Часть 13. Лухан перестает перебирать волосы Минсока пальцами и старательно прислушивается к голосу, доносящемуся из динамика телефона

-Как там моя девочка?

Лухан перестает перебирать волосы Минсока пальцами и старательно прислушивается к голосу, доносящемуся из динамика телефона. Девочка? Моя?!

-Я рад, что с ней все хорошо. Как беременность протекает?

А Бэкхен прекращает листать журнал и смотрит на Минсока большими удивленными глазами. У Сехуна внеплановый и сохраненный в тайне от руководителей практики выходной на пару с прикладываемым к глазу льдом и муками совести.

-Отлично. Если понадобится помощь – звоните, - довольный Минсок убирает телефон в карман и нарушает повисшую напряженную в кабинете тишину неуверенным голосом: – Что?

-Я думал, вы с Луханом… - Бэкхен закрывает лицо журналом и разочарованно вздыхает под шуршание глянцевых страниц. – Впрочем, это твое дело. Мы тебя принимаем любым и не осуждаем.

-Я кошку беременную на улице подобрал, не знаю, о чем вы, - Минсок неловко передергивает плечами, скидывая с них руки Лухана, и смотрит на наручные часы, почти свободно болтающиеся на запястье. – Может, пора закрываться?

-Ты сделал всем уколы? Капельницы? Проверил состояние Чоко после операции?

Минсок энергично кивает на каждое слово и устало разминает затекшие после недавней длительной операции плечи.

-Тогда, думаю, мож…

Лухан не успевает договорить, как Бэкхен выпрыгивает из своего халата, хватает сумку и уносит ноги, посылая на прощание воздушный поцелуй. Интенсивный топот стихает за дверями, и они остаются в клинике совершенно одни. У Минсока ладошки тут же потеют, как у зажимающегося девственника, от подобных умозаключений и следующих за ними откровенных фантазий. Но ему бы для начала в горячую ванну и кофе, все остальное – потом.

Как и до сих пор несостоявшийся секс где-то помимо пределов скучающей кровати.

Лухан смотрит на Минсока долго, облизывает губы, расстегивает пуговички на халате и… Минсок понимает, что все. Конец их невинным и детским лобызаниям, пробным прикосновениям и игривым укусам ниже ключицы. Невидимо искрящийся в двести двадцать – а то и больше – воздух между ними создает пугающую атмосферу в метро для незнакомых, отступающих подальше людей.

-Я сделал тебе ключи, - Лухан переступает через съехавшие на пол джинсы и впервые оказывается полностью, до последнего клочка одежды обнаженным перед греховно соблазнительным и возлежащим в бирюзовой – спасибо соли – воде Минсоком. Распрощаться с мечтами о ванне оказалось труднее, поэтому Минсок специально не запер дверь, понадеявшись, что Лухан поймет столь прозрачный намек и воспользуется приглашением, сделает хоть что-то для удовлетворения ревущего внутри чудовища…

А чудовище требует поглаживаний в тех местах, что еще не изучались ладонями и взглядом, требует поцелуев и тесных объятий, больше голой влажной кожи и меньше – расстояния между их телами.

-Невыносимо с тобой что-то делать. Поскорее бы практика закончилась, - шепчет Минсок в поцелуй и даже не замечает, как оказывается прижатым к стенке широкой ванны. Гель и мочалка вываливаются из пальцев, поэтому Лухан берет инициативу на себя – не прекращает осыпать покрасневшее лицо поцелуями и водить мыльными ладонями по спине, жадно опускаясь на ягодицы и еще ниже – к горячему местечку между ног.

И умереть от осознания, что ты прикасаешься к тому, о чем мечтал уже бесконечно долго, вполне реально. Лухан с нескрываемым обожанием мнет круглые ягодицы ладонями и мажет пальцами между, намекая, что сегодня им ничего – и никакой Сехун тем более – не помешает добраться до кровати. Или хотя бы из ванны вывалиться. Эти многообещающие и дразнящие прикосновения Минсок встречает вырвавшимся из глотки томным вздохом, прогибающейся до боли в пояснице спиной и желанием соединиться не только ртами.

Если любишь – даже самые примитивные ласки кажутся чем-то жизненно необходимым.

Минсок уже не может связно говорить, мыслить и контролировать свои руки, ответной услугой размазывающие гель с сильным запахом по плечам, бледной груди и животу. Мозг серьезно клинит на Лухане – и Минсок отталкивает его от себя, чтобы получше рассмотреть худое мужское тело и то, что так хочется сжать в ладони, ощутить знакомые жар и твердость от пары движений вверх и вниз.

И нет, Минсок никогда не наблюдал за собой особой любви к мужским членам – просто это Лухан и касаться его так вполне естественно и приятно. И хочется еще, как можно откровеннее и пошлее, чтобы слышать волшебный голос и по сорванному дыханию понимать, как делать не стоит, а когда продолжать и да-не-останавливайся-еще-немного-Минсок.

Минсоку кажется, что каждая без исключения клетка его тела обожает Лухана и хочет его себе, в себя и как можно дольше. И секс – как один из способов дать им это ложное ощущение тотального единения, уверенности в том, что не уйдет, как другие, не бросит.

Лухан ведь не такой.

И падать с ним на кровать, мочить постельное белье водой и остатками пены на спине, целоваться до отголосков ноющей боли получается непринужденно, как будто так надо.

Звонок телефона врывается в эту горячую идиллию слишком внезапно, но Минсоку плевать на всех и вся, что не касается Лухана, поэтому он дергает его за волосы на себя и не позволяет отстраниться:

-К черту.

Не понравиться и разочаровать до сих пор страшно, но не настолько, чтобы отступать. Минсок уверяет себя с каждым спускающимся по разгоряченному телу поцелуем, что все будет хорошо, а Лухан смотрит снизу вверх так, что последних сомнений не остается.

-Не бойся, - Лухан гладит губами коленную чашечку и напряженно выдыхает, когда гладкие – все-таки Минсок приверженец эстетической привлекательности хитро устроенного человеческого тела – ноги медленно расходятся в стороны, открывая самое интимное и нежное.

А это «интимное и нежное» уже вовсю тычется горячим кончиком в ладонь и несказанно радует налившейся твердостью и упругостью. Минсок вспоминает Исина, неуклюжие попытки возбудиться и хихикает, запрокинув голову – они толком ничего не сделали, а он уже готов кончить, если Лухан возьмет его член в руку и поцелует в губы, съедая ртом судорожные вздохи.

-Минсок?

-Я сейчас, - Минсок оставляет на щеке Лухана короткий поцелуй и убегает, а когда возвращается – на кровать летит доказательство всей серьезности происходящего. И зачем отказывать себе в удовольствии, если можно наклониться к Лухану, обхватить язык с пирсингом губами и влажной ладонью огладить тычущийся себе в бедро стояк?

-Стой, - Лухан стонет и цепляется пальцами за запястье так, что больно и трудно двигаться, толкает спиной на кровать и ложится сверху, приятно вжимая своим худым телом в мягкий матрац. Минсок готов вечность вот так лежать под Луханом, отвечать на поцелуи и неосознанно возить бедрами вверх и вниз, чтобы еще раз почувствовать это собирающееся в паху кратковременное удовольствие хотя бы от сильного трения. Лухану и этого достаточно, чтобы приступить к более активным действиям – например, уделить немного внимания пирсингу в соске, что так классно цеплять языком и пальцами. Минсок гнется, поджимает пальцы на ногах, хмурит брови из-за смешивающихся в одну непонятную кучу ощущений и кусает нижнюю губу, разглядывая, как влажный язык с блестящей в нем штангой касается груди, соска, стучится о собственный пирсинг. А Лухан с любовью ведет ладонями по прогнувшейся грудной клетке, надавливает на ребра и обдает влажные следы щекотным дыханием: – Что же ты делаешь…

-Соблазняю? – Минсок отводит волосы Лухана за ухо и может поклясться, что его лицо сейчас просто выгорит до костей. Это так хорошо и так смущает. Это гораздо лучше, чем первый раз с Исином, пусть они и были влюблены друг в друга. Наверное.

То, что Минсок чувствует к Лухану, гораздо сильнее раздвинутых ног, спущенных трусов и пальцев в заднице. Сильнее покачиваний тазом и возбужденного дыхания на ухо, сильнее Минсок-прости-что-так-вышло. Лухану хочется отдать всего себя и забрать столько же, сделать приятно и услышать свое имя из зацелованных губ, когда терпеть не останется никаких сил. Это как последняя ступень в закрепляющихся отношениях: ты кожей ощущаешь, что человек твой и ты способен сделать с ним все, что угодно, потому что оба зависимы друг от друга не меньше, а по-другому уже никак. Вплоть до того самого ножа в спину. И можно открыться ему до самого основания, распахнуть ребра, показаться с самой уродливой стороны – изнутри, где уже ничего не скрыть, со всеми заскоками, принципами, «прелестями» характера, а он примет и не пошлет в преисподнюю к гостеприимному хозяину при первой же возможности. Ему верится по умолчанию и безоговорочно.

Холодной смазки слишком много, Лухан осторожничает и боится сделать неприятно – это так задевает внутри, что Минсоку хочется зарыдать от разрывающих грудину чувств. Он тянет Лухана за плечи вверх, прижимается распухшими губами и говорит «давай» без стеснения, еще шире раздвигая ноги. Плевать, даже если будет больно, плевать на все вообще. А Лухан все не прекращает нежничать и целовать до нехватки воздуха, пока шелестит упаковкой и готовится наконец любить без условностей, даже минимального расстояния между их телами и мысленных преград.

Минсок не может не сравнивать – разница между его первым и Луханом невероятная. Сейчас его обнимают, едва ли не удерживая на весу, двигаются осторожно и медленно, загоняя все неприятные ощущения поглаживаниями по пояснице и сладкими поцелуями. О нем думают, о нем заботятся, его хотят и его любят той самой любовью, от которой и больно, и хорошо одновременно. Минсок, хватаясь за худые плечи, обещает, что потом, когда они смогут просыпаться в одной постели, потом, когда смогут целоваться, не почистив зубы, они попробуют по-другому и вообще столько всего, что только может себе вообразить опустившийся до осознания простейшей истины человек. Хоть на полу, хоть на столе, хоть на потолке в клинике – Минсок согласен, лишь бы это были руки Лухана, опускающиеся на бедра, его дыхание в губы и короткие стоны, заглушаемые жадным языком, его тело, идеально вжимающееся в тело по-пошлому выгибающегося Минсока. Если Лухан хочет, Минсок научится делать самый лучший в мире минет и согласится на ролевые игры.

Ведь это все такие мелочи в отношении с тем, что творится у Минсока внутри, пока Лухан выпрямляется, гладит согнутые в коленках ноги и двигается плавно, растягивая получаемое удовольствие и даже больше наслаждаясь чужой реакцией на свои действия: этими покрасневшими щеками, сомкнутыми веками и сжимающимися пальцами. В какой-то момент свои ощущения перекрывают удовлетворение от стремления сделать хорошо другому человеку – и Минсок пытается восстановить дыхание и подвигать затекшими ногами, между которых все еще стелется знакомая дневная жара и пульсирует отступающее, как волна в неспокойном темном море, физическое удовлетворение.

-Ты останешься? – голос у Минсока ниже обычного, он обвивается вокруг Лухана руками и ногами и не позволяет пошевелиться. И не важно, что между ними все влажно и грязно, а использованный презерватив нужно выбросить в мусорку.

-Останусь.

Это важнее трения двух тел друг о друга. Минсок расслабленно перебирает волосы Лухана на затылке и едва морщится, когда знакомое ощущение поселяется ниже поясницы. Веки прижимают легкие поцелуи, ладонь проходится по груди и останавливается на мокром втянувшемся животе. Лухан дразнит Минсока поглаживаниями внизу и близко к паху, царапает все еще чувствительную кожу ногтями и прижимает губами пирсинг в соске, с каждым своим прикосновением разворачивая внутри Минсока что-то объемное, пугающее, голодное и вынуждающее протянуть жалобным голосом:

-Мне так мало тебя.

-Я с тобой, - Лухан пропускает руку между ног, и его действия не противоречат произнесенным словам – раз можно показать, дать понять этим простым способом, так почему бы и нет? И Минсоку становится вновь горячо, влажно и приятно, а на краю сознания дребезжит нахальная мысль – не придется ли им закупиться презервативами про запас?

Так, на всякий случай.