Суметь взять протянутую руку

Вы когда-нибудь смотрели в глаза грудному младенцу? Не приходится сомневаться, что вы нежно ему улыбнулись или стали приговаривать ласковые слова на «детском» языке, стараясь вызвать его реакцию.

В ходе одного эксперимента, поставленного в американском университете Вирджинии, Мэри Эйнсворт предлагала взрослым смотреть на младенцев, которым тогда исполнилось несколько недель, не демонстрируя при этом никаких эмоций. Младенцы сперва проявляли любопытство, но очень скоро начинали выказывать признаки беспокойства, а по прошествии полутора минут – прямо-таки отчаяния, если взрослый упорствовал в своем нежелании реагировать и вступать в контакт…[102]

Сегодня мы знаем, что мозгу млекопитающих и, в частности, человека для развития и регулирования нейронных связей требуется этот постоянный обмен сигналами, эта передача эмоций. Исследователь и психотерапевт Дэниел Дж. Сигел из университета Калифорнии в Лос-Анджелесе называет изучение такого обмена сигналами «межличностной нейробиологией»[103]. Возьмем ребенка, на которого не обращают внимания или которому подают искаженные либо извращенные сигналы, – он сразу же ощутит растерянность и подавленность. Если такая разрегулированная коммуникация будет продолжаться, возможно развитие недостатка самоуважения, а то и появление ощущения стыда.

В разных направлениях психотерапии это приняли во внимание: исправление, восстановление «Я» проходит через отношения с терапевтом. Эти отношения воздействуют на нейроны, как новый регулятор мозга: речь идет о корректирующем эмоциональном переживании. Долгое время психоанализ требовал от своих аналитиков соблюдения правила: быть как можно более молчаливыми и нейтральными в отношениях с пациентами, не откликаться на их просьбы об утешении и поддержке, словно бы завязывание более «человеческих» отношений представляло какой-то риск. И то, что психоаналитик сидел позади пациента, также способствовало сохранению этой дистанции. Так вот, пациенты чувствовали себя так же, как младенцы при виде ничего не выражающего лица. А самая частая жалоба на психоаналитика всегда звучала как: «Он почти не говорит со мной!»

В Соединенных Штатах я восемь лет ходил на сеансы к женщине-психоаналитику, которая потом стала президентом Американской психоаналитической ассоциации. На протяжении всех первых четырех лет мы с ней следовали протоколу, требующему соблюдения дистанции. А потом однажды в ходе сеанса я вспомнил о банальном детском огорчении, о моменте, когда я ощущал себя непонятым, когда никто меня не утешил, не поддержал. В это мгновение я ощутил потребность, чтобы мой психоаналитик исправил прошлое, протянул мне руку.

Женщина-психоаналитик, сидя позади меня, ничего не сказала. Разумеется, я знал правило психоаналитиков, запрещающее физический контакт. Однако же, несмотря на страх оказаться отвергнутым вторично, я через голову протянул ей руку и попросил ее дать мне свою. Долгие секунды длилось молчание, а потом послышалось легкое шуршание ткани, и я почувствовал, как ее рука прикасается к моей. В этот самый момент вся моя боль разом вышла наружу, без слов, без образов, с одними лишь глубокими рыданиями, которые мне показались бесконечными. А потом все вернулось к прежнему порядку, и мы даже не обменялись ни единым словом. Никогда я так не плакал. Эти слезы мне были очень полезны.

Пятнадцать лет спустя я получил письмо по электронной почте от той женщины-психоаналитика, – мы с ней не встречались со времени окончания анализа. Она прочитала одну опубликованную мной статью и спрашивала, как у меня дела. А дальше добавляла, что зачастую мы не можем вполне контролировать процесс терапии и что ее самое сильное воспоминание от наших сеансов – это как раз тот момент, когда мы протянули друг другу руки. И у нее было ощущение, что и для меня это, без сомнения, так же. Конечно, она была права.

Человеческие отношения, подлинные и искренние, сыграли гораздо большую роль, чем все теории. И в этом сердечном контакте, как это происходит с младенцами, что-то выросло во мне.

Июнь 2007