Расставание

Пора расставаться. Мы провожаем наших гостей до электрич­ки. Дети грустят. Мы провели прекрасные дни вместе — ездили в «далекий» лес, плавали в «далеком» море, где кроме нас не было ни души, излепили весь пластилин, расписали стену в детской комнате и даже успели со Светой вдоволь наговориться, навспоминаться.

— А ты помнишь, как мы лежали в тихий час, перед выпиской, и ты предложила встретиться в 16 лет? А я сказала: как же мы узнаем друг друга? Как ты думаешь, мы изменились?

— Изменились, конечно.

— Да, мы изменились... — вздыхает Света, поправляя прядь, выбившуюся из прически. Седую прядь. Света рано поседела, наверное, потому, что за все переживает. За весь мир. За стариков и детей. За бездомных кошек и собак. В этом, главном, она ничуть не изменилась.

Мы стоим на платформе. Аля влепилась в оконное стекло кнопочным носиком и круглым маленьким ртом, Лева сначала стоял у окна, потом отошел вглубь, чтобы мы не видели его слез.

— А давай теперь поедем к ним, — говорит Петя, как только электричка уходит.— А вообще-то нет, папа скоро приедет.

— А папа без нас не состарился? — спрашивает Аня.— А вы не состаритесь и не умрете? Мне вас жалко, — скулит она.

Аня вконец загрустила — расставаться с друзьями нелегко. Разговоры о смерти — это ее реакция на невосполнимую утрату — друзья уехали. Ребенок не понимает, что пройдет лето, мы вернемся в Москву и снова встретимся. Он живет не перспективой, а настоящим.

Чтобы перебить это настроение, отправляемся в кафе-мороже­ное. При виде шариков пломбира в металлической вазочке Анина хандра улетучивается.

Аня уже управилась с мороженым, а Петя так и не прикасается к нему, сидит, навалившись грудью на стол, вздыхает.

— Как ты думаешь, кому лучше: тому, кто уезжает, или тому, кто остается?

Я что-то говорю, но Петя меня не слышит.

— Хочу к Мише, — заявляет Аня.

— А я не хочу, — говорит Петя.— Я пойду домой.

— А мороженое?

— Ешьте сами, — говорит Петя и уходит.

Отправив Аню в гости к Мише, я возвращаюсь домой. Петя сидит на крыше, в шезлонге, читает «Спартака».

Теперь «Спартак» в его памяти будет связан с Рижским взморьем, с дружбой и расставанием.

— Это ценная книга, правда? Я попросил только почитать, а он отдал насовсем. И запросто так: «Бери, дарю».

Справедливая борьба раба за освобождение от рабства свяжется с образом Левы, жаждущего мировой справедливости. Прямая связь.

— Мама, а как ты подружилась со Светой?

Я рассказываю Пете историю нашего знакомства, про больни­цу, про то, как мы боялись не узнать друг друга в 16 лет, про то, как Света выстирала мои брюки, чтобы я не могла никуда уйти.

— Конечно, это не очень хорошо, что вы лежали в больнице, но если бы вы не лежали там, мы бы никогда не встретились, не было бы ни меня, ни Аньки, да?

— Ладно, Петь, читай.

Петя пытается углубиться в чтение.

— Мама, а зачем люди разводятся? — Ему не читается. Я долго и нудно объясняю Пете, почему люди разводятся, снабжая свой рассказ многочисленными примерами из жизни своей разветвленной семьи.

— Да, — вздыхает Петя задумчиво, видимо взвешивая мои аргументы.— Чего ждать от взрослых, если я сам в первом классе хотел жениться на Маринке, а во втором переметнулся к Алле. За два года две измены. Я, например, хотел бы писать всякие заметки, как великие писатели.

— Что же тебе мешает?

— В таком возрасте не пишут. Я за Аней сбегаю, ладно? — Неймется ребенку!