Часть II 12 страница

o Политизация геевской жизни кое-что меняет не в лучшую сторону. На американском конкурсе на лучший лесбийский эротический рассказ жюри нечаянно присудило премию писателю-мужчине (!). Испуганные организаторы конкурса отменили это решение, чем спровоцировали скандал. (См. Pat Califia «Unequal Contest». Lambda Book Report, vol. 5, N 1, July 1996. P. 44.) Если бы решение утвердили, был бы другой скан­дал — по поводу дискриминации женщин.

Условия там были суровые, но Жан был счастлив: у себя в деревне он был слабаком, а в Меттрэ его сделал своим любовником сильный и авторитетный подросток Вильруа. Перед уходом из колонии Вильруа продал Жене другому парню, а тот пе­редал третьему. Казалось бы, ужас? А Жене был счастлив тем, что пользовался у этих сильных ребят успехом.

Чтобы выйти из колонии, Жене завербовался в армию. Он служит в Сирии и Марокко, дезертирует, бродяжнича­ет, скитается по Европе, летом 1937 г. возвращается во Францию и за кражу 12 носовых платков получает месяц тюрьмы; помилован, но через две недели за новую кражу получает еще 5 месяцев тюрьмы, к тому же выясняется, что он дезертир. Благодаря психиатрической экспертизе, в мае 1938 г. Жене выпускают, а в октябре он снова попадает в тюрьму за кражу четырех бутылок аперитива. После осво­бождения—новые краткосрочные отсидки, чаще всего за кражу книг. В тюрьме Жене пишет «Богоматерь цветов», потом знакомится с Кокто, тот находит ему издателя, но очередная кража, на сей раз— редкого издания Верлена, опять приводит его в тюрьму, ему грозит пожизненное зак­лючение. В марте 1944 г. Сартр и Кокто добиваются его освобождения, а в 1949 г. — окончательного помилования президентским декретом. В 1947 г. Жене получил первую престижную литературную премию и стал известным писа­телем, но его жизнь осталась такой же неупорядоченной. Он увлекается то американскими «черными пантерами», то палестинскими террористами и пишет обо всем с абсолют­ной откровенностью.

В отличие от своих предшественников, Жене не оправ­дывает свою гомосексуальность и не психоанализирует ее, а свободно живет в ней. «Кто способен объяснить, почему он гомосексуалист? Кто знает, почему человеку свойствен­но любить так, а не иначе? Гомосексуальность была дана мне так же, как цвет моих глаз или количество моих ног. Уже ребенком я чувствовал, что меня привлекают мальчи­ки... Я вынужден был приспособиться к этому, жить сэтим, прекрасно понимая, что подобный образ жизни не.принимается обществом»⁹.

Поэтизируя воровство, предательство и насилие, Жене находит в преступном мире чистоту, отсутствующую в по­вседневной жизни буржуазного общества. Когда Кокто чи­тал рукопись «Богоматери цветов», она сначала вызвала у него отвращение и страх, он даже хотел ее сжечь, но по­нял, что не может этого сделать и обязан помочь талантли­вому автору: «Вы плохой вор, вы дали себя поймать. Но вы хороший писатель».

Романы Жене, по словам Эдмунда Уайта, «глубоко из­вращенны, часто инфантильны, всегда шокирующи. Они прославляют страсть и преступление и превозносят преда­тельство». Однако это легко объяснимо. «Как всякий дру­гой гомосексуал до начала геевского освободительного дви­жения, Жене мог выбирать только между тремя метафора­ми гомосексуальности — болезнь, преступление или порок. Почти все остальные писатели-гомосексуалы выбирали сво­им эталоном болезнь, потому что она взывала к сострада­нию гетеросексуального читателя. Жене выбрал два других образца — порок и преступление, и это оказалось более вы­зывающей и гордой позицией. Жене хочет испугать или со­блазнить своего гетеросексуального читателя, а не просить у него прощения. Вместо чая и симпатии он предлагает яд и бесстыдство»¹⁰.

В то же время Жене большой реалист. «Богоматерь цве­тов» — первый художественный образ феминизированной«королевы» в интерьере предвоенного Монмартра, «Чудо розы» описывает подлинные нравы детской исправительной колонии, а «Дневник вора»— преступный мир Барселоны. Жене — писатель не для всех, да и те, кому он нравится, вряд ли сочтут его подходящим примером для подражания. Но, прочитав его, вы уже не сможете отмахнуться от по­ставленных им вопросов, Именно в этом и состоит соци­альная функция искусства.

Важную роль в популяризации однополой любви сыграло кино¹¹. Первые серьезные фильмы на эту тему появились в Германии уже в годы первой мировой войны и сразу же после нее. В 1930—1950-х годах гомоэротическая тематика по­степенно проникает в массовое кино в зашифрованном виде (сцены с переодеванием мужчин в женскую одежду, коми­ческие образы женоподобных мужчин и лирическое изобра­жение мужской дружбы и воинского братства). Психологи­ческий и нравственный смысл этих образов был двусмыс­ленным, а их гомоэротический подтекст доступен только «посвященным».

В 1960-х и особенно в 1970-х годах западное кино стало более откровенным. С одной стороны, возникает подполь­ная «голубая» кинематография, со своими собственными режиссерами (Энди Уорхол, Пол Морисси) и звездами (Джо Даллесандро), показывающая геевскую жизнь изнут­ри, нарочито вызывающе и грубо, на грани порнографии. С другой стороны, начиная с фильма Уильяма Фридкина «Мальчики в оркестре» (Boys in the Band, 1970), по пьесе Марта Кроули, однополая любовь стала постоянной темой коммерческого кино. Хотя стереотипность образов несчас­тных гомосексуалов — «покажите мне счастливого гомосексуала, и я покажу вам веселый труп» — вызывала бурные протесты гей-активистов, эти фильмы помогали людям ощутить какие-то человеческие измерения однополой люб­ви. Когда в 1971 г. Джон Шлезингер впервые показал на экране целующихся мужчин, это вызвало у британской пуб­лики шок. Сегодня каталог кино- и видеофильмов, затра­гивающих гомосексуальную тему, насчитывает свыше 3000 названий¹². Внимание публики привлекают не только ки­нематографические образы, но и действительная или пред­полагаемая гомо- или бисексуальность многих кинозвезд (Рудольф Валентино, Рамон Наварро, Чарльз Лафтон, Монтгомери Клифт, Рок Хадсон, Тайрон Пауэр, Кэри Грант, Эррол Флинн, Джеймс Дин, Дирк Богард, Грета Гарбо, Марлен Дитрих и др.).

Веское слово сказали такие кинематографические класси­ки, как Висконти, Пазолини, Фасбиндер и Джармен.

В аристократической семье Лукино Висконти (1906— 1976) однополая любовь была семейной традицией, переда­вавшейся от отца к сыну¹³. Очень красивый мальчик, Висконти обожал мать (его одержимость семейными проблема­ми отразилась в «Сумерках богов» и в «Семейном портрете в интерьере»). В юности он увлекался лошадьми, ухаживал за женщинами и собирался жениться, но постепенно жен­щин вытеснили молодые мужчины. Властный, авторитар­ный и капризный, Висконти никогда не говорил о своей гомосексуальности, был застенчив и скрытен и любил толь­ко таких молодых мужчин, которые оказывали ему сопро­тивление. Его первой настоящей любовью в 1934 г. стал бежавший из Германии молодой блондин, фотограф Хорст, который помог Висконти освободиться от увлечения мужественной внешностью штурмовиков и стать на антифа­шистские позиции; в годы войны Висконти участвовал в движении Сопротивления и даже вступил в Итальянскую компартию. Другим любовником Висконти был актер Хельмут Бергер, который сыграл ведущие роли в «Сумерках бо­гов», «Семейном портрете...» и «Людвиге» и стал одним из кумиров «геевского» кино. Некоторое время Висконти жил с Франко Дзефирелли и также был безответно влюблен в ге­теросексуального Алена Делона.

Висконти-художника интересует не секс, а глубины че­ловеческой психики. Мужская любовь в его фильмах — бо­лезненная, но благородная страсть. Этот романтизм осо­бенно ярко воплощен в фильме «Людвиг» (1973), вольной интерпретации жизни баварского короля Людвига П. В «Сумерках богов» (1969) Висконти представил сексуальные извращения одним из источников германского фашизма, однако сцены гомосексуальной оргии сняты явно сочув­ственно. «Смерть в Венеции» (1971), по одноименной по­вести Томаса Манна, с Дирком Богардом в главной роли, высвечивает еще одну трагедию однополой любви — разновозрастность.

Более телесный, с сильным привкусом садомазохизма образ гомосексуального желания рисует Пьер Паоло Пазо­лини (1922—1975)¹⁴, который первым в итальянском кино показал нагое мужское тело. Пазолини с детства испыты­вал влечение к мальчикам, описывая в своих юношеских стихах мучения неразделенной и неутоленной страсти, когда можно «отдать свою любовь только руке или траве в кус­тах». В 1949 г. он был обвинен в растлении мальчиков, и, хотя обвинение не смогли доказать, из компартии его ис­ключили. Переехав в Рим, Пазолини писал газетные ста­тьи, а затем романы о жизни подростков из бедных райо­нов, поддерживая со своими героями то дружеские, то сексуальные отношения. Его политические взгляды были очень противоречивы, сочетая коммунистические и ультра­левые идеи с ностальгией по добуржуазному прошлому. Например, он сожалел о растущей эмансипации женщин и возражал против легализации абортов, потому что это ос­лабляет гомоэротические связи между неженатыми мужчи­нами, к которым в итальянской деревне традиционно отно­сились терпимо. 2 ноября 1975 г. Пазолини был убит 17-летним хаслером Джузеппе Пелози.

«Декамерон» (1971), «Кентерберийские рассказы» (1972) и «Арабские ночи» (1974) Пазолини— откровенный культ юности и сексуального желания. По словам Пазолини, на­гое тело всегда революционно, потому что его невозможно ввести в рамки. Он пытается найти невинную, «чистую» сексуальность, незатронутую католическим воспитанием и чувством вины, в средневековой крестьянской общине или в странах Востока. В дальнейшем Пазолини признал уто­пичность этих поисков. Его последний фильм «Сало, или 120 дней Содома» (1975), своего рода инсценировка марки­за де Сада, отмечен поэтизацией насилия и садомазохизма. Формально фильм направлен на разоблачение фашистской жестокости, но режиссер явно наслаждается сценами, в ко­торых сексуальность ассоциируется не столько с удоволь­ствием, сколько со смертью.

Еще более мрачной выглядит кинематография Райнера Вернера Фасбиндера (1946—1982)¹⁵. Будущий режиссер с детства рос маниакально-депрессивным ребенком. Его первые сексуальные интересы проявились очень рано, око­ло 3 лет, и были обращены преимущественно на мальчи­ков. В 15 лет Фасбиндер вместе с другом занимался гомо­сексуальной проституцией в Кёльне. В дальнейшем он женился, но всегда имел связи с мужчинами. Садомазохизм Фасбиндера усугублялся наркоманией, которая и привела его к гибели. Кинематограф Фасбиндера связан со студенческой революцией 1960-х годов, его фильмы имели большой успех среди левой интеллигенции. Все сложности сексуальных отношений, включая однополые, коренятся, по Фасбиндеру, в том, что за ними скрывают­ся отношения власти и взаимной эксплуатации. Этот ра­зоблачительный пафос заставил режиссера создать настоль­ко несимпатичные и карикатурные образы лесбиянок («Горькие слезы Петры фон Кант», 1972) и геев («Кулач­ное право свободы», 1975, в англо-американской вер­сии — «Фокс и его друзья»), что американские геи бойко­тировали его фильмы как гомофобские. Прохладный при­ем встретил и «Кэрель», по роману Жене (1982). Хотя обилие откровенно сексуальных сцен обеспечило фильму популярность, сексуальность в нем трактуется не как удо­вольствие, а как инструмент власти и злоупотребления властью: «Человек, который трахает, обладает властью, а тот, кого трахают, безвластен. Трахать и быть трахну­тым — средства утверждения или потери власти. И то и другое может доставлять удовольствие, но удовольствие быть трахнутым — это удовольствие от унижения»¹⁶.

В отличие от Фасбиндера, английский режиссер Дерек Джармен (1942—1994), ослепший и погибший от СПИДа, сознательно поставил свою жизнь на службу политического движения геев и лесбиянок и стал его своеобразной ико­ной. Почти все его фильмы посвящены теме социального освобождения гомосексуалов. В фильме «Себастьяна» (1975) он дополнил историю христианского мученика тем, что тот отверг любовь императора Диоклетиана. В «Кара­ваджо» (1986) бурная жизнь художника интерпретируется главным образом в свете его гомосексуальности. «Эду­ард II», по пьесе Марло (1991), высвечивает исторические корни преследования гомосексуалов правящими классами Англии. Последние фильмы и книги Джармена были не­посредственно посвящены теме борьбы со СПИДом.

Какими бы идеализированными или карикатурными, положительными или отрицательными ни были образы однополой любви и ее носителей в литературе и кино, они приучали общество к тому, что такой феномен существует. Но чтобы это осознание повлияло на реальную жизнь сек­суальных меньшинств, нужно было политическое действие.

Освободительное движение геев и лесбиянок с самого нача­ла было неоднородным, включая несколько разных тече­ний, которые лишь отчасти совпадают друг с другом¹⁷. Во-первых, это движение за сексуальную свободу, терпимость и признание своего права быть другими. Во-вторых, это политическое движение за осознание себя как социального меньшинства, за равноправие и гражданские права. В-тре­тьих, это идейное движение, выдвигающее определенные принципы социальной организации общества и социально-нравственные ценности. В-четвертых, это особая субкуль­тура, общинная жизнь, стиль жизни, язык, формы обще­ния, искусство и многое другое. Эти элементы сплошь и рядом не совпадают, и соотношение их различно в разных странах и в разные периоды.

Рассматривая геевско-лесбиянское движение преимуще­ственно в политическом ключе, исследователи выделяют в его развитии несколько основных этапов¹⁸:

1) 1890—1945 гг. — период гомосексуальной эмансипа­ции, гомосексуалы становятся видимыми и слышимыми.

2) 1945—1969 гг. — период либерального гомофильского движения, добивающегося понимания и сочувствия у гете­росексуального общества и прекращения наиболее одиозных форм угнетения и дискриминации.

3) 1969— конец 1980-х годов— радикализация и поли­тизация движения, требование полной легализации и при­знания прав сексуальных меньшинств ради интеграции их в гражданское общество.

4) С начала 1990-х годов — превращение движения геев и лесбиянок в квир-движение, перенос акцентов с интегра­ции сексуальных меньшинств на их автономизацию, нача­ло новых споров о конечных целях движения.

Хотя движение было интернациональным, особенно важное значение в послевоенные годы приобрели процес­сы, происходившие в США.

Первой материальной предпосылкой массового движения было образование критической массы людей, рассматривав­ших себя как некую общность. До второй мировой войны аме­риканские геи и лесбиянки были разобщены и бессильны про­тив полицейских репрессий и консервативного общественного мнения. Оказавшись в армии, они впервые увидели, что на самом деле их гораздо больше, чем было принято думать, и данные Кинзи это подтвердили. Послевоенная миграция в большие города облегчила им нахождение себе подобных.

Особенно важную роль в этом деле играли бары, которые были местами не только для секса, но и для общения, об­мена информацией и формирования общности идей и чувств. «Гей-бар был первым, а для большинства членов «до-освободительного поколения» — единственным геевским учреждением. Прежде чем геи потребовали социально­го признания и создали собственные институты, прибыль­ные гей-бары предоставляли чуточку анонимности и защи­ты от официального и неофициального вмешательства в лесбигеевское общение»¹⁹.

Поскольку США — нация иммигрантов, каждое этничес­кое, религиозное или культурное меньшинство стремилось прежде всего создать собственную экологическую нишу в виде более или менее компактного территориального сооб­щества или общины (слово community обозначает и то и другое) себе подобных. Не были исключением и геи. Как только они становились видимыми и слышимыми, они сра­зу же создавали на месте прежних гетто своеобразные общи­ны, где все были свои — и доктор, и юрист, и мебельщик, и архитектор, и портной, и парикмахер, и оптик, короче, вся сфера обслуживания. Это облегчало общение и усили­вало чувство социальной общности. Плюс — две старые, специфически американские традиции: 1) свобода слова, возможность беспрепятственно распространять диссидентс­кие взгляды и 2) вытекающая из религиозного плюрализма Соединенных Штатов любовь к созданию всевозможных добровольных ассоциаций²⁰.

Послевоенная Америка стала ареной нескольких мощных Демократических движений — за гражданское равноправие черных, феминистского движения, движения против вой­ны во Вьетнаме и молодежного, студенческого движения. Это не могло не поставить перед геями и лесбиянками во­прос: а чем мы хуже, почему мы должны мириться с гне­том, против которого восстают другие?

С самого начала движение геев и лесбиянок имело два крыла — либеральное, ориентированное преимущественно на интеграцию и ассимиляцию гомосексуалов в обществе путем их уравнения в правах с представителями гетеросек­суального большинства, и леворадикальное, добивающееся революционного разрушения всей системы гендерно-сексуальной стратификации и поддерживающих ее институтов.

Первая американская гомофильская организация «Об­щество Маттачин» (Mattachine society) была основана в Лос-Анджелесе в 1950—1951 гг. и названа в честь одно­именного таинственного средневекового французского му­зыкального сообщества. Ее основатель Гарри Хэй²¹ (р. в 1912 г. в Англии, в бедной рабочей семье, вскоре эмигри­ровавшей в США) был человеком незаурядным. Самым сильным жизненным впечатлением 13-летнего Гарри было знакомство с индейцами хопи, к которым он почувствовал духовную близость, найдя в опыте бердачей приемлемое решение собственных психосексуальных проблем. Вступив в 1933 г. в компартию США, Хэй пытался сочетать борьбу за освобождение трудящихся с борьбой за сексуальное ос­вобождение. Поскольку для компартии его гомосексуаль­ность была неприемлема, Хэй пытался подавить ее и в 1938 г. женился на подруге по партии Аните, но дружес­кие отношения с женой не избавили его от влечения к мужчинам. Мировоззрение Хэя — попытка синтеза марк­сизма с идеями индейских бердачей. Из марксизма Хэй заимствовал трактовку гомосексуалов как угнетенного со­циального и культурного меньшинства, которое может до­биться освобождения только путем классовой борьбы в со­юзе со всеми остальными демократическими силами. Вме­сте с тем он выступал против ассимиляции геев, за сохра­нение психических особенностей и духовности американс­ких индейцев.

Политически эти идеи были трудносовместимы, многие члены Общества Маттачин их не разделяли. По мере того как первоначальный узкий круг основавших его друзей-лю­бовников расширялся, в Обществе усиливались идейные разногласия, а открытое сочетание марксизма и гомосексу­альности навлекало гонения со стороны маккартистов. Что­бы спасти Общество от преследований, Хэй в 1953 г. вы­шел из компартии, но это не помогло. В конце 1953 г. в Обществе Маттачин возобладали умеренные, либеральные силы. Было заявлено, что Общество «безоговорочно под­держивает все Американские ценности» и добивается толь­ко ассимиляции и интеграции гомосексуалов в существую­щее общество, опираясь на помощь авторитетных ученых, вроде Кинзи и Хукер. Идейная переориентация сделала Об­щество более респектабельным в глазах среднего класса, зато лишила его массовой основы.

Второй гомофильской организацией был основанный в январе 1953 г. при участии Общества Маттачин, но фор­мально независимый от него журнал ONE («Один») (на­звание происходит от слов Томаса Карлейля: «Мистическая братская связь делает всех мужчин одним целым»), изда­вавшийся до 1968 г. В 1956 г. с помощью частных пожер­твований его редакторы У. Дорр Легг, Джим Кепнер и другие создали на основе журнала первый в США гомофильский научно-педагогический центр (ONE Institute of Homophile Studies). В 1994 г. Институт ONE, руководи­мый известным антропологом Уолтером Уильямсом, слил­ся с Международным геевским и лесбийским архивом (IGLA) в Лос-Анджелесе, образовав богатейшее собрание книг и документов.

Хотя формально Общество Маттачин представляло всех гомосексуалов независимо от пола, фактически в нем пре­обладали мужчины, женское представительство было номи­нальным. Признать себя лесбиянкой в консервативной Аме­рике было невероятно трудно, а социальные барьеры меж­ду женщинами из средних классов и рабочими женщинами были и вовсе непреодолимыми. Тем не менее в 1930-х годах в больших городах уже существовали женские бары, среди посетительниц которых преобладали лесбиянки. В 1955 г. четыре пары лесбиянок во главе с Дель Мартин и Филлис Лайон основали в Сан-Франциско первую американскую лесбийскую организацию «Дочери Билитис» (название под­сказано «Песнями Билитис» Пьера Луи) и начали издавать собственный журнал «Ladder» («Лестница»). Политические взгляды этих женщин были довольно умеренными, они хо­тели прежде всего помочь лесбиянкам выйти из изоляции. Они поддерживали тесный контакт с Обществом Маттачин и ONE, но считали, что мужские организации недостаточ­но отражают женские проблемы и интересы. «Что вы, муж­чины, знаете о лесбиянках?.. Ни одна из ваших организа­ций не признала того факта, что лесбиянки — женщины и что наше XX столетие — эра освобождения женщин. Лесби­янки не удовлетворены положением подручных или гомосексуалов второго сорта»²².

«Дочери Билитис» были элитарной организацией женщин среднего класса. Желая стать респектабельными, они тре­бовали от своих членов умеренности и благопристойности в поведении и одежде, классовые предрассудки не позволяли им привлекать лесбиянок из пролетарской среды. В 1960 г. организация насчитывала только 110 членов. Никакой мас­совой пропаганды она не вела.

Несмотря на маккартистские гонения, а отчасти даже благодаря им, гомосексуальность стала в 1950-х и начале 1960-х годов значительно более видимой и слышимой. Кни­ги о мужской любви, которые раньше печатались полупод­польно, в маленьких непрестижных издательствах, посте­пенно стали занимать видное место в книжных магазинах и на стендах библиотек. «Город и столб» Гора Видала (1948), «Другие голоса, другие комнаты» Трумена Капоте (1948), «Комната Джованни» Джеймса Болдуина (1956), «Голый за­втрак» Уильяма Берроуза (1959) стали классическими. Кан­засская библиотекарша Барбара Грир, начавшая собирать лесбийскую литературу, в 1957 г. нашла только 4 книжки на эту тему, в 1959 г. их стало 34, а в 1964—1965 гг. — 348, больше, чем за всю предыдущую историю западной литера­туры²³. Меняется отношение к гомосексуальности в общественных науках. Однако эти либеральные идеи оставались достоянием интеллигентской верхушки и не избавляли лю­дей от гонений и преследований.

Под влиянием общего подъема демократического движе­ния в США в 1960-х годах геевское движение радикализиро­валось. Важную роль в этом сыграл Франклин Кэмени (р. 1925). Выходец из еврейского среднего класса Нью-Йорка, вундеркинд, получивший ученую степень по астрономии в Гарварде, Кэмени не был революционером по характеру и спокойно работал в военной картографической службе. Но когда в 1957 г. его уволили оттуда за гомосексуальность и он нигде не мог найти работу по специальности, ему не оста­лось ничего другого, как стать правозащитником. В отли­чие от некоторых других геевских лидеров, стремившихся доказать свою респектабельность, Кэмени подчеркивал, что нужно не просить снисхождения, а добиваться гражданских прав в союзе с остальными демократическими силами. И для этого вовсе не нужно знать «причины» гомосексуально­сти. Негритянские организации не волнует, какой именно ген определяет цвет кожи и как ее можно выбелить. Еврей­ские организации не заинтересованы в искоренении анти­семитизма путем крещения евреев. То же самое должны де­лать и гомосексуалы. «Мы заинтересованы в получении прав для наших общин как негры, как евреи и как гомосек­суалы. Почему мы являемся неграми, евреями или гомосексуалами, совершенно безразлично, и можем ли мы стать белыми, христианами или гетеросексуалами, также не име­ет значения»²⁴.

Эта новая, радикальная установка вызвала раскол в гомофильском движении. Старые либеральные лидеры, ста­равшиеся убедить гетеросексуальное общество в своей безо­бидности, отсеялись, а новые лидеры и организации стали больше апеллировать к прямым массовым действиям — ми­тингам, бойкотам, демонстрациям протеста, не боясь стол­кновений с полицией и судебными властями. В 1968 г. Североамериканская конференция гомофильских организа­ций официально приняла лозунг: «Гей — это хорошо», по образцу негритянского лозунга: «Черный — это красиво». В больших городах, как Сан-Франциско и Нью-Йорк, поли­тическое движение смыкается с популярными среди моло­дежи течениями контр культуры, вроде хиппи и битников, что придает ему больший размах.

Символическим рубежом перехода от либерального гомофильского движения к освободительному движению геев и лесбиянок стали события 27—30 июня 1968 г. в Нью-Йор­ке, получившие название Стоунволлского восстания. Вне­шняя канва их достаточно буднична. В ночь с пятницы на субботу нью-йоркская полиция нравов, проводя рутинный рейд в гомосексуальном баре «Стоунволл Инн» на Кристо­фер-стрит, в центре гомосексуального Нью-Йорка, попы­талась арестовать его владельцев за незаконную продажу ал­коголя. Такие рейды проводились регулярно в течение мно­гих лет, и грубость полиции всегда воспринималась как дол­жное. На сей раз момент был выбран неудачно. Наэлект­ризованные обстановкой в городе, в частности недавними студенческими волнениями в Колумбийском университете, посетители бара отказались покинуть помещение, вооружи­лись камнями и бутылками и начали бунт против полиции, вынудив ее отступить. Приехавшие на помощь полицейские машины были подожжены. Особенно мужественно и агрес­сивно сражались с полицией одетые в женское платье муж-чины-проституты, от которых никто этого не ожидал. На­чалась продолжавшаяся три дня битва, в которой 400 поли­цейским противостояла двухтысячная толпа, кричавшая «Спасем наших сестер!» и «Власть геям!».

Этот стихийный бунт, подготовленный десятилетиями гнета и унижения, показал геям, что при желании они мо­гут успешно противостоять полиции, но для этого нужна организация. Сразу же после Стоунволла в Нью-Йорке был создан радикальный Геевский Освободительный Фронт (Gay Liberation Front — GLF), провозгласивший целью формиро­вание геевской идентичности, независимой от гетеросексу­альных ценностей. В августе 1969 г. группа геевской моло­дежи во главе со Стивеном Доналдсоном приняла «ради­кальный манифест», в котором «принятые гетеросексуаль­ные нормы морали» были объявлены аморальными. Возникает множество разных соперничающих друг с другом геевских организаций — «Союз геевских активистов» (Gay Activists Alliance— GAA), под лозунгом «Из чуланов— на улицы!», «Национальная геевская комиссия» (National Gay Task Force — NGTF; в 1986 г. добавлены слова «и лесбиянс­кая») и т. д.

Американский пример нашел живой отклик в Европе. Вслед за многочисленными национальными организациями в августе 1978 г. на съезде в Ковентри была создана Между­народная Ассоциация лесбиянок и геев (International Lesbian and Gay Association — ILGA), под лозунгом «Работать для освобождения женщин-лесбиянок и мужчин-геев от право­вой, социальной, культурной и экономической дискрими­нации». В настоящее время ИЛГА имеет больше 200 ассо­циированных коллективных членов.

Новое движение создало официальную систему симво­лов. Розовый треугольник напоминает о знаке, который заключенные-гомосексуалы должны были носить в гитле­ровских концлагерях (российские представления, что розо­вый цвет обозначает лесбиянок, а голубой — геев, не ли­шены остроумия, но исторически неверны). Второй сим­вол — ламбда, одиннадцатая буква греческого алфавита, появился в США в 1970 г. и был официально принят Меж­дународным конгрессом в защиту прав геев в Эдинбурге в 1974г.* Третий символ, многоцветный полосатый флаг-ра­дуга, символизирующий многоцветье движения и одновре­менно — намек на библейское обещание, что всемирного потопа больше не будет, появился в Сан-Франциско в 1978 г. Другие символы — единорог, носорог, бабочка и т. п. — широкого распространения не получили.

Однако геевское движение никогда не было чисто поли­тическим. Геевская субкультура 1970-х годов воспроизводи­ла и гипертрофировала наиболее типичные черты эпохи сексуальной революции — индивидуализм, нарциссизм, гедо­низм и социальную безответственность²⁵.

Романтическая легенда, будто ламбда изображалась на щитах фиванских и спартанских воинов из «легиона влюбленных», недостоверна; ско­рее всего, символ подсказан голливудским фильмом «Триста спартанцев», на щитах которых ламбда действительно была. Е. Potwin, History of the gay and lesbian lambda. «ONE-ILGA Bulletin», Spring 1995, № 1.

Сексуальная революция 1960-х годов провозгласила пол­ное раскрепощение эроса, представив сексуальность как ав­тономную и привилегированную сферу ничем не ограни­ченного удовольствия. Вследствие своей нерепродуктивности, маргинальности и несвязанности с браком мужская го­мосексуальность как нельзя лучше вписывалась в этот новый культурный контекст.

До начала эпидемии СПИДа почти вся гомосексуальная субкультура в больших городах строилась главным образом на основе секса, развлечений и наркотиков. Богемная сре­да притупляла чувство ответственности за других и заботу о собственной безопасности. Гедонистический и эксперимен­тальный гомоэротизм чувствовал себя в этой среде как рыба в воде. Не случайно из трех главных пророков и культовых фигур «битовского поколения» двое (Уильям Берроуз и Аллен Гинзберг) были геями, а третий, Джек Керуак, бисек­суалом. Помимо общего богемного духа, геям как нельзя больше импонировал характерный для битников культ мо­лодости — «эйджизм» (ageism), воплощенный в знаменитом студенческом лозунге: «Не доверяй никому старше тридца­ти лет». Хотя далеко не все геи были битниками и не все битники — геями (большинство хиппи, которых часто отож­дествляли с битниками, были как раз «натуралами»), и эти явления прочно соединились в общественном сознании*.