Опять воет сирена.

Теплый солнечный сентябрьский денек быстро идет на убыль. В лагере начинаются приготовления к вечер­ней поверке.

Нашей команде запрещено оставлять повозку на ночь в жилом лагере. И это понятно: если ее загрузить чем-либо тяжелым, то получится отличный таран, которым можно проделать брешь в колючей проволоке.

Мы ставим свою повозку на площадке у хлебного склада, возвращаемся в арку журхауза и останавлива­емся у окошка, за которым сидит дежурный эсэсовец. Нас сегодня не обыскивают: после обеда мы не возили съестного, а следовательно, «организовать» было нечего. Поэтому дежурный машет рукой и командует:

— Ап!

Мы проходим ворота и бегом устремляемся к тому месту на плацу, где через несколько минут соберется все население нашего двадцатого блока. Там уже ждут воз­вращения своих соседей по бараку несколько плотников, водопроводчиков и электриков, работавших сегодня в жилом лагере. Мы пристраиваемся к ним.

Тем временем за стеной нарастает грохот, напомина­ющий шум морского прибоя. Это идут с работы в каме­ноломне, где почти каждый обут в деревянные башмаки. Шарканье подошв по мостовой сливается в монотонный гул.

И вот уже первые ряды команды «Кастенгоффен» показываются в темном проеме арки журхауза. Устав­шие, изможденные люди еле волокут по земле отяжелев­шие за день работы ноги. Почти в каждой пятерке кого- то ведут, а точнее — несут под руки товарищи. Один держит на весу сломанную ногу, у другого бессильно, как плеть, повисла рука, третий прикрывает ладонью багровую ссадину на голове. А рядом с командой шагает капо. Он прямо-таки излучает здоровье и энергию и бодро покрикивает:

— Линке! Цвай! Драй! Фир!

В центре аппельплаца высится огромный столб, к ко­торому на высоте человеческого роста прикреплен ко­локол. С помощью этого колокола подаются сигналы подъема, отбоя, общего сбора на поверку. Когда коман­да равняется со столбом, капо зычно командует:

— Аустреттен! Разойдись!

И тут же колонна рассыпается на маленькие групп­ки, каждый спешит занять место в строю своего ба­рака.

А своеобразный парад продолжается. Прошли сквозь арку главных ворот команды «Обербруха», кам­недробилки, осушителей поймы реки Гузен, строителей железнодорожной ветки... Теперь идут каменотесы. У этих работа несколько полегче: они работают под крышей. В продуваемых всеми ветрами цехах камено­тесы выдалбливают из камня надгробные плиты. Потребность в таких плитах все время растет: бомбардировки союзников наносят серьезный урон населению го­родов...

Каменотесов сменяют команды помельче. Мимо кучки шарфюреров, столпившихся в арке ворот, проходят огородники и кролиководы, конюхи и овчары, столяры и электрики, обслуга собачьего питомника и грузчики со склада лесоматериалов...

На плац уже вступают совсем маленькие команды численностью от трех до десяти человек. Это лагерная элита: инженеры и чертежники из баубюро, писари и уборщики из «Политишабтейлунг», а также заключенные, обслуживающие комендатуру и охрану: повара из солдатской столовой, портные, сапожники, парикмахеры, зубные техники и часовые мастера. Замыкает шест­вие команда из восьми молодых, пышущих здоровьем испанцев, одетых в новенькую и отутюженную полоса­тую форму. Это официанты из «фюрерхайма».

Парад окончен. Привратник с помощью Петьки скорохода закрывает ворота. Остается открытой только узкая калитка, проделанная в них. «Святой Петр» и скороход бегут в строй первого барака и становятся на свои места.

Все! Начинается вечерний аппель.

Теперь, если взглянуть на Гузен с высоты птичьего полета, то на его улочках не увидишь ни души. И на плацу в молчании застыло несколько десятков четких прямоугольников, состоящих из сотен людей. Каждый прямоугольник — это строй того или иного барака

В это время лагерь находится под двойной охраной Еще не ушли со своих вышек пулеметчики и автоматчики наружного оцепления, но уже заняли свои места посты малого оцепления, окаймляющего жилой лагерь. Если счет заключенных на поверке сойдется, то внешнее оцепление уйдет на отдых в казармы, а малая цепь постов до утра останется на вышках и дорожках, распо­ложенных между проволокой и стеной.

Из калитки главных ворот выскальзывает цепочка блокфюреров. Каждый из них направляется к закреп ленному за ним блоку, быстро пересчитывает заключенных, возвращается к главным воротам и докладывает рапортфюреру о наличии людей. Тот заносит данные поверки в сводную таблицу и подбивает общий итог

Дальше — короткое свиданье с лагерфюрером. Рапортфюрер скомандует: «Митцен ап!» — и перед нами предстанет на несколько мгновений сам Фриц Зайд­лер...

Но сегодня обычная процедура приобретает другой поворот. Толстый и пухлогрудый рапортфюрер Киллерманн, получивший у поляков прозвище «ведьма», дваж­ды подбивает «бабки», а затем проявляет несвойствен­ную ему прыть. Он трусцой устремляется к калитке и скрывается за нею. Несколько секунд спустя над лаге­рем повисает пронзительный вой сирены...

Новички, прибывшие в лагерь недавно, дружно за­дирают подбородки в небо. Они ищут глазами самолеты. Но налета не будет. Сигнал сирены возвещает совсем не о воздушной тревоге.

Пожилой поляк, стоящий рядом со мной, повора­чивает ко мне сморщенное, как печеное яблоко, лицо:

— Ох, дьявол! Снова утечка!..

— Да, побег, — отвечаю я.

Бегут из Гузена, как правило, новички, те, кто попал сюда месяц-полтора назад. С одной стороны, это пра­вильно: бежать надо, пока есть силы, не ожидая, когда из тебя выжмут последние соки. Но, с другой стороны, неподготовленный побег обречен на провал.

Прежде чем бежать, надо продумать многое. Как ты преодолеешь спираль Бруно и колючую проволоку под током? Как пройдешь сквозь цепь постов? Как избе­жишь встречи с патрулями, в состав которых входят чуткие собаки? Как минуешь заставы на мостах и пере­крестках, «секреты» и засады на опушках леса и у от­дельных строений? Что ты будешь есть и пить во время многодневного пути? Как избавишься от полосатой униформы и во что переоденешься? Кто поможет тебе обрить голову и уничтожить «стежку», протянувшуюся ото лба до затылка? И, наконец, на каком языке ты будешь объясняться с местными жителями, которых обязательно встретишь?

Но все эти «мелочи» обычно не волнуют новичка. Потрясенный лагерным террором, он решает во что бы то ни стало бежать, а там будь что будет...

Чаще всего новички забиваются в какую-нибудь но­ру или щель в камнедробилке или мастерских и наивно надеются, что через день-другой комендатура снимет ох­рану с внешнего оцепления. И тогда можно будет про делать проход в проволоке и уйти.

Лежит такой горе-беглец в своем убежище и даже не догадывается, какую огромную махину он привел в движение. Сразу после того как обнаруживается отсутствие одного узника, лагерфюрер объявляет тревогу

Теперь три дня и три ночи будут оставаться на сво­их местах посты большого и малого оцепления. После сигнала тревоги в течение десяти дней будут прочесы­вать окрестные леса, поля и луга специальные поиско­вые группы. Все это время будут колесить по дорогам мотоциклетные патрули, а офицерские заставы на мос­тах и перекрестках будут проверять документы у всех прохожих.

К поискам беглеца комендатура подключит всех, кого только можно. О побеге немедленно будут опове­щены гестапо и криминальная полиция, полиция охра­ны порядка и пограничная стража, пожарные команды и лесничества, местные организации НСДАП и «гитлерюгенда», зенитные батареи и военные моряки с броне­катеров на Дунае...

— Стоит ли, — спросил я однажды, — поднимать столько шума, расходовать столько сил и средств ради одного-единственного беглеца? Как показывает опыт, он далеко не уйдет...

— А если уйдет? — в свою очередь спросил майор Бурков. — Если уйдет, переберется за границу — и весь мир узнает о том, что творится тут? Вот этого-то и бо­ятся Гиммлер, Кальтенбруннер, Поль и другие главари СС. В этом и загвоздка!

Я не оговорился, когда сказал «далеко не уйдет». Даже в том случае, когда беглецу удавалось ускольз­нуть от сетей и ловушек, расставленных на его пути, он был обречен на голодную смерть. На то, что его накор­мит и поможет переодеться кто-либо из местных жите­лей, надеяться не приходилось. Радио Вены и Линца то и дело прерывало свои передачи сообщениями о том, что из концентрационного лагеря бежал опаснейший пре­ступник: садист, убийца и насильник. Одни австрийцы боялись самого беглеца, другие — доносчиков из «гитлерюгенда» и местных организаций НСДАП.

Как правило, все побеги заканчивались одним и тем же: беглеца ловили, возвращали в лагерь и убивали. Но не только минимальные шансы на успех и страх перед расправой удерживали от побега опытных и при­смотревшихся к обстановке узников. Было еще одно об­стоятельство — пострашнее.

Все время, пока беглеца искали и ловили, комендату­ра проводила «акции устрашения». Иногда эти акции 'охватывали всех заключенных той национальности, к Которой принадлежал беглец. В других случаях наказа­нию подвергалось все население барака, в котором он жил, или вся команда, в которой он работал. Подверг­нутых «акции устрашения» лишали пищи, а днем, как всегда, использовали на работе. Вечером после аппеля начинались штрафные учения. Всю ночь сотни узников Сгоняли по плацу, заставляли приседать и подниматься, падать и вставать либо кататься на спине и животе по холодной земле. Утром живых снова гнали на работу, а мертвых увозили в крематорий...

Но и это еще не всё. В любом случае отбирали шесть восемь узников, работавших в одной команде с беглецом или спавших рядом с ним в одном бараке, и уводили их в бункер — подвальное помещение под журхаузом. Здесь им учинял усиленный допрос шеф местного гестапо Ганс Хабенихт. За вязанные за спиной руки он подвешивал ничего не подозревающих людей к крюкам, вделанным в потолок, и бил их хлыстом. Шефа лагерного гестапо интересовало буквально все. Куда держит путь беглец? Кто из заключенных или вольнонаемных мастеров помог ему? С кем он об­щался перед побегом? Чем собирается питаться в |пути?

Что могли сказать гестаповцу люди, которые и слыхом не слыхали и духом не ведали о готовящемся побеге? Однако в девяноста девяти случаях из ста узники, допрошенные Хабенихтом, не возвращались в свои бараки. Их трупы увозили в крематорий.

А новичок, петлявший в это время по полям и лесам, даже не подозревал, на какие пытки, на какие муки он обрек своих соседей по команде или бараку.

Вот почему лагерное подполье без восторга встречало такие неподготовленные побеги, расценивало их как проявление эгоизма. Свобода, добытая ценой чужих жизней, не отвечала никаким нормам морали. Так рассуждали многие поляки и испанцы. Однако я в был склонен думать, что дело тут не в эгоизме или отсутствии моральных принципов. Все объяснялось про­ще: новинки не располагали ни опытом ни информа­цией.

А вот старым, опытным лагерникам побеги иногда удавались. История Гузена знает по крайней мере два случая, когда побеги увенчались успехом и не повлекли за собой лишних жертв. Но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз...

Сирена, зарокотав басом, смолкла. Наступила тиши­на, которая спустя минуту взорвалась целой гаммой са­мых различных звуков. За лагерной стеной взревели мо­торами и сорвались с места мотоциклы, чихнул и заурчал грузовик, взвыли и завизжали от нетерпения сторожевые псы в питомнике, загремели коваными каблуками о мостовую сотни тяжелых солдатских башмаков.

Беглец, может быть, сидел еще где-нибудь под опрокинутой вагонеткой или оторванной половицей, а погоня уже началась.

По команде Киллерманна, вернувшегося на плац, ко мандофюреры, капо и их помощники шли в рабочую зону. Теперь они будут заглядывать в каждый укромный уголок, за каждый крупный камень, под каждую вагонетку. Они будут искать беглеца. С это же целью ушли в свои бараки блокфюреры и старосты блоков. Они будут пядь за пядью обшаривать каждый квадратный метр в жилых помещениях, умывальниках и туалетах

Нашлось дело и для писарей. Они ведут перекличку. Писарь громко называет номер, заключенный подходит к нему, и писарь лично убеждается, что названный им номер и номер на куртке узника совпадают. После этого узник переходит в группу уже проверенных.

Комендатура спешит. Надо в кратчайший срок уста­новить, кто не явился на вечернюю поверку. Потом дело пойдет быстрее. С помощью картотеки лагерфюрер и его подручные в считанные минуты узнают о человеке, решившемся на побег, очень многое. И станет известным его имя, возраст, национальность, причина ареста и срок прибытия узника в лагерь. А Тогда уже легче будет прикинуть, как организовать поиски и погоню…

Мы с облегчением вздыхаем. В нашем бараке все сошлось: и номера, и люди. Писарь двадцатого барака шустрый Юрек потирает руки и сообщает, что сегодня никто из нас не встретится с Хабенихтом.

В других бараках перекличка еще продолжается.

Во-первых, есть блоки, где численность заключенных превышает 700 человек, а в нашем бараке — около 500. Во-вторых, перекличка ведется на немецком языке, а многие узники —чаще всего испанцы, итальянцы, венгры, узбеки, казахи и татары — явно не в ладах с немецкой цифирью. Попробуйте, например, запомнить такой номер: ейн хундерт драйцен таузенд ейн хундерт фир унд фюнфциг! Попробуйте догадаться, что это 113 154! Не каждому такая задача по зубам...

Охрипший писарь выкликает и выкликает номер, а его обладатель даже ухом не ведет. Наконец писарь не выдерживает и обращается к полякам:

— Панове! Посмотрите вокруг, приглядитесь к вашим соседям! Нет ли рядом с вами номера, который я повторяю битый час?

Общими усилиями ничего не подозревающего обла­дателя «девятиэтажного» номера находят и выталкива­ют в первый ряд.

Обозленный писарь сгоряча закатывает ему оплеуху и гонит к тем, чьи номера уже установлены.

Спустя несколько минут история повторяется, и пи­сарь снова кричит полякам:

— Панове! Посмотрите вокруг!..

Быстро темнеет. Над нашими головами загораются махровые альпийские звезды. Командофюреры и капо возвращаются из рабочей зоны. Хотя включены все на­личные прожекторы, поиски в темноте бесполезны. Командофюреры и капо не скупятся на ругательства: завтра и послезавтра им предстоит снова обшаривать свои владения.

Во всех бараках по-прежнему ярко горит свет: там еще ищут. Так же, как и в ревире, где эсэсовцы сани­тарной службы проверяют: а не затесался ли среди больных самозванец?

Наконец что-то проясняется. Один из писарей подхо­дит к Киллерманну, что-то объясняет, и вдвоем они бы­стро идут к главным воротам. Пятью минутами позже лагерный беспроволочный телеграф уже распространяет новость по рядам узников: бежал четырнадцатилетний русский подросток по имени Вася.

«Куда и как он мог бежать? — думаю я.— Тут что- то не то...»

Моя догадка подтверждается. Четырнадцатилетнего «беглеца» находят незадолго до полуночи в двадцать четвертом бараке, где проживают русские и польские подростки, обучающиеся профессии камнетеса. Он за­рылся в груду одеял, возвращенных в барак после де­зинфекции. Паренек за день изрядно устал и перед ве­черней поверкой решил вздремнуть минутку-другую. Но молодой организм взял свое. Он проснулся только тог да, когда его разбудили. Тощий подросток настолько «вписался» в стопку одеял, что его с трудом нашли…

И вот теперь окровавленного и растерзанного маль­чишку приволокли на плац. Сразу видно, что обнару­жившие его уголовники по дороге не скупились на пинки и зуботычины.

Рапортфюрер подзывает к себе капо Ван-Лозена и предлагает ему разобраться с подростком. Все старые узники понимают, что это значит. Ван-Лозен — палач доброволец...

Еще раз проводится вечерняя поверка, все сходится, и мы идем в свои бараки. Пожилой поляк жалуется:

— Устал как собака. Эти стойки на плацу — не для моего возраста. Жаль парнишку. Должно быть, видел золотые сны...