Гностик Валентин и о гностицизме вообще. Родился Валентин в Египте

Родился Валентин в Египте. В Александрии он начал свою деятельность (по свидетельству святого Епифания Кипрского). Здесь, в этом средоточии язы­ческой и иудейской культуры и мысли, он получил, видимо, блестящее греческое образование. Около 140 года, при папе Игине (Гигине) он перебрался в Рим, где имел немалый успех: чуть было не сделался епископом (см. у Тертуллиана⁸⁷), но ему все же пред­почли брата святого Ерма — святого епископа Пия.

В этом предпочтении Пия, видимо, сказался плод многолетнего пророческого служения Ерма, когда одна из древнейших Церквей удержана была на краю бездны. Ибо что оставалось христианского в учении Валентина? Почти одни только имена, оболочка христианского учения, в которую влилось совершенно чуждое содержание.

Для обличения и борьбы с Валентином и другими еретиками, которые умножились с середины II века и нахлынули в Рим, требовались иные дарования, чем дарования Ерма или его брата Пия. Потребовалась богословская глубина и ясность малоазийцев, которой не хватало у римлян (см., например, неясную притчу Ерма о Сыне Божием, «Пастырь», подобие пятое. Ерм, видимо, плохо усваивал то, что было богослов­ского в наставлениях являвшегося ему Ангела).

На помощь Римской Церкви пришли святой По­ликарп Смирнский и его ученики: святой Иустин Философ, святой Ириней Лионский и его ученик Николай и другие.

Опасность была велика. Самая жизненная задача всего направления гностицизма, блестящим выразите­лем которого был Валентин, была иная, чем в хрис­тианстве.

Гностицизм (от греческого «гносис» — знание) ис­кал и давал «знание». Спасение, искупление, преоб­ражение человечества и мира, которое было средото­чием дела Спасителя, у гностиков считались излиш­ними и не имели должного места в их учениях. Судьба вещественного мира — неизбежная гибель, а не преображение. Человечество же, по их учению, разделялось на три рода людей, участь которых была также фаталистически предопределена их различною природою.

Одни — пневматики (духовные) — носители духа (гностики по самой своей духовной природе) неиз­бежно спасались — выходили в конце концов в об­ласть Божественного духа; другие — илики (веще­ственные), то есть язычники, которые неизбежно по­гибали вместе с материей; и, наконец, психики (ду­шевные) — обыкновенные христиане, нуждавшиеся в спасении и Спасителе. По учению гностиков, онидолжны бороться с грехом и спасаться добрыми де­лами. Но их судьба была предрешена их духовными задатками: души были злы и добры по природе, а не по свободной воле, которая могла бы с помощью благодати Христовой созидать свое спасение, воз­рождаться после падения. По учению Валентина, дело Спасителя сводилось к тому, чтобы в Своей жизни и в учении лишь отобразить в мире (кеноме) происходившее в Божественной области (плироме) и пневматикам дать высшее познание (гносис). Хрис­тос — только Высший Учитель, Божественный Фи­лософ-Богослов, поучающий к тому способных выс­шей Божественной мудрости. Самая мудрость эта сводилась к философско-богословской системе Ва­лентина.

Валентину будто бы, по тайному преданию, от Апостолов была раскрыта тайна Божественной жиз­ни, неизвестная Церкви. Сущность этой тайны своди­лась к тому, что созданию мира предшествовало са­моразвитие или самораскрытие Божества.

Валентин учил, что из одного начала образуется тридцать божественных существ — «эонов», то есть вечносущих (нечто вроде идей Платона, мистически понятых). Эти зоны все вместе образуют Полноту (по-гречески «плирому») Божества. В событиях жиз­ни Плиромы Валентин думал разгадать причину со­здания мира и его судьбу. Видимо, всё его искусное и искусственное построение пыталось разрешить фи­лософскую проблему — найти в христианских догма­тах рациональное объяснение, почему и как совер­шился переход от единой бесконечной Божественной жизни к многообразию конечных творений.

То, на что отказывалось давать ответ Писание, гностики стремились вычитать с помощью фантасти­ческих толкований и будто бы тайных преданий и, тем самым, соединяли христианские догматы с религиозно-философскими умозрениями язычества.

Вот ход мысли в системе Валентина. Превыше всего пребывало Божественное Первона­чало, или Глубина, или Первоотец всего. Этот Первоотец стал порождать многообразие новых жизней, ибо имел Созерцание, или Мысль (которая называет­ся также молчанием, так как она первоначально мол­чала, ничего еще не выражала).

Эта Мысль «восхотела порвать узы Молчания и увлекла своим обаянием само Величие, то есть Пер­воначало, или Праотца, и, соединившись с ним, пока­зала Отца Истины». От этого брачного соединения родилась новая пара божественных существ, а от них еще новые, и так далее, которые с разных сторон и частично являли первоначальную Глубину. Они пока­зывали прежде всего ему самому, что такое он сам, причем каждый эон в отдельности, как частичное выражение Глубины, не постигал ее. Только перво­рожденный Ум, или Единородный, как ближайшее к Первоначалу прождение, постигал его в Полноте. В пару к Единородному была порождена Истина. Вме­сте с Первоотцом и Мыслью они составляли первую совершенную четверицу. Ум и Истина рождают Сло­во и Жизнь, от них рождаются Человек и Церковь. Таков состав совершенной седмерицы.

В дальнейшем от Слова и Жизни порождается пять пар эонов, а от Человека и Церкви — шесть. Всего получается тридцать эонов, которые составля­ют первоначально полноту Божественной жизни.

Сверх этого, в Плироме есть еще безбрачный Пре­дел, или Крест — начало, разделяющее и закрепляю­щее каждый вид бытия на своем месте. Но у этого совершенного бытия тридцати эонов оказался недо­статок, послуживший причиной дальнейших событий в этой божественной жизни и, в конце концов, созда­ния мира.

В Плироме каждое новое порождение, каждый но­вый эон возникал все дальше от первоначальной Глубины, источника своего бытия, и потому все меньше способен был его постигать. Однако каждому зону присуще было это стремление узнать свое Первонача­ло. И чем меньше было знания, тем больше было к нему стремления.

Последним порождением эонов были Вожделенный и Мудрость (по-гречески София). У Софии, последне­го из эонов, всего больше было неудовлетворенного стремления к познанию Первоначала. Это стремление, развившись до страсти, вызвало разрыв с ее Вожде­ленным, и она устремилась в Бездну (Глубину) и мог­ла погибнуть в ней, если бы не Предел, который все водворяет на свое место. Он удерживает и Софию. Но раз возникшая страсть Софии породила новое несо­вершенное существо. Оно, как лишенное отца, было бесформенным, жалким выкидышем из Плиромы.

Чтобы избавить Плирому от томления, от неудов­летворенного познания, чтобы привести все к равно­весию и прежней красоте, Ум и Истина (ближайшая к Первоначалу пара) рождают еще пару эонов — Христа и Духа Святого (на восточных языках дух, как у нас душа, женского рода).

Эта новая пара освобождает Мудрость от ее страс­ти, возвращает супругу Вожделенному, а Предел выб­расывает порождение страсти Софии из области Плиромы. Всем зонам поровну сообщаются дарова­ния. Наступило всеобщее успокоение, блаженство, в порыве которого все зоны совместным творческим усилием создают совершеннейший плод всей Плиро­мы — Иисуса (Он же Спаситель) в честь и славу Общего Первоначала.

Иисус не имеет соответствующего Себе женского существа. Его назначение — спасти выброшенный из Плиромы несовершенный плод Софии. Но у этого существа, его имя Ахамот (то же, что по-еврейски Премудрость), до спасения есть своя особая, сложная жизнь.

Сперва выброшенная из Плиромы Ахамот носится где-то без формы и вида, около границы Плиромы. Но вновь порожденный эон Христос, все устроивший и успокоивший в Плироме, сжалился над Ахамот и дал ей вид и форму. Он коснулся ее через Предел, «простерши руку на Кресте», чему отобразом было позднее распятие Спасителя. Прикосновение это в Ахамот пробудило жизнь Духа, но не дало еще со­знания (и самосознания). Неудовлетворенная Ахамот устремилась вслед за увиденным Христом, но путь в Плирому преградил ей Крест (или Предел), как не­когда и матери ее Софии, устремившейся к первона­чальной Глубине. В Ахамот пробудились томление, страх, слезы, отчаяние. После мольбы и обращения к Плироме ее освобождает от всего этого тягостного явившийся совершеннейший плод Плиромы — Иисус, окруженный ангелами.

От созерцания Иисуса и Его ангелов и из своих прежних душевных состояний: страха, томления, слез и горя Ахамот создает три природы: духовную, душев­ную и вещественную. Над духовной природой, которая связана с созерцанием зона Иисуса, Ахамот не власт­на. Духовность связана с Плиромой, а Ахамот вла­ствует среди душевного и вещественного. Здесь она вручает дальнейшее творчество своему созданию — Демиургу (творцу с душевной природой). Это, по мне­нию Валентина, Бог Израилев. Сама Ахамот после создания Демиурга удалилась на восьмое небо, где пребывала незнаемая даже Демиургом. В дальнейшем он действует в жизни мира вплоть до времени прише­ствия на землю Иисуса Спасителя. Демиург весьма несовершенен. Он не имеет духовной природы и сле­по, как бы по инстинкту, воспроизводит в своем твор­честве образ Плиромы, которой он не знает. Не знает он даже свою мать Ахамот, она скрылась от него. По­этому Демиург считает себя единственным Богом и Творцом, о чем и учил евреев.Из этого видно, как далеко ушел Валентин от хрис­тианства и Библии, какую хулу на Бога-Творца, на Ветхий Завет заключала его система. Для него биб­лейское учение о Боге — плод заблуждения Демиурга.

Только пророки, которые причастны были духов­ной природе, несколько прозревали истину и, таким образом, были выше Самого Бога Израилева. Случи­лось это, по мнению Валентина, следующим образом. Демиург создал два рода людей: душевных и веще­ственных, которые, конечно, были ниже его, но Аха­мот некоторым людям без ведома Демиурга, хотя че­рез его дыхание, всеивает духовное начало. Так эти духовные лица становятся выше Демиурга, который сам душевен.

Чтобы увенчать дело творения, Демиург создает Искупителя, или Спасителя душевной природы в со­единении с одной видимостью тела, ибо материя об­речена на гибель и не имеет искупления. Спаситель проходит через Деву Марию, «как вода через трубу», то есть ничего не восприняв. Ахамот добавила духов­ное начало в этого Искупителя, созданного Демиур­гом. А в момент Крещения сходит на него эон Иису­са (общее порождение эонов). Дело Иисуса Спасите­ля — явить ряд символов, дать духовным людям (гностикам) познание о Плироме. Тридцать лет до крещения — это тридцать первоначальных эонов; че­тыре элемента Искупителя: первый — Иисус, вто­рой — духовная природа, третий — душевная, четвер­тый — материальная видимость — символ первона­чальной четверицы эонов. Постигшие это пневматики (гностики) достигают духовной зрелости, преодолева­ют душевность и материальность и способны всту­пить в Плирому. А душевные люди научаются Спаси­телем делать добро и спасаются (впрочем, только имевшие естественное расположение к добру души). Иисус перед страданием (ибо Он не способен стра­дать), покинув Спасителя, возносится в Плирому. За Ним следует, в качестве Его невесты, в пару к Нему спасенная Им Ахамот. Вместе с Ахамот вступают, со­зрев, в область Плиромы и духовные люди, сочетаясь с ангелами Иисуса. Демиург, узнав от Иисуса об ис­тинном скромном своем месте во вселенной, смиряет­ся перед Ним, как евангельский сотник, и в награду водворяется вместе с добродетельными душевными людьми на восьмое небо, где раньше пребывала Аха­мот. Всё остальное: материальный мир, материальные и порочные душевные люди — погибает.

Мы остановились с некоторой подробностью на системе Валентина, ибо она может служить хорошим образчиком многообразных во II веке гностических учений. Наряду с ним учили и другие; он сам имел немало учеников, и почти каждый из них вносил что-нибудь свое, новое и отличное, в гностицизм. «Выдумав какую-нибудь новость, — говорит о них Тертуллиан, их современник, — они тотчас называют откровением то, что есть только одна человеческая догадка» (или, вернее, выдумка). Эти гностические откровения во II веке росли и множились, как грибы после дождя.

Кроме Валентина, знамениты были еще гностики: Василид, Карпократ, Сатурнин; ученики Валентина: Марк, Птоломей, Гераклеон и многие другие. Отцом всех этих еретиков древние авторы называют Симона Волхва (мага), о котором знает еще Книга Деяний (гл. 8).

О нем же с некоторыми подробностями говорит и святой Иустин Философ, на родине которого, в Са­марии, учение Симона пользовалось в первой поло­вине II века наибольшим успехом. Симон учил о себе как о некоей воплотившейся первоначальной силе, а о сопровождавшей его женщине Елене — как о первоначальной Мысли, от которых все произошло.

От Симона пошел так называемый простонародный гносис, который получил свое «научное» выражение в царствование Адриана (117-138 годы).

Все эти системы имели немало отличий друг от друга, но существенно знать не их различие, а то бо­лее или менее общее, что отделяло их от Церкви, от христианства.

Почему Церковь их отвергла, признав их путь ложным; в каком направлении изменили бы они уче­ние и жизненную задачу христианства — вот что прежде всего важно для историка Церкви, для пони­мания жизни Церкви. Сами гностики обычно вовсе не стремились отделяться от Церкви. Они уверяли, что Церкви нет причин их чуждаться, что они при­нимают все, чему она учит. Валентин, например, от­водит церковному христианству довольно хорошее место — это душевные люди, для которых не исклю­чено спасение вместе с Демиургом. Валентин, по сви­детельству Тертуллиана, долго проповедовал в Риме, считался православным. По святому Епифанию, он после почти двадцатилетнего распространения своего учения в Риме перебрался на Кипр и окончательно отделился от Церкви.

Тертуллиан в своей книге «Против Валентина» с обычным грубоватым остроумием передает несколько любопытных черт из своих сношений с валентиниана-ми: «Спроси их о чем-либо откровенно — они примут строгий вид, наморщат лоб и возгласят: " О, глубина! " — Войди с ними в ближайший разговор, они утонченно и двусмысленно станут утверждать, что их вера общая со всеми. Если заметят они, что ты их противник, они бу­дут отрекаться от всего. Если ты приступишь к ним с большой настойчивостью, то они притворятся легко­мысленными простаками. Они тайн своих не открыва­ют даже своим ученикам, пока в них не уверены».

Церковные наставники II века ставили перед со­бой задачу «вывести наружу» то, что еретики так тщательно скрывали: насколько гностицизм отличен от общепризнанного православного учения.

Почему такое «примирительное» настроение было у еретиков и такое настороженное и «непримири­мое» — у отцов Церкви? Святыми отцами руководи­ло убеждение, что под христианскою внешностью у еретиков II века (особенно у гностиков) скрывалась языческая сущность. Допустить гностиков «мирно» и свободно развивать свое дело в пределах Церкви — значило допустить постепенный, мирный и система­тический подмен христианства язычеством, только в подновленном виде.

Святой Ипполит так выражает свое убеждение от­носительно еретиков своего времени: «Они заимство­вали свое учение не из Священных Писаний и при­шли к ним не из уважения к преемству {преданию) какого-либо святого, но учения их получили свое начало в эллинской премудрости, из положений фи­лософских систем (языческих), из обрядов и преда­ний мистерий, и из гаданий астрологов».

В отношении некоторых видов гностицизма это было очевидно: Карпократ и его ученики наравне с Христом Спасителем почитали и Орфея, и Пифагора, и Платона и других. Но не всегда это было так на­глядно. Однако, если вдуматься в систему Валентина, то это не что иное, как философски подчищенная мифология с богами-эонами, снабженными христиан­скими именами, которые женятся, увлекаются, стра­дают от неудовлетворенной страсти, и от страстей которых создается мир.

Тот же языческий вкус виден в приверженности многих гностиков к магизму, к нравственной распу­щенности, в избегании мученичества и во многом другом. Если положение святого Ипполита об язы­ческом происхождении еретических уклонений невсегда можно применить с очевидностью ко всем подробностям этих учений, то это несомненно в от­ношении общего их направления и основ.

Всем им обще противление Единому, Личному Богу, поскольку Он не только отвлеченное первона­чало, Наставник, Учитель, Философ высшего поряд­ка, но и Творец, и Спаситель.

Они все уклонились от веры в единого Бога, Ко­торый все дает человеку вплоть до жертвы Своим Единым Сыном, но Который вместе с тем ищет от людей взаимной жертвы, всецелого посвящения себя Богу вплоть до мученического «всесожжения».

Это было непостижимо для языческой природы этих мыслителей. Им всем чуждо библейское, под­линно чудесное перевоспитание духа и мысли, лич­ное, живое отношение к Богу и Творцу, Которого язычество не знало.

Без этого Евангелие теряло свою подлинную осно­ву. Создавалось Евангелие более или менее языческо­го толка. Искупление из подлинного усыновления человека и подлинной жертвы до смерти, жертвы любви Божией, преображавшей сущность мировой жизни, создавшей новое, личное отношение между тварью и Творцом, превращалось в более или менее стройную философскую систему. Новое учение, вдо­бавок ко многим прежним, сообщало лишь несколько новых мыслей в старых по существу душах.

Вместо «новой твари» — какая-то новая теогония Господа, философски понятого.

Глава: ЛИОНСКАЯ ЦЕРКОВЬ, КОНЕЦ II ВЕКА

Проповеданное Апостолами христианство было еще мало заметно во II веке. Даже в таком крупном горо­де, как Александрия, в одном из средоточий мировой жизни, в частности, еврейской, только к самому концу II века (по Клименту Александрийскому) приоткрыва­ется для истории жизнь христианская. Однако что там были христиане в начале II века и ранее, особенно после разрушения Иерусалима, — в этом нет сомнений.

Косвенно о христианах конца I и начала II века мы знаем по ересям, которые там возникают (судя по Апологии святого Иустина и по позднейшим предани­ям). С середины II века споры с евреями и еретика­ми как-то вдруг обнаруживают, что «нет ни одного народа, варваров или эллинов, или другим каким име­нем называемых, кочующих, или бездомных, или веду­щих пастушескую жизнь и живущих в палатках, меж­ду которыми не были бы приносимы молитвы и бла­годарения Отцу и Творцу всего именем распятого Иисуса». Христианские писатели этого времени пи­шут, что христиане имеются даже там, куда не про­никли евреи, а таких мест тогда было не много.

Несколько позднее такое широкое распространение христианства во II веке подтверждает святой Ириней (около 185 года), после него Тертуллиан (около 200 года) и неизвестный автор в послании к Диогнету. Святой Ириней говорит о Церквах, основанных «в Германии, в Испании, в Галлии, на Востоке, в Егип­те, в Ливии и в середине мира... проповедь истины везде сияет и просвещает всех людей, желающих прийти к познанию истины», даже варваров, лишен­ных письменности. Тертуллиан сверх того говорит о христианах в Персии, Индии, Эфиопии, Британии, Парфии, Мидии, Скифии и т. д.

По поводу проповеди в Индии ученые часто выра­жают сомнение, говоря, что под Индией в древности разумели вообще страны за пределами Египта, а не собственно Индию⁸⁸. Упускается при этом из виду, что Климент Александрийский, ученик Пантена, о котором Евсевий рассказывает, что он в середине II века про­поведовал в Индии, в своих сочинениях (в конце II — начале III века) отчетливо знает индусские учения, говорит об индусском аскетизме, браминах и т. д. (то же и святой Ипполит). Как можно думать, что в Александрии II века путали Индию с Аравией или еще с чем-нибудь? О Римской империи конца II века Тертуллиан, обращаясь к язычникам, говорит: «Мы существуем со вчерашнего дня и наполнили собою все ваши места: города, острова, крепости, муниципии, места собраний, самые лагери, трибы, декурии, дворец, сенат, форум». Сходно выражается автор «Послания к Диогнету»: «Что в теле — душа, то в мире — хрис­тиане. Душа распространена по всем членам тела и христиане по всем городам мира» (6). Но христианство распространялось как-то бесшумно; долго его почти не замечали или замечали только в таких его центрах, как Малая Азия, где местами чуть не полови­на жителей к концу II века были христиане. «Понт (провинция Малой Азии) полон христиан», — говорит сатирик Лукиан в своем «Лжепророке»⁸⁹ (Лукиан Самосатский, известный писатель-сатирик, атеист, при­ятель Цельса — оба они, видимо, немало наблюдали христиан в Малой Азии в середине II века).

Но не все даже христианские писатели знают, где есть во II и III. веках их собратья по вере. Так бес­шумно распространялось Царство Христово. Это вы­зывало даже жалобу некоторых язычников, например, Цельса (писателя середины II века — врага христиан­ства), который говорил, что христиане — «люди скрывающиеся, бегающие света, немые в обществе, говорливые в своих убежищах»⁹⁰. Но громадное боль­шинство менее проницательных языческих писателей просто равнодушно и молчаливо проходило мимо христианства, уже столь многочисленного во II и III веках. Если вспомнить, что сравнительно малозамеченной для внехристианского мира прошла земная жизнь Христа Спасителя, что просмотрели одну Жизнь, Божественности Которой не постигали и не верили, Жизнь, протекшую где-то там, в Иудейской провинции, — то не удивительно, что они не замети­ли и сотен тысяч христиан, разлитых во всем мире.

Как мог проходить так малозаметным столь суще­ственный переворот в жизни тысяч людей? На это, отчасти, были причины в самих свойствах христиан­ства. Мы находим у христианских писателей того времени некоторое объяснение этому, на первый взгляд не совсем понятному, факту.

«Христиане не отличаются от прочих людей, — пи­шет один апологет II или III века, — ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями. Они не населяют где-либо особенных городов, не употребляют какого-либо необыкновенного наречия и ведут жизнь, ничем (внешне, конечно) не отличную от других... Но оби­тая в эллинских и варварских городах, где кому дос­талось, и следуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, они представляют удивитель­ный и поистине невероятный образ жизни». Аполо­гет говорит, конечно, об удивительных качествах внутренней жизни христиан. Но что было удивитель­ного и необычайного в их жизни, то внешнее было облечено в обычную житейскую оболочку. Поэтому на внешний поверхностный взгляд христианство ни­чего существенного не меняло в жизни народов. Это была перемена «культа», как думали язычники, явле­ние само по себе «мало интересное». Власть первона­чально раздражало только упорство христиан в своем «суеверии». Это было ново и странно. А так как в эту эпоху перемешались и мирно уживались другие культы и религии — римские, греческие, восточные, египетские, — то служение «новому» неведомому Богу само по себе не удивляло и мало кого интере­совало, особенно скептическую римскую интеллиген­цию. Народ показал больше чуткости и интереса. Он скорее почувствовал, что христианство несет что-то существенно новое, не свойственное старому строю мысли и жизни; удивляло лишь то, что христиане участвуют внешне в прежнем порядке жизни (о чем говорится, например, в «Послании к Диогнету»).

Власть удовольствовалась меньшим: «Кто не испо­ведует римской религии, тот должен все-таки призна­вать римские обряды». Об этом говорили святому Киприану Карфагенскому на суде. Многие, тяготев­шие к этому новому явлению, придерживались пре­жнего миропонимания, хотя оно и было несовмести­мо с новым служением неведомому Богу. Народ по­чувствовал это не вмещавшееся в старые рамки явление и стал бороться, как умел, за свое прошлое и настоящее... Так, по крайней мере, оценивает II век и начало III века такой знаток римской жизни, как Моммзен⁹¹.

Во II веке не принято было писать биографий, житий, похвальных слов. Не сохранилось от этого времени и историй Церкви, по которым можно было бы воспроизвести тот «удивительный образ жизни» христиан II века, о котором пишут апологеты. Лишь кое-что мы узнаем по тем остаткам литературы это­го времени, которые дошли до нас. Во II веке люби­ли писать наставительные послания, защитительные речи (апологии) к язычникам, опровержения ересей, описывать мученические кончины. Кое-что дошло до нас. Здесь в большей или меньшей степени отрази­лась, конечно, и жизнь христиан.

Особенностью последних десятилетий II века было то, что христианская мысль и выдающиеся наставни­ки заметно проявились не в одной Малой Азии и Риме, как это было в первой половине века. Мы ви­дим: епископ Дионисий — в Коринфе, Феофил и Се-рапион — в Антиохии, Кодрат, Афинагор — в Афи­нах, Климент — в Александрии, Вардесан — в Месо­потамии, святой Ириней — в Лионе, Егизипп — в Палестине, Наркисс и Александр — в Иерусалиме, Родон, Кай, потом святой Ипполит — в Риме — пи­шут и наставляют Церкви, не говоря уже о малоазий­ских наставниках, которых по-прежнему много. Хри­стиане разлились во всем мире, но живут одной об­щей жизнью, «как бы обитая в одном доме», — гово­рит святой Ириней, сам наблюдавший это время⁹². Они переписываются, путешествуют, чтобы обменять­ся мыслями, получить наставление, укрепить и укре­питься от своих собратий, чтобы соблюсти единство веры, хотя все это было тогда нелегко и небезопасно. Пострадали мученики в Галлии; об этом пишут отту­да в Азию и Фригию (и в Рим — святой Ириней). Смирнская Церковь рассылает по всем Церквам все­ленной описание мученической кончины своего вели­кого епископа — святого Поликарпа. Епископ Диони­сий Коринфский следит за духовной жизнью не од­ного Коринфа: он пишет послание в Никомидию (в Вифинию), укрепляет ее против ереси Маркиона. Церковь Амастрийскую в Понте он наставляет в воп­росе о браке и целомудрии. Евсевий Кесарийский, ко­торый видел эти послания в целом виде, говорит, что Дионисий в этом послании также «повелевает прини­мать всех обращающихся после отпадения, преступле­ния и даже еретического заблуждения» (век спустя этот вопрос возбудил много споров и сомнений). Пи­шет Дионисий и на Крит: убеждает епископа не нево­лить братии к слишком строгой жизни, к девству. Пишет он и в Афины, в Рим, в Лакедемон — словом, он заботится почти о всем христианском мире.

Забота о вере и жизни других Церквей не рас­сматривалась тогда как право или преимущество ка­кой-либо кафедры. Послания первенствующих Церк­вей, Римской или Антиохийской, тонут в массе по­сланий епископов и мучеников Галлии, Смирны, Понта, Греции, Палестины, Осроены (в Месопота­мии), Малой Азии. Каждый епископ и каждая Цер­ковь считает своим делом разделять радость и зат­руднения своих собратий во всем мире. Мы видели, как откликнулся почти весь христианский мир на мученический подвиг святого Игнатия Богоносца. Внимание и любовь привлекали не только такие вы­дающиеся случаи. Из посланий Дионисия Коринф­ского видно, что богатая Римская Церковь делилась своим достоянием с нуждающимися и преследуемы­ми во всех Церквах, одушевляя «бедных нуждающих­ся и поддерживая братий, трудящихся в рудниках».

Когда в Риме возникла опасность от множества еретиков, туда едут выдающиеся малоазийцы (святой Поликарп, святой Иустин), туда несколько позднее пишет из Лиона святой Ириней, помогая разобрать­ся в гностических тонкостях (письма к Флорину и другие его писания в связи с римскими делами). Мученики Лионские сообщают свой взгляд на монта-низм в Азию и в Рим. Резкое разногласие римского епископа Виктора с Малоазийскими Церквами в воп­росе о времени празднования Пасхи (он хотел отлу­чить Церкви Азии) встретило немедленно отпор от епископов с разных концов вселенной. Они все ему единодушно пишут, советуя лучше позаботиться «о мире, единении и любви с ближними».

Спор о времени празднования Пасхи вызвал все­общий обмен мнений. По всем Церквам созываются соборы, всюду рассылаются послания. Вопрос затро­нул все Церкви — все считали своим долгом выска­заться и позаботиться о своих братьях. Так, палес­тинские епископы писали: «Списки с нашего посла­ния постарайтесь разослать по всем Церквам, чтобы мы не были виновны перед теми, которых души лег­ко заблуждаются. Уведомляем вас, что в Александрии празднуют Пасху в тот же день, в который праздну­ем ее и мы. От нас отправляют письма к Александ­рийской Церкви, а из Александрийской к нам, поэто­му празднование Святого дня у нас бывает согласно и вместе с ними».

Единство жизни и мысли, как видим, было пред­метом забот и вместе было радостью и утешением христиан II века, верных преданию. Егизипп, путеше­ственник и писатель середины и конца II века, сам, видимо, христианин-еврей из Палестины, едет в Ко­ринф, едет в Рим, заезжает в другие города — и всюду находит единую веру и единую жизнь. Он запи­сывает в свою книгу «Воспоминаний», к сожалению, дошедшую до нас лишь в отрывках, следующее: «Я провел немало дней у коринфян, беседовал с ними — и мы взаимно утешались своим православием. Нахо­дясь в Риме, я оставил список преемства епископов до Аникиты, которого диаконом был Елевферий... В каждом преемстве и в каждом городе все шло так, как заповедует Закон, пророки и Господь».

Церковь чувствует себя единой.

Это не значило, что не было попыток нарушить это единство. Но эти попытки встречали отпор со всех концов единой Церкви. Когда появилась, напри­мер, опасность от ереси Маркиона или от монтаниз-ма, против них борются и пишут не только в Риме и в Малой Азии, где они действовали, но и Дионисий из Коринфа, мученики Лионские и святой Ириней из Галлии, Феофил из Антиохии, Филипп Гортинский с Крита и многие другие; все единодушно борются за единую веру и предание.