Письмо 9

Письмо от сентября 20 числа 1853 года

«Здравствуй, дорогая подруга! Случилось столько событий за прошедший месяц, описывать кои мне придется не один час. Но будь ко мне благосклонна, Лизет. Я надеюсь, мое многословие не утомит тебя, а, ежели иначе, я знаю, ангельское терпение не позволит тебе остановиться на начатом. Поэтому я приступаю к своему рассказу.

Я уехала из Полевки с облегчением в сердце, убедившись, что там нет никого, кто ждал бы меня. Наше родство с графинею ни в коей мере не волновало последнюю. Не видя меня двенадцать лет, она, наверное, не пожелает видеть ещё столько же. Что ж, пусть будет так.

Признаюсь, я сожалею о тех словах. Несомненно, они взбудоражили тихую размеренную жизнь бабушки, но мой гнев был вызван несправедливыми обвинениями и ужасными оскорблениями…Впрочем, я хотела бы забыть о случившемся. Замечу лишь то, что никогда не ожидала подобной смелости от себя, как и подобной бессердечности.

Мы приехали в Петербург ближе к вечеру. Город встретил нас сумерками и огнями, и мой задумчивый взгляд долго скользил по домам вокруг, несравненно прекрасным, но почему-то навевающим тоску. Этот город тоже не ждал меня.
Максим Савельевич путешествовал верхом, и я изредка выглядывала из оконца, чтоб убедиться в его присутствии.

Наконец, карета остановилась перед большим особняком, выполненном в сдержанном английском стиле. Едва мы сошли наземь, как услышали:
- Мой дорогой брат! Сердечно рада видеть тебя!
Красивая женщина, лет тридцати с лишним, спустилась с крыльца дома и распростерла руки для объятия. Это была моя тетушка, мадам Знатова, радость которой от нашего приезда была столь наглядной, что я на миг смешалась.
- Братец, как давно мы не виделись! – воскликнула она. – Я весьма рада твоему приезду…а это неужели Машенька? Какой красавицей ты стала, родная!

Она обняла кузину и несколько секунд оценивающе глядела на её платья.
- Милая моя, эти банты уже давно устарели! Если ты хочешь блистать в Петербурге, тебе непременно нужно следить за модой! А это Сонечка? Хм, дорогая, твое платье просто ужасно!
- Благодарю вас, мадам, - с легкой улыбкой кивнула я, потому что фасон моего платья волновал меня куда меньше, чем тетушке того хотелось.
Она обняла нас всех по очереди, потом уставилась на капитана, который отвесил ей поклон.

- А кто этот молодой прекрасный человек? – кокетливо спросила она.
Месье Бессонов представился, и Мадам (так я буду называть её) с восторгом хлопнула в ладоши.
- Замечательно! В столичном обществе как раз не хватает достойных молодых людей, да к тому же умных, а вы, как я полагаю, можете этим похвастаться! Но пройдемте же в дом! Я для всех отвела комнаты и назначила слуг! Не сомневаюсь, вам понравиться гостить у нас!

Подобный прием порадовал каждого, но меня несколько озадачил, ведь я читала письмо Мадам, в котором содержалось приглашение в Петербург, однако сухой тон, коим сие приглашение было изложено, противоречил тому радужному гостеприимству, нам оказанному. Из чего я сделала вывод, что тетушка либо очень забывчива, либо весьма непостоянна в своих желаниях. А, возможно, неискренна.

Внутри дом имеет совершенно другой вид. Если снаружи английский стиль придает особняку сдержанность и простоту, то внутри дело обстоит наоборот. Здесь главенствует Мода, отчего стили смешиваются, споря друг с другом, и создается впечатление, что их обилие - это и есть один, весьма безвкусный, на мой взгляд, стиль. Тетушка позже назвала это еclectisme, дав название тому, чему давать название не стоило, и таким образом оправдав существование сего явления.

Множество статуэток, фигурок и картин разных эпох и разных жанров должны свидетельствовать о том, что хозяева дома – разносторонние люди, но, увы, говорят лишь об их непостоянности. Функциональность вещей уступает место их привлекательности, что не приносит дому никакой пользы. Однако общей чертой всех комнат я назову Роскошь, соседствующую с Модой, и наверняка между этими двумя госпожами частенько разгорается спор, а иногда они, сдружившись или просто найдя компромисс, великодушно соединяются в одно целое. В доме Мадам чересчур богато, чересчур модно, да и вообще все здесь чересчур.
Это слово, поняла я позже, относится не только к дому, но характеризует как и саму тетушку, так и образ её жизни.

Тетушкин туалет, в коем она появилась перед нами, был чересчур продуманным, и казалось, что для его создания прибегли к крайней щепетильности, которая придавала всему облику весьма милый, но, к сожалению, кукольный вид. Обилие кружев и бантов, мушек и заколок вызвали в моей душе вопрос, кто главенствует в данном союзе: человек или его наряд, - и тут же дали мне ответ, для Мадам являющийся малоутешительным.

Тем не менее, красота и богатство образа Анны Алексеевны ослепляют и очаровывают. Как и её манеры, которым, несомненно, уделяется не меньше щепетильности. Создается впечатление, что совершенствованию и оттачиванию манер уделяется огромное количество времени, отчего они приобрели изысканную утонченность и столичный лоск, потеряв при этом всю свою непосредственность, хотя и желая выглядеть таковыми. Поведение Мадам им под стать. Она старается быть милой, приветливой и никого не обделяет вниманием, хочет всем понравиться и каждому находит комплимент, зачастую совершенно незаслуженный. Такое обхождение льстит, очаровывает, и даже я, не склонная попадаться в сети изысканной любезности, нередко даю слабину. Очевидно, сказывается многолетняя привычка тетушки вращаться в обществе, где умение понравиться каждому – залог успеха и популярности.

Что касается речи Мадам, то здесь не могу не упомянуть то обилие новомодным фраз и слов, к нам пришедших из-за границы и фонтаном бьющихся из её прелестных уст. Множество неизвестных названий, слов и фраз часто ставят меня в тупик и даже раздражают, будто в нашем языке не достает собственных определений этим вещам! Однако легкость, с коей они произносятся, всегда убаюкивает подобные мысли и приобретает вид замечательной игры.

Мы также познакомились и с господином Знатовым. Это грузный мужчина сорока лет, малопривлекательный и неразговорчивый. Он весьма ленив и, кажется, равнодушен к тому положению в обществе, которое занимает его супруга. В нем нет ни капли интереса к гостям, но много лени и неохоты. Между отношениями двух супругов сквозит холодность, мастерски прикрытая взаимной приязнью, увы, имеющей свойство наигранности. Совершенно чужие друг для друга, уставшие от брака, эти двое старательно делают вид, что в их семейном гнезде царствуют равноправие и теплота. Но царствует здесь Мадам, а её муж, осознающий унизительность положения подкаблучника, достаточно ленивый и безвольный, чтоб исправить это, не бунтует и ведет себя как незаметная, никого не обременяющая домашняя зверюшка, уж прости меня, подруга, за это нелепейшее сравнение!
Мне отвели комнату на втором этаже, которая мне пришлась не по душе. Уже вышеупомянутое смешение стилей делало её неуютной и темной, а занавески кричащих тонов и вовсе омрачали душу. Чтобы исправить положение, я отделалась от нескольких сувениров, спрятав их в комоде, убрала со стены картину, но это было все, что я могла.

Примерно через час, разложив вещи и приведя себя в порядок, я спустилась к ужину.
Там уже собрались мужчины, но не было кузины и Мадам. Их затянувшееся опоздание я списала на непростой выбор туалета и оказалась права, так как, появившись, они обе блистали красотой.

- Ура! – воскликнул дядюшка, уже не скрывающий, что ужасно голоден. – Наконец-то, мы сможем приняться за ужин, которого я ждал с таким нетерпением! Однако видя вас, мои дорогие, я готов отбросить всякие сожаления по поводу вашего опоздания, потому что нас, господа, посетили самые прелестные феи Петербурга!
- Ох, папенька, - засветилась Мари, уже привыкшая к комплиментам и принимающая их за должное.
- Благодарю, брат, однако, если б ты был более искушен в светских кругах Петербурга, то знал бы, что в этом городе много писанных красавиц! – с притворной скромностью заметила госпожа Знатова.
- И все же я поражен и более чем уверен, что вы ошибаетесь, сестра!
- Ну что ж, раз вы настаиваете, - улыбнулась лукаво та. – А теперь давайте ужинать.

Её приглашение было принято с воодушевлением, поскольку все были голодны. Тут стоит заметить, что атмосфера, царившая за столом, была легкой и беззаботной, и мне не раз приходило на ум воспоминание о непростых вечерах в Полевке. Надо же, такой яркий контраст! И я не раз вздохнула свободно.
За ужином было решено, что завтра же Мадам отправится с Мари за покупками, а вечером они поедут на бал. Кузина при этом известии засветилась от счастья, я лишь вымученно вздыхала, потому что ничего другого мне не оставалось. Ах, подруга, как бы я хотела снова оказаться в нашем тихом прекрасном Митюшино! Увы, наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями.

Итак, суета в доме и в наших душах с самого раннего утра нам была предрешена. «Vanita Vanitatum!» - как сказала бы мадам Сатин в этом случае. Помню, латынь мне не давалась легко, отчего гувернантка искренне сокрушалась моей неспособности так же изящно и играючи, почти вскользь, произносить подходящие различным ситуациям фразы. Надеюсь, сейчас она могла бы мною гордиться. Но это былое.

Тетушка и Мари полдня провели у портних и в модных салонах, а, когда вернулись, пребывали в прекрасном расположении духа, особенно кузина. В глазах её горел восторг, она не могла справиться с собой и постоянно смеялась, но чувствовалось, что рано или поздно это выльется в истерику.
Так и случилось.

Я готовилась к отъезду в своей комнате, хотя все приготовления не заняли и часа, и надела свое самое любимое платье, нежно-голубое, с красивым бантом на поясе. Помнишь то платье, Лизет? Я не осмеливалась надевать его раньше, так как полагала, наивно, надо сказать, что оно слишком красивое и нарядное. Теперь я так не думаю, потому что имела возможность взглянуть на бальные платья Мадам и кузины, на коих украшений было в пять раз больше. Впрочем, я не привыкла привлекать излишнего внимания и во всех этих бантиках и кружевах чувствовала бы себя глупо, хотя Мадам, уговаривая меня надеть что-нибудь из её гардероба, так не считала.

Глядя в тот вечер в зеркало, я признаюсь, подруга, как сильно мне захотелось обладать теми достоинствами моей кузины, коими меня, к сожалению, обделила природа. И дело касалось не столько её красоты, сколь умения чувствовать себя в обществе малознакомых или незнакомых вовсе людей, как рыба в воде, способности очаровывать окружающих своей детской непосредственностью и весельем. Ты удивлена, мой друг? Но в этом нет ничего удивительного. Не о гостях на балу я думала, а о сердце известного тебе мужчины, и, может, обладая я этими достоинствами, я смогла бы пленить его?

Но я быстро избавилась от низменных мыслей и вышла в коридор. Сразу же услышала громкий плач, доносящийся из комнаты Мари. Едва заглянув туда, я поняла, что кузиной овладела истерика. Вокруг неё суетились слуги, поправляли платья, что-то говорили, пытаясь успокоить. Среди них я увидела дядюшку, непрестанно тараторившего, поодаль – Максима Савельевича со страдальческим выражением лица. Едва увидев меня, капитан поспешил к выходу.

- Это просто невероятно! – в не присущем его сдержанной натуре раздражении проговорил он. – Простите меня…
Он быстро вышел и закрыл за собой дверь, не в силах более выносить этот хаос. И я его понимала. Сколько раз я становилась свидетельницей капризов Мари и знаю, что выдержать все спокойно смог бы лишь человек, сделанный из железа!
- О Софи! Софи, ты должна помочь мне! – застонал дядюшка в бессилье. – Ты должна спасти нас всех! Иначе мы опоздаем на наш первый бал!
- Но что случилось?

- Дело в бантах! – со всей серьезностью, меня умолившей, заявил Константин Алексеевич и развел руками. – В бантах!
- А что с ними не так?
- Они белые! – сквозь слезы прокричала Мари. – Белые! А я заказывала кофейного цвета! Почему, почему они белые? Это просто ужасно!
- Значит, дело в бантах? – покачала я головой устало. – И всего-то?
- И всего-то? – закричала кузина ещё сильнее. – Я не могу надеть эти банты с мои желтым платьем! Они ужасно неяркие, просто неприлично скромные! Вот если б это были кофейные! Нет, я не могу пойти на бал в таком виде! Я никуда не поеду!

- Но господа Воронцовы ожидают приезда Мадам с племянницей, - попыталась возразить я, но сделала только хуже – Мари снова залилась слезами.
- Нет! Я не поеду! Не поеду!
Дядюшка пришел в ужас и схватился за голову, и выглядело это так нелепо и забавно, что я засмеялась. Потом приняла строгое выражение лица и сказала:
- Да, ты права, кузина. Эти белые банты просто ужасны, - дядюшка издал крик тонущего, но, не обратив на это внимания, я продолжала: - Тебе действительно нельзя ехать в таком виде. И знаешь почему?

- Почему? Почему? – плакала та, топая своими ножками и напоминая маленького капризного ребенка, коим, в сущности, и была.
- А потому, что если ты поедешь, ты будешь самой красивой барышней на балу, а этого ни в коем случае нельзя допустить! Что же тогда делать остальным барышням, этим бедняжкам? Они впадут в настоящее уныние, ведь кавалеры просто их не заметят! Все будут у твоих ног, милая, а это нечестно! К тому же, они хотят блеснуть и в танцах, а, если там будешь ты, им это не удастся! Нет, тебе решительно нельзя ехать! Я извинюсь за тебя перед хозяйкой дома и приложу все усилия, чтоб в следующий раз она тебя пригласила, хотя она не любит, когда гости к ней не приезжают…

Лицо Мари с каждым моим словом все сильнее наполнялось испугом, она больше не плакала, переваривая услышанное, потом воскликнула:
- Хорошо! Думаю, белые банты тоже сойдут! – и улыбнулась слабо, что я посчитала хорошим знаком.
Раздался полный облегчения выдох дядюшки, он поднял руки к верху и заговорил:
- Слава Богу! Теперь главное – не опоздать! Быстрей, быстрей, Машенька, надевай платье!

Необходимость в моем присутствии отпала, и я спустилась вниз. В гостиной сидел Максим Савельевич и читал газету, однако его задумчивое лицо натолкнуло на мысль о том, что его мысли обитали далеко.
Заметив меня, он поднял голову и с легкой грустной улыбкой произнес:
- Я больше не слышу её рыданий. Вы сотворили чудо, Софья Александровна.
- Отнюдь, - в душе моей потеплело от этих слов, я чуть покраснела. – Я просто слишком хорошо знаю Мари.
- А я, кажется, слишком плохо, - вдруг пробормотал он и нахмурился. – Устраивать истерику из-за бантов? Мне никогда не понять этого.
- Она ещё ребенок.

Он глубоко вздохнул и усмехнулся чему-то.
- Да, наверное, вы правы…Но меня тревожит кое-что другое. Сегодня ваш дядюшка пришел поговорить со мной. Он был очень многословен и никак не мог перейти к главному, однако я сам догадался о причине его ко мне обращения.
Я молча слушала.
- Он говорил что-то о светском обществе, слишком много и торопливо, чтоб я успел это запомнить, но одно я понял: ваш дядюшка не хочет объявлять о помолвке своей дочери. Он попросил меня сохранять пока все это в тайне, и я, к своему огорчению, дал согласие, хотя сейчас спрашиваю себя зачем. Смысл этой просьбы мне абсолютно ясен, я о нем уже давно догадывался. Но вот своего ответа – не до конца.

- Простите, - потупив голову, сказала я, чувствуя себя пристыженной.
- Вы просите прощения? – искренне изумился он. – Но вам не за что просить у меня прощения. Только не вам…
Необычайная теплота, зазвучавшая в его голосе, меня согрела, но я не смогла насладиться ею в полной мере, так как тут появилась хозяйка дома в своем красивом богатом платье.
- Вы готовы? А где же Мари? Где мой брат? Воронцовы не любят опозданий! Не хватало ещё произвести плохое впечатление! Мари, где Мари?
- Я здесь, тетушка, - послышался тоненький голосок, и вниз спустилась кузина.
Как она была прелестна, Лизет! Она вызывала восхищение, и я в тайне надеялась, что это не вскружит ей голову.

- Когда ты впервые попадешь в свет, племянница, - рассказывала Мадам, когда мы ехали на бал. - Тебе нужно соблюдать несколько простых правил, без которых тебя там не примут. Во-первых, будь приветливой, беззаботной и веселой. Отсутствие таких простых качеств сделает из тебя особу неприятную во всех отношениях. Во-вторых, проявляй любезность ко всем, кто выше и кто ниже тебя по положению, достатку, но не забудь: с первыми будь почтительна, а вот с другими сохраняй нотки превосходства, чтоб они знали свое место. И наконец, главное правило, дорогая…

- Какое же? – затаив дыхание от любопытства, спрашивала та.
- Наслаждайся возможностью бывать в столь избранном кругу, милая!
И Мари наслаждалась. Она порхала, подобно красивой легкой бабочке. Светское общество встретило её с почтением, нотками любопытства и явным восхищением, которое не укрывалось от меня и уж тем более от самой Мари. В глазах мужчин читался интерес, в глазах женщин – зависть. Дамы прикрывали губы веерами, чтоб скрыть свой искаженный в досаде ротик; мужчины мечтали быть представленными маленькой прелестной фее, коя, не забывая советов своей влиятельной тетки, была сто раз любезна, тысячу весела и миллион беззаботна. Она наслаждалась этим вечером, не чувствуя ни скованности, ни страха, ведь её красота и юность говорили за неё.

Я же неотступно следовала за своей кузиной, обуреваемая совсем другими чувствами. Положение воспитанницы ощущалось здесь острее, чем где бы то ни было, а проявляемое почтительное равнодушие к моей персоне было для меня крайне оскорбительно, и я, охваченная непонятным стыдом, гнетущей робостью и страхом перед этими пышущими уверенностью людьми, совсем поникла, мечтая лишь о возвращении в свою комнату, где никто не мог оскорбить или унизить меня своей надменностью.

Да, таков высший свет, подруга. Здесь царят яркие огни и красота, роскошь и легкость, и нет места грусти или печали, бедности или же страданиям, - все здесь дышит безмятежностью! Словно в сказке, принцессы кружатся в вальсе с принцами, и, кажется, ни тени несчастья не нависает над людскими судьбами! Шорох платьев, взмах вееров, смех и учтивость, сияющие лица и звуки льющейся музыки…Таково первое впечатление. Увы, обратную сторону светского общества я узнала довольно быстро.

Свет жесток с теми, кто проявляет непростительную ошибку быть непохожим на других. Красивые дамы здесь насмехаются над некрасивыми и завидуют тем, кто пользуется большим обожанием мужчин; неприязнь таится за любезностью; надменность и высокомерие считаются нормою, а презрение ощущается во взглядах, словах и даже улыбках. Смех беззаботен, но лишен своего смысла, как эликсира, дарующего утешение во время страданий. Ничего не значащие фразы произносятся с поддельной значимостью, плетутся интриги, расцветают сплетни. Пустая болтовня перемежается с разговорами о политике и судьбах России, но наигранная озабоченность этой темой только прикрывает истинное невежество в данном вопросе, ведь давно известно, что сытый никогда не поймет голодного, а здоровый – больного. То всего лишь состязание в осведомленности, словесные дуэли….

Здесь часто можно услышать, как кто-то восклицает: «O tempora, o mores!» - сетуя на безразличие сынов к отцовским заботам; как кто-то по незнанию ли, по неосторожности посмел снять перчатку в танцах и этим заслужил всеобщее осуждение; как за неформенное шитье на мундире отправлен под арест такой-то офицер, - так называемое Savoir vivre царит здесь, и каждый стремится слыть знатоком этой сложнейшей науки, а кто не стремится, заслуживает презрение.
Изредка встречаются в этом кругу интересные люди, общение с которыми доставляет огромное удовольствие и обогащает кругозор. Они умны, интеллигентны, но весьма непопулярны, к ним относятся с опаской, как к людям, отличающимся от всех.

Да, таков он, высший свет. Прекрасен и жесток.
Однако ни Мари, ни мой дядюшка, ни Мадам так не думают. Они не скрывают своего удовольствия бывать в высшем обществе и наслаждаются этой возможностью в полной мере. Они жаждут быть в центре внимания, веселья и забав.
Константин Алексеевич, кажется, неплохо себя чувствует, заводя новые знакомства, щеголяя своими любимыми фразами и воздавая похвалы влиятельным особам Петербурга (особенно он тяготеет к тем, кто имеет ордена, будь то Владимир на шее или Анна в петлице), и такая лесть доставляет удовольствие тем особам, но, увы, не вызывает в них уважения к самому человеку. Дядюшку это нисколько не смущает, или, быть может, он не до конца понимает свойство проявляемого к нему снисхождения. Глядя на него, сияющего и счастливого, я грустно улыбаюсь всякий раз, принимая его таким, каков он есть, и не позволяя неблагодарной стыдливости омрачить мою к нему привязанность.

Он, несомненно, весьма тщеславен, но беззлобен, имеет привычку преувеличивать каждое событие, с ним случившееся, думать только о своих интересах, много говорить и мало слушать. Не отягощая себя раздумьями, но желая слыть за мудреца, он видит недостатки только в других, отказываясь видеть их в самом себе, и капризничает всегда, когда что-то ему не нравится.

Поэтому неудивительно, что такой характер достался и его дочери. Как известно, яблоко от яблони недалеко падает. Словом, эти двое созданы для высшего света.
Поведение Мари можно считать стандартом того, как должна себя вести наследница приличного состояния в поисках кандидатуры на замужество. Кавалеры, непрестанно окружающие её, ею очарованы, а она не обделяет вниманием никого, смеясь, шутя, улыбаясь. Её красота ими воспевается, её ангажируют на три танца вперед, едва она успевает появиться на балу.

Столь бурное восхищение приводит её в восторг, и она не забывает ни о ком. Вскоре, однако, я стала замечать, что большим её поощрением пользуется некий месье Оливин. Я уже успела узнать, что он за человек, отчего мое беспокойство за кузину только усилилось. Редкостный щеголь, бестолковый вертопрах и известный ловелас, этот человек не внушает мне ни капли доверия. Всем известно, что месье Оливин промотал все свое состояние и держится «на плаву» только благодаря многочисленным долгам. Про таких говорят: в долгах, как в шелках. Почтенные господа относятся к нему с опаской, бдительные матроны и вовсе не допускают его до своих чад. Беспрестанно повторяя «Еnchantee», он ни на шаг не отстает от Мари, чем я всерьез обеспокоена.

Я пыталась уговорить Мари не оказывать ему поощрений и вообще вести себя более сдержанно, но она, плененная восхищением, ей оказываемым, не желает меня слушать, повторяя постоянно, что «папенька не против». Константин Алексеевич и вправду не против, но по той лишь причине, что слишком занят собой и своими «делами»: поиском нужных знакомств, беседами о политике (о коей он, к слову, имеет весьма отдаленное понятие) и ведением всевозможных «переговоров». Особенно его волнует установление хороших отношений с влиятельными и богатыми людьми, генералами, придворными Его Величества, деятелями культур и прочими, причем лесть - не последнее его оружием.

Увы, выслушав мои опасения насчет Мари, он пожал плечами, думая о другом, и сказал, что ему нужно спешить куда-то. " Уверен, Софочка, - бросил он мне, уходя, - ты придумаешь, что сделать". Слышал ли он меня вообще? Дядюшкина способность несерьезно относиться к серьезным вещам иногда откровенно сердит меня, как и его легкомысленность. Порхание по жизни, наивное и равнодушное отношение к миру, крайняя степень тщеславия, слава богу, не отягощенная злобой или коварством. Нет, дядюшке не присуще плести интриги, ведь в этом нелегком деле требуются рассудительность и дальновидность, коими он, к счастью, обделен. Быть может, он чрезмерно много думает о своей выгоде, но слишком наивен и прост для выдумки хитроумных планов. Тем не менее, его занятость собой может сыграть со всеми нами злую шутку, поэтому я бдительно сопровождаю кузину, куда бы она ни шла, как старая добросовестная матрона.

Каждый вечер нас ожидает новое приглашение то на благотворительный бал, то на юбилей, то на воскресный ужин к уважаемому семейству.
Визиты составляют огромную часть светской жизни Петербурга, и, чтобы в полной мере постичь науку Savoir vivre, не постичь которую считается дурным тоном, непременно нужно наносить визиты, что совсем не легкое дело!
День в столице начинается с обыкновения Анны Алексеевны просматривать новые визитные билеты, кои приносят ей как сами гости в её отсутствие, так и лакеи. К особам, чем-то не угодившим ей, мы не ездим; к остальным же ездим так часто, что визиты, порой, занимают весь наш день. Столь утомительное времяпрепровождение уж успело измотать меня, но я стойко переношу это нелегкое испытание.

Иногда визитных билетов скапливается такое множество, что Мадам тратит не один час на просмотр всех. И ещё больше – на отсылку своих собственных. Впрочем, для последнего у неё имеется специально нанятый лакей, в главную обязанность которого входит разноска билетов. Так повелось у многих столичных господ. Я слышала, что по Петербургу с утра до поздней ночи на извозчиках, верхом или пешком рыскают лакеи, особенно в праздники, и что ни встреть прохожего, то все лакей на службе у какого-нибудь генерала. Слышала и то, что будто бы разносчики билетов нашли способ облегчать свои труды: собираясь в условленных местах, они обмениваются карточками, зачастую путая имена, отчего, бывает, (как-то даже сама Мадам упоминала об этом) вам приносят визитный билет от господина, вам совершенно незнакомого, а от вас получает поздравление персона, с коей вы и вовсе не желали бы видеться.

Потом, выбрав карточки, тетушка созывает нас к завтраку, а после мы едем наносить первые визиты. Причем, едем в богатом экипаже, с шестью запряженными цугом кобылами, форейтором и атласной ленточкой на окнах, чтоб знал весь Петербург, куда теперь направляется Мадам.

Капитан всегда сопровождал нас, но я видела, Лизет, что это дается ему с трудом. Чем дольше мы оставались в Петербурге, тем сильнее я замечала перемену, происходившую с месье Бессоновым. В обществе он вел себя скорее как дисциплинированный офицер, нежели дамский угодник. Его военная выправка прельщала многих красавиц, как и его благородная сдержанность и невозмутимость. Со всеми он был учтив и любезен, вежливость не покидала его. Однако все больше он становился угрюм и мрачен, словно тяжелые раздумья не давали ему покоя, смутная тревога. В нем ощущалась хорошо спрятанная злость, несвойственное его спокойной натуре раздражение, а ярость все чаще сквозила в его глазах.

Не нужно обладать особым умом, чтоб понять причину столь странного поведения. Она заключалась в Мари, вернее, в её непозволительном поведении для девушки, которая, как мне казалось когда-то, была влюблена. Я не сомневалась в том, что капитана оскорбляет поведение его нареченной и ему не терпится узаконить их помолвку в глазах общества, однако благоразумие и данное дядюшке обещание сдерживало сей справедливый порыв. И все-таки в нем бушевала буря, и каждый раз, представляя капитана как своего " дорогого друга", дядюшка и не подозревал, что подстрекает эту бурю вырваться наружу. Да, это было затишье перед бурей, и я с опасением ждала развязки. И дождалась.

В тот вечер мы были приглашены на бал к Бурановым.
День, казалось, не задался с самого утра. Ливень не переставал, напоминая о своем осеннем предназначении, Мадам была не в духе, отчего постоянно ругала своих слуг и журила супруга. Мари впала в истерику, когда привезли её новое платье и оно ей жутко не понравилось, поэтому пришлось вызывать на дом портниху, чтоб та хоть что-то исправила. Максим Савельевич был молчалив и особенно мрачен, а меня не покидало плохое предчувствие.

Увы, мои опасения оправдались. В сей вечер Мари много общалась с месье Оливиным, и я скоро обнаружила, что они танцуют уже третий раз вместе! Это ещё не вышло за рамки приличия, но уже близилось к тому, ведь столь явное поощрение не шло на пользу юной особе. После их танца я решила наградить кузину строгим выговором, но тут к своему огорчению увидела, что стоявший неподалеку Максим Савельевич неотрывно следит за этой парой, и поняла, что та самая буря сейчас грянет.

Поспешив к нему, я завела разговор о чем-то несущественном, но он с кислой улыбкой прервал меня:
- Вы, верно, пытаетесь отвлечь меня, Софья Александровна, и я благодарю вас за эту попытку, тщетную, скажу я вам! Все. Я более не намерен терпеть этой нелепой ситуации и скрывать помолвку, несмотря на свое обещание! С меня хватит терпеть оскорбления и делать вид, что ничего не случилось! Мне это надоело!

С сими полными еле сдерживаемого гнева словами он решительно направился в сторону танцующей пары, а я, оцепеневшая от предчувствия скандала, какое-то время стояла на месте, но потом, опомнившись, поспешила догнать и остановить его. В моих лихорадочных мыслях сразу же обрели видимость те последствия, к коим могла привести эта ситуация, что повергло меня в ужас. Пятно позора затронет не только Мари, но и нашу семью, самого капитана, а бедный дядюшка будет вне себя! И тогда помолвка будет расторгнута, обоюдные обвинения не позволят более общаться нашим семьям, и я больше никогда не буду иметь возможность увидеть или поговорить с Максимом Савельевичем! Что тогда? Угасающая в одиночестве и тоске, я буду постоянно лелеять надежду на появление повода, достойного, чтоб посетить соседнее имение и встретиться с человеком, которого люблю! Для меня нет ничего страшнее теперь, чем не иметь такого повода, Лизет!... Нет, я не должна была допустить ссоры!

Я поспела в тот момент, когда капитан прервал их танец, не грубо, но настойчиво отодвинул незадачливого ухажера в сторону и сказал холодно:
- Вынужден прервать ваш танец, сударь, поскольку мадемуазель Самойлова более не желает танцевать с вами.
- Что?! Да как вы смеете? - напыжился, надулся месье Оливин, вытаращив глаза и выпятив грудь вперед. Он оказался не таким уж незадачливым и не намеревался отступать.

- Смею, сударь, и позвольте вам заметить, что, если я хоть раз ещё увижу вас подле мадемуазель Самойловой, вам придется отвечать за свои поступки, - сухо процедил сквозь зубы месье Бессонов. Я попыталась остановить его, схватив за рукав, но он не обратил на меня ни малейшего внимания.
- Что? Что происходит? У вас нет на это права!
- Ошибаетесь, как раз есть, потому что эта юная особа - моя невеста.

- Как? Но Мари не говорила мне ничего!
- Мари? - Рассердился капитан и, не выдержав, схватил наглеца за грудки. - Попробуйте ещё раз осмелитесь так фамильярно отозваться о моей невесте, и, клянусь вам, сударь, я немедля потребую сатисфакции, а там уж, на дуэли, непременно продырявлю вас, можете не сомневаться!
В этот момент ссора готова была вылиться в скандал, так как множество голов обернулось в нашу сторону, и меня охватил ужас.
- Прошу вас, Максим Савельевич, отпустите его! Он не достоин этого!

На миг мне показалось, что мои слова вновь растворились в пустоте, так как капитан сильнее сжал кулаки (надо заметить, лицо месье Оливина выражало неподдельный страх), однако я ошиблась. Глубоко вздохнув, первый отпустил наглеца, и тот боязливо пропищал:
- Но Мар... мадемуазель Самойлова ничего не сказала мне, сударь, о вашей помолвке. Если бы я знал, то не позволил бы себе...
- Разумеется, - холодно отпарировал месье Бессонов и, обернувшись, взял за руку Мари. - Нам нужно уйти отсюда.

Та, дотоле сохранявшая оцепенелое изумление, вдруг вырвала руку и капризно, заносчиво проговорила:
- Отпустите меня! Я хочу танцевать! А что касается нашей помолвки, то папенька ещё не принял окончательного решения! Как и я!
Она схватила месье Оливина за руку и настойчиво потянула за собой.
Пораженно глядя ей вслед, капитан замер, не в силах, очевидно, поверить услышанному, потом чему-то кивнул и резко зашагал прочь, и в каждом шаге его ощущался невероятный гнев. Я позвала его, но мой голос растворился в царящем шуме, и тут я потеряла капитана в толпе.

Четверть часа ушла на его поиски, пока я, наконец, не застала его в хозяйской библиотеке. Он читал какое-то письмо, и лицо его, застывшее, каменное, выдавало тяжелые мысли. Я плотно прикрыла за собой дверь, и подошла ближе. Шум моих шагов отвлек его от чтения, но он не удивился, увидев кто перед ним.
- Я догадывался, что вы будете искать меня. Это так на вас похоже.
- Максим Савельевич...

- Прошу вас, не пытайтесь примирить меня с тем, что случилось, - он устало вздохнул, с горечью усмехнулся. - Я обманывал себя. Все это время выставлял себя дураком, терпел унижения и оскорбления, тешил себя надеждой, что ничего не изменилось. И ради чего? Ради воображаемой любви той, которая никогда и не любила? Которая тут же позабыла о данных ею когда-то клятвах, стоило ей их только дать! Стерла их намеренно, словно ничего и не было! А я? Я - глупейший из всех глупцов, если поверил в них!

- Не говорите так, прошу вас, - с теплотою протянула я. - Поверьте, завтра все образуется, и эта ссора перестанет казаться вам такой серьезной!
- Вы как всегда надеетесь на лучшее, - покачал он головой. - Увы, этого не произойдет. Она слишком ясно дала понять, что все закончилось, и я не буду винить её в этом.
- Нет, вы ошибаетесь...

- К тому же, завтра меня здесь уже не будет, - сказал он ровно и протянул мне письмо, но прежде чем я успела прочитать его, продолжил: - Письмо из дома. Мне пишет душеприказчик. Мой батюшка совсем плох, не встает с постели и, боюсь, уже и не встанет. От смерти его отделяет лишь несколько дней.
- Это ужасно, - сочувственно прошептала я, хватаясь рукой за сердце.
- Теперь это уже неизбежно, - сокрушенно отозвался он, и в его голосе я ощутила нотки хорошо скрываемого отчаяния. - Я всегда знал, что рано или поздно это случится.

- Но когда мы гостили у вас, ваш батюшка казался полным жизни!
- Да, таким он всегда хотел казаться. Он никогда не жаловался ни на свои недуги, ни страдания. Будучи настоящим упрямцем, он не желал смириться со своей беспомощностью и не хотел никого ею обременять, даже собственного сына! Он твердил, что болезнь отступила, что он чувствует себя превосходно, но на самом деле все было не так, и я должен был догадаться об этом! Если б я тогда остался, возможно, я смог бы предотвратить это...

- Но он не позволил бы вам. Вы сами сказали, он упрямый.
- Упрямство, граничащее с безумством! - в избытке чувств капитан стукнул кулаком по столу. Несомненно, он обвинял себя в случившемся, и это причиняло ему горькие страдания. - Чего он только добивался? Но я знаю - он не хотел быть обузой! А я? Как я мог не понять, что с ним творилось? Ослепленный своим эгоизмом, я не увидел, не понял, что мне нужно остаться!

- Нет, вы не виноваты, - меня переполнило сочувствие и я, приблизившись к нему, заговорила: - Никто не может предугадать, когда за нами придет смерть. Вы слишком несправедливы к себе, слишком самозабвенно обвиняете себя в том, в чем вашей вины нет! Вы молоды, у вас своя жизнь, и, понимая это, любя вас, отец не хотел мешать вашему счастью. Вы бы сделали тоже самое для своих детей.
- Увы, - он подошел к окну, не соглашаясь, - это мало утешает меня. Я был глух и слеп. Но теперь я постараюсь исправить свою ошибку и попрощаться с ним, быть рядом, держать за руку, когда за ним придет смерть. Поэтому мне нужно немедленно уехать. Прошу вас...прошу вас извиниться за меня перед Марьей Константиновной, месье Самойловым и мадам Знатовой. К сожалению, у меня нет на это времени. Я уезжаю сейчас же.

- Как? Вы не проститесь с ними? - изумилась я этой поспешности, подозревая, что истинная её причина скрывается также в нежелании встречаться с Мари.
- Нет. Но вы ведь сделаете это за меня? - в глазах его вспыхнула надежда при этом вопросе, а потом облегчение, когда я согласилась. Он кивнул, улыбнувшись с теплотою.
- Вы так добры. О таком друге, как вы, я мог только мечтать. Но я попрошу вас также передать кое-что Марье Константиновне...

- Что же? - прошептала я, чувствуя себя опустошенной при мысли о предстоящей разлуке с ним. Но, разумеется, я постаралась придать своему лицу спокойствие и дружеское участие, что мне, впрочем, плохо удавалось.
- Передайте ей... - Он в замешательстве смолк, потом быстро проговорил: - Передайте ей, что я ни в чем не обвиняю и не упрекаю её. У меня просто нет на это никакого права. Пусть разлука станет проверкой наших чувств, и, если по моему возвращению, она изъявит желание расторгнуть помолвку, я не стану вставать на пути её счастья. Быть может, она найдет кого-то, более достойного, чем я, и, если так случится...

Он не договорил, так как я прервала его. Меня захлестнула непонятно откуда взявшаяся горячность, его слова меня даже рассердили и, не выдержав, я воскликнула:
- Более достойного, чем вы?! О чем вы говорите? Нет никого, кто был бы так же добр, внимателен и отзывчив, как вы! Так заботлив и дружелюбен, так скромен! Да среди всех этих наряженных, напыщенных вертопрахов только слепой не способен оценить благородство вашей души и даже ваши слова о моей кузине полны этого благородства! Если она этого не видит, то мне жаль, безумно жаль её, а если по глупости своей она предпочтет вам кого-то другого, это будет самой большой ошибкой в её жизни! Более достойного, чем вы? Вы слишком скромны к себе, не понимая, что таковых просто нет! И я буду искренне, всеми силами надеяться, что, когда вы вернетесь, моя кузина обретет ясность ума, вспомнит о своих клятвах и будет любить вас так же сильно, как и я!...

" Господи! Что я говорю?! " - в этот же миг промелькнуло в моей голове, и я в ужасе прикрыла рот руками, боясь, как бы не сказать что-нибудь ещё, столь же безумное. Как я могла? Как я осмелилась?

Стыд завладел мною, я почувствовала, как мои щеки залились краскою, и в сей момент я искренне пожалела, что сказанного, увы, не воротишь! Если б я только сдержалась, но этот непонятный, несвойственный мне гнев, хитро прячущийся глубоко в сердце, снова взял надо мною верх, как тогда, когда я наговорила лишнего графине Совлатовой! Откуда столько гнева во мне, подруга? Я никогда прежде не замечала его, но стоило мне услышать слова капитана, несправедливые по отношению к нему самому, как я снова не сдержалась!

Ох, я отдала бы все на свете, лишь бы он не понял, не услышал моего нелепого признания, и я горячо молила об этом Господа, отвернувшись, все ещё прикрывая рот рукой, так как не могла более выносить его удивленного, внимательного взгляда! Впрочем, удивления в нем было все же меньше. Наверное, он догадывался о моих чувствах, несомненно, с того самого дня, когда Мари попросила меня замолвить за них словечко перед отцом. Боже, неужели я сказала это?
Я хотела бы отшутиться или замять эту неловкость объяснениями, но, к сожалению, не могла ни пошевелиться, ни выдумать ничего. Мое поведение ясно свидетельствовало о том, что все сказанное мною было правдой, и Максим Савельевич, конечно же, все понял.

Казалось, вечность прошла, но вот я услышала его шаги за спиной, а потом раздался его голос, нежный и грустный.
- Я надеялся, что мне показалось в тот день... Я почти поверил в это, иначе зачем, спрашивал я себя, вы помогли нам с Мари? Это же так нелогично! Я решил, что ошибся, что все выдумал, а мы с вами просто хорошие друзья. Но я почему-то забыл, что вы настолько добры, и логика здесь совершенно не при чем! Ваша светлая ангельская душа не способна умышленно причинить кому-то боль, вы прощаете всех вокруг и относитесь к ним с любовью и пониманием, несмотря на то, что часто они этого не заслуживают... Вы заслуживаете честного ответа, и я должен сказать вам… сказать, что недостоин вас. Во мне слишком много темноты. Прошу вас, простите меня...

- Вам нужно ехать, - еле выдавила я из себя тихо. - Торопиться.
Несколько секунд стояла тишина - очевидно, он не знал, что сказать; потом раздалось короткое " прощайте" и звук шагов. Дверь за ним закрылась.
И только тут я, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась».