💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Повесть нестора-искандера о взятии Царьграда

В 1453 г. произошло завоевание турками Константинополя, ока­завшее значительное влияние на дальнейшее развитие русской по­литической и религиозной идеологии. Русь, особенно Москва, наблюдая перед этим всё усиливавшийся политический упадок Ви­зантии, всё более и более теряла уважение к ней и к её политиче­скому и религиозному авторитету. Флорентийская уния 1439 г., заключённая Византией с Римом в надежде получить поддержку западных государств и фактически подчинившая византийскую церковь римскому папе, окончательно дискредитировала в глазах официальных представителей русского благочестия греческое пра­вославие и тем самым возвысила православие русское.

В полемическом памятнике, составленном в 1461г. под загла­вием «Слово избрано от святых писаний, еже на латыню», неиз­вестный автор, видимо, Пахомий Логофет, в связи с событиями Флорентийской унии, в таких до предела напыщенных и вычурных выражениях говорит о Русской земле и о московском великом кня­зе Василии Васильевиче как о хранителях подлинной православной святыни: «Ныне убо в [последних] временах, богопросвещенная зем­ля Руская, святым правлением божия церкви тобе подобает в все-ленней под солнечьным сиянием с народом истиннаго в вере право-славья радоватися, одеявся светом благочестия, имея покров божий на собе—многосветлую благодать господню, исполньшися цветов богозрачне цветущих — божиих храмов, якоже небесных звезд, сияющих святых церквей, якоже солнечьных лучь блещащихся, благолепием украшаемы, и збор святаго пения величаемы, держа­вою владеющаго на тобе богоизбраннаго и боговозлюбленнаго, богопочтеннаго и богопросвещеннаго и богославимаго богошествен-ника правому пути богоуставнаго закона и богомудраго изыскателя святых правил, благаго ревнителя о бозе и споспешника благоче­стию истиннаго православия, высочайшаго исходатая благоверию, богоукрашеннаго и великодержавнаго благовернаго и благочести-ваго великаго князя Василия Васильевичя, боговенчаннаго право-славью царя всея Руси» '.

В послании к Василию III, относящемся к началу XVI в., мо­нах старец Филофей писал о том, что доселе было два Рима: Рим первый пал из-за своего нечестия; Рим второй, т. е. Византия, пал от агарянского засилия; третий же Рим — Москва — стоит непоко­лебимо, а четвёртому Риму не бывать.

Эта зарождавшаяся уже во второй половине XV в. идея Моск­вы — третьего Рима, Москвы — преемницы всемирного царства, каким до тех пор считалась Византия, обусловливала, с одной стороны, идейное содержание целого ряда памятников литературы, а с другой стороны, культивировала тот пышный, торжественный стиль, который находился в соответствии с торжественностью и мо­нументальностью самой идеи Москвы — наследницы политической и религиозной культуры Византии.

В качестве литературного отклика на завоевание Константино­поля была написана неким Нестором-Искандером «Повесть о Царь-граде». Она представляет собой подробное описание всех военных перипетий, сопровождавших завоевание турками Константинополя.

Нестор-Искандер — по происхождению русский, православный, но с молодых лет очутившийся в Турции и обращенный в магоме­танство (магометанское имя Искандер соответствует православно­му Александр) — участвовал в осаде Константинополя, тайно со­чувствуя грекам как христианам. Он, видимо, вёл дневниковые за­писи об осаде города, дополненные им, когда он вместе с турецкими войсками вошёл в Константинополь, сведениями, почерпнутыми у защитников Константинополя о том, что происходило в городе во время его осады. Впоследствии эти записи, видимо, были обра­ботаны и дополнены каким-то книжником сведениями о создании Царьграда преимущественно на основе Хроники Георгия Амарто-ла, а также вставками церковного характера (молитвы и знамения) и «пророческими предсказаниями» о последующих судьбах Царьграда. Этому же книжнику, нужно думать, принадлежит и стили­стическая обработка повести в духе современных ей русских воин­ских повестей. В результате получилась повесть, осложнённая определённой религиозно-политической тенденцией. Она с сокраще­ниями и без указания авторства Нестора-Искандера вошла в Хро­нограф, в летописные своды XVI в. и сохранилась в большом количестве рукописных сборников и отдельных списков XVI— XVIII вв.

Популярность повести на Руси была обусловлена тем, что в представлении официальных идеологов русского царства оно ста­ло трактоваться в качестве преемника византийской политической и религиозной традиции. В этой повести имеется пророчество Льва Премудрого о «русом» народе, которому суждено освобо­дить Царьград от власти неверных. И вот, путём замены «русый» на сходное «русский» возникло толкование, по которому освобо­дителем Царьграда будет русский народ.

Начинается повесть с рассказа об основании в IV в. Царьграда императором Константином Флавием. После совета со своими вель­можами Константин решает построить свою резиденцию в Визан­тии. Во время постройки города появляется знамение: внезапно из норы выползает змей, и в то же время сверху падает орёл, подхва­тывает змея и поднимает его в воздух. Змей обвивается вокруг ор­ла. Царь и все люди с ужасом смотрят, что будет дальше. Орёл, поднявшись высоко вверх, падает на землю, потому что он был одо­лён змеем. На помощь орлу приходят люди и убивают змея. Царь в великом ужасе созывает книжников и мудрецов, чтобы они рас­толковали ему это знамение. И они растолковывают его следую­щим образом: это место наречётся седьмохолмым, прославится и возвысится во всей вселенной выше других городов. Но в конце концов город этот будет покорён неверными. Орёл — знамение христианства, змей — знамение басурманства. То, что змей одолел орла, — значит, что басурманство одолеет христианство, а так как люди убили змея и освободили орла, то напоследок христиане возь­мут Царьград и воцарятся в нём.

Дальше повествуется о том, как через большое количество вре­мени это пророчество сбывается: «безбожный» царь Магмет, Амуратов сын, который до того был в согласии и мире с царём Кон­стантином (последний византийский царь, так же как и первый, носил имя Константин), пошёл войной на Царьград. Количество турок превосходило в огромной степени количество осаждённых в городе греков. Отбиваться грекам было очень трудно, потому что «один бился с тысячью, а два — с тьмою». Но греки необычайно сильно и энергично сопротивлялись. Автор передаёт все подробно­сти осады Царьграда и рассказывает о бесконечном количестве приступов, сопровождавшихся огромными жертвами с обеих сто­рон, главным образом со стороны турецкой. Вот одна из картин военного сражения, в которой традиционные формулы воинского стиля получили дальнейшее художественное развитие и впослед­ствии нашли отражение в ряде русских литературных памятников, содержащих описания воинских эпизодов: «Турки же паки, услышавше звон велий, пустиша сурныя и трубныя гласы и тумбан (больших барабанов) тмочисленных, и бысть сеча велия и пре-ужасна. От пушечного бо и пищалнаго стуку, и от зуку (звука) звоннаго, и от гласа вопли и кричания от обоих людей, и от треско-ты оружия, яко молния бо блистааху от обоих оружия, также и от плача и рыдания градцкых людей и жен и детей, мняшесь небу и земли совокупитись и обоим колебатись, и не бе слышати друг друга, что глаголеть: совокупиша бо вся вопли и крычания, и плач и рыдания людей, и стук дельный (пушечный), и звон клаколный в един зук, и бысть яко гром велий. И паки от множества огней и стреляния пушек и пищалей обоих стран дымное курение сгустив-ся, покрыло бяше град и войско все, яко не видети друг друга, с кем ся бьет, и от зелейнаго (порохового) духу многим умрети. И тако сечахуся и маяся на всех стенах, дондеже нощная тьма их раздели».

Турки отошли в свой стан и стали собирать мёртвых, а оса­ждённые греки заснули, как мёртвые, оставив лишь стражей по стенам.

Не менее выразительна и такая картина битвы, сопровождае­мая лирическим восклицанием автора: «Кый язык может исповедати или изрещи тоя беды и страсти: падаху бо трупия обоих стран, яко снопы, с забрал, и кровь их течааше, яко рекы, по стенам; от вопля же и крычания людскаго обоих, и от плача и рыда­ния градцкаго и от зуку клаколнаго, и от стуку оружия и блистания мняшеся всему граду от основания превратитися; и наполнишася рвы трупия человеча до верху, яко чрез них ходити турком, акы по степенем, и битись: мертвыя бо им бяху мост и лестница ко граду. Тако и потоци вси наполнишася и брегы вкруг града трупия, и кро­ви их, акы потоком силным, тещи...»

Особое мужество и храбрость обнаруживает царь Константин, который, несмотря на все уговоры вельмож, патриарха и полковод­ца Зустенеи, решительно отказывается покинуть город. Мужест­венно сражается он с врагами и лично наносит им большой урон.

Но вот — рассказывает далее повесть — совершается следую­щее знамение: в то время как царь с патриархом вошли в «вели­кую церковь», т. е. в святую Софию, из храма вырвался огонь, окружил купол, поднялся в небо и там скрылся. Для присутствую­щих это было свидетельством того, что благодать божия оконча­тельно покинула Царьград, и дни его сочтены. Но и это не застав­ляет Константина покинуть город. Наконец, турки окончательно завладевают Царьградом. Автор по этому поводу предаётся горест­ным размышлениям о судьбе «седмохолмого». Константин выходит навстречу победителям, его убивают, отрубают у него голову и при­носят её к Магмету. Магмет выражает большое сочувствие Кон­стантину и уважение к его храбрости. Он, облобызав его голову, отослал её патриарху, чтобы тот обложил её серебром и золотом и сохранил, как подобает. Въезжая в завоёванный город, Магмет «слезе с коня и пад на землю лицем, взят персть и посыпа главу, благодаряще бога»; перед собравшимся народом и церковным кли­ром Магмет держит речь, свидетельствующую о его преклонении перед мужеством и бесстрашием своего противника. «Тобе глаго­лю, Анастасие (имя патриарха), и всей дружине твоей и всему на­роду: з днешняго дне да не убоятся гнева моего, ни убийства, ни пленения».

Турецкий султан садится на престол византийских царей, но если все предсказания относительно судьбы этого города сбылись, то — заключает автор — сбудется и предсказание Льва Премудро­го о том, что русый род победит Измаила (т. е. магометан), возь­мёт в свои руки Царьград и воцарится в нём.

Падение Константинополя должно было необычайно окрылить московскую официозную мысль и укрепить в ней представление о том, что погибшие религиозные и политические византийские ценности должны вновь возродиться уже на русской почве. К это­му и сводился публицистический смысл повести Нестора-Искан­дера.

В дальнейшем повесть Нестора-Искандера — через посредство Хронографа — получила распространение в болгарских и серб­ских списках и отразилась в русских исторических произведениях XVI—XVII вв.

ПОВЕСТИ О ВАВИЛОНСКОМ ЦАРСТВЕ, «СКАЗАНИЕ О КНЯЗЕХ ВЛАДИМИРСКИХ»

Во второй половине XV — начале XVI в. создаются в Москве и другие повести на тему о политической преемственности Русью византийского наследства. Таковы повести о Вавилонском цар­стве и естественное продолжение этих повестей — «Сказание о кня-зех Владимирских».

В повестях о Вавилонском царстве речь идёт об основании Навуходоносором нового Вавилона и о добывании затем византий­ским царём Василием из Вавилона знаков царского достоинства.

Повести эти сложились в Византии для обоснования идеи преем­ственности Византией всемирно-исторической царской власти, сре­доточием которой считался ранее Вавилон. На Русь повести о Вавилонском царстве пришли, возможно, в устной передаче, види­мо, в конце XV в., как раз в пору зарождения идеи Москвы — третьего Рима. Несомненно, что уже на русской почве в качестве действующего лица упоминается русский человек, который прини­мает участие в добывании для греческого царя Василия знаков царского достоинства. Очень любопытно, что тенденциозная по­весть, возникшая на византийской почве и ничего общего не имею­щая с русской действительностью, в целях оправдания московских притязаний на роль всемирно-исторического государства приспо­собляется к потребностям русской политической действительности.

В первой повести о Вавилонском царстве рассказывается о том, что вавилонский царь Аксеркс всех тех, кто заболевал проказой, удалял в лес, с тем чтобы обезопасить Вавилон от распространения заразы. С высланными общались их родственники, принося им всё необходимое для поддержания жизни. Когда же Аксеркс умер, люди, бывшие в лесу, узнав, что в Вавилоне нет царя, сговорились идти в город, так как не видели сейчас никакого препятствия для своего возвращения. И вот они находят под сосной мальчика, кото­рому дают имя Навуходоносор. Взяв этого мальчика с собой, они идут в Вавилон. Между тем князья и вельможи собираются для того, чтобы определить, кто будет царём. Было решено, что царём будет тот, над кем вскипит и прольётся повешенный над воротами рог со смирной. И когда мимо этого рога проезжает Навуходоносор, рог вскипает и содержимое рога проливается над его головой. Это было знаком, что царём вавилонским должен быть он. Мальчика ввели в царский дворец, возложили на него драгоценные одеяния, дали ему скипетр в руки и посадили на царский престол.

Несмотря на свою молодость, Навуходоносор был очень мудр и храбр. Задумав построить новый Вавилон, он собрал князей и вельмож и велел им создать новый город о семи стенах, о семи верстах. Въезд в город и выезд из него были через одни един­ственные ворота, около которых был изваян каменный змей. Знаки змея Навуходоносор велел сделать на всех предметах в городе: на оружии, на конях, на уздечках, на сёдлах, на домах, на ложках, на блюдцах, на всех сосудах и на всяком скоте.

Взял Навуходоносор себе царицу из царского рода и прижил с ней царевича Василия. Для всех врагов Навуходоносор был гро­зой. Он был непобедим, особенно потому, что владел мечом-само-секом, который пускал в ход, сталкиваясь с врагами. В повести описывается одна из битв Навуходоносора. Перевес всё время был на стороне Вавилона. Но окончательно вавилоняне побеждают тог­да, когда в сражение вступает сам царь. Меч-самосек, аспид-змий, вырывается из его ножен и сечёт врагов без милости.

Навуходоносор царствовал много лет. Перед смертью он велел замуровать меч-самосек в стену и не вынимать его до скончания мира, предрекая в противном случае неминуемую гибель Вавилона.

Узнав, что грозного Навуходоносора больше нет в живых, мно­гие цари с великими силами двинулись на Вавилон, где стал пра­вить сын Навуходоносора Василий. Василий выступает против врагов, но они берут над ним верх, и тогда он решает преступить отцовский запрет, вынуть замурованный меч-самосек и пустить его в ход. Но меч вырывается из рук Василия и начинает сечь не только вражеское, но и вавилонское войско и всех вавилонян умерщвляет, а змеи, изображённые на всех предметах, вдруг ожи­вают и окончательно пожирают вавилонян. Ожил и большой каменный змей, изваянный у городских ворот.

С тех пор Вавилон совершенно запустел. Вокруг него разрос­лись сорные травы, а о сильном и славном городе не осталось и помину.

Во второй повести рассказывается уже о том, как знаки цар­ского достоинства, находившиеся первоначально в Вавилоне, пе­решли к византийскому царю, т. е., другими словами, как бы доку­ментируется переход всемирно-исторической царской власти из Вавилона в Византию.

Византийский царь Лев, в крещении Василий, отправляет своих росланцев взять «знамение» от трёх отроков — Анания, Азария и Мисаила, мощи которых покоятся в Вавилоне. Василий сперва хочет отправить двух послов — грека и «обежанина» (абхазца), но, по совету приближённых, посылает ещё третьего — «из русских славянина». Таким образом, в добывании знаков царского достоин­ства из Вавилона принимает участие и русский. Царь с войском отправляется вслед за послами и останавливается за пятнадцать поприщ от Вавилона, а послы направляются в самый город. Идут они очень медленно, так как путь был тесен, идут с «великою нуждою». По дороге растёт «былие великое, акы волчец». Этой травы около Вавилона на шестнадцать вёрст. Тут находятся всякие гады и змеи. Но «божьим изволением» послы, невредимые, доходят на третий день до Вавилона и, благополучно минуя спящего змея, проходят через лестницу в восемнадцать ступеней на городскую стену, а по другой лестнице спускаются в город. На этой лестнице, как и на первой, они находят надписи на греческом языке, обежанском и «словянском и российском». Эти надписи ободряют послов, советуя им не бояться змея и смело идти дальше.

Придя в город, послы прежде всего направляются к гробнице трёх отроков, чтобы поклониться им и взять от них «знамение». Они увидели на гробнице кубок, сделанный из золота, украшен­ный жемчугом и разными драгоценными камнями. Кубок этот был полон мирра и ливана. Посланцы испили из кубка и стали «весели». Затем они уснули, а когда проснулись и захотели взять с собой' кубок, из гробницы послышался голос, который запретил им это делать и велел идти в царские палаты и взять оттуда знаки цар­ского достоинства. Посланцы так и делают. Они берут венцы Наву­ходоносора и его жены и грамоту, написанную на греческом языке и объяснявшую происхождение венца и других драгоценностей. Вслед за этим они отправляются в другую палату, где видят раз­личные драгоценности и сердоликовую «крабицу» (коробку), в ко­торой заключена царская порфира. Тут же они видят ларцы, пол­ные золотом, серебром и драгоценными камнями, и золотой кубок. Всё это они берут с собой и идут назад.

Затем они приходят вновь в церковь, к гробнице трёх отроков, опять пьют из того кубка, который стоит на гробнице, вновь чув­ствуют весёлость, засыпают и, проснувшись, идут назад. Во время обратного путешествия один из посланцев, обежанин, оступился, Упал на змея и разбудил его. Тот поднял необычайный свист. Посланцы всполошились, упали на землю и лежали в течение дол­гого времени, как мёртвые, а затем очнулись и пошли на то место, ^гДе должен был их ожидать царь Василий. Но здесь они нашли полную сумятицу. Свист змея был настолько сокрушителен, что огромное количество людей из войска Василия попадало мёртвыми. Только некоторая часть вместе с самим Василием успела убежать. Царь Василий думал, что послы уже не вернутся, и был очень обрадован, когда увидел их целыми и невредимыми. Они передают Василию добычу, взятую ими в Вавилоне, и Василий часть этой добычи, драгоценные камни и золото, передаёт патриарху, у себя же оставляет царские регалии. Таким образом, византийский царь становится полноправным представителем всемирно-исторической власти, так как обладает такими вещественными знаками царского достоинства, которые её олицетворяют.

Так, для утверждения идеи византийской всемирно-историче­ской монархии создаётся легенда, повествующая о конкретной передаче символов и знаков царского достоинства из Вавилона в Византию.

Обе повести, в основе которых лежат сказочные мотивы, не сохранились в греческом тексте, несмотря на то, что возникли они, несомненно, в Византии; зато, судя по различным отражениям в литературах Запада, они пользовались популярностью в средне­вековой Европе. Однако о добывании знаков царского достоинства речь идёт лишь в русских повестях и сказках, и это заставляет предполагать, что упоминание о вавилонском венце не было искон­ным в круге соответствующих сказаний. Это упоминание оказалось существенным, очевидно, в связи с развивавшейся идеей преемст­венности Москвой византийского наследства: в некоторых списках второй повести говорится о том, что «сердоликова крабица со всем виссом царским» перешла во владение киевского князя Владимира. Отсюда один шаг к прямому перенесению византийских регалий на московских великих князей.

* * *

В конце XV или начале XVI в. создаётся у нас «Сказание о князех Владимирских», являющееся непосредственным развитием и продолжением повестей о Вавилонском царстве. Это же «Ска­зание», по установившемуся в науке взгляду, легло в основу «Послания» монаха Спиридона-Саввы о Мономаховом венце, на­писанного при великом князе Василии Ивановиче в первой чет­верти XVI в. ', а также в основу соответствующих статей в «Родо­словии великих князей русских». Особенную популярность «Ска­зание» приобрело при Иване Грозном, впервые официально в 1547 г. венчавшемся на царство, подкреплявшем ссылками на «Сказание» свой авторитет как государя-самодержца. Оно использовано было в пору Грозного как непререкаемый официальный документ, 0 частности в дипломатической практике, нашло широкое от­ражение в московских летописных сводах XVI в. и других популярных памятниках XVI—XVII вв., было переведено на латинский язык.

«Сказание» предваряется вступлением, начинающим рассказ от Ноя и доводящим его до Августа-кесаря, который, «устраивая вселенную», посылает своего родного брата Пруса на берега Вислы, в страну, которая затем по его имени была названа Прусской землёй (она в древности была населена прусами — литовцами). Потомками римлянина Пруса, а следовательно Августа-кесаря, считали себя русские князья. Отсюда — привычное заявление Ивана Грозного, что он ведёт свой род от Августа-кесаря.

Таким образом, легенда, созданная на русской почве, связы­вает московский великокняжеский род с представителем старей­шей мировой монархии, с Августом-кесарем.

В «Сказании» и далее говорится о том, что некий воевода новго­родский Гостомысл, приближаясь к концу своей жизни, велит новгородцам послать в Прусскую землю мудрого мужа и призвать оттуда князя. Новгородцы ему повинуются, и из Прусской земли приходит князь по имени Рюрик, прямой потомок Августа («суща от рода римска Августа царя»), и становится князем. Вместе с ним приходят его братья Трувор и Синеус и также становятся князьями в Русской земле. Спустя некоторое время русский князь Владимир Всеволодович, правнук великого князя Владимира, чет­вёртое от него колено ', решил пойти на Византию, сославшись на прецеденты — на походы Олега и Святослава Игоревича. Он соби­рает вельмож «благоискусных и благоразумных и благоразсудных», а также большое войско и отправляется во Фракию, в предместье Царьграда. Пленив многих жителей Фракии, он возвращается с богатой добычей. В это время в Царьграде царём был благочести­вый Константин Мономах, воевавший тогда с персами и латинами. Он созывает царский совет и отряжает к Владимиру Всеволодовичу митрополита ефесского Неофита и других послов, дав им «живо­творящий крест от самого животворящего древа, на нем же распятся владыка Христос», царский венец со своей головы, сердоликовую крабицу, «из нея же Августия царь римский веселяшеся», затем бармы, которые носил на своих плечах, цепь из аравийского золота и многие другие ценные дары, и всё это отсылает Владимиру с просьбой, чтобы тот не воевал Византию (о посылке даров Владимиру Мономаху византийским царём Мануилом речь идёт, как мы знаем, ещё в памятнике XIII в.— «Слове о погибели Рус­ской земли»). «Приими от нас, боголюбивый и благоверный княже, сия честные дарове, иже от начатка вечных лет твоего родства и поколения царьских жребии, на славу и честь, на венчание тво­его волнаго и самодержавнаго царствия», — обращается Констан­тин к Владимиру Всеволодовичу.

Владимир принимает эти дары, венчается венцом Константина и с тех пор сам называется Мономахом: «И с того времени князь великий Владимер Всеволодович наречеся Манамах, царь великия Росия, и потом пребыста прочая времена с царем Констянтином князь великий Владимер в мире и любви. Оттоле и доныне тем царьским венцем венчаются великий князи владимерстии, его же прислал греческий царь Констянтин Манамах, егда поставятся на великое княжение росийское...»

Царские регалии, вывезенные из Вавилона, совершают, таким образом, свой третий и последний путь: они водворяются у рус­ских князей, которые благодаря этому трактуются как преемники византийских царей. К такому тенденциозному вымыслу прибегает легенда для того, чтобы обосновать права и авторитет московских самодержцев, утверждавших свою власть в борьбе с удельными князьями и оппозиционным боярством и устанавливавших преем­ственную связь Москвы—через посредство Владимира — с Кие­вом. При этом искажаются исторические факты: Константин Моно­мах умер тогда, когда Владимиру Всеволодовичу было всего около двух лет. Эта хронологическая несообразность была замечена лишь в позднейших летописных сборниках, где Константин Мономах заменён был Алексеем Комнином.

Так как, однако, не существовало исторического подтвержде­ния указанию «Сказания», что со времени Владимира Всеволодо­вича русские князья венчались Мономаховым венцом, то для устранения противоречия в некоторых списках «Сказания» гово­рилось о том, что Владимир Мономах перед смертью царские ре­галии завещал своему шестому сыну Георгию, распорядившись, чтобы он берёг их как душу лли как зеницу ока, передавая их из рода в род, пока не появится достойный царь-самодержец, кото­рого «воздвигнет бог» для обладания Российским государством, и чтобы до тех пор потомки Мономаха не возлагали на себя цар­ских регалий и не венчались на царство.

Возникновение «Сказания» и его идейное наполнение следует связывать с южнославянскими автономистическими тенденциями, приспособленными к московской политической действительности. И у сербов и у болгар существовали вымышленные генеалогии их царей, ведших свой род от римских императоров, с целью оправ­дать свои стремления к политической независимости от Византии. Так, сербские книжники утверждали родство Неманей с Констан­тином Великим и с родом Августа-кесаря; болгарские цари Асени также претендовали на происхождение из Рима. Автор «Сказания» оказался ещё смелее: он прямо указывает на брата Августа, Пруса, как на родоначальника русских князей. И. Н. Жданов высказывает предположение, что этим автором мог быть не кто иной, как Пахомий Логофет, немало потрудившийся для развития и укрепления московской политической идеологии.

Что касается вопроса о фигурирующих в «Сказании» отноше­ниях русского князя Владимира и греческого Константина Моно­маха, то эти отношения естественнее всего объясняются следую­щим образом. В XV—XVI вв. на Руси обращалось народно-поэти­ческое сказание о войне Владимира с греками. Это сказание было сродни дошедшим до нас былинам Владимирова цикла и являлось отзвуком эпического предания о походе Владимира Святославича на Корсунь.

В первоначальном своём виде старинная былина о войне Вла­димира с греками до нас не дошла и известна лишь по книжным переделкам XV—XVI вв., в одной из которых идёт речь о войне Владимира Всеволодовича с Константином Мономахом. В дальней­шем произошло сближение сказания о перенесении на Русь визан­тийских царских регалий с переводной повестью о добывании царём Львом (Василием) царских утварей из Вавилона. Это сближение отразилось в памятниках письменной литературы, а также в устной словесности.

Так, в одной песне Грозный на пиру похваляется: и

Есть чем царю мне похвастатн:

Я повынес царенье из Царя-града,

Царскую порфиру на себя надел,

Царский костыль себе в руки взял,

И повыведу измену с каменной Москвы...

В другой песне, сложенной в связи с покорением Казанскогё царства, Грозный говорит:

Казанское царство мимоходом взял,

Царя Симеона под мир склонил,

Снял я с царя порфиру царскую,

Привёз порфиру в каменну Москву,

Крестил я порфиру в каменной Москве,

Эту порфиру на себя наложил, После этого стал Грозный царь.

Конец этой песни имеет следующий вариант:

Эту порфиру на себя положил, После того я стал пресвитер-царь, Грозный царь Иван Васильевич.

Тут, как видим, знаки царского достоинства переносятся в Моск­ву из Казани, и самое венчание на царство Грозного связывается с завоеванием Казани.

О перенесении царских регалий в Москву к Ивану Грозному речь идёт и в сказке о Борме Ярыжке, или Фёдоре Борме, существующей в нескольких вариантах и находящейся в прямой зави­симости от повестей о Вавилонском царстве. По самарскому ва­рианту, царь Иван Васильевич кличет клич: «Кто мне достанет из Вавилонского царства корону, скипетр, рук державу и книжку при них?» На клич царя на третий день отзывается Борма, отправ­ляющийся на корабле со спутниками в Вавилон, представляющий ту же картину запустения, о которой говорится и в письменных повестях. Фигурируют в сказке и те же змеи, что и там, и, кроме того, «царь-девка», одноглазый великан и его сестра, с которой Борма жил двадцать лет и прижил сына. Он добывает то, что пору­чил добыть ему царь, искусно всех одурачивает и уезжает на Русь, куда попадает только через тридцать лет после отлучки. В награду за добытые ценности он просит Грозного разрешить ему три года безданно-беспошлинно пить во всех кабаках.

По другому варианту, пересказанному Е. Барсовым, Борма отправляется в Вавилон за царской порфирой, короной, жезлами и скипетром из Царьграда по поручению тамошних «вышних людей». С помощью неизвестного человека, называющего себя «Правдою», он попадает в Вавилон. В храме Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского он находит царские регалии и на ковре, который вручает ему присутствующая при храме девица, приплы­вает обратно в Царьград. «Но тут было во Царьграде великое кровопролитье; рушилась вера православная, не стало царя пра­вославного». И пошёл Борма на Русь, в Казань, «и улегла тут порфира и корона с града Вавилона на голову грозного царя, пра­воверного Ивана царя Васильевича, который рушил царство Про­ходима, поганого царя казанского».

Как видим, устная традиция во всех случаях обладание выве­зенными из Вавилона царскими регалиями присваивает Ивану Гроз­ному, завершившему процесс политического возвышения Москвы '.