Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Двадцатый ключ. Суд
Вспомни Константинополь в Афинах, это будет одинКонстантинополь, вспомни его в Риме, и это будет совсем другойКонстантинополь. В огромный город, выстроенный на трех морях и четырехветрах, на двух континентах и над зеленым стеклом Босфора, ониприбыли в начале осени. Ночи, как носки, выворачивалисьнаизнанку в их доме над водой, доме, из которого можно былосчитать проплывающие корабли и ветры и из которого они частовыходили на набережную покупать ароматические масла. Ерисенеэто очень нравилось, и при каждом удобном случае она заходила вмаленькую лавку посреди Мисир-базара, обращенную на ЗолотойРог, выпить белого чая с гашишем и посмотреть, как дети ловятрыбу на голый крючок без приманки. Рыбы в том месте былостолько, что только успевай вытаскивать. В этой лавке онивстретили чудного человечка с веревкой вместо воротника нарубашке, про которого им сказали, что у него сербская кровь, нотурецкая вера. Этот человек раз в месяц спускался вниз черезКапали-чаршию к Золотому Рогу и заходил в лавку купить душистыемасла. С продавцом он всегда заводил один и тот же разговор, как будто читал одну и ту же молитву. -- Он когда-то был каменщиком, -- рассказал им продавец, -- а сейчас болен странной болезнью: в его снах время течетгораздо быстрее, чем наяву, так что каждую ночь он успеваетпрожить не меньше десяти лет. Поэтому никто в Константинополе, даже самые старые люди, не знает, сколько же ему лет. Может, они сам этого не знает. В тот день, когда они встретили его в лавке, он вошел тудакак во сне и потребовал, чтобы ему продали все равно что. -- Сандал? -- спросил хозяин лавки, поднес маленькийпузырек из матового стекла снизу под горлышко другогонаклоненного флакона и стал ждать. Ждали в полутьме лавки иони, однако ничего не происходило. И тогда, когда покупательуже хотел отказаться от своего намерения и уйти, торговецсказал: -- Нужно подождать столько, сколько читается одна сураКорана. Покупатель был неграмотным и не знал, сколько временинужно на то, чтобы прочесть одну суру Корана, но в этомгновение на горлышке наклоненного флакона появиласьсверкающая, как комета, капля. Она медленно спустилась на своемхвосте ниже и скользнула в маленький пузырек. -- Хочешь понюхать? -- спросил торговец и, ловко вытеревкрай горлышка пальцем, протянул руку покупателю. Тот, прикоснувшись к его пальцу своим, взял немного масла и хотелобтереть палец об одежду. -- Только не так! -- предостерег еготорговец. -- Прожжет дырку. На ладонь. Сначала на ладонь. -- Акогда покупатель сделал так и хотел понюхать, продавец сноваостановил его: -- Не сегодня, господин мой, не сегодня! Черезтри дня! Только тогда вы почувствуете настоящий запах. И онсохранится столько же, сколько и запах пота. Но он будетгораздо сильнее пота, потому что в нем есть сила слез... Такой разговор услышали Софроний и Ерисена в тот день наберегу Золотого Рога, а торговец пригласил их снова зайти начай, потому что хотел предложить им что-то особенное. -- День создан для любви, а ночь -- для песни, -- сказалим отец Хризостом, которого они навестили в его церквушке вФанаре, -- потому что любовь видит, а ночь слышит. Они слушали его слова, а на фреске, у них за спиной, вполумраке из моря появлялись рыбы и морские чудовища, а изпастей морских чудовищ выходили мужчины, дети, женщины смузыкальными инструментами в руках, музыкой и гимнами отвечаяна звуки ангельской трубы, возвещавшей о Страшном суде. Венчались они в воскресенье, на Пятидесятницу, и в этовремя любили друг друга больше, чем когда бы то ни было. Ерисена Опуич часто приводила своего мужа к храмуМудрости, который при турках хоть и не был превращен в мечеть, но церковью быть перестал. Они входили в огромную, тяжелую теньцеркви, которая соотносилась с самим храмом так же, как смертьсоотносится со сном. Там, в церкви, они увидели высокую колоннус бронзовым щитом, прикованным к ней. В щите было отверстие, вкоторое можно было вложить большой палец и описать ладоньюкруг, не вынимая при этом пальца. И если загадать при этомжелание, то Бог награждал тех, кого любит, одновременно ибольшим счастьем, и большой бедой. Именно поэтому Софроний нерешался войти в храм. Однако сидя в тени огромного сооружения, он чувствовал, что оно имеет еще одну тень. Внизу, под егофундаментом, в земной утробе скрывались купола, клирос, лестницы, наклонные каменные поверхности, ведущие в глубину, кподземным водам Босфора и пресной воде с суши, которые отражаливозвышавшийся над ними храм так же, как эхо отражает речь. Этотподземный контур состоял из звуков, но не только из них одних, а еще и из твердого материала, такого же, как и тот, что былнад ним. Не только в воде отражалась святая Мудрость, но и вземле. Но в земле отражалось и небо над ней. Здесь, в ее тени, Софроний вдруг начал различать движение металлических созвездийпод землей, которые столь же безошибочно, как эхо со звуком, были связаны с небесными созвездиями. Он ясно распознавал подземной корой движение Рака, Весов, Льва или Девы. Он становилсяастрологом подземного пояса зодиака. Однако он чувствовал, чтоего желание или голод, которые вынуждали его делать все это, были простым ученичеством и подготовкой к какой-то полнойсытости и навечному утолению желания. И он не решался войти вхрам. " Мысль -- свеча, от которой можно зажечь чужую свечу, нодля этого нужно иметь огонь", -- думал Софроний. Его же огоньсам находился под землей. И так продолжалось до того дня, пока однажды торговецснова не позвал их на чай. Он раздобыл ту самую вещь, которуюдавно хотел им показать. Спустившись к нему в лавку, онизастали там и человечка с веревкой на шее. От него пахлоэбеновым деревом, и продавец шепнул им, что это запах его пота. -- У него потеют уши. Только его поту по крайней мереполтораста лет, -- добавил торговец, улыбнулся, вытащил изсвоей чалмы монету и, положив себе на ладонь, показал им. --Эти деньги отчеканены в аду, -- сказал он шепотом, и монета, как бы в ответ на его слова, заблестела. Потом он вытащил из-под прилавка и поставил перед нимиведро с водой и попросил Ерисену бросить туда монету. Монета нетонула в воде. Ерисена удивилась, но Софроний, носивший в себетень святой Мудрости, почувствовал, что монета, которую онвидел впервые в жизни, сделана из смеси меди, серебра и стекла.И действительно, сунув ее в рот, он услышал в ней рокотсеребряной руды и звонкий голос стекла, сотворенного вподземном огне. А еще яснее, чем этот рокот, слышал он нечтопохожее на звук медной трубы. -- Существуют еще две такие монеты, -- раздался тут голоскаменщика, который до этого молча следил за всем происходящим.-- За эту можно купить завтрашний день, за две другие --сегодняшний и вчерашний, -- сказал он, обращаясь к Софронию, иЕрисене показалось, что каменщик и Софроний увиделись не впервый раз, что они были знакомы давно и что между нимисуществует что-то вроде договора встречаться время от времениименно здесь, на Мисир-базаре. Как бы в подтверждение этих мыслей, молодой Опуич, неговоря ни слова, заплатил за монету. И назавтра отправилсяпрямо в Святую Софию. Войдя в храм, он почувствовал себя как человек, потерявшийся на огромной площади под куполом, какой показаласьему эта церковь. Все вокруг скрывал мрак, и лишь через огромныезамочные скважины пробивался солнечный свет. Он пробежалвзглядом по всем колоннам внутри церкви, но нигде не увиделмедного щита. Лишь на одной из колонн на высоте человеческогороста блестел солнечный луч. Подойдя к ней, он обнаружил подэтим лучом щит и отверстие в нем. Софроний сунул туда, как вжерло огромной медной трубы, большой палец и описал круг, прошептав при этом свое заветное желание. И ничего непроизошло. Правда, Софроний Опуич и не ждал, что все, что происходитс ним теперь, вдруг сразу изменится настолько, что это можнобудет заметить. Но ему было все же странно, что он совершенноничего не почувствовал. Вернувшись домой, он сказал Ерисене, что дело сделано. Она обняла его, потом подошла к окну ивыплюнула в Босфор камешек, хранивший в себе его тайну. -- Покончено с тайнами и скрытностью! Теперь всеисполнится. Это было чем-то похожим на пробуждение? Она вела себя так, будто наступил праздник, поставила настол засахаренные цветы, розы и жасмин в сладком масле, онисели на подоконник огромного окна, которое когда-то былобойницей для пушек, и принялись вспоминать сказки " Тысяча иодной ночи" и свои расчеты. -- Должно быть, у нас оттого нет детей, что мы не смоглиподсчитать, в какую из ночей Шехерезада зачала и какую сказкутогда рассказывала, -- сказала Ерисена, и Софроний, глядя нанее, почувствовал, что постарел от любви. -- Есть истины, которым человек помогает умереть, -- сказала она, -- и самчеловек -- это истина, которая умирает. Человечеству всегдасемнадцать лет, но ко мне это теперь не относится! В ту ночь она слышала, как Софроний борется с огромнымодеялом из собачьей шерсти, в которое он был укутан. Еще онаслышала, как его отросшая борода царапает изголовье, и виделачерез нее ямку на подбородке, похожую на пупок. И это ееудивило. Наутро она сказала ему: -- Каждая большая любовь -- своего рода наказание. -- Знаешь, у всех нас с Богом договор. Половина всего, чтомы имеем, делаем, половина времени, сил, красоты, половинанаших дел и путешествий остается в нашем распоряжении, а другаяполовина отходит к Богу. Так и с любовью. Половина нашей любвиостается нам, вторая половина идет к Богу и остается там, влучшем месте, и длится уже всегда, что бы ни случилось с нашейполовиной любви здесь, среди людей. Подумай об этом как очем-то прекрасном и радостном! Но слова эти были напрасны. Ее тело больше не пахлоперсиками при его приближении или прикосновении. Ерисена некрасила больше соски своей груди той же помадой, что и губы.Она смотрела на своего мужа и не понимала, что он ей говорит. Аон так же, как некогда с огромной скоростью приближался к ней, теперь вдруг подобно какой-то небесной комете стремительноудалялся от Ерисены. И так же, как тогда он не могсопротивляться силе притяжения к ней, сейчас он не мог ничегосделать, чтобы остановить это головокружительное ибесповоротное удаление. Тогда Ерисена сказала ему: -- Ты оказался прав! От великой любви глупеют. И мыпоглупели. По крайней мере, я. И я больше не могу летать. Нетолько по комнате, но и во сне. Возможно, любовь даже убивает. А про себя подумала: " Возможно, от другого мужчины я моглабы иметь ребенка".
Данная страница нарушает авторские права?