунд он тщетно пытался восстановить в памяти

    название города: что-то на букву " к"... потом поднялся с колен и снова сел

    на скамью. Как пусто, как тихо в церкви. Он не отрываясь смотрел на

    распятие, но вместо Христа видел Сару. Он начал было опять молиться, но

    понял, что это безнадежно. Его молитва не могла быть услышана. И по щекам у

    него вдруг покатились слезы.

    Почти всем викторианским атеистам (за исключением малочисленной

    воинствующей элиты под предводительством Брэдлоу) и агностикам было присуще

    сознание, что они лишены чего-то очень важного, что у них отнят некий дар,

    которым могут пользоваться остальные. В кругу своих единомышленников они

    могли сколько душе угодно издеваться над несуразицей церковных обрядов, над

    бессмысленной грызней религиозных сект, над живущими в роскоши епископами и

    интриганами канониками, над манкирующими своими обязанностями пасторами {

    (1) Но можно ли осуждать рядовых приходских священников, если они брали

    пример с высшего духовенства? Далеко ходить не придется - страницей выше

    молодой священник ссылался на епископа, и тот конкретный епископ, которого

    он имел в виду, - знаменитый доктор Филпотс, епископ Эксетерский (в то время

    в его ведении находились целиком Девон и Корнуол), - может служить

    превосходной иллюстрацией Последние десять лет он прожил в условиях весьма






    © 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
    Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
    Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.