Нэнси: тревога и конфликтные установки по отношению к матери

Мать Нэнси (возраст Нэнси составлял девятнадцать лет) развелась с ее отцом, шофером, когда Нэнси было два года, и двумя годами позже вышла замуж за музыканта, которого Нэнси описывала как «очень интеллигентного человека, как и моя мать». До двенадцати лет Нэнси жила со своей матерью и отчимом на окраине города, где обитали представители высшей части среднего класса, культурный уровень которых, так же, как и «хороший дом, который у нас был, и хорошее воспитание, которое я получила в это время», очень ценился Нэнси. Когда Нэнси исполнилось шестнадцать лет, ее мать, о непоследовательном поведении которой Нэнси говорила, что «это для меня слишком», разошлась с отчимом. Нэнси поки­нула свою мать, ушла из школы (закончив девять классов) и стала работать клерком, затем кассиром, а позже модисткой. Друзья Нэнси, ее работа и то окружение, с которым она себя идентифицировала, определяли ее положение как представи­теля среднего класса. Скорее по причине одиночества жизни в Нью-Йорке, чем «любви» или сексуального увлечения, у Нэнси возникла связь с молодым человеком, который стал отцом ее ребенка. Через него она познакомилась с другим мо­лодым человеком, в которого она влюбилась и с которым она теперь была обручена. Высшее образование жениха и хоро­шая репутация его семьи (его отец был членом преподава­тельского состава университета) были очень важны для Нэн-

си. Ее жених знал о ее беременности и отнесся к этому об­стоятельству с пониманием, выражая желание, чтобы они сами воспитывали ребенка после женитьбы. Нэнси, однако, реши­ла отказаться от ребенка и отдать его для усыновления.

Нэнси, по мнению почти всех, кто общался с ней в Орехо­вом Доме, была хорошо приспособленным, очень ответствен­ным, добросовестным и тактичным человеком, обладающим способностью улаживать свои межличностные конфликты. Социальный работник описывал ее как «одну из прелестней­ших девушек, которые когда-либо были в Ореховом Доме». Физически и социально привлекательная, она держала себя как воспитанный человек; в первых беседах она казалась урав­новешенной и свободной, и явных признаков глубокой трево­ги, которую мы позже обнаружили, не наблюдалось.

Тестирование по Роршаху показало, что Нэнси являлась интеллигентным, необычным человеком. Ей был свойственен выраженный невроз тревоги того типа, при котором «тревож­ная установка» по отношению к жизни была ею принята и приведена в настолько упорядоченную систему, что давала ей возможность выглядеть «успешной» в своих межличностных отношениях¹. Заметной чертой результата по тесту Роршаха был очень высокий процент ответов, где использовались мел­кие детали: в самом деле, ее обычным образом действия было последовательное, по кругу описание периферии пятна; отме­чая каждую мелкую деталь в процессе работы, она тщательно держалась края и избегала угрозы лишиться своей манеры по­ведения, вторгнувшись в более крупные области пятна. Об­разно говоря, она казалась человеком, который постоянно хо­дит по краю пропасти и поэтому должен ступать очень осто­рожно с камня на камень, чтобы не упасть². Содержанием ее

' Общее количество ответов 41: 6М, 3FM, IK, 22F, 7Fc, 1С, 1CF; попу­лярных ответов 5, оригинальных 8; W 10%, D 41%, d 24, 5%, Dd 24, 5%; (Н плюс A): (Hd плюс Ad) 12: 13; процент ответов на полностью цветные карты 29; оценка интеллекта на основе Роршаха: эффективность 115, потенциаль­ность 125.

2 Поведение Нэнси при ответах на тест Роршаха похоже на поведение больных Гольдштейна, которые в гораздо более патологической манере, чем Нэнси, все время писали свое имя только в самом углу листа бумаги, и любая попытка отклониться от ясных границ воспринималась как страшная угроза (ср. гл. 3).

ответов были обычно описания лиц, что говорит о том, что тревога Нэнси была связана с ее большой озабоченностью тем, как люди смотрят на нее и что они о ней думают. Прото­кол указывал на изолированную личность с почти полным от­сутствием дружеской, эмоциональной реакции на других лю­дей. Хотя было представлено много «внутренней» активности, инстинктивные аспекты внутренних побуждений занимали второстепенное положение. (Тест Роршаха, таким образом, подтвердил ее утверждение, что мотивами ее сексуальных от­ношений, приведших к беременности, было нечто другое, чем «любовь» или интерес к сексу.) В нескольких ответах по тесту Роршаха, в которые она оказалась эмоционально вовлечен­ной, стремление цепляться за мелкие детали было сломано и появилась значительная тревога. Это указывает на то, что од­на из функций ограничения своих эмоций состояла в защите себя от вызывающей тревогу ситуации, которой для нее явля­лась эмоциональная вовлеченность во взаимоотношения с другими людьми¹. В результатах теста проявилось выражен­ное честолюбие, принявшее форму «самопринуждения» к то­му, чтобы давать большое количество ответов, вобрав в свои ответы все детали, какие только можно (как если бы она должна была охватить в своих ответах все свое восприятие, включив в них любую мелкую деталь), стремиться в своих от­ветах к совершенству и демонстрировать оригинальность. Стремление к совершенству в определенном отношении яв­лялось способом достижения безопасности, которое осущест­влялось при помощи застревания в деталях, отбираемых ею крайне тщательно; но стремление к совершенству было также попыткой получить признание и одобрение со стороны про­водившего тест человека. Ее честолюбие состояло не в том, чтобы иметь власть над другими людьми (как это было у Элен), но скорее в том, чтобы получить признание; напри­мер, она говорила: «Если я выполню задание хорошо, если я буду «интересным человеком», меня не отвергнут». Ее оцен-

1 При появлении яркого цвета на карте II она дала один из немногих це­лостных ответов, но это был ответ, свидетельствующий о крайнем беспокой­стве, и она немедленно бросила эту карту и взяла следующую. Похожая реакция, хотя и не настолько выраженная, появлялась при предъявлении полностью цветных карт (VHI).

ками тревоги по тесту Роршаха были: глубина 3, широта 5, возможность управления 1, что составляет наибольший пока­затель среди девушек.

Нэнси заполняла опросник по исследованию тревоги так же тщательно и с таким же стремлением к точности, размыш­ляя над каждым пунктом («Я не хочу отмечать их, если у ме-няне будет полной уверенности»), и возвращалась к тому, чтобы вновь подумать над пунктом и поменять свой выбор. Что касается степени выраженности, то она попала в высокую категорию по опроснику, относящемуся к детству, в умерен­ную по опроснику, относящемуся к настоящему времени, и в низкую по опроснику, относящемуся к будущему¹. Все три опросника показали, что главными источниками тревоги бы­ли успех и неудача в работе, а также то, что о ней думают лю­ди ее круга.

По поведению и беседам с Нэнси стало ясно, что ее безо­пасность, и соответственно ее способность держать тревогу на расстоянии, почти полностью зависели от того, могла ли она убедить себя в том, что другие люди принимают ее. Она очень беспокоилась о том, будут ли родители ее жениха продолжать хорошо к ней относиться, и постоянно старалась вселять в се­бя уверенность, говоря себе, что они, как кажется, сейчас хо­рошо к ней относятся. Ее постоянное упоминание их, как и большинства тех людей, которые ее восхищали, выражалось

¹ Когда она заполняла опросники, можно было наблюдать интересное явление, которое могло частично объяснить, почему опросник по исследова­нию тревоги, относящийся к «будущему*, показывал меньшую ее выражен­ность, чем остальные два. Каждое проявление тревоги, которое было описано в опроснике, ставило Нэнси перед дилеммой, которую она выразила в словах, сказав, что она много думала перед тем, как отметить пункт опрос­ника. Для нее было очень трудным отделить себя от своей тревоги в достаточ­ной степени, чтобы понять, испытывает ли она тревогу, связанную с данным пунктом, или нет. Ее критерием, как кажется, был следующий: если она была способна справиться с данным предметом тревоги, она отмечала, что он не является ее источником, несмотря на то обстоятельство, что ее способ управ­ления этим предметом обычно явно сопровождался тревогой. Про тревож­ные переживания, которые могли быть в «будущем», еще нельзя было сказать, можно ли ими управлять, поэтому они отмечались менее часто. Дру­гое обстоятельство, которое могло частично объяснить, почему она менее часто отмечала пункты, относящиеся к тревоге, на этом опроснике состояло в том, что она хотела идеализировать будущее (что мы увидим ниже).

словами: «Они такие прелестные люди, и я им нравлюсь». Она искала в письмах своего жениха уверений в том, что он еще ее любит, Только потому, как она подчеркивала, что она чувствует себя с ним в безопасности, она могла пройти через теперешние трудности: «Если с его любовью ко мне будет что-то не так, я полностью сломаюсь». Критерием того, лю­бит ли ее жених или другой какой-нибудь человек, был ответ на вопрос: можно ли на него положиться, потому что нельзя было положиться на ее мать и на ее первого друга, и можно было, как она считала, положиться на ее жениха. Хотя Нэнси со всеми имела хорошие отношения, она говорила, что прояв­ляет большую осторожность, выбирая себе близкого друга, так как «на большинство девушек нельзя рассчитывать, что они вам помогут». Она никогда не рассказывала о своих соб­ственных чувствах, которые бы указывали на эмоциональное, дружелюбное отношение к этим другим людям, которые были важны для нее. Ее собственная эмоциональная реакция, даже по отношению к своему жениху, по-видимому, не соответст­вовала той картине, которую она нарисовала, она только ог­раничивалась общим утверждением, что его любит. Для нее было важно, «любит» ли ее другой человек, — под этим она подразумевала, что другой человек не отвергнет ее. Таким об­разом, «любовь» для Нэнси была в основном средством защи­ты, с помощью которого она могла держать тревогу на рас­стоянии.

Ее поведение удивительным образом показывало искусно изобретенные средства вызывать одобрение других людей и удерживать их благоприятное отношение к ней. Она экспан­сивно извинялась, когда опаздывала на беседу, и демонстри­ровала глубокую благодарность, когда кто-либо помогал ей. Во время одного из интервью с социальным работником Нэн­си, чтобы избежать обсуждения ее детства, сделала замечание, которое только в самой незначительной степени было агрес­сивным; но на следующий день она специально пришла в ка­бинет социального работника и, демонстрируя сильную обес­покоенность, спросила, не обиделся ли он. При общении с другими людьми она никогда не позволяла себе эмоциональ­ные вспышки, даже со своим отчимом, который часто давал для этого обоснованные поводы; «ты живешь среди людей, —

было формулой Нэнси, — поэтому ты могла бы вдобавок ла­дить с ними». Ее утверждение — которое она повторяла неод­нократно — о том, что мотивацией ее сексуальных контактов с первым другом было одиночество, — теперь получило смысл в том отношении, что сексуальная активность оказалась явно средством задобрить его и таким путем удержать. Она была расстроена необходимостью кого-то обманывать; она говори­ла несколько раз, что надеется, что когда-нибудь сможет рас­сказать будущей свекрови о своей беременности, — хотя в то время это, конечно, не было реально стоящей проблемой, — потому что не хочет, чтобы их отношения портил этот обман. Подростком она часто получала деньги на личные расходы от своего отца, но никогда не могла скрыть это от матери, не­смотря на то что знала, что мать отберет у нее эти деньги, чтобы потратить их на спиртное. Все вышесказанное рисует нам Нэнси как человека, для которого любое возможное от­вержение являлось бы сильной угрозой, и поэтому он должен получать одобрение других людей во что бы то ни стало. Безо­пасность, которую она чувствовала в межличностных отноше­ниях, была настолько незначительной, что малейшая недоб­рожелательность, агрессия, разлад или обман (как бы ни были они оправданы) разрушила бы их, и была бы гарантирована трудно поддающаяся контролю тревога.

Ее добросовестность в работе, так же, как и при выполне­нии теста Роршаха, была методом приобретения одобрения. Хотя объективно у Нэнси никогда не было никаких проблем с тем, чтобы найти и сохранить работу, по поводу своей работы она всегда тревожилась, считая, что ее уволят, если она не бу­дет постоянно внимательна. «Всегда существует кто-нибудь, кто займет твое место, если ты не будешь крутиться». (Это по­вторяемое выражение «крутиться» очень хорошо выражало данный вид тревоги, при котором индивид считает, что ката­строфы можно избежать, только постоянно находясь в напря­женном состоянии.)

Теперь мы поищем источники тревожных реакций в дет­стве Нэнси. Из воспоминаний, которые мы опишем, склады­вается картина жизни ребенка, которого мать ласкала, но в то же самое время отвергала, оставляя без внимания. Нэнси рас­сказывала (источником информации была тетя), что мать час-

то оставляла ее одну дома как до развода (который произо­шел, когда Нэнси было два года), так и после него. Однажды, когда ее оставили одну (это было одно из самых ранних вос­поминаний Нэнси, оно относится приблизительно к возрасту трех лет), отец похитил ее из дома матери. Пока они ехали в такси в дом отца, Нэнси постоянно плакала и хотела вернуть­ся назад. Позднее мать пришла с полицейским, чтобы забрать ее домой. Нэнси рассказала о многих других своих воспоми­наниях, и во всех них присутствовали следующие элементы: а) мать оставляла Нэнси одну; б) не имея надлежащего надзо­ра, Нэнси постоянно получала травмы (например, упав со ступенек погреба); и в) мать, когда возвращалась домой, все­гда оставалась «равнодушной». Нэнси объясняла это следую­щим образом: «Мою мать больше заботит, как бы сходить в пивную, а не иметь детей». Это отвержение ребенка продол­жалось, хотя и не так явно, после¹ того как мать вновь вышла замуж. О последующем периоде, когда «у нас был хороший дом в пригороде», Нэнси рассказывала как о чем-то похожем на сад Эдема, где протекало ее счастливое детство. Нэнси считала, размышляя о своем прошлом, что ее истинные не­счастья начались с момента потери этого дома, когда ей было двенадцать лет. «После этого моя мать изменилась, она и мой отчим постоянно проводили время в пивной. Иногда они бра­ли меня с собой, но мне это не нравилось. Бывало, что они не возвращались домой всю ночь. Конечно, они оставляли со мной служанку, но я просыпалась утром и не находила их на своем месте. Это несправедливо... Я все время беспокоилась, так как боялась, что с ними может что-нибудь случиться. За­тем, когда я достигла шестнадцати лет, моя мать действитель­но совсем испортилась». Нэнси не осуждала свою мать в мо­ральном плане, но только в том отношении, что на мать нель­зя было положиться. В чем состояла «испорченность», Нэнси не пожелала сказать. В этом месте беседы она возвратилась к воспоминаниям: «Но она была такой хорошей матерью, когда мы жили в пригороде».

Нэнси очень не нравилось говорить о своем детстве, в это время она чувствовала дискомфорт, который проявлялся в частом курении и заявлении о том, что такой разговор делает ее «нервной». Она замечала, что может вспомнить прошлые

события, но не сопровождавшие их чувства, и добавляла: «Это странно. Вы думаете, что если мне кажется, что я нужда­лась в матери, когда была ребенком, то я вспомню свои чувст­ва к ней». У нее проявлялось стремление не только блокиро­вать эмоции, связанные с отвержением в детстве, но также блокировать непосредственную эмоциональную реакцию, возникавшую у нее во время рассказа о прошлых событиях. То обстоятельство, что она не могла скрыть эмоциональную вовлеченность, «нервность», когда рассказывала об этом про­исходившем в детстве отвержении, очень ее расстраивало; в следующих двух беседах она все время следила за собой, что­бы не потерять душевное равновесие, и демонстрировала не­гласную решимость не допустить вновь какую-либо эмоцио­нальную вовлеченность.

Для читателя, должно быть, уже очевидно, что существуют явные противоречия в том, как Нэнси описывает свое детст­во. Эти противоречия, состоящие в конфликтующих установ­ках по отношению к ее матери, имеют фундаментальное зна­чение. С одной стороны, существовал реальный факт, кото­рый заключался в том, что Нэнси чувствовала (и ее чувства в значительной степени основывались на действительном по­ложении вещей), что ее, ребенка, отвергают, и это отверже­ние для нее было крайне болезненным. Но, с другой стороны, она хотела идеализировать свою мать и обстановку, в которой она существовала¹. При рассказе Нэнси о своем детстве снова и снова возникал рефрен о «хорошем доме в пригороде, с ма­ленькой коричневой дорожкой, ведущей к нему», и это со­провождало утверждение, что «моя мать была тогда такой хо­рошей матерью». Всякий раз, когда Нэнси приближалась к какому-то аспекту своего детства, который был ей неприятен, она вставляла замечание, указывающее на смутную, но силь­ную надежду: «Но моя мать могла быть такой хорошей мате­рью». Факты, как кажется, явно противоречат утверждению о том, что мать является «хорошей», даже только часть времени; насколько можно определить, мать многократно оставляла

' Мы считаем, что ее романтические ссылки на «хороший дом в пригоро­де» представляют собой указание на один из символов идеализации ее взаи­моотношений со своей матерью.

Нэнси одну даже в тот период, когда они жили в пригороде, хотя, возможно, не так часто, как в более поздний и ранний периоды. Во всяком случае, утверждение о том, что мать была «хорошей» (в смысле «последовательной») в какой-то период времени и «плохой» в остальное время, с объективной точки зрения является бессмысленным; даже на внешнем уровне из­менение говорит о глубокой непоследовательности в поведе­нии матери. Кажется оправданным заключение о том, что идея «хорошей» матери и «счастливого» детства была принята Нэнси, так как она не могла встретиться лицом к лицу с ре­альностью своего отвержения матерью и своих чувств по от­ношению к ней. Несомненный факт состоит в том, что вся­кий раз, когда обсуждение того, как ее отвергали в раннем возрасте, становилось для Нэнси болезненным, возникал по­вторяющийся рефрен: «Мать могла быть хорошей». Этот факт говорит о том, что идеализация матери использовалась для того, чтобы скрыть, каковы были взаимоотношения с ней в действительности.

Выводы. 1). Что касается общей оценки, то мы обнаружи­ваем у Нэнси выраженную тревогу. Она явилась примером од­ного из видов невроза тревоги, который характеризуется при­нятием «тревожной установки» по отношению к своей собст­венной жизни, так что практически все, о чем она думала или что делала, мотивировалось тревогой. Цель ее поведения со­стояла не в избегании тревоги; скорее она стремилась держать тревогу на расстоянии¹. Она постоянно предчувствовала что-то плохое и все время пыталась опасно балансировать в своих взаимоотношениях с другими людьми, чтобы не случи­лось катастрофы (по представлению Нэнси, отвержения).

¹ Может показаться непонятным различие между избеганием тревоги и удерживанием ее на расстоянии. Но имеется в виду реально существующее различие, а именно то обстоятельство, что при таком типе невроза тревожная установка настолько органично входит в процесс оценки индивидом стиму­ла, ориентации его относительно каждого впечатления, что человек не может отделить себя в достаточной степени от тревоги, чтобы понять цель избега­ния, или свободы от тревоги. Если излагать наши мысли образно (что мы уже делали), то Нэнси стремится не упасть, осторожно переступая с камня на ка­мень; мысль о том, что можно не стоять над пропастью, не пришла ей в голо­ву.

2). Ее хорошо структурированные методы удержания тре­воги на расстоянии состояли, на объективном уровне, в задаб­ривании других людей, избегании разногласий и добросовест­ном выполнении работы. Цель этих методов заключалась в том, чтобы к ней относились благосклонно и ее «любили», и в этом состоянии она временно чувствовала безопасность. В случае Нэнси эти методы давали значительный успех, в том смысле, что она добивалась того, чтобы всем нравиться; но безопасность, которую она таким образом получала, была очень ненадежной, и с ее стороны можно было наблюдать ожидание того, что завтра ее могут отвергнуть. На субъектив­ном уровне методы Нэнси удерживания тревоги на расстоя­нии состояли в том, чтобы избегать эмоциональной вовлечен­ности, подавлять эмоции, связанные с ее отвержением и тре­вогой в детстве, и идеализировать вызывающие тревогу ситуации¹. Методы избегания эмоциональной вовлеченности не были, однако, успешными для Нэнси, так как в том, что касалось ее безопасности, она почти полностью зависела от того, что думают о ней другие люди². Из того, что говорилось, ясно, что у Нэнси нет эффективных субъективных средств противостояния вызывающим тревогу ситуациям. Можно сказать, что ее единственная защита от тревоги — это трево­житься, то есть постоянно «крутиться и быть в «постоянной готовности».

3). Чувство того, что мать во всех отношениях отвергает ее, присутствовало у Нэнси одновременно с сильно выражен­ной тревогой. Это отвержение со стороны матери не прини­малось как объективная реальность, с ним всегда соседство­вали связанные с матерью идеализированные ожидания. По­этому отвержение вело к субъективному конфликту. Чувства отвержения и идеализация матери взаимно усиливали друг друга. Ощущая себя отверженной, Нэнси сильнее начинала

¹ Об этом свидетельствовала не только ее установка по отношению к ма­тери, но также и ее теперешнее положение: она говорила, что всякий раз, ко­гда она чувствует беспокойство, она старается прогнать его от себя, думая о своем женихе и о том, «как прекрасно мы будем жить».

² В этом отношении можно сравнить истории болезни Нэнси и Филис. Последняя, ценой обеднения личности, смогла справиться с тревогой, избе­гая эмоциональной вовлеченности во взаимоотношения с другими людьми.

тосковать по идеализированному образу своей матери; а идеа­лизированная картина того, что собой «могла» представлять ее мать, усиливала болезненное восприятие Нэнси своей «от­верженности», и чувства, связанные с ее отвержением, имели тенденцию подавляться (и, следовательно, увеличиваться)¹. Конфликт, лежащий в основе невротической тревоги, можно изобразить таким образом, что он возникает вследствие про­бела между ожиданиями и реальностью, существующими во взаимоотношениях Нэнси с матерью. Конфликт становился хроническим и принимал, с одной стороны, форму крайне выраженной потребности зависеть от других людей (желания, чтобы другие относились к ней благосклонно, чтобы она нра­вилась другим людям), что было для нее методом защиты; но, с другой стороны, Нэнси было свойственно подсознательное убеждение в том, что другие люди< не надежны и ее отвергнут. Мы наблюдали этот конфликт в его первоначальной форме, когда видели установки Нэнси по отношению к своему жени­ху точно так же, как и по отношению к другим своим знако­мым².

¹ История болезни Нэнси демонстрирует то обстоятельство, что для то­го, чтобы понять отвержение как источник невротической тревоги, необхо­димо знать, как все это воспринимает ребенок. В отношении воздействия на ребенка существует фундаментальное различие между отвержением как объ­ективным опытом (который необязательно вызывает субъективный кон­фликт у ребенка) и отвержением как субъективным опытом. С точки зрения психологии важный вопрос состоит в том, чувствует ли сам ребенок, что его отвергают. Несомненно, что Нэнси чувствовала во всех отношениях свое от­вержение, хотя в действительности, с объективной стороны, ее отвергали яв­но меньше, чем других девушек (Луиза, Бесси), о которых мы расскажем позже; в то же время эти девушки оценивали свое отвержение как менее вы­раженное, если сравнивать с оценкой Нэнси. Наше утверждение, данное вы­ше, состоит в том, что понимание идеализации Нэнси своей матери важно для понимания того, почему она придавала такое большое субъективное зна­чение своему отвержению.

² Более конкретное рассмотрение конфликта Нэнси потребовало бы ис­следования ее бессознательных процессов с помощью психоанализа — ис­пользуемые нами методы такой информации дать не могут. Конечно, оправдана гипотеза о том, что значительная враждебность будет присутство­вать в структуре личности, если эта личность так зависит от других людей и в то же время считает, что эти другие люди ненадежны; и совершенно естест­венно, что эта враждебность у такого тревожного человека, как Нэнси, будет полностью подавлена.

4. Элен: интеллектуализация как защита от вызывающей тревогу ситуации

Начиная с первого появления Элен в Ореховом Доме, в ее поведении ясно обозначились те аспекты, которые, как ока­залось позже, являются очень важными для ее характеристи­ки. Она вошла в кабинет врача, куря сигарету и излучая урав­новешенность и беззаботность. Она тут же, без побуждения со стороны, заявила, что не испытывает какое-либо чувство ви­ны по поводу своей беременности. Без колебаний рассказала о том, что с момента своего приезда в Нью-Йорк жила с дву­мя различными мужчинами, и выпалила единым духом, что «только самодовольных людей волнуют такие вопросы». Но под ее показной дружелюбной и свободной манерой говорить скрывались тревога и напряжение; об этом можно было осо­бенно легко догадаться по тому обстоятельству, что, когда раздавался ее частый живой смех, ее глаза оставались широко раскрытыми, создавая видимость какого-то испуга, даже ко­гда она смеялась. Первым впечатлением как социальных ра­ботников, так и психолога было то, что Элен использует в своем поведении манеру отделываться от всего смехом, чтобы скрыть несомненную тревогу, природа которой еще не была нам известна.

Элен было двадцать два года, ее родители принадлежали к среднему классу и являлись католиками, а отец имел итальян­ские корни. Во время ее детства финансовое положение се­мьи было неустойчивым и колебалось от очень хорошего до стесненного из-за эксцентричных привычек отца, связанных с работой. Элен посещала приходскую школу и в течение двух лет католический колледж, но ко времени обследования она стала чувствовать, что освободилась от религиозного духа, в котором ее воспитали. У Элен были брат и сестра, брат стар­ше ее на год, а сестра моложе на два года, и с ними у Элен бы­ли тесные и дружеские отношения; она говорила, что трое де­тей научились держаться друг за друга, так как их родители часто ссорились. Родители Элен развелись, когда ей было одиннадцать лет, и каждый из них приобрел себе другого спутника жизни. Элен жила попеременно то с одним, то с другим родителем, вынужденная в какой-то момент уезжать от своего отца, так как ее мачеха «завидовала тому, что я бо-

лее привлекательна», и вынужденная уезжать от матери, так как ее отчим, а позже любовники матери, приударяли за ней. В течение двух лет обучения в колледже Элен получала сти­пендию и написала блестящее, но беспорядочно изложенное учебное сочинение. После того, как Элен оставила колледж, она занималась рутинной работой, такой, как управление ми­меографами. Она бросала свою работу каждые два или три ме­сяца из-за скуки, «и тогда наступало время, когда у меня вся­кий раз возникала неприятность», под этим она имела в виду свою жизнь с мужчиной. У нее была мечта писать сценарии для радио¹. Двумя годами ранее Элен приехала в Нью-Йорк со своей незамужней тетушкой, которая была старше ее на два года и с которой у нее были очень близкие отношения. Тетушка теперь также была беременна и уехала в другой го­род; Элен прокомментировала это следующим образом: «Она тоже запуталась в своей жизни». Отец ребенка Элен служил в торговом флоте, он был вторым мужчиной, с которым она жила с тех пор, как приехала в Нью-Йорк. Хотя Элен описы­вала его как интеллигентного человека, который ей нравился, ее чувства к нему резко изменились после того, как она обна­ружила, что беременна, и она прервала все контакты с ним².

Испытание Элен по тесту Роршаха показало высокие ин­теллектуальные способности, но неровное выполнение зада­ний; высокую оригинальность и различные интересы; высо­кую эмоциональную откликаемость, носившую, однако, им­пульсивный характер и не совмещенную с интеллектуаль­ными функциями³. Во время прохождения теста можно было постоянно наблюдать, что эмоциональная откликаемость на-

¹ Сценарии, которые Элен показывала автору, были очень хорошо сдела­ны технически, но носили искусственный характер и были лишены эмоцио­нального содержания.

² Медицинское обследование Элен не выявило какого-либо заболева­ния; ее описывали как «нервную и легко возбудимую», и психиатр прописал ей ежедневный прием фенобарбитала.

3 Общее количество ответов 46: ЮМ, 7FM, 1м, 2k, 1K (с тремя дополне­ниями), 4FK (с четырьмя дополнениями), 8F, 4Fc, 4FC, 5CF; популярных от­ветов 7, оригинальных 15; W 66%, D 34%; оценка интеллекта на основе Роршаха; потенциальность 130 (или выше), эффективность 120. (Эта оценка интеллекта соответствует полученным-отчетам, в которых указывались ре­зультаты интеллектуального тестирования, которое она проходила в школе и колледже.)

рушает и искажает ее рациональный контроль. Ее реакция на некоторые из цветных карт — «мутные, непрозрачные во­ды» — была подходящим описанием ее эмоциональной от-кликаемости, когда она не может контролировать ее интел­лектуально. Признаками тревоги были: легкий шок на свето­тень (частично связанный с сексуальными проблемами), большое число расплывчатых ответов и периодически возни­кающая неопределенность, а также уклончивость. Стремле­ние к целостному восприятию пятен (66%) в протоколе Элен указывает не только на уклончивость как симптом тревоги, но также на ее интеллектуальное честолюбие. Что касается со­держания, то тревога по данным протокола была связана с: 1) социальным неодобрением и чувством вины; 2) стремлением к соперничеству; и 3) ее беременностью и предстоящей поезд­кой в больницу, чтобы родить ребенка. Ее тревога имела, в общем, непоследовательный, прерывистый характер. Она сильно нарушала ее душевное равновесие, но Элен была спо­собна быстро прийти в себя. Ее основными методами проти­водействия тревоге были интеллектуализация, «смех», отри­цание и избегание. Оценка тревоги по тесту Роршаха состави­ла: глубина 4, широта 2, возможность управлять 2. С этим результатом она попадала в умеренно высокую категорию тре­воги по сравнению с другими девушками¹.

Сначала мы обсудим тревогу Элен с точки зрения того, ка­ким образом она связана с ее беременностью и предстоящей поездкой в больницу с целью родить ребенка. Значительная тревога Элен проявилась в том, что в тесте Роршаха она дала шесть ответов «рентгеновские лучи» и «медицинская иллюст­рация». Мы можем сделать вывод о том, что эта тревога связа­на с ожиданием родов, по двум причинам: 1) при втором про­ведении теста Роршаха после родов эти ответы почти полно­стью отсутствовали; и 2) Элен сама связывала эти ответы со своей беременностью. Она извинялась после трех из таких ре­акций, сказав следующее: «Простите, это, должно быть, из-за

¹ По результатам опросника детской тревоги она попала в высокую кате­горию по критерию количественной выраженности тревоги, при этом глав­ными областями ее проявления были честолюбие и оценка ее друзьями и семьей в приведенном порядке.

положения, в котором я нахожусь». Один из таких ответов она связала с извергающимся вулканом (предположительно сим­волом рождения), и он так ее обеспокоил, что следующий от­вет был явно искажен. Следует отметить, что эти тревожные ответы были интеллектуализированными — то есть получили «научное» содержание. Ответы постоянно сопровождались вынужденным, напряженным смехом, замечаниями, свиде­тельствующими об избегании, и отрицанием («Я не могу знать обо всем этом, я никогда не читала медицинские книги»).

О подобном сосредоточении тревоги на беременности и предстоящих родах, а также на связанных с этим защитах, та­ких, как интеллектуализация, смех и избегание, можно сде­лать вывод по беседам с Элен и по ее поведению по отноше­нию к другим девушкам в доме. Она постоянно отказывалась обсуждать свою беременность с социальным работником, на­стаивая на том, что «мне как раз кажется, что я как будто не беременна, и до тех пор, пока ребенок не родился, я отказы­ваюсь уделять этому внимание». Но было замечено, что Элен тратит много времени, обсуждая связанные с беременностью вопросы в интеллектуализированной, квазинаучной манере с другими девушками в доме. Она им рассказывала, что проис­ходит с плодом на различных стадиях развития, как будто чи­тала лекцию на основе учебного пособия. Однажды она полу­чила письмо от своей тетушки, в котором та писала, что только что подготовилась к тому, чтобы лечь в больницу для рожде­ния ребенка; Элен отреагировала приступом истерического плача. Было очевидно, что она в значительной степени пере­носит свою собственную тревогу по поводу родов на тетю, но после того, как социальный работник указал на это Элен, она тем не менее отказывалась говорить о своей собственной бе­ременности.

Когда психолог рассказал ей, что ее результаты по тесту Роршаха свидетельствуют о тревоге, связанной с тем, что при­дется лечь в больницу, Элен ответила:

«Нет, у меня нет ни малейшего страха. Что касается возмож­ной смерти ребенка или необходимости его обеспечивать, забо­титься о нем, то я просто думаю, «как это похоже на мелодраму!». Но живущие здесь девушки все время рассказывают ужасные ис­тории о том, что происходит во время родов. Они рассказывают о врачах, стоящих над ними в больнице, и все очень подробно.

Они рассказывают ужасающие истории о том, как женщины кричат. Они рассказывают о кесаревом сечении и щипцах и го­ворят, «именно это будет с тобой*. Они рассказывают много ба­бушкиных сказок о том, что каждое сердцебиение отражается на ребенке. Они охватывают и ощупывают животы друг у друга. Они хотели ощупать и мой, но я им не позволила. Я даже не хо­тела бы ощупывать его сама. (Ее руки были сложены на животе. В этот момент она поспешно и резко их отдернула.) Я догадыва­юсь, что то обстоятельство, что я не боюсь, в действительности показывает, что я с нетерпением жду, когда меня положат в больницу. Я хочу выстрадать наказание человека, на которого наложено проклятие, чтобы побыстрей с этим покончить».

По-видимому, следует согласиться с тем, как считает ав­тор, что такое сочетание акцента на бедствиях и безотлага­тельности в процитированном тексте характеризует ее как очень испуганного человека. Элен являет собой типичного индивида, который «храбрится» и воздвигает линии защиты, которые проявляются как театральная бравада по отношению к пугающим перспективам¹. Бравада Элен и ее манера отде­лываться от всего смехом, чтобы ослабить тревогу, были так хорошо развиты, что продолжались до самых родов: собира­ясь в больницу, Элен оставила записку психологу: «Я убываю, чтобы раздобыть себе новую фигуру», и акушерка рассказала, что ее последними словами перед тем, как ей дали эфир, бы­ли: «Это должен быть достойный материал для усыновле­ния».

Что касается проблемы содержания «страха» Элен перед родами, то можно было выдвинуть аргументы в пользу того, что это был «реальный» страх или нормальная тревога, так как она предвидела, что в процессе родов она может испыты­вать страдания. Но ее мрачные предчувствия были гораздо бо­лее выраженными, чем те, которые испытывают другие де­вушки в аналогичных ситуациях, причем рассказы девушек, вернувшихся из больницы, где роды принимались на совре­менном медицинском уровне, не давали оснований для таких

¹ Стремление Элен побыстрей покончить с рождением ребенка напоми­нает нам об исследовании Р.-Р. Гринкера и С.-П. Шпигеля, которые пришли к заключению, что тревожный летчик, вероятно, будет первым, кто захочет подняться в воздух и столкнуться с опасностью, так как опасность сама по себе менее болезненна, чем ее ожидание. — Человек под действием стресса (Филадельфия, 1945).

выраженных мрачных предчувствий и акцентирования вни­мания на возможных ужасах, связанных с рождением ребен­ка, что проявилось в ее рассказе, процитированном выше¹. Кроме того, этот страх отрицался на уровне сознания, что не позволяет включить его в категорию «реальных» страхов. Мы в этой книге называем такой страх невротическим. Ниже мы обсудим доказательства того, что такой страх был проявлени­ем невротической тревоги. Что означал этот страх и почему тревога Элен должна быть связана с данной конкретной точ­кой приложения, а не с другими, — на эти вопросы можно от­ветить только на основе дальнейшего исследования, из кото­рого станут известны другие аспекты тревоги Элен; все это будет обсуждаться ниже.

Второй заметной областью, связанной с тревогой Элен, была сфера социального неодобрения и чувства вины. Нас сразу поразили ее соотносимые с чувством вины противоречивые заявления: в беседах с ней проявлялись как признаки сильно­го чувства вины, так и словесное отрицание такого чувства. Ей казалось, что люди на улице как будто смотрели на нее и говорили: «Иди домой, не показывай своего ребенка на пуб­лике». Она бы хотела «заползти в нору и сидеть там, пока ре­бенок не родится». Друг-почтальон хотел посетить ее в Орехо­вом Доме, но она не могла «вынести, чтобы он увидел меня с таким позором». Но в то же самое время она предпринимала энергичные попытки скрыть это чувство вины: об этом свиде­тельствовала самая первая беседа, во время которой Элен вдруг выразительно сказала, что у нее нет никакого чувства вины, хотя этот вопрос даже не поднимался². Согласно тесту

¹ На самом деле получилось так, что в родах Элен не было ничего такого, чего она так боялась. После родов она сказала психологу: «Если ваша жена будет вам рассказывать, что женщины при рождении ребенка страдают, про­сто скажите ей, что это не так». Конечно, было бы неправильным прийти к заключению, что страх Элен имел невротическую природу, на том основа­нии, что этот страх, как оказалось, не имеет никакого отношения к реально­сти. Но тем не менее облегчение, которое Элен испытала после родов, как кажется, было более близким к чувству «чего это я боялась?», которое испы­тывают люди после того, как рассеется их невротический страх, чем к чувству облегчения, которое они испытывают после освобождения от действитель­ной угрозы: «было опасно, но все окончилось благополучно».

² Все это говорит о существовании механизма, описанного еще Шекспи­ром (Shakespeare): «Мне думается, леди возражает слишком сильно».

Роршаха, ее чувство вины частично было связано с сексом: на карту IV последовал более нервный, чем обычно, смех, и она делала длинную паузу после каждого ответа, говоря: «Это по­хоже на что-то еще, что я не могу понять». Последним отве­том на эту карту явилось описание женщины «в священном месте», что говорит о том, что Элен не была так свободна от своих религиозных корней, как ей хотелось в это верить¹. Но больше всего чувство вины и сопровождающая его- тревога были связаны с ее размышлениями о том, что думают о ней люди: после ответа «две старые девы показывают на хорошую вдову и сплетничают о ней» она дала один из ее типичных тревожных ответов, связанных с беременностью. По опросни­ку исследования тревоги, который относился к детству, тре­вога, связанная с возможным неодобрением ее знакомыми, была на втором, а связанная с неодобрением ее семьей — на третьем месте по степени выраженности. Механизмы, ис­пользуемые ею для ослабления тревоги, она использовала и для того, чтобы ослабить чувство вины: это позиция пресы­щенности, осмеяния всего и попытка интеллектуализиро-вать и отделить от себя проблему вины (например, она гово­рила: «Моя мать и я безнравственные люди, но не амораль­ные»).

Тревога Элен по поводу социального неодобрения и чув­ства вины слилась с ее стремлением к соперничеству. Доволь­но часто в ее замечаниях просматривалась связь между тем, что ее (по ее мнению) не одобряют и она виновата, и тем, что она потеряла или может потерять свое положение и влияние внутри семьи и среди друзей (что имеет отношение к сопер­ничеству). Она была непреклонна в том, что ее семья не должна знать о ее беременности, объясняя это тем, что члены ее семьи возлагали на нее такие большие надежды, что им бы­ло бы больно узнать об этом, и они почувствовали бы себя униженными (что говорит о чувстве вины). В следующее мгно­вение, однако, она объясняла, что не хотела бы, чтобы члены семьи «чувствовали удовлетворение, зная, что это со мной произошло»; она бы хотела, чтобы они продолжали считать,

¹ При втором проведении теста Роршаха наблюдались два ответа, имею­щие отношение к религиозным символам.

что у нее большой успех в Нью-Йорке, и она хотела бы купить «прекрасный комплект одежды», вернуться домой и удивить их (что говорит о стремлении к соперничеству). Та же самая существенная связь между виной и потерей влияния и пре­стижа проявлялась в ее установках по отношению к друзьям: отец ребенка не должен знать о ее беременности, в противном случае он с жестоким наслаждением рассказывал бы обо всем ее друзьям и унижал ее. В опроснике по исследованию трево­ги, относящемуся к детству, она отметила, что сильно трево­жилась по поводу того, что другие люди могут подшутить над ней или сделать ее посмешищем. Ее боязнь насмешек в этих различных контекстах можно приблизительно выразить в сле­дующих словах: «Если у других людей будет причина не одоб­рять меня, они будут меня унижать (понижать в статусе) и я потеряю свое влияние и престиж». О подобном слиянии вины и стремлении к соперничеству свидетельствовали ее много­численные самоуничижительные замечания, которые она де­лала в беседах с нами. В начале тестирования по Роршаху она застенчиво предупредила, что никогда не выполняла хорошо тесты; затем она продолжила, что попытается показать хоро­ший результат. В целом эти многочисленные самоуничижи­тельные замечания со стороны Элен частично были выраже­нием вины, а частично — стремлением разоружить других лю­дей и скрыть свое стремление к соперничеству для того, чтобы ее возможный успех был более заметен.

Теперь мы рассмотрим стремление к соперничеству как та­ковое, последнюю и, во многих отношениях, наиболее выра­женную сферу, где проявлялась тревога Элен. В отличие от областей, касавшихся родов и чувства вины, где она отрицала мрачные предчувствия, Элен на сознательном уровне призна­вала, что стремление к соперничеству было для нее самым сильным источником тревоги. Наибольший показатель ее детской тревоги по опроснику был зафиксирован в области успеха и неудачи в учебе и работе. Правда, она не пожелала поставить отметку в графе «часто», которая касалась тревоги по поводу того, что она может «получить неудовлетворитель­ную оценку» или «не добиться успеха», но добавила несколь­ко восклицательных знаков, чтобы выделить некоторые другие пункты. О стремлении к соперничеству в сфере интел-

лекта, проявившемся при выполнении теста Роршаха, свиде­тельствовало не только стремление к целостному восприятию пятен, но также ее доходившее до предела напряжение, кото­рое она рационализировала, неправильно выполняя указания психолога («Вы говорили, что я должна дать все ответы, кото­рые только смогу»)¹. Элен осознавала, что ее сильная тревога, связанная со стремлением к соперничеству, ограничивает ее продуктивность: «Меня всегда беспокоит, будет ли мне сопут­ствовать удача, — заметила она, — вот почему я прошлым ве­чером не справилась с тестом, напечатанным в газете». Хотя ее стремление к соперничеству в основном приняло интел­лектуальную форму, оно проявилось и в сфере физической привлекательности. Единственной девушкой в доме, с кото­рой у Элен были трудности во взаимоотношениях — трудно­сти, вызванные в основном соперничеством, — была одна из девушек (Агнесса), которая, по общему мнению, была более красива, чем Элен. Но для структуры психики Элен было ха­рактерно, что она всегда прятала свое стремление к соперни­честву под маской небрежной уравновешенности (в оригина­ле), что, в свою очередь, было скрытым способом утвержде­ния превосходства.

Нетрудно понять, почему в структуре психики Элен ин­теллектуальная сфера стала главной в ее стремлении к сопер­ничеству. Было известно, что в детском возрасте она рано развилась и показывала высокие результаты в учебе; благода­ря школьным успехам ее положение в семье характеризова­лось высоким статусом. В те периоды, когда в семье отсутст­вовала безопасность на уровне взаимоотношений — что было вызвано в основном жестокими ссорами между родителя­ми, — Элен была способна, даже будучи ребенком, принять на себя лидерские функции и осуществлять контроль над своими родителями, так как они считали, что в семье она яв­ляется «смышленым человеком». Очевидно, что с самого ран­него детства ее интеллектуальные способности служили ей не только средством повышения престижа в процессе соперни-

¹ О таком стремлении к соперничеству свидетельствовали и слова соци­ального работника о том, что Элен стремилась поразить ее рассказами о том, что в городе она вращается в высокоинтеллектуальных кругах.

чества, но также (и особенно) средством контроля за вызы­вающими тревогу ситуациями и изменения их в сторону улуч­шения¹.

Взаимоотношения Элен со своими родителями. Главными фактами, которые выделялись при описании Элен своего дет­ства, были ожесточенные ссоры родителей, частые перемены в семье (развод родителей, конфликт с мачехой и отчимом и т. д.), и рассказ Элен о том, что в детстве она чувствовала себя крайне одинокой. Существовали данные о том, что ее, так же, как и других детей, в значительной степени отвергал отец: она вспоминала, что он постоянно посылал смотреть детей филь­мы на весь день, а сам в это время играл в гольф; затем он приходил домой пьяный, и начинались ссоры между родите­лями. На момент исследования отношение Элен к своей ма­тери можно назвать жалостью, с примесью негодования по поводу того, что мать «вероломна» по отношению к ней. Элен чувствовала это «вероломство» начиная с пятнадцати лет. Ос­нованиями для ее вывода о вероломстве матери были: а) необ­думанные романы матери; б) то обстоятельство, что мать от­бывала короткое тюремное заключение за незначительное преступление²; и в) то обстоятельство, что мать теперь позво-

¹ Следовало бы ожидать, что у человека с таким стремлением к соперни­честву, как Элен, мы обнаружим выраженную потребность оставаться неза­висимой и отделенной от других людей; человек должен быть обособленным, чтобы одерживать победы над другими людьми, а быть включенным в тесные взаимоотношения означало бы в каком-то смысле разоружиться. Существует доказательство того, что у Элен была такая потребность в отделении. Она рассматривала замужество как «путы и цепи» и риторически спрашивала: «Что со мной происходит, ведь, если человек предлагает мне руку и сердце, я чувствую, будто он меня отталкивает?» Она считала, что современный муж­чина обязательно будет интерпретировать ее беременность, если только ус­лышит об этом, как знак того, что он «поймал» ее, и будет использовать это как дополнительный аргумент, чтобы уговорить ее выйти замуж. Другим признаком ее выраженной потребности казаться независимой и никому ни­чем не обязанной можно считать тот факт, что она отказалась принять деньги на личные цели от персонала Орехового Дома, хотя и давала понять, что на­ходится в стесненном материальном положении.

² Еще один аспект противоречий Элен, имевших отношение к чувству вины и нормам морали, проявлялся в том обстоятельстве, что, несмотря на ее заверения о том, что она и ее мать были свободны от моральных стандартов, она считала, что ее мать отвечает за нарушение закона, и такое мнение явно имело моральный характер.

ляет сестре иметь большее влияние на нее, чем Элен. Трудно установить более или менее точно, какое отношение к своей матери было у Элен в раннем детстве: она говорит, что в дет­ском возрасте была «очень привязана» к своей матери, но, как кажется психологу, описание этой «привязанности», как оно было сделано Элен, не позволяет сделать вывод о ее сущест­вовании, и слова Элен на самом деле представляют собой позднейшее истолкование того обстоятельства, что в том воз­расте Элен считалась любимым ребенком матери. Явные ука­зания на враждебность и обиду по отношению к обоим роди­телям, и особенно к матери, можно наблюдать в результатах тестирования по Роршаху и беседах с Элен¹. В общем, выше­приведенный мотив «вероломства», совершенно независимо от содержания, которое в него вкладывалось, означает силь­ное разочарование своей матерью и обиду на нее; и так как объективные данные указывают на то, что мать была очень непостоянным, непоследовательным и незрелым человеком, оправдано предположение о том, что Элен чувствовала значи­тельное отвержение как в ранних, так и в поздних взаимоот­ношениях со своей матерью². Поэтому мы поместили Элен в умеренно высокую категорию в том, что касается отвержения со стороны родителей.

Выводы. 1). Общая оценка выраженности тревоги, кото­рую мы поставили Элен, — умеренно высокая. Мы видели, что эта тревога проявлялась: а) в том, что касается социального

¹ Одним из таких ответов по Роршаху был: «Дети, до смерти боящиеся своих родителей», а другим: «Домовые с круглыми животами смеются с боль­шим удовольствием, так как они только что сыграли злую шутку, запачкав пол хозяйки*. Последний ответ свидетельствует о том, что беременность Элен была связана с ее агрессией против своей матери. Враждебные, агрес­сивные элементы, которые проявились в обоих этих ответах, не встречались в результатах теста Роршаха, который был проведен после беременности, до­мовые теперь описывались Элен как «мудрые, не злые». Как кажется, агрес­сия и враждебность по отношению к родителям, особенно к матери, со стороны Элен уменьшилась после родов. Возникает сразу несколько предпо­ложений: а) Элен была более тревожной перед родами и поэтому чувствовала большую враждебность и агрессию; б) Элен использовала беременность как оружие в борьбе с родителями; и в) Элен считала родителей в определенной мере ответственными за то, что она попала в такую неприятность, став бере­менной.

² Это отвержение могло стать тем более болезненным и психологически значимым для Элен, что она была в то время «любимым» ребенком.

неодобрения и вины; б) в том, что касается стремления к со­перничеству; и в) оно особенно было заметно в том, что каса­ется беременности Элен и предстоящих родов. Оценка сте­пени отвержения ее своими родителями была также умеренно высокой.

2). Методы избегания тревоги в отношении Элен требуют дальнейшего обсуждения. Мы видели, что эти методы состоят из: а) способа отделаться от всего смехом¹; б) уклонение и прямое отрицание, что может быть названо «страусиным» ме­тодом поведения по отношению к тревоге; и в) интеллектуа­лизация. Если методы избегания тревоги Элен действительно таковы, то должны быть обнаружены два обстоятельства. Во-первых, когда тревога Элен является более выраженной, эти формы избегания должны больше проявляться в поведе­нии; и во-вторых, когда тревога уменьшается, поведенческие механизмы избегания также должны действовать менее ин­тенсивно. Другими словами, чем большую тревогу испытыва­ет человек, тем в большей степени должны вступать в дейст­вие механизмы ее избегания, и наоборот. Оба эти обстоя­тельства можно было наблюдать в случае с Элен. Мы уже видели, что в те моменты первого тестирования по Роршаху, когда у Элен проявлялась тревога, в ее поведении в большей степени присутствовали вынужденный смех, уклонение и ин­теллектуализация. При тестировании Роршахом во второй раз, после родов, когда признаков тревоги наблюдалось мень­ше, в основном потому, что тревожные ответы, относящиеся к рождению, почти полностью исчезли², поведенческие меха­низмы избегания тревоги стали также менее заметными. По­вышенное стремление к целостности восприятия пятен уменьшилось с 66% до 47%, и ответы, описывающие конкрет­ные детали, значительно увеличились, указывая на меньшую

¹ Ср. Симондс (1947), обсуждение смеха как метода избегания тревоги, и Гринкер и Шпигель, цитируемое произведение, обсуждение шуток военных летчиков, как имеющих отношение к тревоге.

² Хотя второй тест Роршаха показал менее выраженную тревогу, чем первый, она оставалась еще в достаточном количестве. Мы полагаем, что Элен проявила бы умеренную или умеренно высокую степень тревоги в лю­бой ситуации, в которой активизировались бы ее субъективные конфликты (о наличии которых, как мы считаем, свидетельствует рассматриваемая исто­рия болезни).

уклончивость¹. Точно так же интеллектуализация и вынуж­денный смех, по показаниям второго протокола, значительно ослабли.

Интересно отметить, что свойства Элен отрицать тревогу и в то же самое время ее интеллектуализировать логически противоречат друг другу. Установка Элен, которая особенно проявилась в ее храброй попытке избежать тревоги, сосредо­точив внимание на беременности и родах, может быть сфор­мулирована следующим образом: «Если я буду отрицать тре­вогу, ее в этом месте не будет», и в то же самое время: «Если я помашу волшебной палочкой «научного» знания, тревога ис­чезнет». Первая формула была прямой попыткой подавить тревогу. Но на более «глубоком» уровне² Элен осознает трево­гу, и этот уровень является основой интеллектуализированно-го метода отвергания тревоги (точно так же, как «научный» ответ по тесту Роршаха и квазинаучные разговоры с девушка­ми). Что было общего у прямого отрицания и интеллектуали­зации, так это избегание эмоциональной реальности.

3). Методы избегания тревоги Элен соответствуют общей тенденции в нашей культуре. Автору этой книги представляет­ся, что структура психики Элен отражает в основных чертах ту господствующую тенденцию нашей культуры, которая ка­сается источников тревоги и методов ее избегания, что обсуж­далось ранее в этой книге³. Мы отмечали у Элен разделение между эмоциями и интеллектуальными функциями, что со­провождалось попыткой с ее стороны контролировать свои эмоции интеллектуально; и когда этот контроль был неэф-

¹ Это ослабление целостного восприятия пятен может быть также приве­дено в доказательство того, что Элен теперь меньше стремится демонстриро­вать свои интеллектуальные амбиции. Это говорит о том, что ее интеллектуальное честолюбие приняло навязчивую форму, что оно применя­ется с целью ослабления тревоги («Если я могу добиться успехов в интеллек­туальной деятельности — мне не о чем тревожиться»), и поэтому оно снижается, когда ослабляется тревога.

² Как указывал Салливан, у людей существуют различные уровни осоз­нания, из которых полное осознание является только одним, наиболее высо­ким уровнем сознания. При изучении тревожных больных часто можно наблюдать явление, похожее на то, что было у Элен: больной сознательно не допускает существования тревоги, но ведет себя всеми возможными способа­ми так, как будто осознает ее; это должно означать, что он осознает наличие тревоги на ином, чем полное осознание, уровне.

³ Глава 2.

фективен (например, когда Элен была эмоционально вовле­чена в деятельность, давая ответы в тесте Роршаха), ее на­строение ухудшалось. Ранее мы обсуждали тенденцию в на­шей культуре отрицать наличие тревоги из-за того, что она представляется «иррациональной». В этом отношении очень важно, что два наиболее существенных аспекта тревоги Элен — тревога и чувство вины — она подчеркнуто отрицала. Как отрицание, так и интеллектуализация были частью одной и той же структуры психики Элен, и, как мы утверждали, они являются частью структуры нашей культуры; если тревогу и вину нельзя отрицать, их следует рационализировать; и в той степени, в какой их нельзя рационализировать, они должны отрицаться¹. Признание тревоги по отношению к предстоя­щим родам явилось бы признанием несостоятельности Элен (научная «волшебная палочка» должна была бы прогнать тре­вогу) и представляло бы собой серьезную угрозу ее средствам достижения безопасности. Точно так же признание чувства вины в том, что касалось ее беременности, означало бы для Элен неспособность быть интеллектуально «свободной»². И снова Элен является как бы моделью, воспроизводящей на индивидуальном уровне структуру нашей культуры, — в том отношении, что та сфера тревоги, которую она смогла созна­тельно и свободно признать, касалась успеха и неудачи; по-видимому, она знала, в том числе и в результате школьно­го обучения, что приемлемо и достойно состязаться и призна­вать свою тревогу в том, что касается результата состязания.

4). Теперь мы займемся выяснением интересного, с нашей точки зрения, вопроса: почему Элен боится родов? Мы пола­гаем, что это невротический страх, являющийся проявлением тревоги, которая возникает вследствие подавленного чувства вины Элен, имеющего отношение к беременности. Такие ее ут-

¹ По-видимому, нет смысла особо подчеркивать, что в данном случае мы не имеем в виду истинно научную и рациональную установку по отношению к тревоге и чувству вины; мы говорим скорее об интеллектуализации как за­щите; скорее об установке, представляющей собой рационализацию, чем о рациональной установке.

2 Ранее в этом исследовании мы обсуждали то, что касалось подавления и отрицания тревоги вследствие ее видимой иррациональности. Сейчас мы полагаем, что подавление чувства вины отчасти попадает в ту же самую кате­горию и точно так же является свойством нашей культуры. (См. Маурер, гл. 4.)

верждения, как «во время родов человек страдает от наказа­ния, так как на него наложено проклятие», и связывание ро­дов с «умиранием» дополняют общее впечатление о ней чув­ством вины (на нее «наложено проклятие») и ожиданием наказания. Для нее как бы действует формула: «Я совершила неправильный поступок — я буду наказана». Хорошо извест­но, что подавленное чувство вины вызывает тревогу, и мы считаем, что можно сделать заключение о том, что именно эта тревога Элен проявляется в ее преувеличенном страхе перед родами.

Но почему ее тревога фокусируется именно на родах, а не на чем-нибудь другом? Мы полагаем, что тревога сосредото­чивалась на теме родов, потому что в этом пункте ее привыч­ные защиты от тревоги являлись бесполезными. Несмотря на ее попытки делать вид, что она даже не беременна («Мне ка­жется, что я не беременна, и мне так будет казаться, пока не родится ребенок»), беременность является состоянием, кото­рое невозможно отрицать, если не иметь гораздо более серь­езных нарушений, чем у Элен. Для нее было ясно, что ее жи­вот рос в объеме, соглашалась ли она ощущать это или нет. К тому же рождение ребенка — это опыт, в котором обяза­тельно присутствуют восприятие и эмоции; и поэтому роды являлись пунктом, в котором ее защита, осуществляемая по­средством интеллектуализации и подавления чувств, не была бы эффективной.