Природа тревоги и ее отношение к страху

Исследователи тревоги — Фрейд, Гольдштейн, Хорни (мы упомянули только троих) — согласны с тем, что тревога — это неопределенное мрачное предчувствие в отличие от страха, представляющего собой реакцию на конкретную опасность, тревога неконкретна, «неуловима», «беспредметна»; особые свойства тревоги — чувства неуверенности и беспомощности перед лицом опасности. Природу тревоги можно понять, если задаться вопросом: что именно подвергается угрозе в ситуа­ции возникновения тревоги. Угрозе подвергается нечто, со­ставляющее «ядро, или сущность» личности. Таким образом, тревога — это мрачное предчувствие, вызванное угрозой ка­кой-либо ценности, которую индивид считает необходимой для своего существования как личности. Угроза может быть на­правлена на физическую или психическую жизнь (угроза смерти или потери свободы), или на какую-то другую цен­ность, которую индивид связывает со своим существованием (патриотизм, любовь другого человека, «достижение успеха» и т. д.). Такую идентификацию ценности со своим существова­нием можно ясно наблюдать на примере высказывания Тома¹

¹ См. гл. 3. Другой очевидный пример — история болезни Нэнси, глава 7. Ценностью, с которой она связывала безопасность своего «я», была уверен­ность в том, что другие люди ее «любят» и принимают; говоря о своем жени­хе, она заметила: «Если бы что-нибудь было не так с его любовью ко мне, я бы полностью сломалась».

в тот период, когда он беспокоился по поводу того, будет ли он оставлен на работе или ему опять придется обратиться к правительственному пособию: «Если бы я не смог содержать свою семью, я бы тут же бросился с моста». Проще говоря, он хотел сказать, что если он не сможет сохранить уважение к са­мому себе как к ответственному человеку, зарабатывающему деньги, вся его жизнь не будет иметь значения, и он не смо­жет существовать. Поводы для тревоги у различных людей могут быть настолько же разными, как и ценности, от кото­рых эти поводы зависят, но одно будет всегда неизменным: наличие тревоги всегда будет указывать на существование уг­розы какой-либо ценности индивида, и эта ценность будет необходима для его существования и безопасности как лич­ности.

Термины «неопределенная» и «неуловимая» не означают, что тревога менее болезненна, чем другие аффекты: в самом деле, при других равных условиях тревога обычно более бо­лезненна, чем страх. В то же время эти термины не связаны исключительно с тем, что тревога имеет генерализованный, всеохватывающий характер (что обусловлено психофизиче­скими факторами); другие эмоции, такие, как страх, гнев, вра­ждебность, — также захватывают весь организм. Скорее неоп­ределенность и недифференцированность тревоги связаны с уровнем личности, на котором воспринимается угроза. Инди­вид испытывает различные страхи, исходя из сформирован­ного им образа безопасности, но при тревоге существует угро­за самому этому образу безопасности. Насколько бы ни был неприятен страх, он все-таки вызван угрозой, которая распо­лагается в пространстве и к которой, по крайней мере теоре­тически, можно приспособиться. Если это удается сделать, например, вселив в человека уверенность или каким-либо способом убежав от угрожающего объекта, — ощущение стра­ха исчезает. Но тревога возникает при атаке на основы (ядро, сущность) личности, следовательно, индивид не может «нахо­диться вне действия» угрозы, не может ее объективировать и поэтому бессилен ей противостоять. Говоря обыденным язы­ком, человек чувствует себя захваченным, или, если тревога является выраженной, им овладели; он боится, но не знает точно, чего он боится. Тревога — это угроза основам безопас­ности человека, а не тому, что лежит на периферии; это об-

стоятельство привело некоторых авторов к тому, что они опи­сывают ее как «космическое» явление (Салливан).

Эти размышления помогают понять, почему тревога про­являет себя как переживание, не имеющее объекта. Когда Кьеркегор относит тревогу к внутреннему состоянию и Фрейд утверждает, что при тревоге «игнорируется» объект, это не оз­начает (или не должно означать), что тревога вообще не имеет отношения к какой-либо опасной ситуации или что эта си­туация является несущественной. И термин «беспредметная» не относится просто к тому обстоятельству, что представле­ние об опасности в случае невротической тревоги было по­давлено и стало бессознательным. Скорее можно сказать, что. тревога не имеет объекта, так как она равномерно распреде­ляет давление на то основание психологической структуры личности, которое ответственно за восприятие своего «я» как отличного от мира объектов. Салливан отметил, что динамика «я» развивается с целью защитить индивида от тревоги; обрат­ное верно в том отношении, что растущая тревога понижает способность к самоосознанию: чем сильнее тревога, тем боль­ше нарушено осознание самого себя как субъекта, связанного с объектами во внешнем мире. Осознание самого себя — это просто коррелят осознания объектов во внешнем мире. Именно это различие между субъективной и объективной по­зицией разрушается тем больше, чем более выраженной явля­ется тревога. При тревоге снижается способность индивида осознавать себя в своих отношениях со стимулами и поэтому в той же мере снижается способность адекватно воспринимать стимулы. В различных языках слово «страх» употребляется в сочетании (буквально) «человек обладает страхом», тогда как о тревоге говорят: «человек является тревожным». Поэтому в случае тяжелого заболевания тревога часто сопровождается чувством «разрушения «я»¹. Смысл сказанного можно свести к следующему: природа тревоги, не имеющей объекта, опре­деляется существованием угрозы позиции, на которой основана безопасность индивида, и так как индивид способен осознавать себя в своих взаимоотношениях с объектами, только основыва-

¹ См. историю болезни Брауна, гл. 7.

ясь на этой дающей безопасность позиции, разрушается также различие между субъектом и объектом.

Если тревога угрожает основам личности, на философ­ском уровне это описывается как понимание того, что чело­век может прекратить существование как сознательное суще­ство. Тиллих говорит об этом как об угрозе «небытия». Человек существует, существует «я», но в любой момент есть возмож­ность «отсутствия существования». Обычная тревога, которая для большинства людей связана с возможностью смерти, — это одна простая форма такой тревоги. Но смерть «я» — не обязательно физическая смерть. Она может выразиться также в потере психологического или духовного значения, которое связывается с существованием «я», — иначе говоря, существу­ет угроза бессмысленности существования. Поэтому утвержде­ние Кьеркегора о том, что тревога — это «страх небытия», оз­начает в данном контексте страх стать ничем¹.

Различие между нормальной и невротической тревогой. — Феноменологическое описание тревоги, данное на несколь­ких предыдущих страницах, применимо к различным видам тревоги, не только к невротической тревоге. Оно может быть применимо, например, к описанию реакции на чрезвычайные обстоятельства, которая наблюдалась у больных Гольдштейна с поражением головного мозга; оно также применимо (если сделать скидку на различия в интенсивности реакций) к обычной тревоге, которую испытывают все люди в разнооб­разных ситуациях. В качестве примера обычной тревоги мож­но рассмотреть случай, типичный для жителей (граждан) то­талитарных государств; рассказы некоторых из них стали из­вестны автору этой книги.

Речь идет об одном известном социалисте, жившем в Гер­мании в то время, когда к власти пришел Гитлер. В течение нескольких месяцев до него доходили сведения о том, что не­которые его коллеги заключены в концентрационные лагеря или исчезли и их постигла неизвестная судьба. Все это время он постоянно осознавал, что сам находится в опасности, но

¹ Как будет показано позже, мужественное и конструктивное противо­стояние такой тревоге, связанной с угрозой прекращения существования «я», и ее прорабатывание на самом деле ведет к укреплению восприятия себя как «я», отличного от объектов и небытия.

никогда не был уверен, будет ли он арестован, а если будет, то когда именно за ним придет гестапо, или, наконец, что может случиться с ним в случае ареста. В течение этого периода у не­го возникали болезненные и устойчивые ощущения неопре­деленности и беззащитности, которые были описаны выше как характерные признаки тревоги. Угроза, с которой он столкнулся, означала не просто возможность смерти или не­приятности и неудобства жизни в концентрационном лагере; эта угроза относилась к смыслу его существования как лично­сти, так как свобода трудиться на благо своих убеждений была для него ценностью, связанной с существованием. Реакция этого человека на угрозу имела все существенные признаки тревоги, но она была пропорциональна реально существую­щей угрозе, и поэтому нельзя назвать ее невротической.

Нормальная тревога (как и любая другая) — это реакция на угрозу ценностям, которые индивид считает важными для своего существования как личности; но нормальная тревога отличается тем, что: 1) не является непропорциональной объ­ективной угрозе; 2) не связана с подавлением или другими механизмами интрапсихического конфликта, и, как вывод из второго пункта, 3) ею не управляют невротические защитные механизмы, и поэтому ей можно конструктивно противосто­ять на уровне сознания; кроме того, она прекращает действо­вать, если объективная ситуация меняется. Недифференциро­ванные и неопределенные реакции только что родившихся младенцев на угрозу — например, упасть или не быть накорм­ленным — попадают в категорию нормальной тревоги, так как, во-первых, они наблюдаются до того, как ребенок стано­вится достаточно зрелым, чтобы у него возникли такие ин-трапсихические процессы, как подавление и конфликты, свя­занные с невротической тревогой, и во-вторых, как мы знаем, угрозы, которые ребенок воспринимает в состоянии относи­тельной беспомощности, — это объективно действующие ре­альные угрозы его существованию.

Нормальная тревога существует на протяжении жизни че­ловека в той форме, которую Фрейд назвал «объективная тре­вога». Нормальную тревогу у взрослых часто не замечают, так как интенсивность ее переживания значительно слабее, чем интенсивность переживания невротической тревоги, и так как одно из свойств нормальной тревоги состоит в том, что ею можно управлять конструктивно, она не проявляется в ви-

де «паники» или в других крайних формах. Но степень выра­женности реакции не следует смешивать с ее качественными особенностями. Интенсивность реакции является важным по­казателем различия между невротической и нормальной тре­вогой, только когда мы оцениваем, пропорциональна ли ре­акция объективной угрозе. Каждый человек в течение жизни воспринимает более или менее выраженные угрозы своему существованию и ценностям, которые он с ним связывает, но в нормальном состоянии он способен конструктивно проти­востоять таким переживаниям, используя их в качестве «жиз­ненного опыта» (в широком и глубоком смысле этого слова), и таким путем двигаться вперед в своем развитии.

Среди других «нормальных» форм тревоги выделяется од­на, называемая Urangst¹ или Angst der Kreatur — немецкими философами. Она возникает вследствие существования в жизни человека непредвиденных и непреодолимых обстоя­тельств: различных проявлений сил природы, болезней, воз­можности случайной смерти и т. д. Об этой форме тревоги писали современные исследователи, такие, как Хорни и May-pep. Urangst отличается от невротической тревоги в том отно­шении, что не подразумевает враждебность со стороны При­роды. Кроме того, Urangst не вызывает действие невротически связанных с тревогой защитных механизмов, за исключением того случая, когда теоретическая возможность столкновения с непредвиденными обстоятельствами становится символом или точкой приложения других конфликтов и проблем индивида.

В сущности, довольно часто очень трудно бывает отличить нормальную тревогу от тревоги с невротическими элемента­ми, связанными, например, со смертью или другими вариан­тами непредвиденных обстоятельств, сопровождающих чело­веческую жизнь. У большинства людей оба вида тревоги тесно переплетены. Несомненно, что значительная часть случаев тревоги, связанных со смертью, попадает в невротическую ка-тегорию* — например, чрезмерная озабоченность проблемой смерти у подростков, страдающих меланхолией. Возможно даже, что в нашей культуре все невротические конфликты в юности, старости или любом другом возрасте могут так или иначе быть связанными с символами человеческой беспо-

¹ Буквальный перевод термина Urangst на английский — «первоначаль­ная тревога».

мощности и бессилия перед лицом конечной смерти¹. Поэто­му автору не хотелось бы, чтобы описанный выше вид нор­мальной тревоги, связанный с непредвиденными обстоятель­ствами, использовался как прикрытие для рационализации невротической тревоги. Что касается практических действий в процессе лечения, то, возможно, всякий раз, когда наблю­дается беспокойство по поводу смерти, вначале лучше пред­положить, что здесь имеют место невротические элементы, и попытаться их найти. Но при научном изучении невротиче­ских элементов такой тревоги нельзя недооценивать то об­стоятельство, что смерть может быть принята как объектив­ный факт, и ей следует противостоять как объективному факту².

¹ У автора возникает соблазн предположить, что проблема смерти, когда она обсуждается представителями нашей культуры, может быть символом невро­тической тревоги в том отношении, что нормальное признание смерти как объективного факта так часто подавляется." В нашей культуре предполагается, что человек должен как бы игнорировать то обстоятельство, что он когда-нибудь умрет, как будто чем меньше будут об этом говорить, тем лучше, и как будто полнота жизненных впечатлении некоторым образом увеличится, если не обра­щать внимания на то, что факт смерти существует. В действительности, как ука­зывал Фромм (Бегство от свободы, Нью-Йорк, 1941), происходит как раз проти­воположное: впечатление от жизни обладает тенденцией вбирать в себя пусто­ту и терять какую-то изюминку и долю вкуса, если факт смерти игнорируется.

² Что касается подобных проблем, то можно попытаться воспользоваться произведениями тех поэтов и писателей, которые, как говорил Софокл (Sophocler), имеют законченную, стройную систему представлений о жизни и стремятся изображать жизнь как целое. Такие произведения могли бы вне­сти полезные поправки в любые конструктивные направления исследований невротических форм тревоги. Проблемой смерти интересовались самые раз­личные поэты, и, конечно, никому бы не пришла в голову идея отнести всех поэтов к категории невротиков. Человек с поэтическим воображением может, например, созерцать океан и выступающие скалы и «размышлять о кратко­сти своей жизни, поглощенной вечностью впереди и позади нее, о маленьком пространстве, которое я занимаю или даже вижу, поглощенном огромной бесконечностью пространства, которого я не знаю и которое не знает меня», и он может «желать понять себя скорее здесь, чем там... скорее сейчас, чем в какое-то другое время». Такие ощущения совершенно отличны от ощущений человека, который смотрит на океан, охваченный ужасом, зная, что он может утонуть; зрительные впечатления не достигают его души, и он, конечно, не пытается философствовать. Напротив, поэтические ощущения огромности времени и пространства и краткости человеческого существования (конечно, вместе с пониманием того, что человек — это биологическое существо, кото­рое должно преодолеть свою краткость, ведь он знает об этой краткости, в то время как другие животные о ней не знают, и это существо может испыты­вать интерес к познанию), — все эти ощущения могут ярко осветить цен­ность и значение существующих человеческих переживаний и его творческих возможностей, касаются ли они сферы эстетики, науки или чего-то еще.

Нормальная тревога, которая связана со смертью, совер­шенно необязательно ведет к депрессии и меланхолии. Как любая нормальная тревога, она может быть использована конструктивно. Сознание того, что мы в конце концов будем разлучены со своими ближними, может, как указывал Фромм, стать мотивацией к установлению более интенсивных связей с другими человеческими существами. И нормальная тревога, внутренне присущая сознанию того, что наша активность и творческая деятельность в конце концов прервутся, может быть мотивацией к более ответственному, энергичному и це­ленаправленному использованию времени, в котором мы жи­вем.

Теперь речь пойдет о другой форме нормальной тревоги, связанной с тем обстоятельством, что каждое человеческое существо развивается как индивид в социальных связях, в ми­ре других индивидов. Как хорошо видно на примере развития ребенка, этот рост индивида в контексте социальных взаимо­отношений включает в себя все большее разрушение зависи­мости ребенка от взрослых, что, в свою очередь, вызывает бо­лее или менее выраженные кризисы и столкновение с родите­лями. Этот источник тревоги обсуждался Кьеркегором и Фроммом¹. Отто Ранк точно так же подчеркивает, что нор­мальная тревога внутренне присуща всем переживаниям, со­провождающим «отделение» на протяжении жизни человека. Если эти переживания, потенциально вызывающие тревогу, успешно преодолеваются, это ведет не только к большей не­зависимости со стороны ребенка, но и к установлению взаи­моотношений с родителями и другими людьми по-новому, на новом уровне. Тревогу в таких условиях скорее следует на­звать «нормальной», чем «невротической».

Что касается предыдущих примеров нормальной тревоги, то позже будет показано, что в каждом случае тревога пропор­циональна объективной угрозе, не связана с подавлением или интрапсихическим конфликтом, и ей можно противостоять с помощью конструктивного развития и собственного мужества

¹ Ср.: Кьеркегор в гл. 2 и Фромм в гл. 5. Фромм определяет этот индиви­дуально-социальный характер природы человека как одну из «экзистенци­альных дихотомий» человеческой жизни, Человек для себя, Нью-Йорк, 1948, с.40).

и энергии человека, но не путем сокращения усилии, отдав­шись во власть невротических защитных механизмов¹.

Остановимся теперь более подробно на невротической тревоге. Она представляет собой реакцию на угрозу, которая: 1) не соответствует объективно существующей опасности; 2) влечет за собой подавление (диссоциацию) или другие формы интрапсихического конфликта и, как следствие; 3) сопровож­дается различными ограничениями активности и осознания, например, торможением, развитием симптомов и разнообраз­ными невротическими защитными механизмами². Стоит от­метить, что рассмотренные свойства невротической тревоги связаны друг с другом: реакция не соответствует объективной опасности, так как имеет место некий интрапсихический конфликт; таким образом, реакция никогда не соответствует субъективной угрозе. Также стоит отметить, что каждое из упомянутых свойств включает в себя субъективную сторону. Понять, что такое невротическая тревога, можно только ис­пользуя, в числе других, и субъективный подход к проблеме, то есть подход, основанный на вопросе о том, что происходит с индивидом на интрапсихическом уровне.

Возможно, будет полезным проанализировать подробнее, почему субъективный аспект так важен для понимания невро­тической тревоги. Если рассмотреть проблему тревоги только с объективной стороны (и констатировать, что одним людям лучше удается справиться с угрожающей ситуацией, чем дру­гим), тогда действительно мы не найдем логических посылок для того, чтобы проводить различие между невротической и

• Возможно, кто-то захочет назвать такие сопровождающиеся нормаль­ной тревогой ситуации «ситуациями, потенциально вызывающими тревогу». Он может посчитать, что если индивид не захвачен тревогой полностью или она не проявляется каким-нибудь явным способом, то термин «потенциаль­ный» будет более точным. С одной стороны — с точки зрения педагогики — полезно рассматривать нормальную тревогу как потенциальную. Но с пози­ции строгого подхода автор этой книги не считает такую идею разумной, за исключением того, что она вносит дополнительный смысл. Потенциальная тревога — это тоже тревога. Если человек понимает, что ситуация, с которой он столкнулся, может привести к тревоге, он уже испытывает тревогу; и он, вероятно, будет действовать таким образом, чтобы тревога полностью не ов­ладела им или не привела к неприятным последствиям.

¹ Обычно, когда термин «тревога» используется в научной литературе, имеется в виду «невротическая тревога»; эта двусмысленность должна быть преодолена, поэтому так важно ясно различать два этих вида тревоги.

нормальной тревогой. Каждый бы сказал, что тревожные ин­дивиды по сравнению с менее тревожными хуже справляются с угрозами. В случае, например, малодушия или у больных с поражением головного мозга, которых изучал Гольдштейн, нельзя назвать часто встречающуюся у этих людей уязвимость по отношению к угрозе невротической. Насколько мы знаем, угрозы, которые вызывают у таких индивидов частую и.выра­женную тревогу, являются для них объективно реальными уг­розами. Для одного больного с поражением головного мозга, страдавшего «навязчивым стремлением к порядку», нахожде­ние вещей в своем шкафу не на том же месте, где они были раньше, могло представлять объективную угрозу и быть в зна­чительной степени причиной сильной тревоги, которая в ре­зультате возникла, так как из-за своих ограниченных способ­ностей он не мог ориентироваться в объектах. Как мы указыва­ли выше, то же самое верно в отношении недавно родившихся младенцев и может быть верно во многих случаях, относя­щихся к детям или другим людям, которые объективно явля­ются довольно слабыми и бессильными.

Но, как очевидно любому наблюдателю, многие люди ста­новятся тревожными в ситуациях явного отсутствия объек­тивной угрозы¹. Человек может говорить сам себе, что причи­на его тревоги — относительно незначительное событие, что его мрачные опасения являются «глупыми»; но он тем не ме­нее переживает тревогу. Иногда люди, реагирующие на отно­сительно незначительную угрозу так, как будто находятся в чрезвычайных обстоятельствах, описываются как изначально несущие в себе «избыточное количество» тревоги. Такое опи­сание, конечно, вводит в заблуждение. На самом деле, эти люди в чрезмерной степени уязвимы по отношению к угрозе, и проблема состоит в том, почему они так уязвимы.

Благодаря в основном гению Фрейда внимание ученых было направлено на внутренние психологические структуры

¹ Вероятно, нет необходимости говорить о том, что невротический эле­мент в тревожных переживаниях в гораздо большей степени, чем тревога, возникающая вследствие ограниченных способностей у больных с пораже­нием головного мозга или реально существующей неполноценности, ответ­ствен за то обстоятельство, что проблема тревоги так распространенна в медицине и в культуре, а также за то, что эта проблема весьма трудна для по­нимания и решения.

и конфликты, которые делают индивида неспособным спра­виться с относительно незначительной (с объективной точки зрения) угрозой. Поэтому проблема понимания невротиче­ской тревоги сводится к проблеме понимания внутренних психологических структур, которые лежат в основе чрезмер­ной уязвимости перед угрозами. В ранних работах Фрейда бы­ло обозначено различие между двумя видами тревоги, и этот подход сохраняется на протяжении всей его деятельности (с незначительными отклонениями): объективная тревога имеет отношение к «реальным» внешним угрозам, а невротиче­ская — это страх перед своими собственными «инстинктив­ными побуждениями». Это различие имеет то достоинство, что оно подчеркивает субъективный характер невротической тревоги. Но оно не является достаточно точным в том отно­шении, что побуждения, возникающие у индивида, представ­ляют собой угрозу только в том случае, если их выражение приведет к «реальной» опасности, такой, как угроза наказа­ния или неодобрения со стороны других людей. Хотя Фрейд несколько пересмотрел свой первоначальный взгляд в пользу только что описанного (гл. 4, выше), он не дошел в этом от­ношении до конца и не поставил вопрос: что должно появить­ся во взаимоотношениях между индивидом и другими людь­ми, чтобы вызвать подобные последствия (угрозу наказания или неодобрения), вследствие чего соответствующие побуж­дения, если бы они были выражены, представляли бы собой угрозу? ¹

Таким образом, невротическая тревога имеет место, когда неспособность адекватно справиться с угрозой носит не объ­ективный, а субъективный характер, то есть зависит не от действительной слабости, а от внутренних психологических структур и конфликтов, которые не дают возможности инди­виду использовать свои силы². Такие психические структуры обычно развиваются (о чем будет подробнее рассказано в еле-

¹ Сравни следующий раздел.

2 Если иметь дело с людьми в ситуациях, когда возраст и реально сущест­вующие способности позволяют им действовать адекватно, можно провести удобное для использования различие между нормальной и невротической тревогой исходя из того, какие последствия имела тревога: нормальная тре­вога используется для конструктивного решения проблемы, а невротическая тревога ведет к попытке защититься от проблемы и избежать ее.

дующих разделах) в период раннего детства, когда ребенок объективно не способен справиться с проблемами, которые возникают как следствие таящих угрозу межличностных от­ношений, и в то же самое время он не может сознательно принять для себя источник угрозы (например, отвержение со стороны родителей). Поэтому подавление представления об объекте тревоги — это основное явление, сопровождающее невротическую тревогу¹. Хотя, как правило, подавление сна­чала проявляется во взаимоотношениях ребенка со своими родителями, оно встречается и позже, в тот или иной период жизни, когда появляются подобные опасные угрозы². Подав­ление страха перед угрожающим объектом ведет к тому, что индивид не осознает источник своих мрачных предчувствий; таким образом, при невротической тревоге существует особая причина ее «беспредметности», в дополнение к общему ис­точнику всех видов тревоги, упомянутому ранее при описа­нии ее природы как не предполагающей объекта. Подавление (диссоциация, блокирование сознания), имеющее место при невротической тревоге, само по себе делает индивида более уязвимым перед угрозами и таким образом увеличивает нев­ротическую тревогу. Во-первых, подавление ведет к возник­новению внутренних противоречий у личности, приводя, таким образом, к тому, что для зыбкого психологического баланса в ходе повседневной жизни вскоре обязательно возникнет угро­за. Во-вторых, вследствие подавления индивид в какой-то степени теряет способность видеть реальные опасности и бо­роться с ними по мере их появления. Например, человек, по­давляющий массу агрессивных стремлений и враждебных чувств, может в то же самое время занять позицию крайней уступчивости по отношению к другим людям и быть пассив­ным во взаимоотношениях с ними, а это, в свою очередь, приведет к возрастанию вероятности того, что другие люди будут его эксплуатировать³. Наконец подавление влечет за со-

¹ В этом смысле Маурер прав, когда говорит о том, что тревога — это следствие подавленного страха (см. стр. 130, примечание, ранее),

² Это может быть показано на примере практически любой истории бо­лезни, особенно следует обратить внимание на истории болезни Брауна, Нэнси и Франсис в гл. 7 и обсуждение на стр. 396.

³ Почему подавление агрессии и уступчивая позиция идут рука об руку при попытках ребенка приспособиться к доминирующим родителям, являет­ся очевидным.

бой нарастание чувства беспомощности у индивида в силу того, что оно сопровождается ограничением его автономии, внут­ренними ограничениями и откладыванием в долгий ящик проявления им своей энергии.

Мы только что кратко осветили проблему невротической тревоги, чтобы лучше определить, что мы подразумеваем под этим термином; более полное объяснение динамики и источ­ников подобной тревоги предстоит в последующих разделах.

Биологическое созревание как условие формирования реак­ций тревоги и страха. — В предыдущих главах мы рассмотрели три типа реакций на опасность, которые проявляются у раз­вивающегося организма человека¹: 1) реакция испуга, доэмо-циональный врожденный рефлекс; 2) тревога, недифферен­цированная эмоциональная реакция; 3) страх, дифференци­рованная эмоциональная реакция. Рефлекс испуга может проявиться в жизни ребенка очень рано; Лэндис и Хант обна­ружили его у младенцев на nepBdM месяце жизни. Они при­шли к выводу, что в течение этого месяца тревога или страх почти не проявляются, но по мере развития ребенка в его рефлексах все больше выражается вторичное поведение, в ко­тором проявляются тревога и страх. Точно так же исследова­ния детей, предпринятые Джерсилдом и Гезеллом, показыва­ют, что тревога и страх появляются у ребенка при достижении им некоторой степени зрелости. Младенец, находившийся на небольшой огороженной площадке, совсем не проявлял чув­ство дискомфорта на протяжении первых недель жизни, но в возрасте пяти месяцев он уже испытывал умеренно выражен­ные мрачные предчувствия; одним из признаков этих мрач­ных предчувствий было постоянное поворачивание головы. (Поворачивание головы является важным показателем трево­ги: индивид не знает, откуда исходит угроза или как располо­жить себя по отношению к ней в пространстве.) Несколькими месяцами позже тот же самый младенец в ответ на тот же са­мый стимул выдал реакцию, сопровождавшуюся криком, ко­торую Гезелл назвал «страхом».

Неврологические данные указывают на то, что созрева­ние — это развитие от менее дифференцированных к более

¹ Рефлекс Моро, свойственный только что родившемуся ребенку, но ис­чезающий в норме ко второму году жизни, исключен из рассмотрения.

дифференцированным типам реакций. При рождении спо­собности ребенка к восприятию и различению недостаточно развиты для того, чтобы он имел возможность адекватно идентифицировать опасности и определять их пространствен­ное положение. Неврологическое созревание означает, на­пример, не только увеличение способности зрительно опреде­лять местоположение возможной угрозы, но и увеличение способности корковой оценки стимула. Изменения поведе­ния, которые сопровождают этот процесс созревания, состоят в уменьшении количества простых поведенческих реакций, связанных с рефлексами, и возрастании выраженности эмо­ционального поведения, что, в свою очередь, сопровождается увеличением способности к различению стимула и произ­вольному контролю поведения. Другими словами, некоторая зрелость нервной системы необходима для того, чтобы ребе­нок мог реагировать на угрожающий стимул недифференци­рованной эмоцией (тревогой), и еще большая зрелость необ­ходима для того, чтобы ребенок мог различать разные стиму­лы, находить объект опасности и реагировать на нее страхом¹. Ясно, что фактор созревания следует принять в расчет, чтобы понять защитные реакции ребенка. Фрейд писал об этом, когда отметил, что способность к тревоге при рождении не достигает своего максимума, но она возникает и развивает­ся в ходе созревания младенца и доходит до высшей точки, как он считал, в раннем детстве. Гольдштейн утверждает, что в некоторых ситуациях у новорожденных детей можно наблю­дать тревогу, а способность к реакциям в виде конкретных страхов — это результат более позднего развития. Итак, согла­шаясь с тем, что биологическое созревание всегда следует при­нимать в расчет, мы переходим к более сложной проблеме, которая очень важна для построения теории тревоги, а имен­но: что появляется раньше, тревога или страх. Многие соглас-

¹ Обратный порядок проявляется в поведении солдат, которых изучали Гринкер и Шпигель: во время сражения, в условиях сильного стресса у них наблюдалось стремление реагировать на угрозу посредством неопределенно­го, недифференцированного поведения. Гринкер и Шпигель пишут, что та­кое поведение равнозначно поведению на том уровне, когда ослаблены корковая дифференциация и контроль, то есть на уровне, близком к уровню поведения младенца.

ны с тем, что у ребенка могут проявляться тревожные реак­ции в самые ранние дни его существования; Лоретта Бендер (Bender) замечает, что явно тревожные реакции можно на­блюдать уже на восьмой или девятый день жизни ребенка. Но что касается реакций, которые можно назвать страхами и ко­торые наблюдаются у ребенка в более поздние месяцы его су­ществования, то они никогда не встречались автору этой кни­ги в описаниях поведения ребенка в рассматриваемые первые недели его жизни. В то же время когда реакции на очень ранних этапах развития именуются страхами, — как это сделал Уот-сон, выдвинувший теорию «двух первоначальных страхов», — автору этой книги кажется ясным, что эти особенности пове­дения, описываемые как неопределенные, недифференциро­ванные мрачные опасения, правильно назвать тревогой¹.

Обобщая, можно сказать: после первых защитных реак­ций, являющихся рефлексами, появляются неопределенные, недифференцированные эмоциональные реакции в ответ на угро­зу (тревога); затем в ходе дальнейшего созревания появляются

¹ Автору представляется любопытным то обстоятельство, что многие ис­следователи тревоги и страха говорят о «ранних страхах» младенца, но ни один из них, как указывалось выше, не пишет о предмете так называемых ранних страхов. Например, Симондс говорит о том, что тревога вырастает из «примитивных страхов», и, как следствие, он использует термин «страх» в бо­лее широком, общем смысле, а слово «тревога» — как производное от этого термина, означающее эмоциональное состояние (П.-М. Симондс, Динамика человеческого приспособления, Нью-Йорк, 1946). Зато прекрасно описанное Симондсом поведение самых маленьких младенцев, основанное на мрачных предчувствиях, определенно является выражением «тревоги» — так он на са­мом деле его и называет. Фактически Симондс не описывает каких-либо ре­акций, соответствующих самым ранним переживаниям ребенка, которые бы он назвал страхами. Автору этой книги кажется, что многие психологи не­критично принимают распространенный постулат о том, что так или иначе страхи должны появляться первыми, а тревога — на более поздних этапах развития. Возможно, этот постулат в какой-то степени является следствием того обстоятельства, что исследователи тревоги в основном имели дело с нев­ротической тревогой, которая, конечно, представляет собой сложное явле­ние и не появляется раньше развития у ребенка способности к самосознанию и других сложных психических процессов. Возможно также, что некритиче­ское стремление использовать термин «страх» в широком смысле является до некоторой степени следствием существующей в нашей культуре тенденции (обсуждается в гл. 2 и 4) заниматься а основном конкретными формами по-

(ведения, что по традиции соответствует методам господствующей формы мышления нашей эпохи, а именно математическому рационализму.

дифференцированные эмоциональные реакции на конкрет­ную, локализованную в пространстве опасность (страх)¹.

Связь тревоги и страха. До недавнего времени психологи часто не обращали внимания на различие между страхом и тревогой либо рассматривали две эти эмоции как нечто об­щее, основываясь на постулате о том, что у них одна и та же нейрофизиологическая база. Но отсутствие такого разграни­чения затрудняет правильное понимание как страха, т-ак и тревоги. Реакции организма, наблюдаемые при страхе, могут быть совершенно иными, чем при тревоге, вследствие того обстоятельства, что эти реакции соответствуют различным психологическим уровням личности. Это различие можно яс­но видеть в психосоматических исследованиях активности пищеварительной системы при страхе и тревоге. Когда Том, у которого была фистула желудка, столкнулся с конкретной опасностью — раздраженный врач мог обнаружить, что он сделал ошибку, — активность желудка Тома была подавлена, а психическое и физиологическое состояние его было таким же, как при известном состоянии готовности к бегству². Но когда Том находился в состоянии тревоги и не мог заснуть ночью, беспокоясь о том, как долго еще будет продолжаться его работа в больнице, его нейрофизиологические реакции были совершенно противоположными: желудочная актив­ность повышалась, а симпатическая («бегство») активность соответствовала минимальному уровню. Различие между эти­ми двумя ситуациями можно объяснить следующим образом: при страхе Том знал, чего именно он боится, и была возмож­на конкретная адаптивная реакция в форме бегства. При тре­воге, хотя напряжение также было вызвано явно конкретной опасностью, угроза вызывала у Тома внутренний конфликт по поводу того, сможет ли он сам содержать себя или должен бу­дет опять жить на правительственное пособие. Разоблачение врача, грозившее Тому и вызвавшее у него страх, являлось не­приятным обстоятельством, но не катастрофой, зато во вто-

1 Такой порядок появления реакций можно наблюдать и у взрослых при реагировании на опасный стимул, например при неожиданном выстреле. Вначале взрослый пугается. Затем, когда он осознает угрозу, но не способен локализовать источник выстрела в пространстве или понять, был ли это вы­стрел в него, он испытывает тревогу. Наконец, когда взрослый способен оп­ределить, откуда и в кого был направлен выстрел, и стремится найти выход из создавшегося положения, он находится в состоянии страха.

2 См. гл. 3.

ром случае существовала угроза ценностям, которые Том счи­тал необходимыми для своего существования как уважающей себя личности. Здесь мы хотим подчеркнуть не только то, что реакции при страхе и тревоге могут быть совершенно разны­ми, но и то, что страх и тревога возникают при угрозах, затра­гивающих различные уровни личности.

В некоторых психологических исследованиях феномена страха на самом деле, как выяснилось позже, исследовалась тревога. Мы уже говорили о том, что когда Джон Б. Уотсон пи­шет о своей теории «двух страхов» только что родившегося ре­бенка, он, по-видимому, на самом деле имеет в виду неопреде­ленные, недифференцированные мрачные предчувствия, ко­торые мы бы назвали термином «тревога». Весьма существен­ным является то обстоятельство, что в исследованиях детских страхов (Джерсилд) многие страхи являются «иррациональ­ными», то есть не имеют прямого отношения к «несчастьям», которые действительно случались.с детьми. «Меняющийся», «непредсказуемый» характер детских страхов в этих исследо­ваниях также является существенным обстоятельством. Все эти данные говорят о том, что в основе так называемых стра­хов лежит какая-то другая эмоция. В самом деле, словосоче­тание «иррациональный страх» является, строго говоря, внут­ренне противоречивым; если страх нельзя представить себе как бегство от опасности, которому индивид обучается, узнав по опыту, что столкновение с ней является болезненным или вредным, значит, что-то другое вызывает реакцию индивида на угрозу. На это можно возразить, что выражение «иррацио­нальный страх» не является противоречивым термином, так как Фрейд и другие говорят о «невротических страхах», то есть страхах, которые иррациональны в том отношении, что их выраженность не соответствует реально существующей си­туации. Но Фрейд ссылается на различные фобии, которые являются примерами невротических страхов, а фобии, по оп­ределению, являются формами тревоги, сосредоточенной на одном объекте. Именно тревога, лежащая в основе невроти­ческого страха, придает ему нереалистичный, «иррациональ­ный» характер. Изучение страхов указывает на существование реакций более базового уровня, чем тот, к которому относят­ся собственно страхи.

Теперь можно ответить на вопрос о том, что связывает тревогу и страх. Способность организма реагировать на угрозу своему существованию и своим ценностям — это, в ее общей

и первоначальной форме, — тревога. Позднее, когда организм становится достаточно зрелым неврологически и психологи­чески, чтобы различать конкретные опасные объекты, — за­щитные реакции также могут стать конкретными; такие диф­ференцированные реакции на конкретные опасности являют­ся страхами. Таким образом тревога — это основополагающая базовая реакция — родовой термин; а страх — это выражение той же самой способности в ее конкретной, объективированной форме¹. Говоря словами Маурера, тревога является скорее «первичной», чем «производной»². Если говорить о какой-ли­бо из двух эмоций как о производной, то скорее страх являет­ся производным, чем тревога. В любом случае, автоматиче­ское отнесение изучения тревоги под рубрику изучение страхов, или попытка понять тревогу через изучение страхов является, как считает автор этой книги, нелогичной; наоборот, понима­ние страхов зависит от понимания более базовой эмоции тре­воги, Автор считает также, что такое представление основано на биологических данных (ср. Гольдштейн), неврологических данных, относящихся к созреванию, и психоаналитических данных (ср. Фрейд, Хорни и др.).

Мы говорим о тревоге как о «базовой» реакции не только потому, что это общая, первоначальная реакция на угрозу, но также потому, что это реакция на угрозу, относящуюся к ба­зовому уровню личности; другими словами, это скорее реак­ция на угрозу «сердцевине», или «сущности» личности, чем периферическим структурам. Если же говорить о страхе, то это скорее реакция на угрозу, которая пока еще не достигла этого базового уровня. С помощью адекватного реагирования на различные конкретные виды опасности, которые угрожают индивиду (т. е. адекватно реагируя на уровне страха), он избе­гает ситуации, когда существует опасность его важным цен­ностям, избегает ситуации, когда угрозе подвергается «внут­ренняя цитадель» его системы безопасности. Если, однако, человек не может справиться с опасностью в ее конкретной

¹ Такая связь между тревогой и страхом имеет место как для невротиче­ской, так и для нормальной формы этих эмоций. Невротический страх — это конкретное, дифференцированное, объективированное выражение лежащей в основе тревоги. Другими словами, невротические страхи имеют то же отно­шение к невротической тревоге, как нормальные страхи — к нормальной тревоге.

² О.-Х. Маурер, цитируемое произведение.

форме, для него возникает угроза на более глубоком уровне, который мы бы назвали «сердцевиной», или «сущностью» личности. Если использовать в качестве аналогии пример из области военного искусства, например ведение военных дей­ствий французами в последнюю войну, то сражения на раз­личных участках линии фронта представляли собой конкрет­ные угрозы; пока сражение можно было вести с внешней сто­роны позиций и не на основных участках, пока удары можно было отражать со стороны внешних укреплений, жизненно важные участки оказывались вне угрозы. Но когда враг про­рвался в столицу страны, внутренние линии коммуникаций оказались прерванными и район сражения больше не был ог­раниченным; когда сложилось такое положение, что враг ата­кует со всех направлений и обороняющиеся войска не знают, куда идти и какую занять позицию, возникла угроза быть раз­битым и, как следствие, появилась паника и поведение стало напоминать безумное. Все это напоминает угрозу базовым ценностям, «внутренней цитадели» личности; и на конкрет­ном психологическом языке реакция, которая появляется на та­кую угрозу, называется тревогой. Таким образом, в перенос­ном смысле мы можем описать страх как броню против трево­ги. Словосочетание «страх страха», использованное президен­том Франклином Д. Рузвельтом, а также некоторыми другими деятелями прошлого, жившими ранее, относится к мрачному предчувствию, что человек не сможет справиться с опасно­стями, которые будут возникать, и поэтому окажется в чрез­вычайных обстоятельствах. «Страх страха», таким образом, на самом деле означает тревогу¹.

Общие источники тревоги. Выяснение источников нор­мальной тревоги не требует длительной разработки. Нормаль-

¹ Некоторые случаи употребления выражения «страх страха» до Рузвель­та приводит Дж. Дональд Адаме (Adams) («Нью-Йорк тайме», Книжное обо­зрение, с. 2, январь 11, 1948): Эмерсон (Emerson), цитировано по протоколам Торо (Thorean): «Ничто так не страшит, как страх сам по себе»; Карлил (Carlyle): «Мы должны избавиться от страха; мы не можем действовать, пока он существует». В таких утверждениях нет указания на уровень проявления страха. Строго говоря, страх не препятствует осуществлению действия; он подготавливает организм к действию. Сомнительно, чтобы выражение «страх сам по себе» имело смысл; с точки зрения логики человек боится чего-то оп­ределенного. «Страх сам по себе» более-логично именовать тревогой. В са­мом деле, если использовать термин «тревога», то все вышеупомянутые цитаты получат смысл.

ная тревога — это выражение способности организма реаги­ровать на угрозу; эта способность является врожденной, и она осуществляется на базе нейрофизиологических механизмов, передающихся по наследству. Фрейд заметил, что «тенденция к появлению объективной тревоги» у ребенка является врож­денной; он был убежден в том, что она представляет собой выражение инстинкта самосохранения и имеет явную биоло­гическую ценность. Конкретная форма, которую эта Способ­ность реагировать на угрозу примет у данного индивида, зави­сит от природы угрозы (особенностей среды) и от того, как индивид обучается поступать с ней (особенностей прошлого и настоящего опыта).

Рассмотрение проблем происхождения нормальной трево­ги ведет к рассмотрению вопроса о том, обучаются ли тревоге и страхам, и если да, то в какой степени. В последние десяти­летия этот вопрос ставился в такой форме: какие страхи явля­ются врожденными, а какие нет, и по этому поводу велись дискуссии. По мнению автора этой книги, такие дискуссии основывались на неправильной формулировке проблемы и поэтому в основном не достигали своей цели. Принятие спи­ска «врожденных» страхов (Стенли Холл) и с практической, и с теоретической стороны было необоснованным: с практиче­ской стороны — в том отношении, что рассмотрение опреде­ленных страхов и проявлений тревоги как инстинктивных подразумевает, что невозможно нейтрализовать или умень­шить их влияние, а с теоретической — в том отношении, что можно доказать ошибочность существования этих так назы­ваемых инстинктивных страхов (Уотсон). Однако то, что тео­рия Уотсона предлагает в качестве возражения, а именно, что существуют только два стимула, вызывающие инстинктивный страх, — громкий звук и потеря поддержки, — основано на той же самой ошибочной формулировке проблемы. Слабость бихевиоризма Уотсона с практической стороны состояла, в чрезмерном упрощении проблемы тревоги и страха, вследст­вие чего был сделан вывод о том, что никакие страхи и трево­га не «нужны», за исключением двух первоначальных страхов, и таким образом бихевиоризм попадал в общую культурную струю подавления тревоги. Уотсоновский бихевиоризм имел также и теоретическую слабость, которая состояла, во-пер­вых, в пренебрежении к фактору созревания, и, во-вторых, в

том, что даже эти «два страха» более поздними исследователя­ми не были с несомненностью обнаружены¹. Что касается про­блемы «унаследованности» тревоги и страха, то мы полагаем, что единственное утверждение, которое необходимо сделать по этому поводу, состоит в том, что у человеческого организма есть способность реагировать на угрозу, и этой способностью данные организмы обладали и в предыдущих поколениях.

Если говорить о том, какие конкретные явления будут оз­начать угрозу для индивида, то это, конечно, зависит от нау­чения. «Обучающими» событиями являются «условные сти­мулы». Это особенно ясно в случае страхов: они являются ус­ловными реакциями на конкретные события, которые, как индивид знает из опыта, являются для него угрозой. То же са­мое верно для определенных проявлений тревоги².

Можно добавить одно замечание общего характера. В на­стоящее время различные точки зрения на проблему того, об­разуется ли тревога в результате научения, существуют не толь­ко по вопросу определения (т. е. говорит ли автор о нормаль­ной, невротической тревоге или страхе), но и в подходах к этой проблеме. В среде психологов, придерживающихся тео­рии научения, которые видят, что каждый страх или проявле­ние тревоги тесно связаны с присущим индивиду опытом, су-

1 Из того обстоятельства, что только что родившемуся ребенку свойст­венно очень небольшое число защитных реакций, не следует, что все более поздние реакции — это результат научения. (Ср. Джерсилд, гл. 4, выше.)

² Предыдущие абзацы представляют собой просто некоторые размышле­ния о проблеме научения; автор этой книги не предлагает, и не считает себя компетентным для этого, обсуждать на глубоком уровне или в деталях слож­ную проблему отношения теории научения к тревоге и страху. Читатель мо­жет обратиться к сочинениям и исследованиям, которыми занимаются в связи с обсуждаемой проблемой психологи, имеющие дело с теорией науче­ния, такие, как Маурер, Миллер и Доллард, Симондс и т. д. При личном об­щении с автором этой книги Маурер по поводу рассматриваемого вопроса сказал следующее: «Я бы изложил это таким образом: мы так устроены, что травматический (болезненный) опыт обусловливает неадекватную реакцию на, казалось бы, довольно нейтральный (но в прошлом травмировавший) стимул; реакция становится такой же, как при чрезвычайной ситуации в со­ответствии с Кэнноном. Объекты и события, связанные с травмой, начинают означать угрозу, то есть становятся способными вызывать реакцию как на чрезвычайную ситуацию. Когда, таким образом, такая реакция имеет место как условный рефлекс — это страх; способность реагировать на угрозу в та­ком случае означает: а) способность научаться это делать и б) фактические конечные результаты научения». (Цитировано с разрешения.)

шествует тенденция просто утверждать, что тревоге научают­ся. С другой стороны, нейрофизиологи, концентрирующие свое внимание на свойствах организма, больше склоняются к тому, что тревоге не научаются (Кэннон). Автор этой книги считает, что между двумя этими подходами можно найти точ­ки согласования. Мы предполагаем, что способности трево­житься не научаются, но выраженность тревоги и форма, ко­торую она примет, есть следствие научения. Это означает, что нормальная тревога — функция организма, свойственная ему как таковому; каждый человек будет испытывать тревогу в си­туации угрозы его жизненно важным ценностям. Но что именно индивид будет считать ситуацией угрозы его жизнен­но важным ценностям — в основном зависит от научения. Конкретные страхи и проявление тревоги являются отраже­нием психических структур, которые развиваются на основе взаимоотношения способности индивида реагировать на уг­розу, во-первых, со своей средой и, во-вторых, с процессом выработки условных рефлексов. Окружение, в котором разви­ваются эти структуры, т. е. в котором вырабатываются услов­ные рефлексы, — это, в частности, отношения в семье, яв­ляющиеся, в свою очередь, частью более обширного культур­ного контекста.

Специфические источники невротической тревоги. Что каса­ется конкретных источников невротической тревоги, то Фрейд в основном направил свое внимание на травму рождения и страх кастрации. В своих ранних работах он рассматривал травму рождения как источник тревоги в буквальном смысле, и более поздняя тревога, таким образом, является «повторе­нием» эмоции, которая первоначально сопровождала травму рождения. Уже было сказано (Маурер), что «повторение эмо­ции» — сомнительное понятие; угроза должна продолжаться и присутствовать, иначе будет отсутствовать эмоция. Позднее у Фрейда просматривается тенденция использовать пережива­ния при рождении на более символическом уровне: они сим­волизируют «отделение от матери». Это больше поддается ос­мыслению, хотя на основе современных данных и нет воз­можности сделать вывод о том, предрасполагает ли травма, которой в буквальном смысле подвергается ребенок при рож­дении, к более поздней тревоге, тем не менее символ ранней

тревоги, означающий ужас отделения от матери, — это уже нечто, имеющее смысл. Симондс говорит о рождении как о разрыве установившихся связей и переходе к новой и незна­комой ситуации, и этот символ близок к представлению о тревоге Кьеркегора, считающего, что тревога возникает при каждой новой возможности получения опыта¹. Во всяком случае, если отделение от матери воспринимается как источ­ник тревоги, решающий вопрос для понимания развития структур, лежащих в основе более поздней тревоги, — это во­прос о том, в чем состоит значение такого отделения. Иначе говоря, какие конкретные ценности, включенные в отноше­ния ребенка со своей матерью, находятся под угрозой при от­делении? Что касается кастрации, то здесь также позиция Фрейда является двусмысленной: иногда он трактует кастра­цию как источник тревоги в буквальном смысле (Ганс боится, что лошадь откусит его пенис), а иногда использует это поня­тие символически: кастрация символизирует потерю ценного объекта или ценности. Не должно быть существенного расхо­ждения во взглядах на то, что кастрация часто является сим­волом в нашей культуре и означает, что ребенок лишен своего индивидуального могущества, будучи под властью более силь­ных родителей. Слово «могущество» здесь имеет отношение не только к сексуальной активности, но и к работе, и к любо­му виду творческой деятельности индивида. Если потеря пе­ниса считается источником тревоги, то решающей проблемой здесь опять является смысл такой потери. То есть какова при­рода взаимоотношений между ребенком и родителями, когда ребенок ощущает, что ему угрожают, и какие конкретно цен­ности, важные для ребенка, подвергаются угрозе? ²

Так как тревога — это реакция на угрозу ценностям, кото­рые рассматриваются как необходимые для существования личности, и так как организм человека существует благодаря взаимоотношениям с определенными значимыми лицами в

¹ Ср. также Ранк в гл. 4, выше.

² Термин «кастрация» часто используется современными аналитиками — последователями Фрейда как равнозначный термину «наказание». Использо­вание этого термина в таком широком значении имеет то достоинство, что в нем выделяются взаимоотношения между ребенком и его родителями, но по­ка остается открытым вопрос о том, каким ценностям создается угроза, когда существует возможность наказания?

младенческом возрасте, необходимыми ценностями первона­чально являются отвечающие за безопасность структуры, включенные во взаимоотношения между ребенком и этими зна­чимыми лицами. Поэтому очень многие согласны с тем, что взаимоотношения между ребенком и его родителями имеют решающее значение для формирования тревоги (Салливан, Хорни и т. д.). В представлениях Салливана о тревоге важную позицию занимает мать. Мать не только является источником удовлетворения физических потребностей ребенка; она также обеспечивает его эмоциональную безопасность; и что бы ни угрожало рассматриваемым взаимоотношениям, это будет уг­розой общему статусу ребенка в мире отношений с другими людьми. Поэтому Салливан считает, что источником тревоги являются мрачные предчувствия, связанные с тем, что мать может не одобрить поведение ребенка. Эти мрачные предчув­ствия появляются вследствие существования эмпатии между ребенком и матерью задолго до того, как ребенок становится достаточно зрел, чтобы осознавать, одобряют его поступки или нет. Что касается Хорни, то для базовой тревоги — кото­рая в более поздние периоды жизни индивида становится невротической тревогой — источником происхождения явля­ется существующий у ребенка конфликт между его зависимо­стью от родителей и враждебностью по отношению к ним. Некоторые исследователи утверждают, что источником трево­ги являются конфликты между развивающейся индивидуаль­ностью ребенка и потребностью установить связи с другими людьми в своей социальной среде (Фромм, Кьеркегор).

Стоит отметить, что в описанных выше двух подходах поя­вилось слово «конфликт». Для дальнейшего понимания про­исхождения невротической тревоги необходимо рассмотре­ние природы и источников конфликтов, которые лежат в ос­нове невротической тревоги.