Маурер: тревога и теория научения 5 страница

нимать меры против нее. А это приводит к усилению чувства беспомощности¹.

Отметив, что существует взаимное влияние тревоги и вра­ждебности друг на друга, Хорни делает вывод о том, что имеет место «специфическая причина» появления тревоги, которая состоит в существовании «подавленных враждебных импуль­сов»². Можно ли это утверждать только в отношении нашей культуры, или это касается всех культур, остается нерешенным вопросом. Но, вероятно, все согласятся с тем, что в нашей культуре, в которой, как все время подчеркивает Хорни, «ро­ждается много враждебных чувств», взаимосвязь между враж­дебностью и тревогой есть установленный клинический факт.

Крайне важный вклад, который внесла Хорни в представ­ление о тревоге, состоит в освещении роли внутриличностных конфликтов как причин невротической тревоги и в рассмот­рении проблемы тревоги непосредственно на психологиче­ском уровне наряду с социальными аспектами, в отличие от Фрейда, который пытался интерпретировать тревогу с квази­физико-химических позиций. Хорни часто критикуют за чрез­мерный акцент на существующих взаимоотношениях больно­го как причинах его конфликтов, частично это есть реакция на придание Фрейдом слишком большого, по мнению Хорни, значения прошлому опыту, что сочетается с пренебрежением проблемой психологических конфликтов в раннем детстве. С нашей точки зрения, такая критика оправданна. Действи­тельно, Хорни в своих работах постоянно ссылается на то, что

¹ Часто у людей, которые подавляют сильную враждебность, появляется пассивность или уступчивость по отношению к лицам, их эксплуатирующим, что, в свою очередь, увеличивает вероятность того, что их будут эксплуатиро­вать и далее.

² Не следует делать вывод о том, что всякая враждебность ведет к трево­ге; осознаваемая враждебность не всегда ведет к тревоге, но может быть кон­структивной функцией, которая приводит к действию, уменьшающему угрозу. Хорни говорит о подавленной враждебности. Как может заметить ка­ждый, кроме враждебной составляющей подавленного, любое подавление подготавливает интрапсихическую почву для появления тревоги. Эта почва состоит в том, что сама природа подавления заключается в отказе индивида от независимости в своих действиях (происходит некоторое урезание «эго», в соответствии с фрейдовской топологией). Подавление, конечно, само по се­бе не вызывает тревогу на уровне сознания — его цель как раз противополож­на, — но оно предполагает сокращение автономии индивида и поэтому подчеркивает слабость его положения.

невротический конфликт зарождается в детстве, как и ее кол­леги, которые интерпретируют точку зрения Хорни¹. Хорни действительно придавала очень большое значение тому, как конфликт проявляется в данный момент (и это особенно хо­рошо заметно при наблюдении групповой динамики в груп­пах, проводимых Хорни, в которых довелось участвовать и ав­тору данной книги), что ведет к стремлению игнорировать как раз динамические источники конфликта (а следователь­но, и невротической тревоги), которые берут начало в ранних взаимоотношениях больного со своими родителями. Можно допустить, что Фрейд придавал слишком большое значение детству и инфантильным переживаниям (на что указывал Ранк в двадцатые годы). Можно также полагать, что кон­фликты, которые были и есть у ребенка со своими родителя­ми, когда он уже стал взрослым, входят во все имеющие место в данный момент отношения человека с окружающим миром. Тем не менее невротические проблемы больного ведут свое происхождение от взаимоотношений с родителями — это од­но из тех положений теории Фрейда, которое не подлежит пе­ресмотру. Лечение невротической тревоги, безусловно, долж­но быть нацелено на исследование взаимоотношений больно­го, имеющих место в данный момент, поскольку они являют­ся непосредственным проявлением внутреннего конфликта, на чем настаивает Хорни. В то же самое время следует учиты­вать ранние конфликты с родителями, которые перенесены в эмоциональную жизнь больного из прошлого.

9. Салливан: тревога и межличностные отношения

Идея о том, что тревога возникает на основе межличност­ных отношений, обоснована в работах Гарри Стока Саллива-на. Хотя его концепция тревоги никогда не формулировалась в явном и законченном виде, его представления очень важны для обстоятельного рассмотрения проблемы тревоги.

Представления Салливана о тревоге базируются на его

¹ См.: Мюриель Ивими (Muriel Ivimey), Происхождение базовой тревоги, неопубликованный доклад на конференции Общества развития психоанали­за, 1946.

онцепции личности. Структура личности формируется под влиянием межличностных отношений, складывающихся у ре­бенка со значимыми взрослыми в его непосредственном ок­ружении. Даже когда существуют только биологические отно­шения, во время зарождения жизни — когда яйцо оплодотво­ряется во чреве — клетка и среда являются едиными, нераз­рывно связанными. После рождения младенец находится в близких отношениях со своей матерью (или лицами, которые заменяют мать), и эти отношения являются одновременно и прототипом, и реальным началом тех взаимоотношений со значимыми другими людьми, на основе которых формируется структура личности.

Салливан разделяет виды деятельности человека на два типа. Первый тип — это такая деятельность, целью которой является получение удовлетворения, например еда, питье и сон. Это удовлетворение довольно тесно связано с телесной организацией человека. Второй тип — это деятельность, на­правленная на достижение безопасности, и она «более тесно связана с культурным багажом человека, чем с его телесной организацией»¹. Центральный мотив в этом стремлении к безопасности, конечно, ощущение индивидом своих способ­ностей и своего могущества. «Мотив могущества» — под кото­рым Салливан имеет в виду потребность и стремление расши­рять свои способности и увеличивать достижения — является до некоторой степени врожденным². Это «принадлежность» человеческого организма, его свойство. Рассматриваемый вто­рой тип деятельности — направленный на достижение безо­пасности — «обычно играет гораздо более важную роль в жиз­ни человека, чем импульсы, возникающие благодаря чувству голода или жажды», или, как продолжает Салливан, сексуаль-

¹ Цит. по: Гарри Сток Салливан, в книге Концепции в современной психи­атрии, Психиатрический фонд Вильяма Алансона Уайта, Вашингтон, округ Колумбия: Фонд, 1947.

² «Мотив могущества» следует четко отделять от «побуждения к могуще­ству»; последнее является невротическим явлением и обусловлено фрустра­цией нормальной потребности достижения. Концепция Салливана о расширении способностей и возможностей достижения аналогична пред­ставлениям Гольдштейна о самоактуализации. Гольдштейна больше интере­сует биология, в то время как Салливан постоянно уделяет внимание почти исключительно сфере межличностных отношений.

ной потребности, когда она появляется на поздних стадиях созревания организма¹. Эти потребности организма, биологи­ческие в узком смысле слова, на самом деле следует рассмат­ривать как «проявление усилий организма не только сохра­нить себя в стабильных отношениях со своей средой и в своей среде, но также расширить сферу своей деятельности, «дос­тичь чего-то и взаимодействовать с чем-то, и все это в отно­шении расширяющегося круга взаимодействия со средой»². Рост и структура личности в значительной степени зависят от автуализации мотива могущества и стремления к безопасно­сти, с ним связанного, в межличностных отношениях. Ребе­нок вначале находится в состоянии относительного отсутст­вия могущества. В раннем возрасте крик является инструмен­том межличностного общения. Позднее развивается язык и использование символов, причем и то и другое — мощные культурные орудия для достижения безопасности во взаимо­отношениях с другими людьми. Но задолго до появления у ребенка языка, или особой эмоциональной экспрессии, или разумного поведения происходит быстрое приобщение к куль­туре через эмпатию, «эмоциональное влияние и общность», которые существуют между младенцем и первыми значимыми для него лицами, в основном матерью. На основе этих отно­шений, движимая в основном потребностями организма в безопасности и самовыражении, зарождается тревога.

Тревога, по Салливану, возникает на основе предчувствия ребенка, что значимые лица в его близком окружении не одобрят его действий. Ребенок эмпатически ощущает тревогу, видя осуждение матери задолго до того, как ему становится доступ­ным осознанное восприятие. Очевидно, что неодобрение ма-

¹ Цитируемое произведение, с. 6. В этой связи напомним об экспери­ментальных исследованиях тревоги, которые были основаны исключительно на физиологической фрустрации или угрозе, — например, угрозе боли. Сле­дует иметь в виду, что такие эксперименты, проливая свет на некоторые ас­пекты тревоги, предполагают лабораторную изоляцию личности от культурного окружения. Лабораторную изоляцию особенно следует иметь в виду при интерпретации экспериментов на животных. Вне всякого сомне­ния, и в лабораторных экспериментах на людях способ, которым испытуе­мый реагирует на угрозу, обусловлен предыдущим культурным опытом.

² Патрик Маллахи (Mullahy), Теория межличностных отношений и разви­тие личности, Салливан, цитируемое произведение, с. 121 (обзор теорий Сал-ливана).

хери много значит для ребенка, оно чревато неприятными по­следствиями. Неодобрение для ребенка означает угрозу его отношениям с миром людей — отношениям, которые важны для ребенка не только потому, что обеспечивают удовлетворе­ние физиологических потребностей, но и потому, что удовле­творяют базовую потребность в безопасности¹. Поэтому тре­вога ощущается как всеохватывающее, «космическое» чувство. Одобрение матери сопровождается подкреплением, а не­одобрение — наказанием и специфическим чувством диском­форта в виде тревоги. Система, в которой существуют одобре­ние и неодобрение, с одной стороны, и награда и чувство дис­комфорта (тревога) — с другой, становится мощным рычагом при усвоении культурных норм и обучении в течение всей

жизни индивида².

Тревога служит цели сдержать ребенка, ограничить зону развития, чтобы формировались только те действия, которые одобряются значимыми другими! Салливан формулирует очень важную идею о том, что «я» формируется по мере того, как ребенок сталкивается с необходимостью реагировать на вызывающие тревогу впечатления. «Я» формируется под влиянием потребности различать действия, которые вызыва­ют одобрение и неодобрение. «Динамизм «я» формируется на основе восприятия одобрения и неодобрения, подкрепления и наказания»³. «Я» «входит в мир в качестве динамического начала, стремясь сохранить чувство безопасности»⁴. «Я» пред­ставляет собой динамический процесс, посредством которого организм регистрирует тот опыт, который связан с одобрени­ем и наказанием, и научается избегать тех действий, которые

¹ Термин «неодобрение», возможно, не вполне адекватен для описания степени возможной угрозы или степени дискомфорта, воспринимаемого ре­бенком, когда угроза вызывает тревогу. Конечно, «неодобрение» не означает порицания, содержание которого, как известно, ребенок может усвоить, если его взаимоотношения с матерью являются в своей основе безопасными.

² Салливан подытоживает мысли о важной роли матери следующим об­разом: «Я говорил о функциональном взаимодействии в младенческом и дет­ском возрасте, о значимом другом человеке, матери, как об источнике удовлетворения, как о факторе, влияющем на усвоение культуры, и, нако­нец, как об источнике тревоги и чувства отсутствия безопасности в процессе развития социальных навыков, которые являются основой развития «я». — Цитируемое произведение, с. 16.

³ Там же, с. 9. ⁴Там же, с. 21.

вызывают неодобрение и тревогу. Запреты, которые усваива­ются на основе раннего опыта, имеют тенденцию сохраняться годами, «так как мы воспринимаем тревогу всякий раз, когда возникает желание переступить границу»¹.

Теперь явно сформулируем то, что раньше только подра­зумевалось: запреты, налагаемые вызывающими тревогу впе­чатлениями, это не только запрещение выполнять действия, но также запреты осознавать. Любое стремление, могущее вызывать тревогу, имеет тенденцию исключаться из созна­ния, или, как говорил Салливан, подвергаться диссоциации: «я» стремится контролировать сознание, исключая из созна­ния определенный опыт, который касается самого человека, в значительной степени благодаря инструменту, которым явля­ется тревога. В результате происходит диссоциация от созна­ния тех стремлений личности, которые не вписываются в одобряемую структуру «я»².

Понятие диссоциации по-новому освещает некоторые об­щие явления, связанные с тревогой. Ограничение сферы соз­нания при тревожных состояниях — известное как каждому из нас, так и множеству клиницистов-практиков, — это другая форма классической психоаналитической идеи о том, что тре­вога ведет к подавлению. Салливан по-новому объясняет это ограничение сознания, анализируя динамику межличностных отношений, особенно между матерью и ребенком, и базовую потребность организма в безопасности. Что касается тревоги и формирования симптомов, то легко видеть, что при трудно­сти диссоциации активно вызывающего тревогу впечатления или импульса (например, при невротических состояниях) об­разуются замещающие и навязчивые симптомы — более ри­гидные способы охраны границ сознания³. Заслугой Саллива-на является также то, что он предложил интересное описание взаимоотношений между эмоциональным здоровьем и трево­гой: тревога ограничивает развитие и сознание, сужает об­ласть аффективной жизни; эмоциональное здоровье опреде­ляется степенью осознания человеком самого себя; поэтому

¹ Там же, с. 10.

² Там же, с. 21—22.

³ Отсюда следует, что диссоциированные стремления и впечатления бу­дут оставаться диссоциированными до тех пор, пока тревога, связанная с ни­ми, будет оставаться слишком сильной, чтобы ее вытерпеть.

понимание того, что тревога существует, позволяет расши­рить сознание и границы своего «я», что означает достижение эмоционального здоровья.

Глава 5 ТРЕВОГА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ КУЛЬТУРЫ

Человеческая натура — страсти человека и тревога — это продукт культуры; по сути дела, сам человек — это наиболее важное достижение непрерывных человеческих усилий, рассказ о которых мы называем историей. — Эрих Фромм, Бегство от свободы.

Люди, которые на жизненном пути столкнулись с кризисом, должны повернуться лицом к своему общему с другими прошло­му и сделать это, ничего не упуская^так же как больной невро­зом не должен ничего упускать, оживляя свою омертвелую лич­ную жизнь: надолго забытые, неосознаваемые травмы могут вли­ять на миллионы людей, которые их не осознают, катастрофиче­ским образом. — Льюис Мамфорд (Mumford), Положение человека. Как мы видели в предыдущих главах, культурные факторы появляются почти всегда при обсуждении проблемы тревоги. Исследуем ли мы детские страхи, или тревогу при психосома­тических заболеваниях, или тревогу при различных формах невроза, ясно, что так или иначе культурное окружение явля­ется основой и самой тканью связанного с тревогой опыта. В последней главе мы также касались взглядов различных ис­следователей, считающих культурные факторы весьма важны­ми. Так, например, Салливан описывает неразрывную связь между индивидом и средой в каждый момент развития, начи­ная от зачатия и до зрелости, когда взрослый человек любит, работает и связан с другими членами общества. Положение о том, что культурные факторы влияют на тревогу, является об­щепризнанным в современной психологии и психоанализе и не нуждается в доказательствах. Наша цель в этой главе — иная: мы собираемся показать, каким образом проявление тре­воги у индивида связано с нормами и ценностями культуры, ее относительным единством и стабильностью — или их от­сутствием. Мы употребляем слово «проявления», потому что хотим сказать, что виды угрозы, вызывающие тревогу, в ос-

новном зависят от культуры, в которой существует индивид. На уровне примитивных обществ, как показал Халлоуэл (Hallowell), угрозы варьируют в разных культурах, а тревога есть функция установок, принятых в данной культуре и актуа­лизирующихся в опасной ситуации¹. Это можно показать на примере нашей собственной культуры, где важное значение определенных ценностей побуждает индивидов к соперниче­ству. При изложении психосоматических исследований тре­воги у больных язвой желудка и двенадцатиперстной кишки («болезнь целеустремленных и честолюбивых представителей западной цивилизации») мы видели, что тревога сопровожда­ет стремление членов нашего общества казаться сильными, независимыми, одерживать победы в процессе соперничества и подавлять потребность в зависимости. Мы также видели при изучении детских страхов, что, по мере того как ребенок взрослеет и постепенно приобщается к культуре, страхи и тревога, связанные со стремлением к соперничеству, стано­вятся более сильными. Совершенно очевидно, что значи­мость достижения успеха в процессе соперничества возраста­ет по мере взросления. Как мы отмечали, взрослые, сообщав­шие о своих детских страхах, упоминали гораздо чаще о страхах, связанных с успехом или неудачей при соперничест­ве, чем сами дети. Этот факт Джерсилд объяснял «обратным толкованием» детского опыта — переломной точки в разви­тии страхов и тревоги, которые стали важными для этих взрослых. Исследования беспокойства, которое проявляют школьники, также показывают, что наиболее выраженная тревога связана со стремлением достичь успеха в процессе со­перничества, относится ли это к школьному статусу или успе­хам в занятиях². При изучении тревоги у несостоявшихся ма­терей (см. позже в этой главе) можно было ожидать, основы­ваясь на здравом смысле, что тревога девушек наиболее тесно связана с неодобрением со стороны общества или чувством вины; но это, как оказалось, не соответствует действительно­сти. Наиболее частым мотивом, связанным с тревогой, о ко-

¹ А.И. Халлоуэл, Социальная функция тревоги в примитивном обществе, Amer, Sociol. rev. 1941, 6: 6, 869-881.

² П.-М. Симондс, Динамика приспособления человека, Нью-Йорк, 1946, с. 149.

тором сообщали девушки, было стремление к соперничест­ву — то есть, в соответствии с культурным стандартом, дос­тигли ли девушки «успеха». Значение, которое придается ценности успеха, так велико в нашей культуре, и тревога, свя­занная с возможностью неудачи в достижении этой цели, на­столько часто встречается, что существуют основания предпо­лагать: стремление индивида достичь успеха входе соперничест­ва — это одновременно и доминирующая цель в нашей культуре, и всеобщая причина тревоги.

На вопрос, почему эта частная угроза, то есть угроза неус­пеха в процессе соперничества, является преобладающей причиной тревоги в нашей культуре, нельзя ответить, апелли­руя к «нормальности». Мы знаем, что у каждого индивида есть нормальные потребности в безопасности и принадлеж­ности, но это не объясняет, почему в нашей культуре стрем­ление к безопасности принимает¹ характер стремления к со­перничеству. И хотя у каждого индивида существуют нормаль­ные потребности в достижении, развитии и могуществе, возникает вопрос, почему в нашем обществе эти «нормаль­ные» амбиции принимают индивидуалистическую форму, то есть форму противостояния обществу, и неудача других лю­дей означает для индивида то же, что его собственный успех? ¹ И почему соперничество в нашей культуре обязательно влечет за собой неприятности или подкрепление, а представление индивида о своей ценности, как будет показано позже, столь часто зависит от победы над соперником или соперниками? Существование таких вопросов указывает, что достижение индивидуального успеха в процессе соперничества не являет­ся «неотъемлемым свойством» природы человека, но есть продукт культуры. Цель состоит в том, чтобы поведение соот­ветствовало культурному образцу, в котором специфическим образом слились индивидуализм и стремление к достижению успеха в процессе соперничества. Этот образец можно наблю­дать в нашей культуре начиная с эпохи Возрождения, но он

¹ Обсуждая культуру индейцев племени Команчи, Абрам Кардинер (Kardiner) указывает, что там существует значительное соперничество, «но это не мешает чувствовать себя в безопасности или иметь общую социально значимую цель». — Кардинер, Психологическая организация общества, Нью-Йорк, 1945, с. 99.

почти полностью отсутствовал в Средние века¹. Поэтому то обстоятельство, что стремление достичь успеха в ходе сопер­ничества является господствующей причиной тревоги, имеет свои особые исторические предпосылки.

1. Исторические аспекты формирования тревоги в рамках определенной культуры

Общепринятое мнение о том, что культура формирует тре­вогу, следует, в соответствии с вышеизложенным, уточнить: Тревога индивида обусловливается тем обстоятельством, что он живет в данной культуре и в конкретный момент историче­ского развития данной культуры. Это положение вводит в оби­ход генетический, долговременный, основанный на законах развития фон, состоящий из образцов поведения, которые яв­ляются причиной тревоги в наше время². Дильтей (Dilthey) подчеркивает важность исторического фактора: «Человек — это существо, связанное со временем... это историческое су­щество», и что нужно, так это «установить соотношение цело­стной личности с различными проявлениями исторически обусловленной личности»³. Хотя в психологии и психоанали­зе широко распространено мнение о том, что культурные факторы играют важную роль в современную эпоху, истори­ческим аспектом исследований до сегодняшнего дня чаше всего пренебрегали (известные исключения из общего прави­ла — работы Фромма⁴ и Кардинера⁵). Но часть ученых начи­нает понимать, что исследования тревоги, так же как и других

¹ Ср.: «Задача социальной психологии состоит как раз в том, чтобы по­нять этот процесс творения человека в ходе исторического развития... Поче­му дух эпохи Возрождения иной, чем в девятнадцатом веке?.. Таким образом, мы обнаруживаем, например, что начиная с эпохи Возрождения вплоть до наших дней люди были переполнены горячим стремлением прославиться, в то время как это стремление, которое в настоящее время кажется таким есте­ственным, мало затрагивало человека в средневековом обществе». — Эрих Фромм, Бегство от свободы, Нью-Йорк, 1941, с. 13.

² Хотя сейчас мы говорим о причинах тревоги, ясно, что выраженность тревоги, которую ощущает данный индивид, также обусловлена конкретной стадией развития культуры. Этот вопрос мы обсудим позже.

³ Цит. по: Гарднер (Gardner), Мэрфи (Murphy), Историческое введение в современную психологию, Нью-Йорк, 1932, с. 446.

⁴ Фромм, цитируемое произведение.

⁵ Кардинер, цитируемое произведение.

аспектов личности в ее взаимоотношениях с культурой, под­нимает вопросы, ответ на которые возможен, только если рас­сматривать личность в исторической перспективе¹. Пробле­ма, как считает Мангейм, состоит в том, что психология должна быть увязана с историей, с исследованиями общества, и лишь с помощью такой «полноценной» психологии «можно объяснить, как на основе всеобщих свойств людей образуют­ся конкретные исторические типы». Мангейм, в частности, задает вопрос: «Почему Средние века и эпоха Возрождения создали совершенно различные типы людей?»². Историче­ский аспект изучения тревоги человека, живущего в общест­ве, — то же, что генетический аспект изучения взрослого. Иными словами, исторический анализ структуры характера так же необходим для понимания современной тревоги, как анализ факторов, действующих в детстве, для понимания тре­воги конкретного взрослого³.

Исторический подход, предложенный автором и излагае­мый в данной главе, не означает, что исторические факторы просто складываются в общую кучу. Он предполагает более сложную процедуру исторического осознания ~ осознания ис­тории как она вплетена в наши собственные установки и пси­хологические структуры, так же как и в структуры культуры как целого. Каждый член общества в определенной степени является продуктом структур и установок, порожденных куль­турно-исторически, и поэтому осознание прошлого культуры есть отчасти самоосознание. Способность осознать историю вплетенной в собственное «я» описывалась Кьеркегором, Кассирером и другими как одна из главных особенностей че­ловека в отличие от животных⁴. Способность к историческо-

¹ Лоренс К. Франк (Frank), когда пишет о «возрастающем понимании того, что наша культура больна», замечает: «Стремление индивида к дости­жению, которое появилось в эпоху Возрождения, сегодня заводит нас в ту­пик». — Общество как пациент, Amer. j. Sociol., 1936, 42, 335.

² Карл Мангейм, Человек и общество в эпоху перемен, Нью-Йорк, 1941.

³ «...истина состоит в том, что вся история является важной, поскольку она вся современна, и, возможно, нет ничего более современного, чем те не­видимые части прошлого, которые пока еще живы, хотя мы не осознаем их влияния на нашу повседневную жизнь». Льюис Мамфорд, Положение челове­ка, Нью-Йорк, 1944, с. 12.

⁴ Напомним вывод Маурера о том, что сущность как «ума», так и «лично­сти» заключается в способности сравнивать прошлое с настоящим на основе всеобщей причинно-следственной связи явлений.

му осознанию — это и способность к самосознанию, то есть способность видеть себя как субъект и объект одновременно. Исторический подход предполагает отношение к своим соб­ственным предпосылкам (и предпосылкам своей культуры) как исторически относительным, являются ли эти предпо­сылки религиозными, научными или относящимися к общей психологической установке, такой, как высокая оценка осно­ванного на соперничестве индивидуализма в нашей культуре¹. Историческое изучение факторов, лежащих в основе со­временной тревоги, открывает возможность динамического ис­следования, с помощью которого можно скорректировать ус­тановку по отношению к культурным стандартам. И тогда мы не будем в рамках исторического детерминизма рассматри­ваться исключительно как объекты. Культурное прошлое же­стко детерминирует психику в той степени, в которой инди­вид его не осознает². Благодаря способности к осознанию ис­тории человеческая мысль может достигнуть определенной степени свободы, чтобы исследовать свое историческое про­шлое, чтобы модифицировать влияние, которое оказывает на человека история, и чтобы формировать свою историю точно так же, как сам человек формируется ею. «Не только история делает человека, — указывает Фромм, — но и человек делает свою историю. Разрешение этого кажущегося противоречия составляет поле деятельности для социальной психологии. Ее задача состоит в том, чтобы показать не только то, как стра­сти, желания, тревоги изменяются и развиваются в ходе соци­ального процесса, но и как принявшие определенную форму усилия человека в свою очередь становятся продуктивными силами, формирующими социальный процесс»³.

¹ Некоторые исследователи культуры относятся к определенным поло­жениям современной науки как к незыблемому основанию, с позиций кото­рого рассматриваются другие исторические периоды (как, например, Кардинер). Но очевидно, что невозможно понять общество Древней Греции или период Средних веков, если не осознать, что наши собственные положе­ния являются настолько же относительными применительно к данному мо­менту истории и настолько же продуктом истории, как и положения, которые господствовали в изучаемые периоды.

² Аналогией, конечно, является психоаналитическое лечение: поведение больного жестко детерминировано прошлыми впечатлениями и ранее раз­вившимися образцами поведения в той степени, в которой больной не осоз­нает эти впечатления и эти образцы.

³ Фромм, цитируемое произведение, с. 14.

Дальше мы попытаемся показать, что и возникновение тревоги у индивида, и ее выраженность обусловлены структу­рой характера, которая формируется культурой и зависит от интеграции или дезинтеграции культуры на определенной стадии развития. Так как совокупность факторов, имеющих отношение к истории формирования структуры характера со­временного человека, это слишком широкая тема для обсуж­дения в данном исследовании, мы ограничимся анализом стремления индивида к соперничеству. Очевидно, невозмож­но проследить всю историю этой проблемы, и мы начнем с эпохи Возрождения, периода, сформировавшего современную эпоху¹. Наша цель — показать возникновение и развитие ин­дивидуализма: как индивидуализм по своей природе стал свя­зан с соперничеством и как это соперничество повлияло на изоляцию в межличностных отношениях и тревогу.