Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Всему миру или тебе
Гнет атамановщины в районе Медвежьего, Пчелина и Широкого становился скаждым днем все сильнее. Порки, расстрелы чередовались с виселицами, конфискациями и сожжением целых сел и деревень. Жизнь в местах расположенияиностранных войск и группы атамана Красильникова стала опасной самомубезобидному, чуждому всякой политики землеробу. Все крестьянствоподозревалось в сочувствии и содействии большевикам. Суда и следствия несуществовало, их заменяло усмотрение начальства. Голословный оговор, анонимный донос или подозрение являлись достаточным основанием для приговорак смерти десятков людей. Крестьяне бросали свои хозяйства, дома и с семьями уходили в тайгу, пополняли партизанские отряды. Остающиеся дома были запуганы до последнейстепени, до потери рассудка и здравого смысла. В трех верстах от Медвежьего, в Черемшановке, на кладбище толпилсянарод. На краю большой, только что вырытой могилы стояли шесть мужчин иженщина, приговоренные к расстрелу. Отделение чехов заряжало винтовки.Коренастый рыжебородый мужик в белой рубахе, с усилием шевеля холодными, синими губами, говорил чешскому офицеру: -- Господин офицер, как же это вы так меня прямо без суда и следствия ив яму. Ведь понапрасну вы это. Надо обследовать бы сначала. Зачем губитьчеловека? Мы думаем, таких правов нет, чтобы, значит, без суда и следствия, и готово дело. Чех презрительно щурил глаза с белыми ресницами, надменно поднималлицо. -- Ми -- чешский комендант, ми имеем право повесить, расстрелять, арестовать. Толпа, облепившая соседние могилы, стояла тихо, мигая черными, испуганными, неподвижными глазами. Жена рыжебородого, Дарья Непомнящих, сидела на зеленой могиле с грудным ребенком. Стоять она не могла, ноги у неедрожали и подкашивались. Плакать она перестала. Слез не было. -- Ну, прощайся! Сейчас будем расстрелять! Приговоренные закивалиголовами. Родные бросились к ним. -- Нельзя! Офицер поднял руку: -- Не разрешается. Можно сдалека. Все равно! Женщина упала на колени, била себя в грудь. -- Господин офицер, последний разок дайте у мужа на груди поплакать.Ой-ой-ой! Как жить я буду, сиротинушка! Соколик ты мой ясный, Петенька.Разнесчастный мой ты, Петенька! Ой, ой, ой! Лицо чеха стало раздраженно-холодным, нетерпеливая гримаса дернуларозовые губы. -- Довольн! Нельзя! Ми начинаим! Ребенок на руках у Дарьи проснулся, разбуженный криком матери, заплакал. Рыжебородый потерял жену из виду. Черные дырки винтовок ударилиего по глазам. Солнце померкло. Мужик ослеп. Лица родных, толпу он пересталвидеть. Могила за спиной стала глубже, шире, дышала сыростью. Осужденнаяженщина шумно вздохнула, захватила полную грудь воздуха. Тяжелый запах землизакружил ей голову. Она покачнулась. Брат, стоявший рядом, нежно обнял ее, поддержал и, целуя в похолодевшую щеку, тихо сказал: -- Держись, Маша! Вдвоем не страшно. Мужчина говорил ласково, но глазаего уже были мертвы, блестели острым стеклянным налетом, зрачки расширилисьи остановились. Офицер что-то шептал солдатам, показывая глазами на женщину, те кивали головами. Белая перчатка поднялась над фуражкой чеха.Приговоренные одновременно, медленно, с усилием, точно их кто потянул зашеи, подняли лица, уперлись тяжелыми взглядами в тонкую чистую руку в рукавес белым обшлагом. Перчатка шевелила на ветру пустыми пальцами. Дула винтовоквздрогнули, расплылись в одну огромную черную дыру. Острый огненный ножсверкнул из железного мрака, проткнул грудь шестерых. Сбросили в яму руки иноги, слабые, как плеть, и головы, закинувшиеся на спину. Женщина едваудержалась на ногах, присела на корточки и, опираясь о землю руками, ртомхватала воздух, как рыба, вытащенная на берег. Чех подошел к ней. -- Видель, сволочь! Больше не будешь бунтовайт? Иди, сука, домой ирасскажи всем, что большевиком быть плохо есть! Женщина не поняла ни одного слова. Толпа опустила плечи. Кое-кто сел наземлю. Головы валились на грудь. Дарья лежала без сознания. Ребенок плакал: -- Ааа! Уаа! Ауа! Ауа! -- Где есть старост? -- крикнул офицер. -- Я здесь! -- седая борода Кадушкина тряслась от страха. -- Закопайт этих разбойников. Хоронить родным не давайт. Ми проверимпосле! Чехи торопились. Закинули винтовки за плечи. Сели на лошадей. -- Ми проверим, если хоть одного не будет в яме, то все село будетсожжен. Офицер скомандовал по-чешски. Кавалеристы подняли сразу лошадей нарысь. Толпа шарахнулась на две стороны, дала дорогу. Молчание сковало людей. В стороне Пчелина шел бой. Глухое ворчаньеорудий раскатывалось по земле. Крестьяне вздохнули -- Чего же, ребята, зарывать надо! Кадушкин мял в руках фуражку. Подойти к яме, заглянуть в нее былострашно и тяжело. Лопаты торчали на черном бугре, глубоко воткнутые в рыхлуюземлю еще расстрелянными. Перед смертью чехи заставили их вырыть себемогилу. Рыжебородый, раненный в бок, поднялся, сел. Теперь он хорошо виделокровавленные лица мертвых товарищей. -- Братцы, помогите! Толпа вздрогнула, метнулась к яме, нагнулась над ней. -- Петя, милый, ты жив! Радость надежды легко подняла женщину с земли. -- Братцы, выручите! О-о-о-х! Кадушкина трясло. -- Михал Михалыч, надо веревки достать, вытащить мужика-то моего. Самон, однако, не в силах будет вылезть. Кадушкин молча жевал беззубым ртом. В подслеповатых глазах егопряталось что-то хитрое и трусливое. Мужики о чем-то задумались, недвигались с места, молчали. Лица слились в одно белое пятно. Мысльбеспощадная куском льда залегла в голове толпы. Лбы покрылись холоднымпотом. Петр, истекая кровью, згбко вздрагивал. Толстая, жирная глиста, разрезанная лопатой, крутилась у него на сапоге. Раненый старался несмотреть на нее, но она упорно лезла в глаза, росла, извиваясь толстымжгутом. Молчание и неподвижность толпы заледенили воздух. Стало холодно, какзимой. Дарья посмотрела кругом, сердце у нее упало, заколотилось, в ушахзазвенело, она поняла: -- Что вы, звери, опомнитесь! -- закричала женщина и задохнулась. Толпа, единодушная в своем решении, серая, безглазая, навалилась ей нагрудь. Тишина треснула, как льдина. -- Рассуди, Дарья, всему миру, всей деревне пропадать или ему одному? Чехи узнают, не помилуют за это. -- Ироды, звери, креста на вас нет! Дарья уронила ребенка, грудью упала на землю. -- Кидайте и меня к нему, зарывайте вместе. -- Михал Михалыч, вы чего это? Неужто меня живьем зарыть хотите?. Рубаха рыжебородого густо намокла кровью, губы совсем почернели.Староста развел руками: -- Уж гляди сам, Петра, что с тобой делать? Отпустить тебя -- всемпропасть. Подумай сам, всему миру али тебе пропадать? Нижняя губа у Петра задергалась, слезы потекли на бороду. Он с тоскойобвел взглядом черные стены ямы, поднял лицо кверху. Седая борода старостытряслась над могилой. Мужики стояли угрюмые, твердые, неумолимые, как камни.Теплый, дурманящий запах свежей крови стеснял дыхание. В яме было душно.Рана горела. Голова кружилась у Петра. Держал он ее с усилием и, несмотря нажару и духоту, дрожал, тихо щелкая зубами. Ребенка подняла и отошла с ним всторону соседка Непомнящих. Мертвые в могиле лежали спокойно. Земля под нимистала теплой и мокрой. Кровь текла ручейками из разодранных спин и затылков.Лица вытянулись, пожелтели. -- О-о-о-х! Как же быть? Я бы в тайгу ушел. -- Зря городишь, Петра! Из-за тебя всем пропадать, что ли? Стыдно тебе, Петра! Пострадай за мир! Пострадай, Петра! Пострадай! Мы бабу твою неоставим! Толпа кричала, волновалась засыпала словами раненого, как комьямиземли. -- Ироды, палачи! Дарья исступленно взвизгивала, рвала на себе кофту, каталась по земле.Петр окоченел от холода. Небо в узкой щели ямы потемнело. Яма стала тесной.Сырые, черные стены сдвинулись, сжались. -- О-о-о-х! Воля ваша. Дайте хоть напиться останный раз. Горячего бы.Чайку бы. Петр был побежден. Сопротивление одного, беззащитного человека, хватающегося за жизнь, было сломлено упорством толпы. -- Это можно, сичас, мы сичас, -- засуетился староста. Кадушкина успокоило согласие Петра, он старался убедить себя в душе, что иначе поступить нельзя, что они делают правильно, если даже самобреченный на смерть соглашается с ними. -- Ребята, там кто-нибудь сбегайте за кипятком. Николай Козлов, своякПетра, живший рядом с кладбищем, принес туес горячего чая. -- На, Петра. Эх, сердешный, за што страдаешь? И то што у меня самоварбаба согрела. Николай с участием смотрел на свояка, качал головой. Петр пил долго, медленно, маленькими глотками. Женщины крестились в толпе и шептали: -- Господи, пошли ему царство небесное. Мученику за нас, грешных.Господи, прости ему все согрешения вольные и невольные! Петр напился, со стоном подал туес обратно. Николай нагнулся, встал сколеней. -- Петя, не надо! В тайгу пойдем! Не хочу я! -- Замолчи, Дарья! -- староста сердито посмотрел на женщину. -- И такневмоготу, а она тут верещит еще. Смотри, народ-то как потерянный стоит. Глиста вертелась, издыхая. Из толстого разрезанного куска червяразмазывалась по сапогу грязная, липкая жидкость. Петр закрыл лицо руками, зарыдал. -- За-за-за-ры-ры-ры-ва-а-а-айте! -- Ты, Петра, ляг, ляг, ничком. Оно лучше так, без мучениев задавит. Кадушкин трясущимися руками выдергивал из земли лопату. Петр ткнулся вживот мертвеца. Мужики засуетились, не глядя вниз, отвертываясь друг отдруга, опустив головы, торопливо стали сталкивать в могилу сырую, рыхлуюземлю. -- Надо, ребятушки, утаптывать, утаптывать. Он так кончится безмучениев. Староста спрыгнул в яму, закиданную менее чем наполовину. Петр, задыхаясь, приподнялся под землей. Кадушкин едва удержался на ногах, ухватился за край могилы. Несколько мужиков стали топтать легкую землю. Петрбился в предсмертных судорогах. Земля слегка колебалась под ногамимогильщиков. Что-то белое, не то палец, не то кусок рубахи, торчало средичерных комьев. Кадушкин отвернулся, полез наверх. -- Давайте еще, ребятушки, подсыплем землицы! Белое утонуло в черном. Толпа быстро, почти бегом пошла с кладбища.Смотреть ни на что не хотелось. Собаки, лаявшие из-под ворот, и куры, рывшиеся в пыли улицы, знали все. Стены домов, темные от времени, щели взаборах, сучки в них, вывалившиеся белыми круглыми дырками, кочки на дороге, клочки пыльной травы кучей лезли в глаза. Раньше их не замечали. Людиторопились. Надо было поскорее спрятаться. Забиться домой, запереться на всезатворы. Дарья изорвала на себе всю кофту, растрепала волосы, ползала начетвереньках, выла и разрывала руками засыпанную и притоптанную яму. Вглазах у нее стояли мужики с лопатами. Земля под мужиками тряслась, и онипрыгали с ноги на ногу, широко раскинув руки, стараясь сохранить равновесие. -- Петя, я сейчас! Я тебя отрою! Женщина скребла землю и выла, протяжно, с безнадежной тоской: -- Отрою-ю-ю! Ю-ю-ю! У-у-у-!
Данная страница нарушает авторские права?