РАЗЛОЖЕНИЕ 6 страница

- Не очень понимаю, о чем ты, - парирую под аккомпанемент глубокого сочувственного вздоха, - но дозакупка трети по этому контракту выглядит нецелесообразной у данного поставщика, и я тебе сам предложу три-четыре альтернативных варианта.

- У них лучший прайс! – повышает голос, и я начинаю переживать, не потечет ли пена из его губастого рта.

Саша Антонов думает, что у него есть секрет. Он думает, что тут все тупее его, включая директора. Даже нет – первым в списке тупых идет, как раз таки, директор, ведь его он кидает на наибольшие суммы разницы. Тот факт, что странные склонности Антонова к подаче вариантов поставщиков для определенных закупок я просек уже не первый месяц как и уточнил некоторую информацию путем перекрестного обзвона нескольких менеджеров разных поставщиков, может убить всю самонадеянность Сашеньки, но подать ему это на блюдечке я пока не готов, ведь гораздо интереснее наблюдать, как он будет выкручиваться из интересных ситуаций на этой почве.

- Уверен?

- По соотношению цена/качество – лучший, - вскидывает указательный палец вверх; наивно.

- Ну, я тебе скину на «электронку» ряд предложений – посмотри, уточни, - спокойно отвечаю. – Если убедишь меня, что у «Норд Лэйк» действительно best of the bests, подумаем.

- Ты бредишь, мне кажется.

- Уймись, - пытаюсь уйти от дальнейшего разговора; становится грубо и неинтересно.

- От тебя ж недавно ушла жена, я слышал, да? Я не уверен, что ты в адекватном состоянии нынче. Уже довольно давно

А вот тут ты промахнулся, мудило. Вот теперь я резко стал готов убивать твое взбунтовавшееся эго.

- Да ты что? Правда?

- Да, определенно, - настаивает на своем, хотя я всей позой, мимикой, взглядом намекаю на то, что черту он уже перескочил, причем резво, как олимпиец перекладину, и падение будет неприятным.

- Хорошо. Это ты интересно подметил, - с улыбкой начинаю резать по живому. - Теперь смотри – я в течение, - смотрю на часы, - часа, как старший специалист по закупкам, приостановлю все поставки от «Норд Лэйк» в связи с отсутствием одного из сертификатов и под предлогом якобы готовящейся проверки поставщика Роспотребнадзором, и все откаты, которые ты с них имеешь, благополучно испарятся. Сгорят к чертовой матери.

Саша с секунду осознает услышанное. Саше оно не нравится. Саша отдергивается от меня, как ужаленный. Замедленная реакция. Регулярное пиво после работы и не такое с людьми делает.

- Блядь, ты просто сдвинудлся, - выдает с ошалелой улыбкой.

- Так я не понял – закрывать или нет? – уточняю, учтиво склонив голову.

Разворачивается и уходит, ничего не отвечая.

- Твое решение! - развожу руки и почти кричу ему в спину; на меня оглядываются окружающие.

Шипит в отчет сквозь зубы. Видимо, ему кажется, что выходит очень неразборчиво, но я-то достаточно четко слышу «Пошел ты на хуй», и уж это точно подводит черту.

- Суровый ты себе приговор вынес, - негромко завершаю этот разговор.

Через час меня вызывает директор. Вежливо приглашает присесть. Сообщает мне, что на меня поступила устная жалоба касаемо недоработки по поставкам ключевого поставщика.

- Антонов утверждает, что мы на этом теряем деньги, и ты это дело инициируешь.

- Иными словами, я мудак конченый, и все эти годы прошли впустую, - бормочу себе под нос.

- Короче, я тебя слушаю, - складывает руки на столе; дерьмовой расцветки свитер; пора залить ему по полной.

В течение примерно пяти минут я с чувством, с толком, с расстановкой расписываю все «прелести» нашего сотрудничества с доблестным «Норд Лэйк». Рассказываю о прайсах, о якобы только на днях обнаруженных мной серьезных альтернативах и о том, что эти альтернативы могли быть предложены и ранее, о логистических проблемах и задержках, которые мы терпим ради поставок этих парней. Ну, и напоследок…

- А вы в курсе, что Антонов имеет откаты от «Норд Лэйк»? – как бы невзначай.

- Эм, - облизывает губы. – Это серьезное обвинение.

- Нет-нет, Петр Сергеевич, это не обвинение. Это констатация факта. Я буквально сегодня завершил проверку на этот счет. На соседней странице справочника, например, сидит «Аттика», которая поставляет тот же товар в полтора раза дешевле. «Аттика» же предлагала в свое время нам свои услуги – точнее, предлагала партнер-сикерам, - но в свое время она не сообразила предложить кому надо индивидуальную пошлину, и теперь мы подписаны на «нордов».

Он белеет – быстро, за пару секунд, - и прочищает горло.

- Информация достоверна?

- Достовернее некуда, - легковесно, без напряжения выдаю. – Тут, по ходу, весь офис об этом знал, а мы с Вами, Петр Сергеевич, оказались последними. Мне кажется, такая ситуация недопустима, - отрицательно качаю головой, хотя хочется уже откланяться благодарной публике.

- Мне нужно будет… - начинает говорить больше себе, чем мне, опускает взгляд на стол, скользит им куда-то в сторону. – Мне нужны конкретные цифры. Надо вскрыть его документально. Хотя, черт, просто поговорю… Знаешь, Денис, - вздыхает и снова возвращается ко мне, - а я ведь ему доверял. Крупные контракты подбирать и контролировать доверял.

Только развожу руками примерно в той же манере, что за спиной у Антонова.

- Я бы советовал ставить вопросы поиска на контроль закупки. Только совет, я не претендую на критику Вашей системы двойной оценки сделок.

- Подумаем, - кивает. – Работай. Понадобишься – вызову.

Возвращаюсь на свое место. Работы еще навалом.

- Тебя тут Антонов искал, – замечает Дима Чертков. – Пару минут назад.

- Правда? – изображаю удивление. – Не нашел?

Дима улыбается.

- Вид у него был такой, будто он тебе с утра отсосать забыл и хочет исправиться. Очень нервный.

- Времена нервные, - театрально вздыхаю. – Кредиты, непропорциональные расходы, семейные дрязги.

Пара смешком проходит по офису, и все дружно забывают об инциденте.

Проходит обед. Пишу Юле смску с вопросом о том, не занят ли у нее вечер. Ответа нет. Решаю дождаться.

Лиза из отдела контроля поставок, забирая порцию забракованных документов с моего стола, на этот раз молчит, но как-то странно на меня поглядывает. Я проявляю требуемое этикетом внимание и тоже несколько секунд изучаю Лизу. На ее руках полно колец. С несколькими мелкими дешевыми камушками, с небольшим аметистом, с бриллиантами. И все золотые. Желтое золото. Ходячее пособие по практической психологии. Вот только на правом безымянном кольца не хватает. Интересно – это обилие колец предназначено, как у восточных женщин, чтобы уносить из мужеского дома на себе все ценное или всего лишь выделяет пустоту на правом безымянном? Мол, где ты, счастливчик? Я тебя жду, мол. Или это, все-таки, те же неудовлетворенность и надутое самомнение, на которую ссылаются психологи, анализируя украшенных горами перстней и цепей мужчин? Но очевидным для меня выглядит тот факт, что жениться на Лизе из отдела контроля поставок может либо обдолбанный всем списком запрещенных препаратов, либо полоумный от природы.

Кем нужно быть, чтобы выйти замуж за меня?

Кто это сможет быть?

Может…

Может, Лиза из отдела контроля поставок?

Ага.

Why not?

По завершению рабочего дня набираю Юле. Она говорит, что плохо себя чувствует и, возможно, простыла. Отвечаю, что готов приехать и привезти что-нибудь – лекарства или типа того, и что у меня иммунитет позволяет.

- Нет-нет, ни в коем случае, не приезжай. Я буду потом только переживать. Напьюсь лекарств и буду крепко спать. Я буду рада с тобой увидеться завтра.

- У тебя все в порядке?

- Кроме того, что я клюю носом и немного температурю – да, - легонько хихикает; понурый голос.

- Точно? Не бойся, скажи.

- Ты меня расстраиваешь. Не бойся за меня.

- Прости. Может, я, все-таки, приеду?

- Не нужно. Я хочу отдохнуть. А завтра что-нибудь придумаем.

- Сходим куда-нибудь? Нам надо выбраться и своих клеток.

- Отличная идея, - голос бодрее. – Все, завтра решим, что и куда – у тебя много времени, чтоб изобрести велосипед.

- Тогда спокойной ночи, наверное, - с сомнением.

- Спасибо. Веди себя хорошо, ладно?

- Ну, ничего не могу обещать.

- Пока.

- Пока.

Прокручивая в голове этот разговор, осознаю, что мы говорим, как подростки. Как-то просто, наивно, без задней мысли. Без мысли о том, что мы уже взрослые люди, и в начинающихся отношениях может быть нужен какой-то официоз или типа того. Это нечто большее, чем у меня было когда-либо. Но, возможно, так кажется только потому, что мне за тридцать, а я к этому факту оказался не готов.

В сущности, свободный вечер оказывается кстати, потому что мне нужно навести порядок дома и в голове и заодно забрать их ремонта планшет, который сдал туда пару недель назад на гарантийный ремонт.

Отстояв положенную пробку, паркуюсь рядом с сервис-центром на Кузнецовской.

Пока ищут мой заказ, я обращаю взор в сторону висящего на стене широкоэкранного телевизора. По нему крутят какой-то фильм о мумификации. Я вижу, как на экране мертвая крыса, лежащая на боку, быстро лысеет, разлагается, наблюдаю, как остается только ее скелет, а вокруг растет и выцветает трава, и все это в ускоренном темпе, и через какое-то время скелет крысы превращается в прах, и девушка за стойкой тонким голоском обращает мое внимание на то, что заказ готов, и я могу его забрать.

Картинка с крысой крутится передо мной раз за разом по дороге домой. Крыса двигается, живет, но потом – умирает, уснув, и разлагается. Ее не мумифицируют и не поместят в зоологический музей, но какая, к черту разница, если ты уже умер, между уделами быть наглядным пособием для малолетних кретинов, бегающих вокруг террариумов, и просто пойти на удобрения?

Дома я долго смотрю на висящие на магните ножи. В основном – на лезвие большого поварского ножа. Мне нужно начать готовить, но лень несет меня к телефону и заказу пиццы. Лень может сломить и разложить структуру личности, оставив лишь мумию с внешне безупречными формами. Лень может сделать из человека деграданта и мразь, поливая гной его души своим сладким сиропом безграничного покоя.

Разложение структуры – это самое ужасное, что есть в этом мире. Расщепление на атомы. Превращение в тлен. Структура, созданная миллионами лет эволюции, миллиардами построений и перестроений, квадриллионами сочетаний, проб и ошибок, может быть разрушена в одночасье. Осознание этого сейчас, под пристальным ответным взглядом со стороны лезвия большого поварского ножа, вызывает страх и отторжение.

Отворачиваюсь от лезвия. Лезвие может решить все проблемы жизни. Перечеркнуть их. И это не страшно. Это не так уж и больно, если на то пошло. Но вот потом – разложение …

Мы боимся раствориться?

Мы боимся старости?

Слабости?

Смерти?

Разложения, на самом-то деле.

Смерти при жизни.

Саморазрушения.

Жизни без шанса.

Сна без пробуждения.

И иногда – каждый день – обычного сна без шанса проснуться утром.

Мир еще не проснулся. Нам некуда торопиться.

Эта фраза звучит в моей голове под леденящий душу звон, и я…

…просыпаюсь на полу. Момент падения отражается в глубине сознания – там, куда я сам его загнал. Осматриваюсь. Никого. Тишина и покой. Тишина скребется по моей черепной коробке. Странное, навязчивое ощущение дискомфорта.

Чувствую легкий голод. Обнаруживаю остатки нашинкованного вчера салата в холодильнике. Я хорош, как никогда.

Из чего состоит моя жизнь? Эта мысль постепенно развивается в моей голове в течение всего времени, пока я чищу зубы, умываюсь, завтракаю вчерашними объедками и пью горький кофе, лишь на середине чашки понимая, что забыл положить сахар.

Моя жизнь состоит из нестабильных моментов. Из переживаний, не связанных друг с другом. Из разочарований в сегодняшних ценностях в пользу завтрашних. Но почему-то именно сейчас осознание этого мне не дает покоя – именно в этот период жизни.

Почему?

Потому что я понемногу подхожу к черте, за которой придется сделать выбор.

Потому что лезвие большого поварского ножа наточено достаточно остро, чтобы…

Пока я стою в ожидании лифта на этаж, на меня как-то странно смотрит какой-то унылый сутулый парень – или мужик, - стоящий на другом конце короткого коридора, ведущего в другую литеру здания. Я раздраженно отворачиваюсь, но уже когда звонок оповещает меня о прибытии лифта, смотрю снова в ту же сторону и понимаю, что это было зеркало. Выпрямляю спину. Задерживаю дыхание. Захожу в лифт.

Днем мне оказывается срочно необходимо приехать в офис партнеров с кое-какими документами, и я в кои-то веки выхожу из офиса больше, чем на несколько метров в рабочее время.

Мне приходится поверить, что дневной мир вне стен офиса существует. Каждый день, кроме субботы, воскресенья и праздников, я, фактически, не вижу мира с утра до шести. В сущности, мне трудно поверить в эти улицы, дома, людей вне помещений. Что, как я предполагаю, есть здесь каждый день? Вероятно, здания, связанные интернетом и мобильниками и пустоту на улицах. А вечером – расщепление структур внутри зданий и рассредоточение их по улицам.

Разложение структур…

Это не дает мне покоя. До сих пор. Одна навязчивая идея за другой мешают сосредоточиться.

На парковке около офиса партнера все забито, и я ставлю «ауди» на «аварийку» и выхожу. Сегодня прохладно. Прошлое дето было, кажется, холодным. Наш отношения с ней охладевали. Весь мир замерзал. Чего еще следовало ждать в перспективе?

Сухо обмолвившись несколькими рабочими фразами с низкорослой девушкой, представившейся заместителем директора, я передаю документы, получаю ответные и удаляюсь и здания на нижнем пределе вежливости.

Чтобы объехать дьявольски крутую пробку, сворачиваю и делаю крюк через Кудрявцева. Мелькает мысль о том, что этим путем можно поехать домой, а потом что-нибудь придумать. Усмехаюсь сам себе. Перевожу взгляд направо, в сторону открытой террасы какого-то кафе и на миг замираю. Возможно, мне показалось, но я увидел Юлю, сидящую за столиком с каким-то мужиком. Взбудораженный слишком ярким характером этой иллюзии, останавливаюсь, включаю «аварийку» и двигаюсь задним ходом, пока не оказываюсь снова напротив террасы. Действительно, Юля. Паркуюсь абы как напротив кафе и выхожу поздороваться.

- Привет, - махаю рукой, подойдя ближе к кафе.

Юля улыбается и машет в ответ. Мужик, сидящий с ней – некто в очках в черной оправе, немного сутулый, - кидает на меня презрительный взгляд, вскидывает бровь и отворачивается.

- Ой, Денис, какими судьбами? Ну-ка, присоединяйся к нам.

- Да, я по работе выехал, - немного смущаюсь, но поднимаюсь по невысокой лесенке террасы и подхожу к столу.

- Ну, бывает же, - Юля восхищенно улыбается и разводит руками. – Присаживайся.

Я думаю, проявить фамильярность к ней и поцеловать или воздержаться; почему-то выбираю второе.

Юлин собеседник брезгливо посматривает на меня, но когда я сажусь и смотрю на него, он, вроде как, скептично улыбается. Или мне просто кажется.

- Познакомишь? – интересуюсь у Юли.

- Ой, ну, а как же, - хихикает. – Ты же с ума сойдешь от ревности.

Парень в очках смеется под эту шутку, достает из пачки какую-то сигарету темно-зеленого цвета, больше напоминающую «косяк» и прикуривает. Запрет на курение на террасах его явно не смущает. Рядом с ним – почти полный стакан апельсинового сока. Рядом с Юлей – почти опустошенный бокал с красным вином.

- Это Иван, мы знакомы где-то год. Очень интересный человек, рекомендую, - Юля обрывает речь и тянется в свою пачку, лежащую рядом на столе; тоже прикуривает, но обычную сигарету.

- Скромно и подозрительно, - с усмешкой замечает Иван.

- Господи, - Юля выдыхает облачко дыма, - ну, ты же сам как-то говорил, что женщины ни о чем толком рассказать не могут. А написать и подавно.

- Тебя-то это явно не касается, - галантно выдает Иван.

- А Вы… - вроде как предлагаю ему самому что-нибудь рассказать о себе.

- Иван – писатель. Мой коллега, так сказать, - Юля округляет слово коллега, вроде как на что-то намекая. – Ты мог читать его «Шаг спустя» про то, как офисный планктон приезжает посмотреть на родную деревню, или «Самоидентификацию» про разгулы золотой молодежи, Юля морщится, глядя на мое, кажется, недоумевающее и задумчивое лицо. – А, может, «Индульгенции» - большой сборник рассказов о том, как умело люди гробят свою жизнь. А?

- Боюсь, не читал, - признаюсь со вздохом.

- Никто не читал! - резко, словно с некой радостью бросает Иван; затягивается и выдыхает дым носом. – Кстати, ты не упомянула первую книгу.

- Эм, - Юля морщит лоб, - боюсь, не припоминаю, о чем она.

- Ну, да, так и было задумано, - улыбается Иван – уже более добродушно.

- Значит, Вы писатель, - вроде как пытаюсь подытожить вышесказанное.

- Я – тот самый офисный планктон, - заявляет в ответ; делает паузу, глубоко затягивается. – Нет, я – полевой планктон. Не знаю. Я занимаюсь какой-то херней. Это моя основная деятельность. Так меня и воспринимайте, в принципе.

- Он очень сильно скромничает, - Юля теперь тоже немного смущена, но держится бодро. – У него большие перспективы.

- Сомнительные перспективы, дорогая, - качает головой Иван. – Мне уже за «тридцак», и меня читают считанные единицы.

- Дорогой, нам всем тут за «тридцак», ты меня обижаешь, - обиженно тянет Юля.

- К тебе это отношения не имеет, - спокойно парирует Иван. – Все мои вложения никак не окупились. Ты сама прекрасно понимаешь, что то, на чем я был сосредоточен несколько лет подряд, оказалось невостребованным, ненужным обществу, где уважают мусор и ценят дефекты. А вот у тебя перспективы есть. И отличные. Ты поймала свою волну.

- Это ужасно, - бормочет Юля. – То, что ты говоришь о себе. А я, в таком случае, просто конъюнктурщица. И это правда, кстати, - оборачивается, вроде как донося последнее до меня.

Я предпочитаю пока не вмешиваться.

- Ты в потоке. В те времена, когда я шагал в сторону минимализма, люди уже ленились читать. Но культура чтения оставалась признаваемой. Сейчас все еще глубже. В бумажных книгах они читают мертвые слова признанной классики, а слова сегодняшнего дня они глотают с сенсорного экрана, улавливая только сюжет, не задумываясь, не переживая, как того хотелось бы автору. Разница между дебильным детективом или соплями для полоумных теток и прозой, обращенной к тому, что действительно важно, для обывателя практически стерта. Классика дает базовые мотивы, но не дает объяснений тому, что с нами происходит сегодня. Не дает шанса осознать и свое внутреннее…

Я почему-то ужасно боюсь того слова, которое должен произнести этот человек, но он просто замолкает и задумчиво тушит сигарету и край пепельницы.

- Мне нужно спешить. Встреча, понимаешь? – продолжает Иван.

- Конечно, дорогой, - улыбается Юля. – Увидимся?

- Обязательно.

- Не падайте духом, - скромно замечаю, когда Иван уже встает и собирается уйти. – Наверняка, есть люди, для которых важно то, что Вы делаете.

- Да ладно, - он на пару секунд замирает; нервно усмехается. – В конце концов, мы все равно всегда будем вынуждены извиняться.

Он уходит, быстро покидает террасу, садится в черный седан «вольво», которому, как мне кажется, лет восемь-десять, и уезжает.

- Он немного странный, - задумчиво смотрю вслед уносящемуся «вольво». – Даже страшный в каком-то смысле, не?

- Да, с ним иногда страшно, – вздыхает Юля. – Человек, разочаровавшийся в том, что несло ему смысл жизни – это всегда страшно. Но чаще с ним интересно.

- Кстати, мне тоже надо торопиться. И я не придумал, куда нам пойти. Может…

- Может, просто увидимся вечером? Без походов, я имею в виду. Или ты заскучал?

- Да, конечно, можем спокойно отдохнуть. Как скажешь.

- Приедешь ко мне?

- Обязательно.

- Тогда до вечера.

- Договорились, - поднимаюсь и теперь уже уверенно целую ее в губы.

Ухожу.

Вторая половина дня вышла загруженной, и я только и ждал возможности приземлиться у Юли и найти покой.

После долгого ужина, полного обсуждения того, с какими мудаками мне приходится работать и того, насколько будет актуальна литература для людей лет через двадцать, я лежу с Юлей на диване и смотрю какой-то новый фильм на огромном плазменном экране. Степень моей удовлетворенности вечером так высока, что я готов замурлыкать. Мешает лишь легкая головная боль неизвестного генезиса. Я жалуюсь Юле на этот странный момент, и она предлагает обезболивающее, но я отказываюсь.

Мой взгляд падает на книжную стойку, на которой, помимо всего прочего, виднеются корешки схожего дизайна, но разных цветов. На одной из них я различаю название «Самоидентификация».

- Я вот что, кстати, не понял, - обращаюсь к Юле, осторожно поглаживая ее плечо, - что этот твой знакомый имел в виду, когда говорил об извинениях?

- В смысле?

- В конце.

- Ах, это, - вздыхает и приподнимается; усаживается. – Это на тему свободы слова. «Автор, обращенный к реалиям этой жизни, всегда вынужден извиняться». Так сформулирована основная мысль этого автора из одного эссе, которое он написал в соавторстве с Аленой Глинской пару лет назад. Тогда многие говорили – вот, мол, что такой молодой человек может знать о разочарованиях и о гнете цензуры и о страданиях творца, у него все впереди, и это все нытье. А теперь…

- А в чем там суть-то? Если для смертных, - улыбаюсь.

- Ну, извинения – в данном случае, уступки требованиям цензуры, требованиям общественного мнения, требованиям законов, ограничивающих свободу мысли в литературе, кино, музыке и так далее. Автор всегда вынужден оставлять свое мнение о тех или иных людях в рамках цензуры – даже тогда, когда речь заходит о явном оголении уродств, есть необходимость скромничать, что-то замалчивать, ни в коем случае не вдаваться в конкретику. А с каждым годом законы, фильтрующие мысль, все сильнее. Началось все с пропаганды экстремизма, потом пошла религиозная тема, потом еще что-то по мелочи, и…

Она прерывается, но я жду продолжения. Не дожидаюсь.

- Но все равно, люди пишут много разного… - чешу голову в поиске подходящего определения, - ну, разного, понимаешь?

- Конечно, - согласно кивает. – Вот только все равно некоторые уродства общество защищает, опекает, облизывает, потому что они делают людей слабее, а, значит, ближе к роли подчиненных базовому общественному мнению, - взмахивает рукой. – На самом деле, я все очень просто и немного неверно объясняю, а там все было изложено очень конкретно и основательно.

- Мысль я понял, - кивком подтверждаю свои слова и целую Юлю в лоб. – Я отойду, никуда не уходи.

В ванной, умыв руки, долго смотрю на свое отражение. Странные черты, которые я раньше не замечал, раздражают. Головная боль постукивает в висок. На доли секунды расползается шире и снова сосредотачивается где-то в глубине черепа.

Вернувшись в комнату, я подхожу к книжной полке и под пристальным взглядом Юли снимаю с нее синюю книгу с названием «Самоидентификация».

- Самое большое разочарование былых времен, - говорит Юля, заставляя мой взгляд оторваться от раскрытой книги и направиться в сторону ее прекрасного лица. – Так он говорил об этой книге. Говорил, что вложил в нее мысли, которые хотел донести до каждого, но интереса к книге почти не было. То есть, был, но какой-то скомканный, и все обернулось провалом.

- Но он же не перестал писать?

- Нет. Как говорится, если есть, о чем рассказать, почему бы это не сделать? – пожимает плечами. – Но надежды на то, что конкретно эта книга дойдет до своего читателя, были практически разрушены. Так вот печально.

Надежды были разрушены.

Разрушение…

Разложение структур…

Трясу головой и ставлю книгу обратно.

Меня почему-то подмывает спросить Юлю, не кажется ли ей, что все, что между нами происходит, слишком быстро, но я боюсь того, что она спросит в ответ – а что, собственно, происходит? – и я не найду, что ответить, и это может ранить ее, да и меня самого.

- Ты пишешь о проявлениях жестокости, о насилии, - я подходжу и сажусь обратно на диван. - Ты ведь сама переживала что-то в этом роде – типа насилия и так далее?

Она нервно усмехается. Встает и подходит к мини-бару, стоящему у дальней стены.

- Тебе так кажется?

- Раньше не казалось. Ну, не пойми меня неверно, - немного путаюсь в мыслях; ощущаю прилив жара к щекам. – Я к тому, что, наверняка, все эти картины они идут откуда-то из подсознания или типа того, и их что-то когда-то спровоцировало. Не так?

- Неужели ты один из них? – открывает бар и вздыхает.

Будоражит ее тон; вскакиваю.

- Сиди, - не оборачиваясь, твердо говорит Юля и наливает себе что-то в стакан.

- Один из кого? – сажусь обратно, не желая ее сильнее раздражать.

- Один из тех, кто пытается найти в авторе какие-то комплексы вместо того, чтобы искать их в себе, - поворачивается ко мне; в стакане – явно виски. – И все это – чтобы сказкть – человек написал что-то не потому, что он может понять и постигнуть определенную тематику и преподнести ее людям, а потому что его в детстве изнасиловали шваброй.

- Юль, ты совершенно не так меня…

- Знаешь, что говорил один питерский контркультурный автор о таких анализаторах? – не слушает мои оправдания. - Он говорил: «Есть три вида пидорасов – это гомосексуалисты, это те, кто называют Петербург Ленинградом и те, кто пытаются анализировать психику, а не работы авторов»

- Жестоко, - улыбаюсь. – Ты красиво злишься.

- Я не злюсь, - осушает стакан. – Я нервничаю. А что у тебя с комплексами? – возвращается на диван, садится, опираясь рукой о спинку, и смотрит на меня. - О чем ты переживаешь? Что тебя беспокоит?

- Наверное… - провожу ладонью по лицу; все, что должно было прийти, пришло само собой; нет смысла таить. – Наверное, меня все также беспокоит, почему она решила, что так будет лучше.

- Любимая?

- Жена.

- И что она сделала?

- Не знаю. Я до сих пор не понял. Я хотел ей только лучшего. Просто все пошло не так.

- А конкретно?

- У нас все было вполне благополучно с точки зрения финансов, но когда… - комок в горле встает, немного толкается, но после глубоких вдоха и выдоха проваливается. – В общем, она сделала аборт без моего ведома. Потом, конечно, я об этом узнал. Наши и без того начавшие в тот период скрипеть отношения начали рушиться. Я пытался что-то исправить, но она ушла. Дальше – развод. Все вполне себе обыденно.

- Мы никогда не признаем обыденным превращение любимых и близких в чужих, - снова встает. – Пойдем на балкон.

На улице свежо, немного ветрено и удивительно тихо. Я молчу. Не хотелось бы что-то добавить, но все как-то резко усложнилось, и я не знаю, откуда начать. Не понимаю юлиного настроя. Она закуривает, смотрит куда-то вдаль.

- Сколько прошло? – спрашивает.

- Меньше года.

- Сомневаюсь, что ты мог бы это понять так просто. Иногда нужны десятилетия. Видишь, у каждого внутри что-то да дремлет днем, чтобы вырваться ночью.

- Это я знаю.

- Вот и славно. А то я думала, - загадочно улыбается, кидает на меня взгляд и снова уходит им куда-то вдаль, – я одна такая. А вообще – я как-то спросила одного писателя, как ему удается так тонко описывать людские взаимоотношения, и почему он так сосредоточен на проблемах обычных людей. Ждала типичных гуманистических лекций. А он возьми и скажи: «Знаешь, я всегда презирал людей. Всю жизнь. Наверное, поэтому они мне так интересны и поэтому я о них так беспокоюсь. Ведь их – людей, которых не знаешь лично, - можно либо оставлять в области равнодушия, либо презирать»

- У тебя много креативных знакомых?

- Весьма, - кивает. – Я стараюсь насыщаться этой сферой время от времени, чтобы чувствовать себя в седле.

- Интересная позиция. Но мы не можем презирать всех. Есть те, кого мы… - задумываюсь, - … любим.

- Конечно. Именно поэтому нас убивают не те, кого мы не знаем, а те, кого мы любим. Или в кого влюбляемся. Чаще всего.

- Или мы просто не знаем даже тех, кого любим, - вздыхаю. – Может, все-таки прогуляемся в ближайшее время? – боюсь неловко повисшей тишины. – Съездим за город или снимем яхту, прогуляемся по Заливу. Или за границу на пару дней. В выходные или в любой другой день, это легко.

- Хорошая идея. Все идеи хорошие, - вздыхает и тушит окурок в металлической пепельнице-полусфере. – Но точно не сегодня.

- Ну, понятное дело. Сегодня странный вечер, - соглашаюсь; иду вслед за ней обратно в дом. – Послушай, если я тебя…

- Нет, все в порядке, - прерывает меня уверенным тоном. – Не переживай, ты ничего такого не сказал.

Молчим. Уже внутри Юля замирает, осматривается.

- Мне кажется, тебе пора. Да, тебе пора. Сегодня не лучшая ночь.

- Почему? – зная ответ, спрашиваю.

- По ощущениям. У нас обоих головная боль. Это плохой знак. Тебе пора.

- Ты уверена?