Часть 12. Неожиданная жара, застелившаяся меж узких забитых улочек, выжимает все физические силы и желание шевелиться под ярким дневным солнцем

Неожиданная жара, застелившаяся меж узких забитых улочек, выжимает все физические силы и желание шевелиться под ярким дневным солнцем. С поднимающейся от серого асфальта пыльной горячей волной невозможно бороться – и весь город погружается в это ленивое и сонное состояние. И хочется лишь совершать набеги до ближайшего автомата или магазина, чтоб закупиться охлаждающими напитками, а потом спрятаться дома на полу под кондиционером. Минсок сдвигает очки на макушку, оттягивает ворот футболки и жалеет, что надел джинсы, когда приходится гоняться за бездомной кошкой. В приюте ей будет гораздо лучше, нежели чем в клетке службы отлова перед усыплением, решает Минсок, загоняя красавицу в тупик. Она пытается напугать упертого преследователя шипением, но Минсок хватает ее за шкуру и прижимает к себе.

Идти с живым радиатором на руках еще жарче, но и отпускать кошку на произвол жестокой судьбы – кощунство. Минсок проводит ладонью по чуть округлившемуся животу и восклицает:

-Да ты же беременна!

На него оглядываются прохожие, а дети заинтересованно таращатся на смирившийся ком шерсти, расплющенный о грудь в светлой футболке.

Лишними деньгами на такси Минсок не располагает, поэтому тащится в приют пешком, обливаясь потом и стремительно опустошая бутылку с холодным чаем. Который уже ни черта не холодный и нагрелся под кожей черной сумки. Кошка была явно домашней – никаких паразитов, шерстка относительно чистая, уши тоже. Показания ловких пальцев уверяют, что тащить ее в клинику незачем, и Минсок толкает дверь приюта, где его встречают все те же знакомые лица и… Исин.

Как Минсок вообще мог забыть об этом?! Делать вид, что они не знакомы, еще глупее, чем пытаться заговорить после сухих приветствий, но Исин хватает собирающегося ускользнуть Минсока за запястье и глупо улыбается:

-Может, встретимся как-нибудь?

Кошку давно забрали надежные руки, и Минсок занимательно оттряхивает футболку от шерсти, чтобы не показать скручивающего внутренности волнения и негодования. Зачем им встречаться после всего, что между ними было? Минсок никогда не понимал людей, которые продолжают поддерживать связь со своими бывшими, вешают на них ярлыки «друзей» и не испытывают никакого дискомфорта рядом с человеком, который ранее делил с ними одну постель. Нет, серьезно, у таких вообще будущее есть? И мозги заодно?

Минсоку определенно «везет» на китайцев и мужчин постарше.

-Я занят.

Исин отмахивается от этой глупой отговорки и отпрашивается на еще десять минут, уводит Минсока под локоть на задний пустующий двор, где им никто не помешает и любопытные девушки не всунут носы в намечающийся разговор.

-Слушай, я извиниться хочу. Ну, что так вышло, - начинает Исин и зарывается пальцами в волосы на затылке – Минсок знает, что значит этот жест, и увереннее расправляет плечи.

Но все равно кажется маленьким, беспомощным и наивным дурачком, которого когда-то трахнули и бросили без лишних объяснений и сожалений.

-Да все нормально.

Кривая улыбка не действует на Исина, как на других людей, потому что Исин тоже знает Минсока чуточку лучше для простого давнего знакомого. И он вдруг оказывается слишком близко, вытесняя плавящийся воздух между их телами, обнимает и продолжает извиняться.

-Я просто испугался. Ты такой… был таким… чистым, что мне стало стыдно и невыносимо находиться рядом, - сбивчиво и до сих пор с проскальзывающим акцентом бормочет Исин и сжимает руки. – Простишь?

-Я не обижался. И не винил, чтобы прощать, - Минсок выбирается из объятий, аккуратно скидывая с себя теплые ладони – так стоять жарко, да и телефон в кармане трещит предостерегающей мелодией – у Лухана чутье срабатывает, что ли?!

-Точно? Тогда оставь мне свой номер, я позвоню.

Я-не-хочу-отстань-мы-все-забыли-теперь-я-с-другим умирают на кончике присыхающего к небу языка. Исин неожиданно очень настойчив и отказывается отпускать Минсока, пока тот не диктует ему свой номер с явным нежеланием и обреченностью в голосе.

А Лухану хватает и «в приюте был», чтобы кивнуть и вернуться к работе. Безвозвратно испорченное настроение оплетается плотным коконом вокруг хмурого Минсока, ставящего капельницу взрослому псу. Последнее время у них слишком много животных оказываются усыпленными ради своего же блага – и как тут не хандрить, валяясь на полюбившемся черном диване в свободную минуту?

Своим видом Минсок отпугивает даже Бэкхена, теперь намертво приклеившегося к грозящемуся припомнить это Сехуну. И он продолжил бы тонуть в своем тяжелом унынии, если бы Лухан не предложил к вечеру – жара заметно спала и можно хоть нос высунуть – пройтись по улице.

-Мне нужно Шу-Шу покормить, - Минсок вспоминает, что у его девочки опять проблемы с пищеварением, и вздыхает грустно, вешая на плечо ремешок сумки. – Все по режиму.

-Тогда я с тобой.

Возражать Минсок не собирается – это лучшее, что могло только случиться в этот странный день. И пока Лухан вторым принимает душ, Минсок собирает влажные волосы на макушке, скидывает полотенце с шеи и усердно вычищает клетку для Шу-Шу. Лухан в его квартире – что-то само собой разумеющееся и необходимое, как газ или свет.

Или вообще как Солнце, расплывающееся по небу ярким кипящим пятном.

Минсок насыпает корм в небольшую миску и закрывает клетку, довольный собой, когда Лухан подкрадывается сзади и целует громко в голое плечо:

-А давай ты соберешь вещи и ко мне переедешь? До клиники гораздо ближе добираться, - Минсок плавится от шепота и откидывает голову назад, подставляя шею под легкие поцелуи – Лухан говорит простые вещи, а внутри все заходится, скручивается узлом, потому что видеться двадцать четыре на семь…

Это нормально?

И то, что Лухан готов терпеть присутствие другого человека в своей квартире, греет подпрыгнувшее к трахее сердце.

-Я тебе надоем, - слабо сопротивляется Минсок и хихикает, когда Лухан кусает кожу на сгибе шеи – это всегда щекотно – и дышит на это место тем пожаром, что творился днем совсем недавно. – И ты меня…

Минсок не успевает договорить – его разворачивают и затыкают уверенным поцелуем, по которым невозможно не скучать в течение всего дня, лишь украдкой ловя прикосновения пальцев к ладони, пока все заняты своими делами. Не более того.

Случай с пирсингом Минсок благополучно забывает, как и то, что собирался вытащить его к чертовой матери, да спрятать подальше, отчистив разум от смущающих воспоминаний. Где уж там, если руки Лухана поднимают майку без рукавов, ныряют под свободную ткань и накрывают соски, не позволяя думать ни о чем другом. Есть только они вдвоем и это невыносимое желание быть как можно ближе друг к другу, жаль, что под кожу нельзя. Было бы в самый раз.

Когда поцелуй превращается в возбуждающую грызню с пыхтением, а руки опускаются до пояса, Минсок понимает – пора остановиться или толкнуть Лухана к своей пустующей холодной кровати. Шу-Шу возмущенно гремит чем-то, но Минсок не может отказаться от еще одного слюнявого поцелуя, который спустя целую бесконечность обрывается приятным голосом Лухана:

-Ну так что?

-Ты уверен? – Минсок смотрит в хитрые глаза и готов согласиться хоть с обрыва прыгнуть, что уж говорить про предложение съехаться и сэкономить деньги, от сердца отрываемые каждый месяц за эту гребаную маленькую конуру. Лухан кивает и игриво забирается кончиками пальцев под пояс домашних шорт, все еще мокрых на резинке после душа – Минсок вытирается чисто символически, обсыхая уже в процессе какого-нибудь супер важного занятия. Сначала эти самые пальцы не делают ничего предосудительного, Минсок усиленно соображает, взвешивая все за и против, а потом Лухан опять целует круглые плечи, соблазнительные ключицы и натирает пахнущую гелем для душа кожу на пояснице до покраснения и приятного покалывания.

Это думать совсем не помогает, наоборот – выбивает из мозгов все, кроме одной простой мысли.

Кровать. Сейчас. Иначе Минсок точно умрет с рукой на собственном стояке, не выдержав скопившегося за все время их заигрываний напряжения. Оно тяжело оседает под поясом шорт, превращая тело в одну сплошную эрогенную зону исключительно для губ и рук Лухана.

Но горизонтальные планы обрывает звонок в дверь и опухшая рожа пьяного до критической отметки Сехуна, переваливающегося через порог с истеричным смешком:

-Прикинь, меня педик отделал.

А потом он видит Лухана и плюется, лезет вцепиться ладонями в длинную шею, чтобы хоть на ком-то выплеснуть обиду, злость и негодование из-за гребаного Цзытао, слишком зацикленного на своем эго и каких-то монстрах, живущих в отказавших мозгах. Минсоку приходится втолкнуть друга в ванную и окунуть пустой башкой под ледяную воду.

-Какого хрена ты творишь?!

-Да заебали вы все! Куда ни глянь – везде любители в задницу, да поглубже. А этот педик в леопардовых трусах вообще соображать разучился. Только подавай цацки и зелененькие.

Минсок почти не обижается, когда Сехун нехотя извиняется перед Луханом и позволяет отпаивать себя крепким кофе без сахара. Он не спрашивает, что случилось, кто этот «педик в леопардовых трусах», хотя вспоминает странную личность с разодетой собакой и качает головой.

-Что это за дрянь такая? – Сехун делает глоток дымящегося кофе и морщится. Его штормит на стуле и вот-вот закинет под стол – там можно будет славно побеситься и возненавидеть себя за идиотское поведение. Сидеть перед двумя невиновными в этих душевно-анальных терзаниях людьми Сехуну становится невыносимо.

Стыдно так, что хочется в открытое окно сигануть, прихватив с собой Цзытао.

-В голове у тебя дрянь, - шикает Минсок и тут же расслабляется, чувствуя легкие поглаживания по спине сидящего неподалеку Лухана. – Я даже спрашивать ничего не буду. Захочешь – сам расскажешь.

Сехун кивает и почти плывет носом в темной жиже, называемой кофе, а Минсок поглядывает на Лухана – еще бы, впервые увидел непривычного для себя Сехуна с маниакальным желанием перекрыть доступ кислорода к легким – и сжимает его коленку под столом.

Без слов извиняется за Сехуна, за себя, за весь этот мир и то, что у них все не как у людей получается.

Точнее, совсем не получается.

Приходится скинуть Сехуна отсыпаться к себе на диван и попрощаться с Луханом – заодно с фантазией провести этот вечер приятно для них обоих. Ладони задерживаются на плечах, когда входная дверь тихо открывается, не позволяя занести ногу за порог:

-Я согласен. Только если ты не выкинешь меня через полтора месяца, когда практика закончится.

Лухан улыбается так, что Минсоку становится больно и чувство вины разгорается с новой силой, коротко целует и сбивчиво, между соприкосновениями их губ, обещает, что не-отделаешься-ты-от-меня-теперь-даже-не-мечтай-Ким-Минсок.

А поздно вечером, пока Сехун храпит неподалеку, они опять переписываются, как влюбленные школьники, открывшиеся друг другу заново, почти наизнанку и до самого центра. Смотри, пользуйся, делай что вздумается, подстраивай под себя, но только не уходи.

И телефон Сехуна, настойчиво дребезжащий где-то в коридоре, раздражает воцарившееся спокойствие.Минсок лениво шаркает ногами по полу и отвечает на вызов таинственно подписанного номера, тут же слышит запыхавшийся и жалобный голос:

-Сехун, я…

-Ты «педик в леопардовых трусах»? Слушай, если да – то лучше тебе прекратить этот спектакль. Сехун у меня и мы шлем тебя в задницу. Пока.