Белая оспа.

Омулу наслала на город черную оспу. Но там, в Верхнем городе, богачи

сделали прививки, а Омулу была богиней диких африканских лесов и ничего ни о

какой вакцине не слышала. И оспа спустилась в город бедняков и стала валить

людей с ног, покрывая их страшными язвами. Тогда появились санитары из

департамента здравоохранения. Они засовывали больных в мешок и увозили их в

инфекционные бараки далеко за город. Женщины плакали, потому что знали: эти

люди уже не вернуться.

Омулу наслала черную оспу на Верхний город, город богачей. Она ничего

не знала о вакцине. Омулу была необразованной африканской богиней. Что она

могла знать о прививках и прочих чудесах науки? Но поскольку она уже

выпустила оспу (и это была ужасная черная оспа), Омулу пришлось позволить ей

спуститься в город бедняков. Раз оспа выпущена, она должна исполнить свое

предназначение. Но Омулу жалела своих бедных сыновей, поэтому она отняла

силу у черной оспы, превратив ее в глупую белую оспу, опасную не более, чем

корь. Несмотря на это люди из департамента здравоохранения засовывали

заболевших в мешки и увозили в инфекционные бараки. Родственникам не

разрешали навещать больных и никогда не сообщали об их смерти. Никто там за

ними не ухаживал, лишь изредка заходил врач. Считалось, что попавшие в барак

обречены. А если кому и удавалось вернуться, то на него смотрели, как на

воскресшего из мертвых. Газеты писали об эпидемии оспы и обязательной

вакцинации. А на кандомблэ день и ночь гремели барабаны в честь Омулы, чтобы

смягчить ее гнев. Отец святого Паим с Алто ду Абакаши, любимый жрец Омулы,

вышил для нее блестками белое шелковое покрывало. Но Омулу отказалась

принять его. Она боролась против вакцины.

В бедных домах плакали женщины. Из страха перед оспой, из страха перед

инфекционным бараком.

У капитанов песка первым заболел Алмиро. Однажды ночью, когда

негритенок Бузотер пробрался к нему, чтобы заняться любовью (той любовью,

которую Педро Пуля категорически запретил), Алмиро сказал ему:

- У меня все тело чешется.

Он показал негритенку руки, покрытые волдырями:

- Я весь словно в огне горю.

Бузотер был храбрым негритенком, это знали все капитаны. Но перед

оспой, болезнью Омулу, он испытывал настоящий ужас, безумный страх, который

достался ему в наследство от многих поколений его африканских предков. Не

заботясь о том, что откроются его тайные отношения с Алмиро, Бузотер

заметался между спящими крича на весь склад:

- У Алмиро оспа!.. Ребята, у Алмиро оспа!

Мальчишки один за другим поднимались и в испуге отодвигались подальше

от Алмиро. Тот зарыдал. Педро Пуля еще не вернулся. В складе не было ни

Профессора, ни Кота, ни Жоана Длинного. Поэтому Хромой чувствовал себя

хозяином положения. Хромой в последнее время становился все нелюдимее, почти

ни с кем не разговаривал. Он издевался надо всем на свете, из-за любого

пустяка лез в драку и считался только с Педро Пулей. Фитиль молился за него

чаще, чем за кого бы то ни было, но порой ему казалось, что в Хромого

вселился дьявол. Падре Жозе Педро был очень терпелив с ним, но Хромой

отдалился и от священника. Он не желал никого знать, и любой разговор, в

который он вмешивался, заканчивался дракой. Когда Хромой проходил по складу,

все расступались. Его боялись как оспы. В это время у Хромого появилась

собака, и он был занят только ею. Вначале, когда этот огромный

изголодавшийся пес появился в складе, Хромой издевался над ним, как только

мог. Но в конце концов приласкал пса и взял себе. Теперь он только им и жил.

Поэтому он решил увести собаку, всюду следовавшую за ним, подальше от

Алмиро. Потом вернулся к мальчишкам. Они стояли полукругом на приличном

расстоянии от Алмиро и показывали на волдыри, высыпавшие у него на груди.

Хромой начал с того, что припугнул Бузотера:

- Теперь, глупый негр, волдырь вскочит у тебя на этом самом месте, -

прогнусавил он. В глазах Бузотера был ужас. Потом Хромой обратился к

собравшимся, указывая на Алмиро пальцем:

- Здесь никому не охота подцепить оспу из-за этого гомика.

Остальные молча глядели на Хромого и ждали, что он еще скажет. Амиро,

прижавшись к стене, рыдал, закрыв лицо руками.

- Ты сию же секунду уберешься отсюда, - продолжал Хромой, - пристроишься

где-нибудь на улице, пока тебя не подберут легавые.

- Нет! Нет! - рыдал Алмиро.

- Пойдешь, как миленький. Мы не станем звать сюда санитаров, не то вся

полиция узнает, где мы скрываемся. Ты уберешься по-хорошему, или мы

вышвырнем тебя отсюда вместе с твоим шмотьем. Отправляйся к черту, а то мы

все тут перезаразимся. И все из-за тебя, педик проклятый.

Алмиро только повторял " нет! ", " нет! " и рыдал на весь склад. Негритенок

Бузотер трясся от страха, Фитиль возвестил о том, что это кара Божья за их

грехи, остальные же молча стояли, не зная, что делать. Хромой уже был готов

вышвырнуть Алмиро силой, когда Фитиль снял со стены иконку Богоматери и

воззвал:

- Помолимся всем миром, ведь это кара Божья за наши грехи. Мы много

грешили, и Господь решил нас наказать. Нужно просить у Него прощения...- его

голос звучал, как проклятье, как предвестник кары небесной. Некоторые

сложили ладони, и Фитиль начал было читать " Отче наш", но Хромой оттолкнул

его:

- Вали отсюда, пономарь.

Фитиль стал молиться потихоньку, прижимая икону к груди. Странную они

представляли картину: на заднем плане рыдал Алмиро, повторяя одно только

слово: " нет! ". Фитиль молился, остальные топтались в нерешительности, не

зная, что предпринять. Бузотер дрожал от страха, думая, что тоже заразился.

Хромой заговорил снова:

- Парни, если он сам не уберется, придется вышвырнуть его силой. Или мы

все сдохнем от оспы, все... Вы что, не понимаете этого, придурки? Мы вытащим

его на улицу, там его заберут в лазарет.

- Нет, нет, - твердил Алмиро.- Ради Господа Бога...

- Это кара Божья...- не унимался Фитиль.

- Закрой пасть, поповский ублюдок, - оборвал его Хромой и продолжил, -

Давай, берись за него, ребята, раз он не хочет идти по-хорошему.

И поскольку остальные все еще колебались, он подошел к Алмиро,

намереваясь дать ему пинка:

- Слышишь ты, малохольный, пошли.

Алмиро еще больше съ е жился и вжался в стену:

- Нет, ты не имеешь права. Я такой же, как все. Пуля вот-вот должен

прийти.

- Это кара... Это Божья кара... - голос Фитиля окончательно вывел из

себя Хромого, и он что есть силы пнул Алмиро:

- Убирайся прочь, немочь заразная. Вали отсюда, гомик.

Но в этот момент его схватила чья-то рука и отшвырнула в сторону. Между

Хромым и Алмиро вырос Сухостой с пистолетом в руке. Глаза его сверкали:

- Клянусь, этот пистолет заряжен, и пусть только кто-нибудь тронет

Алмиро, - он с угрозой обвел собравшихся взглядом.

- А тебе-то что здесь надо, кангасейро? - пытался вновь овладеть

ситуацией Хромой.

- Он не полицейский, чтобы с ним так обращались. Он один из нас, это он

правильно сказал. Мы подождем, пока вернется Пуля, и пусть он решит, что с

ним делать. А того, кто хоть пальцем его тронет, я уничтожу, как полицейскую

обезьяну, - и Сухостой навел на собравшихся пистолет.

Толпа стала расходиться. Хромой плюнул с досадой:

- Все вы трусы...- и пошел к своей собаке.

Он уселся рядом с ней, и те, кто поближе, слышали, как он бормотал:

" трусы", " трусы". Сухостой охранял Алмиро с пистолетом в руке. Амиро рыдал

все громче и громче, глядя, как волдыри покрывают все его тело. Фитиль молил

Господа проявить милосердие и не судить их слишком строго.

Потом Фитиль вспомнил о падре. Он выскользнул из склада и направился к

дому священника. Но по дороге он по-прежнему молился, и глаза его были полны

страха перед мстительным Богом.

Педро Пуля вернулся в склад вместе с Профессором и Жоаном Длинным. Им

удалось провернуть весьма удачное дельце, и они вспоминали свой успех, то и

дело прерывая обсуждение взрывами хохота. Кот вместе с ними участвовал в

деле, но в склад не пошел, остался у Далвы. Первым, кого увидели друзья,

войдя в склад, был Сухостой с пистолетом в

руке.

- Что тут у вас такое? - спросил Пуля.

Хромой вышел из своего угла, за ним по пятам следовал пес:

- Этот придурок, строящий из себя конгасейро, не дает нам сделать одно

дело, - и указал на Алмиро.- У этого малохольного оспа.

Жоан Длинный невольно отступил назад. Педро Пуля смотрел на Алмиро, а

Профессор подошел к Сухостою. Мулат не опустил пистолет. Тогда Педро сказал:

- Расскажи ты, Сухостой.

- Вот он подхватил чертову оспу, - Сухостой указал на рыдающего

мальчишку. - А эта горилла, словно полицейский, хочет вышвырнуть его на

улицу, чтобы " скорая помощь" забрала его в больницу. Я не собирался

вмешиваться, но парень не хотел уходить. Тогда они все вместе (Сухостой

сплюнул) хотели побить его, чтобы заставить уйти. Но Алмиро сказал, что он

один из капитанов, и что нужно дождаться тебя. Я решил, что он говорит

правильно, и взял его сторону. Он ведь не полицейский какой-нибудь, чтобы

так с ним обращаться.

- Ты поступил правильно, Сухостой. - Педро Пуля хлопнул мулата по

плечу. Потом посмотрел на Алмиро. - У тебя действительно оспа?

Мальчишка только кивнул в ответ и снова зарыдал. Хромой закричал:

- Я же говорю: нам ничего другого не остается. Мы не можем вызвать сюда

" скорую помощь" - все на свете узнают, где мы прячемся. Надо оставить его на

какой-нибудь улице, где много прохожих. Нам придется это сделать, хочешь ты

этого или нет.

- Кто здесь главный, ты или я? Ты что, хочешь по шее схлопотать? -

пришлось повысить голос Педро Пуле.

Хромой отошел, что-то бормоча себе под нос. Пес бросился ему в ноги, но

Хромой дал ему пинка. Однако тут же спохватился и стал гладить его, издали

наблюдая за происходящим.

Педро Пуля подошел к Алмиро. Жоан Длинный хотел сделать то же самое, но

не смог сдвинуться с места: слишком глубоко сидел в нем страх перед оспой,

он был так же велик, как и его доброта. Только Профессор остался рядом с

Пулей. Он-то и сказал Алмиро:

- Дай-ка я посмотрю...

Алмиро протянул руки, покрытые волдырями. Профессор сказал:

- Это белая оспа. Настоящая сразу чернеет.

Педро Пуля обдумывал ситуацию. В складе стояла полная тишина. Жоану

Длинному удалось взять себя в руки и подойти поближе. Он шел, едва

переставляя ноги. Казалось, для этого ему пришлось собрать всю свою волю,

преодолеть самого себя. В этот момент в склад вошел Фитиль, а за ним - падре

Жозе Педро. Падре поздоровался и спросил, кто заболел. Фитиль показал на

Алмиро. Священник подошел, взял его за руку, внимательно осмотрел. Потом

сказал Педро Пуле:

- Его в больницу надо...

- В оспенный батрак?

- Да.

- Нет, ни за что, - отрезал Педро Пуля.

Хромой снова поднялся и подошел к ним:

- Я уже давно говорю: нужно отправить его в больницу.

- Я его не отдам в больницу, - повторил Педро Пуля.

- Но почему? - удивился падре Жозе Педро.

- Вы же знаете, падре, никто оттуда не возвращается. Никто. А ведь он

наш товарищ, один из нас. Я не могу этого сделать...

- Но ведь существует закон...

- Обрекающий на смерть?

Падре во все глаза смотрел на Педро Пулю. Эти мальчишки то и дело

ставят его в тупик, они намного умнее, чем можно предположить, и в глубине

души падре знает, что они правы.

- Нет, падре, я его не отдам в больницу, - твердо сказал Педро Пуля.

- Тогда что же ты собираешься делать, сын мой?

- Лечить его здесь.

- Но как?

- Позову дону Анинью.

- Но она же не врач...

Педро Пуля смутился, но через минуту сказал:

- Лучше пусть умрет здесь, чем в больнице.

Тут снова вмешался Хромой:

- Он же всех перезаразит...- он указал на мальчишек. - Все слягут.

Этого нельзя допускать.

- Заткнись, сволочь, не то всыплю как следует, - оборвал его Педро.

Но тут вмешался падре:

- Он прав, Пуля.

- Он не пойдет в больницу, падре. Вы хороший человек и прекрасно

понимаете, что его туда нельзя отправлять. Там такое творится... Это верная

смерть.

Падре хорошо знал, что все сказанное Пулей - правда, и поэтому молчал.

И тут Жоан Длинный спросил:

- А разве у него нет дома?

- У кого?

- У Алмиро. Ведь есть.

- Я не хочу туда возвращаться, - всхлипывал Алмиро, - я оттуда сбежал.

Педро Пуля подошел к нему и очень мягко сказал:

- Не плачь, Алмиро. Сперва я схожу туда, поговорю с твоей матерью. А

потом мы тебя отведем. Это все-таки лучше, чем больница. А падре добудет нам

врача, он тебя вылечит. Ведь правда, падре?

- Да, правда, - пообещал падре Жозе Педро.

Существовал закон, обязывающий граждан извещать органы здравоохранения

обо всех случаях заболевания оспой. Падре Жозе Педро прекрасно об этом знал,

но в который уже раз он был на стороне капитанов песка, а не на стороне

закона.

Педро Пуля нашел мать Алмиро. Она была прачкой, жила с мелким

землевладельцем за Соломенным Городком. Узнав о случившемся, мать мальчика

чуть с ума не сошла. Алмиро тут же забрали домой, позднее падре привел туда

врача. Но, оказалось, что этот врач добивался места в департаменте

здравоохранения и поэтому донес на падре Жозе Педро как на укрывателя. В

результате Алмиро все равно забрали в инфекционный барак, а падре оказался в

весьма затруднительном положении. Власти не привлекли священника к

ответственности, но пожаловались на него архиепископу, и падре Жозе Педро

вызвали для беседы к канонику, возглавлявшему канцелярию архиепископства.

Падре был сильно напуган.

Тяжелые портьеры, стулья с высокими спинками, портрет святого Игнатия

Лойолы на одной стене, распятие - на другой. Большой стол, дорогие ковры. С

бьющимся сердцем вошел падре Жозе Педро в эту залу. Он не знал точно, зачем

его сюда вызвали. Получив извещение, предписывающее ему явиться в

архиепископский дворец, он подумал было, что речь пойдет о приходе, которого

он тщетно дожидался в течение двух лет. Неужели собственный приход? Падре

радостно улыбнулся. Наконец-то он станет настоящим священником, будет нести

ответственность за вверенные ему души. Действительно станет служить Богу.

Вдруг на него нахлынула грусть: его дети, беспризорные дети с улиц Баии,

капитаны песка, - как он оставит их? Он был их другом, одним из немногих.

Других священников не волновали проблемы этих детей. Они довольствовались

тем, что изредка служили мессу в исправительной колонии, чем вызывали у

тамошних мальчишек еще большую неприязнь, так как из-за богослужения их

скудный завтрак откладывался. А падре Жозе Педро посвятил беспризорным детям

всего себя. Нельзя сказать, что он достиг хороших результатов. Иногда он

делал какой-то неверный шаг, и все приходилось начинать с начала.

Все же ему удалось завоевать доверие этих ребят. Они стали относиться к

нему, как к другу, даже если не воспринимали всерьез как духовного пастыря.

Падре на многое закрывал глаза, лишь бы не утратить доверие капитанов. Ему

часто приходилось поступать совсем не так, как его учили, мириться с тем,

что церковь осуждала. Но другого способа спасти этих детей не было. А падре

Жозе Педро считал, что даже из-за одного Фитиля и открывшегося в нем

призвания стоило рисковать! И тут падре пришло в голову, что из-за этого его

и вызывают в архиепископство. Наверняка из-за этого. Богомолки уже давно

шепчутся у него за спиной о его подозрительных связях с малолетними

воришками. А тут еще случай с Алмиро. Ну конечно, причина в этом. Падре

испугался: его наверняка накажут, придется расстаться с мечтой о приходе. А

падре Жозе Педро очень нужен приход. Он должен содержать старую мать и

сестру, которая учится в педагогическом училище. Вдруг ему пришло в голову,

что он мог и ошибаться. Церковные власти не одобряют его поступков, а в

семинарии его всегда учили повиноваться. Но он вспомнил о капитанах. Перед

его мысленным взором прошли Фитиль, Педро Пуля, Профессор, Хромой, Сачок,

Кот. Нужно помочь этим мальчишкам... Дети были главной заботой Христа. Он

должен сделать все для спасения этих детей. Не по своей вине они ведут такую

жизнь.

В залу неслышно ступая вошел каноник. Погруженный в свои мысли, падре

не заметил его, он вообще забыл, где находится.

Каноник был высокий, очень худой и угловатый, редкие волосы тщательно

причесаны, губы резко очерчены, сутана сверкала чистотой. На шее висели

четки. Он казался воплощением святости и чистоты. Однако это не делало его

симпатичным: аскетичная фигура каноника, суровые черты лица отталкивали

людей. Как будто чистота было броней, отделявшей его от стального мира,

погрязшего в грехе. Он считался человеком исключительного ума, выдающимся

проповедником, известным строгостью своих принципов.

Каноник остановился перед падре Жозе Педро и какое-то время внимательно

его рассматривал. Своим острым взглядом он тут же отметил и грязную, в

нескольких местах залатанную сутану, и неуверенность в себе, и страх. А

простоватость и доброта были просто написаны у него на лице. Каноник изучал

отца Жозе Педро всего несколько минут, но этого было достаточно, чтобы

проникнуть в глубину его бесхитростной души. Каноник кашлянул. Падре поднял

глаза, вскочил, смиренно поцеловал руку:

- Каноник...

- Садитесь, падре, нам нужно поговорить.

Каноник окинул падре бесстрастным, ничего не выражающим взглядом, потом

спустился на стул, стараясь не коснуться своими одеждами грязной сутаны

падре Жозе Педро, и медленно сцепил пальцы. Голос каноника никак не вязался

с его обликом. Этот голос можно бы было назвать вкрадчивым, даже нежным,

если бы не жесткие интонации то и дело в нем проскальзывающие. Падре Жозе

Педро, опустив голову, ждал, когда каноник заговорит. Тот начал так:

- У нас имеются серьезные жалобы на вас, падре.

Отец Жозе Педро хотел сделать вид, что не понимает, о чем речь. Но на

такие хитрости прямодушный падре был явно не способен. Он тут же подумал о

капитанах песка. Каноник прочел его мысли и едва заметно улыбнулся:

- Полагаю, вы догадываетесь, о чем идет речь...

Падре взглянул в лицо каноника, но тут же опустил голову:

- Наверное, о детях...

- Грешник не может скрыть свой грех, он написан у него на лице, - от

былой мягкости в голосе каноника не осталось и следа.

От этих слов у падре мурашки побежали по спине. Он всегда боялся, что

церковные иерархи, те, у кого хватает ума, чтобы понять Божью волю, не

одобрят его методов, его отношений с капитанами песка. В душе у него рос

страх, но боялся он не каноника или архиепископа - он боялся оскорбить Бога.

У него даже руки слегка задрожали. Голос каноника вновь обрел свою мягкость.

Этот голос был нежный и вкрадчивый, как у женщины, но без капли

человеческого тепла:

- К нам поступило достаточно жалоб, отец Жозе Педро, но до поры до

времени мы закрывали на них глаза в надежде, что вы осознаете свои ошибки и

исправитесь... - Каноник сурово взглянул на падре, и тот опустил голову. -

Совсем недавно нам пожаловалась вдова Сантос: вы позволили шайке уличных

мальчишек осмеять ее. Более того, вы их подстрекали... Что вы можете сказать

на это, падре?

- Это неправда, каноник.

- Вы хотите сказать, что вдова Сантос лжет? - Каноник буравил

священника взглядом, но на этот раз Жозе Педро не опустил голову, а только

повторил:

- То, что она говорит, - неправда...

- Разве вы не знаете, что вдова Сантос - одна из самых щедрых наших

прихожанок? Не знаете о ее дарах церкви?

- Я могу рассказать, как все было на самом деле.

- Не перебивайте меня. Разве в семинарии вас не учили смирению и

покорности? Впрочем, там вы никогда не были в числе лучших.

Падре Жозе Педро всегда помнил об этом. Не было нужды напоминать, что

он был одним из худших учеников семинарии по теоретическим дисциплинам. Как

раз поэтому отец Жозе Педро так боялся ошибиться, оскорбить Бога. Должно

быть, каноник прав, он гораздо умнее, и поэтому ближе к Богу, который есть

наивысшая мудрость.

Каноник сделал такой жест, словно отмахнулся от случая с вдовой Сантос,

и продолжил все так же вкрадчиво:

- Однако сейчас речь пойдет о деле гораздо более серьезном. По вашей

вине, падре, у архиепископа была весьма неприятная беседа с властями. Вы

понимаете, что вы сделали? Отдаете себе отчет?

Падре и не пытался оправдываться:

- Это из-за мальчика, заболевшего оспой?

- Вот именно, сеньор, оспой. А вы скрыли этот случай от

эпидемиологической службы.

Падре Жозе Педро верил в доброту и милосердие Господа. Ему казалось,

что Бог одобряет его поступки. Он и сейчас так думает. Уверенность в своей

правоте вдруг заполнила сердце падре. Он расправил плечи и посмотрел

канонику прямо в глаза:

- Вы знаете, что такое инфекционный барак?

Каноник не ответил.

- Так вот, почти никто не возвращается оттуда. А что говорить о

ребенке? Отправить туда ребенка - значит обречь его на верную смерть.

- Это не наше дело, - заявил каноник бесстрастным, но не терпящим

возражения тоном. - Это дело департамента здравоохранения. Наша обязанность

- подчиняться законам.

- Даже если они противоречат заповедям Господа нашего Иисуса Христа?

- Что вы об этом знаете? Каким таким умом вы обладаете, чтобы судить о

Божественном промысле? Вас обуял демон тщеславия!

Падре Жозе Педро попытался объясниться:

- Я знаю, что необразован и глуп, что недостоин служить Господу. Но у

этих детей никого нет, они брошены на произвол судьбы. У меня было намерение

...

Благими намерениями вымощена дорога в ад, - вынес приговор каноник.

Падре Жозе Педро снова засомневался. Но он мысленно обратился к Богу, и

к нему вернулось душевное равновесие:

- Разве эта дорога ведет в ад? С этими мальчишками никогда не говорили

серьезно о Боге. Они путают Господа с негритянскими идолами¹, не

имеют никакого представления о религии. Я хотел спасти их души...

- Я уже сказал вам, что цели были благими, а результат получился

противоположный.

- Но вы не знаете этих мальчишек. (Каноник бросил на него суровый

взгляд). Они совсем, как взрослые. Они знают жизнь, всю ее подноготную, всю

грязь. Нужно считаться с этим, идти на уступки...

- И поэтому вы послушно плясали под их дудку.

- Чтобы достичь цели, мне приходилось кое с чем мириться...

- Например, с грабежами, преступлениями этих подонков.

- Разве это их вина? - падре вспомнил Жоана де Адама. - Кто заботится о

них? Кто наставляет? Кто помогает? Что хорошего видят они в жизни? (Отец

Жозе Педро перестал сдерживаться и каноник отодвинулся подальше от него, не

сводя осуждающего взгляда). Им приходится воровать, чтобы не умереть с

голоду, потому что богачи, которые швыряют деньги на ветер или жертвуют

церкви, не хотят знать о голодных детях... В чем их вина?

----------------------------------------------------------------------

¹ Байянские негры отождествляют с католическим богом

верховное божество Ошала, которое выступает сразу в двух лицах: молодой -

Ошагиан и старый - Ошулуфан.

- Прекратите, - в голосе каноника зазвучал металл. - Если бы кто-нибудь

услышал вас, он решил бы, что это говорит коммунист. И не мудрено. Общаясь с

этим быдлом, вы набрались соответствующих идей. Вы коммунист, враг Церкви!

Падре с ужасом смотрел на каноника. Тот поднялся, простер к падре руку:

- Да простит вам Господь дела ваши и слова ваши. Вы оскорбили Бога,

опорочили свой сан, попрали законы Церкви и Государства. Вы вели себя, как

коммунист. Поэтому мы вынуждены отказать вам в приходе, о котором вы

просите. Идите (Тут голос опять стал мягким, но эта мягкость не допускала

возражений), покайтесь в грехах, посвятите себя богобоязненным прихожанам

церкви, где вы служите, и забудьте эти коммунистические идеи. В противном

случае нам придется принимать более серьезные меры. Неужели вы всерьез

полагаете, что ваши поступки угодны Богу? Не забывайте, что вы совсем не так

умны, чтобы проникнуть в Божьи помыслы...

Каноник повернулся к падре спиной и направился к выходу. Падре Жозе

Педро сделал вслед за ним два шага и глухо сказал:

- Один из этих мальчишек хочет стать священником...

Каноник резко обернулся:

- Наша беседа окончена, отец Жозе Педро. Идите и молитесь о том, чтобы

лучше понять Божье слово и лучше служить Божьей церкви. Ступайте. Да поможет

вам Бог.

Но падре не сдвинулся с места, и все силился что-то сказать. Но не

смог. Он тупо смотрел на дверь, в которую вышел каноник. Сейчас у него не

было в голове ни единой мысли. Он был смешон в этой нелепой позе: руки

простерты к потолку руки; губы дрожат, в глазах - страх.

Тяжелые портьеры на окнах не пропускали в залу свет. Какое - то время

падре стоял в темноте. Коммунист...

Бродячие музыканты на удивление правильно и красиво исполняли на улице

старинный вальс:

" На сердце такая тоска, смилуйся Господи Боже..."

Падре Жозе Педро прислонился к стене. Каноник сказал, что ему не дано

постичь божественных предначертаний - он слишком для этого глуп. И еще

каноник сказал, что Жозе Педро - коммунист. Именно это слово особенно

терзало душу падре. Все священники со всех амвонов предают анафеме

коммунистов. И вот теперь он сам... Каноник очень умен, поэтому ближе к

Господу, ему легче услышать глас Божий. Выходит, он ошибался. Два года,

целых два года упорного труда потрачены впустую! Он хотел наставить на путь

истинный этих детей...

Заблудших детей... Неужели это их вина?

" Пустите детей приходить ко мне..." Христос... Светозарный и юный

лик... Ведь фарисеи и его называли революционером. Он любил детей. " Увы

тому, кто причинит вред одному из малых сих..." Вдова Сантос щедро жертвует

церкви... Неужели она тоже слышит глас Божий? Два вычеркнутых из жизни

года... Он на многое закрывал глаза, да, это так! Но по-другому было нельзя.

Капитаны песка не похожи на других детей... Они знают о жизни все, даже

тайны любви... С самого детства они ведут жизнь взрослых мужчин. Разве можно

обращаться с ними, как с учениками иезуитского колледжа, идущими к первому

причастию? У этих есть мать, отец, сестры, духовники, и еда, и одежда - у

них есть все...

Но ему ли учить каноника? Каноник образован и очень умен. Он может

услышать глас Божий. Каноник ближе к Богу... А сам падре никогда не был

хорошим учеником... Напротив, одним из худших... Господь не станет открывать

свои помыслы невеже. Он слушал Жоана де Адама... Значит, он тоже

коммунист, как Жоан де Адам? Коммунисты - плохие люди, враги веры. Но Жоан

де Адам - хороший человек... Коммунист... А Христос? Он тоже коммунист? Нет,

даже думать об этом нельзя... Канонику следовало бы понять, что бедный

священник в грязной сутане... Каноник умен, но Господь умнее, Он - высшая

мудрость. Фитиль хочет стать падре. Да, это истинное его призвание. Но он

постоянно грешит: ворует, грабит. Только это не их вина...

Он говорит, как коммунист... А почему вон тот тип разъезжает в

автомобиле и курит дорогую сигару? Говорит, как коммунист... Каноник

сомневается в том, что Господь сможет простить его.

Падре Жозе Педро привалился к стене, чтобы не упасть. Издали до него

долетают последние аккорды старинного вальса. Падре окинул улицу застывшим

невидящим взором. Мысли его путались. Да, падре Жозе Педро, Бог иногда

говорит с самыми невежественными, самыми ничтожными. Да, я необразован и

глуп. Но услышь меня, Господи! Это несчастные дети... Что знают они о добре

и зле? Ведь их никто никогда и ничему не учил. Никогда не знали они

материнской ласки. Не слышали доброго слова отца. Господи, они не ведают,

что творят. Поэтому я на их стороне, поэтому не осуждаю их.

Падре простер к небу сжатые кулаки. Неужели он поступает, как

коммунист? Но он только хочет дать немного тепла этим маленьким душам.

Спасти их, улучшить их жизнь. Раньше из них выходили только воры,

карманники, жулики. В лучшем случае - бродяги... Самое достойное занятие...

А он хотел, чтобы они выросли порядочными людьми, честно зарабатывали свой

хлеб... Тут надо действовать исподволь. Принуждением ничего не добьешься...

Из колонии они выходят еще хуже... Только не жестокими наказаниями, слышишь,

Господи? В колонии наказания ужасны... Только терпением, только любовью...

Христос думал так же... Почему как коммунист?.. Даже самый ничтожный может

услышать глас Божий... Отказаться от этих детей? Приход потерян... Старая

мать будет плакать... А учеба сестры в педучилище? Она тоже хочет учить

детей... Но это совсем другие дети, у них есть книги, отец, мать... Они не

похожи на беспризорников, которые живут на улице, спят под открытым небом,

на причалах, в заброшенных складах... Он не может предать их... На чьей

стороне Господь? На стороне каноника или бедного священника? Вдова Сантос...

Нет, Бог на моей стороне. На моей! Но я слишком глуп, чтобы услышать Его

глас... (Падре скрывается в портале какой-то церкви). Но иногда Господь

говорит и с глупцами... (Он выходит из церкви и идет дальше, держась за

стены домов). Он не бросит капитанов. Если он ошибался, Господь простит

ему... " Благими намерениями вымощена дорога в ад"... Но Господь - высшее

милосердие... Он продолжит начатое... И, может быть, капитаны песка не

станут ворами. Разве это не будет наибольшей радостью для Христа?.. Да,

Христос улыбается, у него светозарный лик. Он улыбается падре Жозе Педро.

Благодарю тебя, Господи, благодарю.

Падре опускается на колени прямо на улице, простирает руки к небу. Но

тут замечает, что над ним смеются прохожие. Он поднимается, испуганный, и,

сгорая со стыда, вскакивает на подножку трамвая.

Какой-то человек замечает:

- Смотрите-ка, пьяный падре. Какой стыд...

На трамвайной остановке все смеются.

Сачок надавил черным ногтем - волдырь прорвался. Потом посмотрел на

руку - там их полно. Вот почему у него такой жар, слабость во всем теле. Это

оспа. Она буквально опустошила бедные кварталы Баии. Врачи говорят, что

эпидемия идет на убыль, но все еще много новых случаев

заболевания, каждый день людей отвозят в инфекционные бараки. " И никто

оттуда не возвращается", - думает Сачок. Даже Алмиро, из-за которого в

складе поднялся такой шум, попал в барак. И не вернулся... Он был хорошим

парнем. Говорили, правда, что он и Бузотер... Но он не был вредным, никому

не надоедал. Хромой устроил весь этот скандал. А когда узнал, что Алмиро

умер, стал еще угрюмее. Считает себя виноватым в его смерти. Ни с кем не

разговаривает, только со своей собакой.

- Спятит в конце концом, - думает Сачок.

Он закурил сигарету и побрел к складу. Там был только Профессор. В эти

полуденные часы все капитаны заняты " делом", трудно застать кого-нибудь на

месте.

Профессор сразу заметил его:

- Дай сигаретку, Сачок.

Тот бросил одну. Потом пошел в свой угол, связал в узел пожитки.

Профессор наблюдал за ним:

- Ты что, уходишь?

Сачок подошел к Профессору с узелком под мышкой:

- Не говори никому... Только Пуле...

- Куда ты идешь?

Мулат рассмеялся:

- В барак...

Профессор увидел, что его руки, грудь усыпаны волдырями.

- Не ходи туда, Сачок...

- Почему, брат?

- Ты же знаешь... Это верная смерть...

- Думаешь, я останусь здесь, чтобы заразить остальных?

- Мы тебя вылечим...

- Все умрут. У Алмиро все-таки был дом. У меня - никого.

Профессор молчал. Ему так много хотелось сказать Сачку. Мулат стоял

перед ним с узелком в руке, покрытой волдырями. Сачок попросил:

- Ты скажи Педро Пуле. Другим не надо.

- Пойдешь все-таки? - только и мог выговорить Профессор.

Сачок кивнул, и они вместе вышли из склада. Сачок посмотрел на город и

махнул рукой, словно прощался с ним навсегда. Сачок был бродяга, и никто не

любит свой город сильнее, чем они. Потом взглянул на Профессора:

- Когда будешь рисовать мой портрет... Ведь будешь, правда! (Профессор

кивает. Ему хочется сказать Сачку какие-то теплые слова, как брату, но они

не идут у него с языка). Не рисуй меня с волдырями, не надо...

Его силуэт пропал в песках. Профессор смотрит ему вслед, с комком в

горле, так и не сказав нужных слов. Но поступок Сачка кажется ему

прекрасным, потому что он ушел вот так, навстречу смерти, чтобы спасти

остальных. У тех, кто жертвует собой ради людей, в груди вместо сердца горит

звезда. И когда герои умирают, их сердца остаются на небе. Так появляются

новые звезды, - говорил Божий Любимчик. Сачок был совсем еще мальчишкой, но

в груди у него горела звезда. Пропал из виду его силуэт. И Профессор вдруг

понял, что никогда больше не увидит своего друга. Он ушел навстречу смерти.

На макумбах в честь Омулу негритянский народ, отмеченный оспой, пел:

" Кабоно,

Азиелло енгома!

Пусть кожа задубеет у меня!

Омулу в сетан ступай,

Оспу там распространяй".

Омулу наслала оспу на Баию. Это была месть городу богачей. Но у богатых

есть вакцина, что могла знать об этом Омулу? Она была богиней бедных негров,

пришла из диких африканских лесов. Что она знала о прививках? И тогда оспа

спустилась в Нижний город и стала косить подданных Омулу. Омулу сделала все,

что могла: она превратила черную оспу в белую, болезнь глупую и неопасную.

Но все равно умирали негры, умирали бедняки. Омулу сказала, что их убивает

не оспа, их убивают инфекционные бараки. Омулу только хотела пометить своих

черных сынов. А убивал их барак. Но на макумбах просили увести оспу из

города в сертан к богатым фазендейро. У них много денег и много земли, но

они тоже ничего не знают о вакцине. И Омулу пообещала уйти. Поэтому негры,

жрецы и жрицы Омулу, поют:

" Она поистине нам мать,

Она нам станет помогать..."

Омулу обещает уйти. Но чтобы ее черные дети не забывали о своей богине,

предупреждает в прощальной песне:

" Ну, сыночки, до свидания,

Ухожу я, но вернусь..."

И однажды ночью, когда на всех макумбах гремели атабаке, таинственной

байянской ночью Омулу вскочила в восточно-бразильский экспресс и умчалась в

сертаны Жуазейро. Оспа отправилась вместе с ней.

Сачок вернулся из инфекционного барака страшно худой, одежда болталась

на нем, как на коле. Лицо было изрыто оспой. Когда он появился в складе,

капитаны смотрели на него со страхом. Но Профессор сразу же подошел к Сачку:

- Выздоровел, мулат?

Сачок улыбнулся. Ребята подходили, жали ему руки. Педро Пуля обнял его:

- Вернулся? - Молодчина.

Даже Хромой подошел. Жоан Длинный стоял с ним рядом. Сачок окинул

друзей взглядом. Попросил закурить. Руки у него были, как у скелета. Глаза

ввалились. Он молчал, с нежностью рассматривая старый склад, мальчишек,

собаку, которую Хромой прижимал к груди. Тогда Жоан Длинный спросил:

- Как там было, в бараке?

Сачок резко обернулся. Лицо исказила горькая гримаса. Он ответил не

сразу. Потом все-таки выдавил, хотя каждое слово давалось ему с трудом:

- Как о таком расскажешь? Это выше человеческих сил... Там как в

могиле.

Он оглядел напуганных его словами ребят и повторил с горечью:

- Все равно, что в гроб лечь да отправиться на кладбище. Все равно, что

в гроб...

Сачок не знал, что еще сказать. Хромой процедил сквозь зубы:

- Что еще?

- Ничего. Ничего. Я ничего не знаю... Ради Бога, не спрашивайте...-

Сачок опустил голову, и она бессильно поникла на тощей шее. Он говорил едва

слышно, словно этот кошмар стоял у него перед глазами. - Там, как на

кладбище. Кругом одни мертвые.

Сачок умолял взглядом не задавать ему вопросов. Жоан Длинный сказал

остальным:

- Не будем ни о чем его спрашивать...

Сачок только махнул рукой:

- Не надо. Слишком жутко...

Профессор смотрел на грудь Сачка. Она вся была изрыта оспой. Но слева,

там, где сердце, он увидел звезду.

Звезда вместо сердца.

СУДЬБА

Они заняли столик в углу. Кот вытащил колоду, но ни Педро Пуля, ни Жоан

Длинный, ни Профессор, ни тем более Сачок на это не отреагировали. Им нужно

было дождаться Божьего Любимчика. Все столики в " Приюте моряка" были заняты.

Долгое время таверна пустовала. Оспа была тому причиной. Теперь, когда она

убралась из города, люди вспоминали умерших. Кто-то заговорил об

инфекционных бараках. " Горе родиться бедняком", - сказал какой-то матрос.

Кто-то попросил кашасы. Все замолчали, раздавался только звон стаканов. И

тогда какой-то старик сказал:

- Никто не может изменить свою судьбу. Она творится там, наверху, - он

указал на небо.

Но с другого столика раздался голос Жоана де Адама:

- Придет день, и мы изменим свою судьбу.

Педро Пуля вскинул голову. Профессор молча улыбался. Жоан Длинный и

Сачок, похоже, были согласны со стариком, который снова повторил:

- Нельзя изменить свою судьбу. Уж кому что на роду написано...

- Придет день, и мы изменим ее, - сказал вдруг Педро Пуля, и все

повернулись в его сторону.

- Ты-то что в этом понимаешь, парень? - спросил старик.

- Это сын Блондина, в нем говорит отцовская кровь, - объяснил Жоан де

Адам, и все посмотрели на Пулю с уважением. - Его отец погиб за то, чтобы

изменить нашу судьбу.

Жоан де Адам обвел всех взглядом. Старик замолчал и тоже посмотрел на

Педро с уважением. У людей снова появилась надежда. В таверну с улицы

долетели звуки самбы: кто-то настраивал гитару.

НОЧЬ ВЕЛИКОГО ПОКОЯ ТВОИХ ГЛАЗ

ДОЧЬ УМЕРШИХ ОТ ОСПЫ

На холме снова звучала музыка. Бродяги играли на гитаре, пели песни,

сочиняли самбы, которые продавали потом популярным городским музыкантам. В

кабачке Диоклесио снова каждый вечер стали собираться люди. Из-за оспы жизнь

на холме замерла. Веселье уступило место слезам и причитаниям женщин и

детей. Мужчины проходили, опустив голову, домой или на работу. И каждый день

по неровным склонам холма несли на дальнее кладбище черные гробы взрослых,

белые гробы невинных девушек, маленькие детские гробики. Но этим еще

посчастливилось умереть дома. Страшнее, когда санитары засовывали в мешки

еще живых людей и увозили их в инфекционные бараки. Родные оплакивали их,

как покойников, потому что знали: домой они не вернутся. Ни гитарный аккорд,

ни сочный голос негра не нарушали скорбной тишины. Только молитвы часовых да

судорожные рыдания женщин. Таким был холм, когда Эстевана увезли в

инфекционный барак. Он не вернулся, и однажды Маргарида, его жена, узнала,

что он умер. В тот же день у нее самой начался жар. К счастью, заболела она

легко, ей удалось скрыть болезнь и не попасть в барак. Понемногу ей

становилось лучше. Двое детей под ее руководством делали всю домашнюю

работу. От Зе Худышки, правда, было мало пользы: ему недавно исполнилось

шесть лет, и он ничего не умел делать. Но Дора, которой шел четырнадцатый

год, была настоящей маленькой хозяйкой, очень серьезной; она доставала

матери лекарства, ухаживала за ней.

Маргарида стала выздоравливать, когда на холме снова заиграли гитары,

потому что эпидемия оспы закончилась. Снова ночи на холме были заполнены

музыкой. А Маргарида, хотя и не выздоровела окончательно, отправилась по

домам своих постоянных заказчиц за бельем. Вернулась с узлом на спине и

пошла стирать к источнику. Она работала весь день под палящим солнцем и под

дождем, который начался вечером. На следующий день закончить работу она не

смогла, потому что заболела снова, и рецидив был ужасен. А через два дня на

кладбище снесли последнюю жертву белой оспы. Дора не плакала. Слезы катились

по щекам, но, когда похоронная процессия спускалась с холма, она думала

только о Зе Худышке, который просил есть. Брат плакал от страха и голода. Он

был слишком мал, чтобы понять, что остался совсем один в этом огромном

городе.

В тот день соседи накормили сирот. А на следующее утро араб, которому

принадлежали все лачуги на холме, велел все в доме облить спиртом для

дезинфекции и очень скоро сдал его новым жильцам, потому что домишко был

очень удобно расположен - на самой вершине холма. И пока соседи обсуждали,

что делать с сиротами, Дора взяла брата за руку и стала спускаться с холма в

город. Она ни с кем не простилась, ее уход был похож на бегство. Зе Худышка

шел за сестрой, ничего не понимая. Дора была спокойна. В городе наверняка

она найдет кого-нибудь, кто даст ей приют, кто, по крайней мере, позаботится

о брате. Она нашла бы где-нибудь место служанки. Ей совсем еще мало лет, но

во многих домах предпочитают брать на работу девочек, чтобы меньше платить.

Мать как-то говорила о том, чтобы устроить ее в дом одной своей заказчицы.

Дора знала адрес и отправилась туда. Холм, звон гитар, самба, которую пел

какой-то негр, остались далеко позади. Босые ноги Доры обжигал раскаленный

асфальт. Зе Худышка шел веселый, с интересом разглядывая незнакомый ему

город, битком набитые трамваи, гудящие автобусы, пеструю уличную толпу.

Однажды Дора была с матерью в этом доме. Он находился в Барре, и они

добирались туда с тюком выстиранного белья на платформе грузового трамвая.

Хозяйка была очень приветлива с Дорой, спросила, не хочет ли та у нее

работать. Но Маргарида ответила, что

девочке надо сначала подрасти. Вот туда-то и решила пойти Дора. Она

спрашивала дорогу в Барру то у одного, то у другого прохожего. Путь был

ужасно длинный, раскаленный асфальт жег босые ноги. Зе Худышка начал просить

есть и жаловаться на усталость. Дора утешала его, как могла, и они шли

дальше. Но на Кампо Гранди силы малыша кончились. Слишком трудной была

дорога для его шести лет. Тогда Дора пошла в булочную и на последние пятьсот

рейсов купила два вчерашних батона. Потом посадила Зе на скамейку, дала ему

хлеб:

- Ешь и жди меня здесь, слышишь? Я скоро вернусь. Только никуда отсюда

не уходи, не то потеряешься.

Зе Худышка, кусая черствую булку, очень серьезно пообещал ей не

двигаться с места. Дора поцеловала его и ушла.

Полицейский, у которого она спросила дорогу, похотливо рассматривал ее

наметившуюся грудь, развевающиеся на ветру белокурые распущенные волосы.

Дора чувствовала усталость во всем теле, обожженные ступни саднили, но она

не останавливалась. Номер нужного дома был 611. Дойдя до 59 она

остановилась, чтобы передохнуть и подумать, что она скажет хозяйке. Потом

снова двинулась в путь. Теперь в довершение ко всем мучениям ее еще терзал

голод, ужасный голод тринадцатилетнего подростка, требующий немедленного

удовлетворения. Доре хотелось заплакать, упасть прямо на раскаленный асфальт

и не двигаться. На нее нахлынула тоска по умершим родителям. Но она собрала

все свои силы и пошла дальше.

Дом под номером 611 был огромен. Настоящий дворец. Под окнами росли

деревья. На качелях, привязанных к стволу мангейры, сидела девочка,

ровесница Доры. Парень лет семнадцати раскачивал ее, оба смеялись. Это были

дети хозяев. Дора некоторое время с завистью смотрела на них, потом нажала

кнопку звонка. Парень увидел ее, но не двинулся с места. Дора позвонила еще

раз, тогда появилась служанка. Дора объяснила, что хотела бы поговорить с

хозяйкой, доной Лаурой. Служанка подозрительно смотрела на нее. Но тут

парень оставил качели и подошел к воротам. Он внимательно оглядел Дору,

отметив про себя ее наметившуюся грудь, голые коленки. Потом спросил:

- Что тебе нужно?

- Я бы хотела поговорить с доной Лаурой. Я дочь Маргариды, которая

стирала здесь белье... Видите ли, она умерла...

Парень не сводил глаз с груди девочки. Дора, внучка итальянца и

мулатки, была очень красива: огромные глаза, золотистые волосы. Маргарида

говорили, что она вся пошла в деда, белокурого итальянца. Дора опустила

голову: слишком откровенно парень пялил глаза на ее грудь. Тот тоже смутился

и сказал служанке:

- Иди, позови маму.

- Хорошо, сеньор.

Парень достал сигарету, закурил. Выдохнув кольцо дыма, еще раз бросил

взгляд на грудь Доры:

- Ты ищешь работу?

- Да, сеньор.

Ветер задрал чуть-чуть подол ее платья, приоткрыв ноги выше колен. У

парня сразу появились подлые мысли: вот он еще в постели, Дора приносит ему

кофе, а потом...

- Я попрошу маму взять тебя...

Дора поблагодарила, но ей было не по себе от его липких взглядов, хотя

она и не понимала их истинный смысл. Подошла дона Лаура, седовласая матрона,

следом за ней - дочь, веснушчатая, как кукушечье яйцо, но довольно

хорошенькая и смерила Дору подозрительным взглядом.

Дора сказала, что у нее умерла мать:

- Вы хотели взять меня на работу, сеньора...

- От чего умерла Маргарида?

- От оспы, сеньора.

Дора не знала, что, произнеся эти слова, она лишилась возможности

получить работу.

- От оспы?

Девчонка испуганно отшатнулась. Даже парень отступил на шаг, подумав,

что маленькие груди Доры уже отмечены оспой, и плюнул с отвращением.

- Дело в том, что я уже наняла горничную. Больше мне никто не нужен, -

дона Лаура сделала вид, что ей очень жаль отказать, но другого выхода нет.

Дора подумала о Зе Худышке:

- А вам не нужен маленький мальчик для разных поручений - за покупками

ходить и все такое? У меня есть брат...

- Нет, дочь моя, не нужен.

- А вы не знаете кого-нибудь, кто ищет прислугу?

- Нет. Если б знала, я бы тебя порекомендовала.

Хозяйке хотелось побыстрее закончить разговор. Она обернулась к сыну:

- У тебя есть с собой два милрейса, Эмануэл?

- Зачем тебе, мама?

- Дай сюда.

Мальчик протянул ей монету, сеньора положила ее на ограду, боясь даже

прикоснуться к Доре. Она хотела только одного: чтобы та поскорее ушла, не

успев заразить дом:

- Возьми деньги. Да поможет тебе Бог...

Дора повернулась и пошла назад. Парень глядел ей вслед, не в силах

отвести глаз от округлостей, брисовывающихся под тесной юбкой.

Голос матери, ворвавшийся в столь приятные размышления, вернул его на

землю. Она говорила служанке:

- Дос Рейс, протри спиртом все, к чему прикасалась эта девочка. С оспой

шутки плохи.

Парень вернулся к мангейре и снова начал качать сестру, время от

времени вздыхая про себя: " а грудь у нее хороша..."

Зе Худышки на скамейке не было. Дора испугалась. Что, если он ушел в

город и потерялся? И где теперь его искать? Она ведь тоже совсем не знает

города. Да тут еще на нее навалилась жуткая усталость, отчаяние, боль

утраты. Она едва не разрыдалась. Болели ноги, ужасно хотелось есть. Дора

подумала было купить хлеба (теперь у нее было две тысячи четыреста рейсов),

но вместо этого отправилась на поиски брата. Она нашла его в саду под

деревьями, где он ел зеленые сливы. Дора шлепнула брата по руке:

- Ты что, не знаешь, что от этого заболит живот?

- Так ведь есть хочется...

Дора купила хлеба, они поели. Потом до самого вечера Дора ходила по

городу из дома в дом в поисках работы. И везде ей отказывали: боялись оспы.

К концу дня Зе Худышка от усталости уже валился с ног. Дора была в отчаянии.

Она уже думала, не вернуться ли ей на холм. Но тогда они станут обузой для

соседей, которым и самим-то нечего есть. Дора не хотела возвращаться: с

холма ее мать спустилась в гробу, отец - в мешке. Дора опять оставила своего

брата одного, чтобы до закрытия купить чего-нибудь в булочной. Там она

истратила последние гроши...

Зажглись фонари. Сначала залитые огнями улицы показались Доре

необыкновенно красивыми. Но скоро она поняла, что город - ее враг. Он обжег

ее ноги и лишил сил. В этом красивом городе ей не было места. Она брела,

опустив голову, вытирая ладонями слезы. И снова Зе Худышки не было на месте.

Обойдя весь сад, она нашла наконец брата: он смотрел, как двое мальчишек -

высокий негр и худенький белый, сидя на корточках играют в гуде¹.

Дора села на скамейку, позвала брата. Мальчишки тоже поднялись. Она

развернула батоны, дала один брату. Мальчишки смотрели на нее во все глаза.

Негр был голоден, это она поняла сразу. Тогда Дора отломила кусок и

протянула мальчишкам. Они молча ели черствый хлеб (он намного дешевле).

Закончив, негр хлопнул в ладоши и сказал:

- Твой брат сказал, что ваша мать умерла от оспы.

- Отец тоже...

- У нас тоже умер...

- Твой отец?

- Нет, Алмиро, один из наших.

Молчавший до этого худенький белый спросил:

- Ты нашла работу?

- Никто не хочет брать дочь умерших от оспы.

Больше она не смогла сдерживаться и заплакала. Зе Худышка играл под

деревьями шариками, которые ребята там оставили. Негр почесал в затылке.

Худой посмотрел сначала на него, потом на Дору:

- Ночевать-то тебе есть где?

- Нет.

Худенький сказал негру:

- Давай, отведем ее в склад.

- Девчонку?.. Что скажет Пуля?

¹гуде-очень популярная в Бразилии детская игра, немного

напоминающая наш " чижик", только играют разноцветными стеклянными шариками.

- Но ведь она плачет, - проговорил худенький едва слышно.

Негр озадаченно смотрел на девочку. Белый почесал шею, согнав муху.

Потом тихонько, даже с опаской коснулся плеча девочки:

- Пойдем-ка с нами. Мы ночуем в складе...

Негр попытался улыбнуться:

- Конечно, это не дворец, но все-таки лучше, чем улица.

Они поднялись. Жоан Длиный и Профессор шли впереди. Обоим хотелось

поговорить с Дорой, но они не знали, с чего начать: еще ни разу не

оказывались мальчишки в таком затруднительном положении. Свет фонаря играл в

Дориных волосах цвета старинного золота - казалось, нимб сияет над ее

головой.

Негр прошептал:

- Какая красавица,

- Необыкновенная, - подтвердил Профессор.

Но они не разглядывали ни ее грудь, ни ноги - любовались золотым нимбом

ее волос.

На берегу Зе Худышка совсем выбился из сил и не мог идти дальше. Тогда

негр (это был Жоан Длинный) подхватил малыша и посадил на плечи, хотя и сам

был по сути дела ребенком. Профессор шел рядом с Дорой, но не решился

нарушить молчание.

В склад они вошли не очень уверенно. Жоан Длинный опустил Зе Худышку на

пол, подождал, когда войдут Профессор и Дора. Потом все прошли в угол к

Профессору, где тот сразу зажег свечу. Капитаны изумленно глядели на

вошедших. Собака Хромого залаяла.

- Новые люди, - пробормотал Кот. Он как раз собрался уходить, но все же

подошел к ним.

- Кто это, Профессор?

- Их родители умерли от оспы. Они остались на улице, без крыши над

головой.

Кот посмотрел на Дору, продемонстрировав одну из самых обворожительных

своих улыбок, поклонился (он видел, как это делал герой в каком-то фильме) и

произнес однажды услышанную фразу:

- Добро пожаловать, мадам...- но, забыв, что дальше, слегка смутился и

отправился на свидание с Далвой. Зато к ним потянулись все остальные. Хромой

и Сачок были впереди. Дора со страхом смотрела на приближающуюся ватагу.

Измученный Зе Худышка уже спал. Жоан Длинный вышел вперед, заслоняя собой

Дору. Колеблющийся огонек свечи озарял золотистые волосы Доры, время от

времени бросая отблески на ее грудь. Профессор поднялся, прислонился к

стене. Теперь сквозь дырявую крышу в склад заглядывала луна.

Первым шел Сачок. Потом, волоча ногу - Хромой. За ним - остальные. Все

взгляды были прикованы к Доре. Сачок спросил:

- Что это за цыпочка?

Профессор шагнул вперед:

- Она была голодная. Она и брат. Оспа убила у них отца и мать.

Сачок расправил плечи и захохотал:

- Красотка...

Хромой вторил ему издевательским смешком, указывая на столпившихся за

его спиной мальчишек:

- Вы все словно урубу над падалью...

Дора пыталась успокоить Зе Худышку, он проснулся и дрожал от страха.

Из толпы раздался чей-то голос:

- Профессор, ты хочешь, чтобы девчонка досталась вам двоим, тебе и

Длинному. Оставь и нам...

Другой крикнул:

- У меня уже огнем горит...

Многие рассмеялись. Еще один подошел к Жоану Длинному и расстегнул

ширинку:

- Смотри, как ему хочется, Длинный. Ждет не дождется...

Загораживая собой Дору, Жоан Длиный молча вытащил кинжал.

Хромой крикнул:

- Этим ты ничего не добьешься. Она должна быть для всех.

- Вы что, не видите, она же еще девчонка? - попытался образумить их

Профессор.

- Но грудь у нее - что надо, - крикнули из толпы.

Вперед вышел Сухостой: в глазах мрачный огонь, зубы оскалены:

- Лампиан тоже не больно с ними цацкался. Отдай ее нам, Длинный.

Все знали, что Профессор - слабак, и разделаться с ним - пара пустяков.

Они были безумно возбуждены, но боялись Жоана Длинного, сжимавшего в руке

кинжал. Сухостой воображал себя одним из бандитов Лампиана, в руки которого

попалась дочка фазендейро. Свет падал на золотистые волосы Доры. В ее глазах

застыл ужас.

Жоан Длинный не проронил ни звука, только еще крепче сжал рукоятку

кинжала. Профессор раскрыл складной нож, встал рядом с Длинным. Тогда

Сухостой тоже вытащил нож и пошел на Профессора. За ним - остальные.

Захлебывалась лаем собака.

- Лучше отойди, Длинный, - повторил Сачок.

Профессор пожалел, что Кот ушел: он был бы на их стороне, ведь у него

уже есть женщина. Дора с ужасом смотрела, как на нее наступает ватага

парней. Страх заставил ее позабыть горе и усталость. Зе Худышка плакал. Дора

не могла отвести взгляда от Сухостоя. Лицо мулата, на котором была написана

откровенная похоть, исказилось гримасой нервного смеха. Тут Сачок встал

против света, и Дора увидела следы оспы у него на лице. Она вспомнила

умершую мать и зарыдала в голос. Это на какое-то мгновение остановило толпу.

Профессор крикнул:

- Вы что, не видите? - она плачет.

Наступавшие толпились в замешательстве. Но тут раздался голос Сухостоя:

- А нам-то что? Хуже у нее не станет...

И парни снова стали наступать, медленно, как загипнотизированные,

переводя взгляд с лица Доры на кинжал в руке Длинного. Вдруг, сделав рывок,

оказались совсем рядом. Тут Жоан Длинный впервые заговорил:

- Я продырявлю первого...

Сачок захохотал. Сухостой нервно играл кинжалом. Зе Худышка плакал. Не

помня себя от страха, Дора прижала брата к себе и в этот момент увидела, как

Жоан Длинный сбил Сачка с ног. Сухостой бросился на Профессора...

И вдруг раздался голос Педро Пули:

- Что тут у вас происходит, черт побери?!

Профессор медленно поднялся: Сухостой успел поранить ему плечо. Сачок,

с распоротой щекой, лежал без движения на полу. Жоан Длинный по-прежнему

загораживал собой Дору.

- В чем дело? - снова спросил Педро Пуля.

Ответил Сачок не вставая:

- Эти ублюдки добыли девчонку и хотят, чтобы она досталась только им.

Она должна быть для всех, как заведено...

- Правильно, - взвизгнул Хромой, - лично я хочу заняться этим делом

прямо сейчас.

Педро бросил на Дору беглый взгляд. Заметил наливающуюся грудь,

золотистые волосы.

- Они правы, - сказал он, - отойди, Жоан.

Такого негр не ожидал. Он смотрел на друга, не понимая, что происходит.

Ватага опять наступала, теперь во главе с Педро Пулей.

Протягивая к нему руки, Жоан Длинный крикнул:

- Пуля, клянусь, я прикончу любого, кто сунется.

Педро Пуля сделал еще шаг:

- Уйди, Длинный.

- Это же девочка, Пуля! Ты что, не видишь?

Педро Пуля остановился. Парни замерли у него за спиной. Теперь Педро

по-другому смотрел на Дору: увидел ужас в ее глазах, бегущие по щекам слезы.

Услышал плачь Зе Худышки.

Жоан продолжил:

- Мы друзья, Пуля. Я всегда был с тобой. Но если прикоснешься к ней, я

тебя убью. Это мы с Профессором привели ее сюда. И никто не причинит ей зла.

- Мы тебя прикончим, а потом... - встрял Сухостой.

- Заткнись! - оборвал его Педро Пуля.

Жоан Длинный снова заговорил:

- И отец, и мать у нее умерли от оспы. Ей совсем некуда деться. Мы

встретили ее на улице и привели сюда. Она не шлюха, она девочка. Она

невинна, неужели ты не видишь? Никто не посмеет ее тронуть, слышишь, Пуля?

- Невинна, - повторил про себя Педро Пуля.

Потом шагнул вперед и встал плечом к плечу с Жоаном Длинным и

Профессором:

- Ты хороший парень, Длинный. Ты правильно поступил.

Потом обратился к остальным:

- Ну, кто смелый, - подходи.

- Ты не имеешь права так поступать, Пуля, - Сачок пощупал рану на щеке.

- Теперь ты хочешь пользоваться девчонкой вместе с Длинным и Профессором.

- Клянусь, что не собираюсь этого делать, они - тоже. Она невинна. И

пусть кто-нибудь хоть пальцем ее тронет! Ну, кто хочет попробовать, - давай

подходи.

Помладше и потрусливее стали расходиться первыми. Сачок поднялся и

пошел в свой угол, утирая кровь рукавом. Сухостой произнес раздельно:

- Я не буду пробовать, Пуля, но не потому, что испугался. Просто ты

сказал, что она невинна.

Педро Пуля подошел к Доре:

- Не бойся, никто тебя не тронет.

Дора вышла из своего укрытия, оторвала кусок от подола, перевязала

Профессору рану. Потом подошла к Сачку (тот весь сжался, словно ждал, что

его ударят), промыла его рану, наложила повязку. Весь ее страх, вся

усталость куда-то исчезли - Дора сразу поверила Педро и чувствовала себя в

полной безопасности. Потом спросила Сухостоя:

- Ты тоже ранен?

- Нет, - ответил мулат, не понимая толком, что ей нужно, и поскорее

ретировался. Казалось, он боялся Доры.

Хромой внимательно следил за происходящим. Собака соскочила с его

колен, подошла к Доре, лизнула ее ногу. Дора погладила пса, потом спросила

Хромого:

- Это твой?

- Да. Но можешь взять его себе.

Дора улыбнулась. Педро Пуля прошелся по складу. Потом сказал так, чтобы

все слышали:

- Завтра же она уйдет отсюда. Мне здесь девчонки не нужны.

- Нет, - возразила Дора, - я останусь, буду заботиться о вас. Я умею

готовить, шить, стирать.

- По мне, так пусть остается, - подал голос Сухостой. Дора

вопросительно взглянула на Педро Пулю:

- Ты же сказал, что никто не сделает мне ничего плохого...

Педро Пуля смотрел, как светятся ее волосы. В склад заглядывала луна.

ДОРА, МАТЬ

Кот шел вразвалку, особой своей походкой. Он потратил уйму времени,

безуспешно пытаясь вдеть нитку в иголку. Дора уложила Зе Худышку спать и

теперь приготовилась слушать, как Профессор читает ту чудесную историю из

книги в синей обложке.

Кот, раскачиваясь всем корпусом, медленно подошел к ним:

- Дора...

- Да, Кот?

- Хочешь сделать мне любезность?

- Да.

Кот разглядывал иголку с ниткой с таким видом, словно перед ним стояла

невероятно сложная задача, решение которой невозможно найти.

Профессор отложил книгу, и Кот сменил тему разговора:

- Совсем глаза испортишь, Профессор, если будешь столько читать. Если б

хоть электричество было...

Кот нерешительно смотрел на Дору.

- Что случилось, Кот?

- Эта нитка, что б ее... Никак на вдену. Никогда ничего труднее не

видел...

- Дай-ка сюда.

Дора вдела нитку в иголку, завязала узелок. Кот заметил Профессору:

- Только женщина может справиться с этой штукой...