Наедине с Рубцовым 3 страница

Он ловит мой внимательный взгляд и хватается руками за голову, прикрывает лысину:

- Ой, ты смотришь на меня, такого лысого.

- Ты тоже на меня смотришь...

- Ты - другое дело, И я тоже был когда-то красивым!

Я вырос в хорошей деревне,

Красивым, под скрип телег!..

Приглядевшись, замечаю на его лице множество мелких оспинок. Спрашиваю:

- Ты оспой болел?

- Нет. Это в детдоме. - Он сразу стал серьезным, задумчивым, даже хмель вылетел.

И он рассказал мне, что в детдоме был один драчун-мальчишка, который не давал ему проходу. В драке исцарапал лицо.

- Стоим, - говорит, - на линейке, я голову опустил, чтобы не видели, как кровь бежит. А мне кричат: «Рубцов, ты чего голову опустил? Встань, как следует». А у меня еще и слезы...

Думаю, как же ухаживали за детьми в этом детдоме, если не ногти, а настоящие когти у детей выросли. Да и царапины остались не обработанными йодом. Я представила Колино детское личико в гнойных язвах, а потом и струпьях, оставивших впоследствии глубокие следы.

Оба молчим, каждый думая о своем. Рубцов первым нарушил молчание: «Еще так было: иду по карнизу (мы в развалинах церкви часто играли), прошел уж половину, а шнурок у ботинка развязался, и я наступил на него, понимаешь, ни взад, ни вперед. Ну, просто невозможно (развел руки в стороны). А ведь высоко...»

Он замолчал, понурился: не из приятных воспоминания, и сейчас, наверное, переживает заново. Поэтому не спрашиваю, что было дальше. Наверное, упал. Вот и на нижней губе след остался. А может, это другая история? Колина мысль бежит дальше:

- Я в техникуме начинал учиться, в Лесном, в Тотьме. Не понравилось мне там. Геологом хотел стать. Есть такая специальность - маркшейдер. Это когда ископаемые находят; то он первый определяет жилу, где можно добывать... А на флоте дальномерщиком был - это еще называют вперед смотрящий. Он всегда первый сообщает, что заметил на горизонте.

«И не даром, - думаю, - у него такое зоркое зрение».

-…И стихи я начал на флоте писать. Там один тип был, стихи писал, так его чуть не на руках носили. Ходил он, как король. А я думаю, чем я хуже? Взял да и написал стихи в стенгазету...

Коля замолчал, задумался, как будто опомнился: " Наболтал лишнее". Чувствую, собирается уходить. Но стала привыкать к его неожиданным появлениям и уходам. Так впервые для меня открылась страница Колиной биографии.

* * *

После первой публикации воспоминаний в газете одна женщина удивленно спросила:

- Неужели ты все это до сих пор помнишь? Рассказываешь, как будто все произошло только что.

- Да, - отвечаю, - я помню каждую царапинку на лице Рубцова, помню часы и минуты, когда мы были вместе.

Рассказывая сегодня обо всем, постоянно чувствую присутствие поэта.

Мое повествование о Коле могло быть гораздо обширнее, я смогла бы полностью восстановить жизнь поэта в Вологде почти в хронологической последовательности. Но речь идет только о том времени, когда мы были рядом.

В творческих поездках я его не сопровождала (я не член Союза писателей), не была на различных встречах, празднествах, вечеринках, пикниках и других увеселительных и, может, даже деловых свиданиях. И встречи Нового года у Рубцова были не со мной. Он приходил ко мне обычно на второй день или в последующие дни.

Правда, один раз он сам мне сказал, что хочет встретить Новый, 1969 год со мной вместе. В таком праздничном настроении идем на улицу Яшина, поднимаемся по лестнице на пятый этаж, а навстречу нам сбегает В. Белов. Он мимоходом так бросил:

- Я за тобой... Приходи Новый год встречать, - и, не задерживаясь, продолжал спускаться по лестнице. Коля вздохнул:

- Ну вот, видишь, придется туда идти. Я же не могу... (Он развел реками.) Это же Белов, - и почти шепотом, - а я хотел уехать. Может быть, еще успею?

Понимаю: Белов приглашает Рубцова. Величина - величину, а я человек посторонний.

Получается, что расстались в одном году, а встретились уже в другом.

Во время длительного отсутствия Коля мог напомнить о себе телеграммой. Однажды даже удивил меня переводом на 300 рублей. По тому времени это были немалые деньги. А через два дня явился сам, объяснил, что боялся, что его обокрадут дорогой. И с тех пор, как появлялась круглая сумма, хранил ее у меня. Когда надо, брал понемножку. Уезжал тоже без денег, а потом, к примеру, получаю телеграмму: «Вышли половину телеграфом Бабаево привет Рубцов», а следом: «Вышли остальное телеграфом Бабаево востребования сделал покупки привет всем Николай».

Но чаще всего он был без денег, попросить в долг стеснялся и поэтому выражал просьбу запиской, подсунув мне или маме. Некоторые записки у меня сохранились. Вот как он писал.

Моей маме: «Анастасия Александровна, я получил перевод (больше ста, конечно, рублей), но почта (8-е отделение) закрыта. Прошу Вас до 2 января (подчеркнуто) одолжить мне 5 или меньше рублей. Все прежние верну 2 (или, может быть) 3 января. Друзей у меня не так уж много, у кого бы спросить мог. Извините».

Мне: «Неля, вообще-то я собирался обратиться к А. А. Значит, уезжаю в Москву (м. б., завтра), из Москвы я моментально могу выслать два рубля, если Вы мне сейчас займете. Н. Р.».

И всегда Коля старался отдавать такой долг. Он знал, что мы живем небогато: у мамы - 40 рублей пенсия, у меня - 70 рублей зарплата.

В это время Рубцов много пишет. Кто интересуется поэзией Н. Рубцова, может припомнить «Вологодский пейзаж», «Зеленые цветы», «Гуляевскую горку», «Посвящение Другу» («Замерзают мои георгины…»), «Вечерние стихи», «Последний пароход», «Отплытие», «Оттепель» и многие другие.

В 1967 году начал писать стихи для детей. И вот с чего это началось.

При первом приходе к нам Рубцова я вспоминала о племяннице. За это время девочка уже подросла, ей шел третий годик. Родители дали ей красивое имя Жанетта. Миленькая, с вьющимися волосами, шустрая, она постоянно крутилась возле Рубцова, забиралась к нему на колени. И что было особенно приятным для Коли, она любила стихи. Не было, пожалуй, таких детских книжек, которых бы ей не читали. Особенно любила она стихи Н. Старшинова «Про цыпленка». На новогодней елке 1967 года за чтение получила приз-игрушку – «золотую рыбку». Тогда все присутствующие удивились, что такая маленькая (ей два годика исполнилось), а знает такое большое стихотворение. Обо всем этом я рассказывала Коле, он с интересом слушал. А когда произнесла фамилию поэта Старшинова, он даже в восторге вскинул руки кверху: «Так это же мой друг!». Меня удивляло терпение, с которым он относился к детским проказам, и сам был похож на ребенка.

Не старается остановить, а внимательно слушает, когда читаю вслух детские книжки. Неужели это его не утомляет? Оказывается, нет.

В журнале «Веселые картинки» моей племяннице очень понравились стихи «Гололедица». Она, наверное, раз десять просила меня их прочесть. Я читаю:

Не идется и не едется,

Потому что гололедица,

Но зато отлично подается.

Почему никто не радуется?

Коля становится серьезным, задумчивым: «Тоже гололедице не радуется?». А вскоре у него появляется блестящее стихотворение, которое так и назвал – «Гололедица»:

...Только мне, кто любил,

Тот не встретится,

Я не знаю, куда повернуть.

В тусклом свете, блестя, гололедица

Предо мной обозначила путь.

Остается только диву даваться, как он в обыденном находил изюминку и превращал в поэтические шедевры. Так возникло и прелестное детское стихотворение «Коза». Расскажу, как это было. Дочитала я «Веселые картинки» до конца, а Жанетта просит: «Теперь про папу». Коля удивленно смотрит на меня, и мне приходится признаться, что когда ничего нет детского, я пишу и читаю свои стихи.

Коля сразу оживился: «Как это я раньше не подумал, я ведь тоже могу...»

Он уже нетерпелив: «Покажи, что у тебя». Достаю школьную тетрадку. Читаю вслух:

Карандаш берет рука,

Я рисую облака.

Тучка по небу несется,

Словно серая коза.

Рядом белая пасется,

Нарисую ей глаза.

Чтобы не было обидно,

И меня, и землю видно.

Коля заморгал, заморгал глазами, весь ушел в себя, а потом произнес, как бы продолжая стихотворение:

- Побежала коза в огород,

Ей навстречу попался народ...

И засмеялся. А я читаю дальше:

В книжке через всю страницу

Нарисована жар-птица.

Громко тетя говорит,

Что жар-птица улетит...

Опять мысли поэта несутся куда-то вдаль. Куда? Да туда, где оставил частицу своей души.

Как просто в прекрасную глушь листопада

Уводит меня полевая отрада,

И детское пенье в багряном лесу,

И тайна древнейших строений и плит.

И только от бывшей печали, быть может,

Нет-нет, да и вспомнится, вдруг затревожит,

Что осень жар-птица вот-вот улетит...

Мне больше не хочется читать свои стихи (они для забавы), а девочка опять: «Про папу, про дождик!» Пришлось читать и это:

Посмотрел в окошко папа

И сказал, что дождь закапал,

Что пойдет он целый день,

Что дождю идти не лень.

Я прислушалась и слышу:

Дождик топает по крыше,

К нам прийти, наверно, хочет.

Я боюсь дождя не очень.

Я стою, смотрю в окно,

Дождь идет уже давно.

У него так много ножек,

Почему прийти не может?

Одно за другим читаю все, что есть. Так и говорю. А Коля не верит: «Покажи!» У меня там и другие наброски, но они не доведены до конца, и на суд Рубцову давать не хочется. А он все-таки подсмотрел, читает:

Сказал, цены себе не знаешь...

А мне на что она, цена?

Не продаюсь, не покупаюсь...

Не засмеялся, серьезным стал (это он мне о цене говорил), а я готова сквозь землю провалиться.

- У тебя, - говорит, - начало быстро и хорошо получается, а это главное. Дальше разное можно. Хотя (делает паузу) там все тоже важно.

Про себя думаю: «Запев - это еще не стихи. Где мне до Рубцова!» - и перевожу разговор опять на детские стихи. Говорю: у нашей Жанетты тоже стихи быстро получаются.

Коля просит малышку рассказать, что она сочинила, и она читает:

Села кошка на окошко,

Распушила белый хвост,

Помурлыкала немножко

И увидела кота.

А еще:

Елка-елка, не шали,

Ты иголки опусти

И меня не уколи.

Коля удивляется, качает головой, обращается к Жанетте:

- А про меня?

Девочка внимательно посмотрела на нас, сидящих рядышком на диване, и, не задумываясь, выпалила: «Коля с Нелей сидит, ничего не говорит, а на Нелю все глядит». Комментарии, как говорится, излишни. Коля даже стушевался.

* * *

У Коли Рубцова была привычка брать какой-либо предмет, который побывал в моих руках. Так, однажды он ушел с моей расческой в кармане, а когда вновь явился, было забавно смотреть на него, улыбающегося, с торчащей наполовину из кармана расческой - с крупными редкими зубьями. Совсем лысый и такая расческа!

Таким же образом в кармане оказался и мой рисунок - лошадь.

Появление этого рисунка связано с моей племянницей. Как многие дети, она любила рисовать. На каждом попавшемся лоскутке бумаги. Сидит за столом, старательно рисует цветными карандашами. Коля, как обычно, на диване. Наблюдает со стороны. Потом встает, подходит к столу, смотрит. У Жанетты на оберточной бумаге появляется цветок: и стебель, и листья, и лепестки - все зеленое. Зеленая ромашка.

Коля удивлен и восклицает: «Зеленые цветы? Таких не бывает...»

Девочка упрямо тряхнула головой: «Нет, бывает!»

Стараюсь поддержать ее: «Конечно, бывает». Беру зеленый карандаш и рисую зеленый цветок в виде сплетений и завитков.

- Вот, - говорю, - тоже зеленый цветок.

- Нет, это совсем другое.

А Жанетта обрадовалась, что у меня в руке карандаш, сразу с просьбой:

- Нарисуй что-нибудь! "

- Что же нарисовать?

- Лошадь!

Коля смотрит на меня с любопытством, что я буду делать. Задание получила сложное, но не показываю вида, начинаю рисовать.

Трудно поверить в чудо, но это так: я увидела водяным знаком изображение лошади и быстро, уверенно нарисовала ее на скаку. Даже сама удивилась. Удивился и Рубцов.

- Да у тебя здорово вышло. Я так не смог бы. У меня больше пейзажи получаются.

Он бережно отрывает рисунок и кладет в нагрудный карман пиджака. - А это мне.

Я отрываю свой зеленый цветок.

Этот случай с рисунками возник в памяти, когда я увидела опубликованным стихотворение «Зеленые цветы».

... Остановившись в медленном пути,

Смотрю, как день, играя, расцветает,

Но даже здесь... чего-то не хватает...

Недостает того, что не найти.

Как не найти погаснувшей звезды,

Как никогда, бродя цветущей степью,

Меж белых листьев и на белых стеблях

Мне не найти зеленые цветы...

Вот так случайно подсмотренное в детском рисунке органически вписалось в чудесные стихи.

Почти то же получилось и с Венерой. У меня на комоде стоит гипсовая статуэтка Венеры Милосской (крымский сувенир). Ее просто невозможно не заметить. И Коля часто поднимал на нее глаза.

Как-то, поймав его изучающий взгляд, говорю, что Венера никого не оставляет равнодушным. Вот и у отца на рисунке есть ее отражение.

Отец не был художником-профессионалом. Он просто любил рисовать. В его альбомах - репродукции известных и неизвестных художников, семейные портреты. Есть даже целый альбом рисунков для детей. Все выполнено простыми и цветными карандашами.

Показываю рисунки отца Коле. Он внимательно их рассматривает, останавливает взгляд на Венере, потом смотрит на статуэтку и утвердительно кивает головой: «Да, это она...» Улыбается: «И у меня она тоже будет...» И вскоре я действительно узнаю Венеру в его новом стихотворении:

...Но Венеры играющий свет

Засиял при своем приближенье

Так, что бросился в воду поэт

И уплыл за ее отраженьем...

Старый пруд забывает с трудом,

Как боролись прекрасные силы,

Но Венера над бледным прудом

Доведет и меня до могилы!

Очень часто в наших разговорах участвовала и мама. Она уже привыкла к его внезапным приходам. И относилась к Коле по-доброму, по-матерински. И ему нравилось произносит слово «мама». И он делал это нараспев, по слогам – «ма-ма», как бы прислушиваясь к звучанию и разгадывая его смысл.

Диванчик стал постоянным местом, куда Коля садился. Садился не расслабляло, не разваливаясь, а стесненно, с краешку, положив нога на ногу и переплетая их. Целый вечер он мог просидеть в такой позе, чуть подавшись вперед при разговоре и жестикулируя руками. 'Что-то беззащитное было в таком его облике, даже волосы, легкие и тонкие, трогательно пушились на затылке.

Говорили мы на разные темы: мама вспоминала свою молодость в деревне и радости деревенского труда, когда серпами убирали хлеб и при этом пели старинные русские песни. А сейчас и за праздничным столом перестали петь...

Я похвалилась, что бывала в маминой деревне, помню даже ветряную мельницу, березки возле домов, баньку и чистую журчащую по камушкам речку. Мысли меня перенесли в детство, где была черемуха и тоже речка. В начале зимы, когда подмерзало, речка казалась стеклянной. Мы, дети, бегали по ней, видели внизу водоросли, даже щурят видели...

Коля все внимательно слушает, не перебивает, а когда рассказываю про речку, он быстро головой кивает: «Знаю, знаю. Я тоже это видел...» Он даже голову наклонил набок и прищурился, как будто вновь все разглядывает. Возможно, в тот миг и возникли строчки:

Вода подвижнее втекла,

И в глубине ее светло.

И только щука, как стрела.

Пронзает водное стекло.

Вскоре в стихотворении «Поэзия» появляется и мамин рассказ:

Теперь она, как в дымке островками

Глядит на нас, покорная судьбе, -

Мелькнет порой лугами, ветряками -

И вновь закрыта дымными веками...

Но тем сильней влечет она к себе!

Мелькнет покоя сельского страница.

И вместе с чувством древности земли

Такая радость на душе струится.

Как будто вновь поет на поле жница.

И дни рекой зеркальной потекли...

За разговорами время летит незаметно. Вот уже вечер. Приходит с работы жена брата. Коля не собирается уходить. Да и куда он пойдет? Угла у него по-прежнему нет." Сидит, задумавшись, вроде бы погруженный в себя, а рядом - чужая семейная жизнь. Молодая, энергичная женщина занимается домашними делами: то уходит на кухню, то возвращается снова. Ни говоря ни слова, принимается мыть пол.

И тут Коля, не поднимая головы, говорит:

- Люся, ты же меня смущаешь...

- А ты, Коля, не смотри! - сразу же парирует она.

- Да, мне не надо смотреть... - тихо говорит он, с ударением на «не надо». «Я должен отвернуться», - такого он не сказал. Он не любит слово «должен».

Как-то оказала ему в разговоре: «Ты должен понять». Он так вспылил, прямо подскочил на месте и резко замахал руками, как бы стряхивая с них что-то:

- Я никому ничего не должен, ничего не должен.

- Ну, - говорю, - если ты так считаешь...

Он еще больше возбудился, продолжая резко выкрикивать: «Я не бухгалтер... Я не считаю, я ничего не считаю...».

Коля не любил иностранных слов, даже широко распространенных. На мое «надо зафиксировать» (речь шла о починке детской игрушки) он удивленно посмотрел на меня. Даже поморщился, словно я ему гадость подсунула. И повторил:

- Зафиксировать? Что это такое?

- Закрепить, - говорю.

- Правильно. Так бы и говорила.

А у меня это слово вошло в лексикон из медицинской терминологии, и я не считала его инородным.

Однажды Коля заявился ко мне вместе с Сережей Чухиным. Я откровенно была рада. До этого Сережа не бывал в моем доме, хотя знали друг друга, виделись на семинарах, он даже делал запись на радио моего первого стихотворения «Подснежник».

А Рубцов это понял по-своему: «Ну вот, я люблю ее, а она любит Чухина!»

Сережа улыбается, а мне не до смеха. Хочу перевести внимание на новую Колину книжку. Даже похвасталась перед Сережей, посмотри, мол, какое сокровище имею.

Сережа смеется над рисунком на суперобложке:

- Коля, это ты, что ли такой маленький и трусиках? И что это за баба над тобой, что ты даже рукой к ней тянешься?

Коля сердится, он даже нахмурился, и вдруг достает из кармана экземпляр этой книжки, резко сдергивает супер со словами:

- Мне самому это не нравится, для меня вот что...- на обложке изображены мерцающие звезды. Коля рукой прикоснулся к рисунку, выражая ласку, и тут же отнял, словно звезды обожгли ладонь. Положил книжку снова в карман. Наверное, приготовил кому-то в подарок.

Сережа счастливый, как будто не Рубцов, а он издал свою первую книжку стихов. Ему самому хочется раздавать автографы. Сережа просит меня принести какую-нибудь книжку. Приношу песенник. Он размашисто пишет: «С любовью...» Догадываюсь: «Да ведь он Рубцову подражает. Любит то, что любит Рубцов». Они с Колей, как иголочка с ниточкой. Куда тот, туда и другой. Вместе пришли, вместе ушли...

Кто внимательно следил за творчеством Сергея Чухина, вероятно, заметил рубцовское влияние. Они никогда не ссорились друг с другом. Рубцов, видимо, чувствовал талант Чухина и относился к нему с покровительством старшего над младшим, прощая некоторые вольности. Мне сказал о Чухине однажды: «Он молодой еще, болтун... Но все это у него пройдет».

Первый визит Рубцова вместе с Чухиным перейдет в постоянные посещения, присоединится к ним и Нина Груздева.

Никаких серьезных бесед в то время не было: просто мы были молоды, счастливы этой молодостью, творческими успехами. А у Рубцова еще и разрядка от семейной драмы, которую он продолжал держать в тайне.

Коля шутил, улыбался вместе с нами, но не переставал вглядываться во что-то свое. Даже на нас, его друзей, однажды посмотрел внимательно, со своим особенным прищуром и сказал (глядя на Нину): «Нина, ты - роза!» Нина была в яркой розовой кофте, пышная и цветущая. Потом перевел взгляд на меня. Я - другая, тонкая, в свитере василькового цвета. И тут же: «Неля - василек, а Сережа (взгляд на Сережу) - тюльпан!» Он даже взмахнул руками, обрадовался, что нашел такое сравнение. И действительно, Сережа совсем юный, щеки так и пылают румянцем.

«А кто же я?» Коля задумался, словно посмотрел на себя со стороны.

Тут Сережа прямо прыснул со смеха: «Ты, Коля - одуванчик! Облетевший...»

Рубцов не обиделся, просто стал очень серьезным...

* * *

Так подробно, день за днем описывая происходящее, можно подумать, что я специально обхожу застолья. Но это не так. Их просто не было. Мы даже не вспоминали о еде. Да что говорить! Пища действительно была «скудной», как пишет Рубцов. А проще - по поговорке: «Утром - чай, в обед - чаек, вечером – чаище».

Коля приходил в такие минуты, когда на столе было уже пусто. Так что и угостить его было нечем.

Он сам даже сказал:

- У тебя ничего нет. А у Нины всегда все есть. Она любит угощать...

И вот я решила, когда осталась одна хозяйкой дома, приготовить домашний обед. Сходила на рынок, накупила яблок, помидоров, свежей капусты, молодой свинины и сладостей.

Щи получились душистые, дразнили ароматом.

Коля пришел ко мне на кухню, посмотрел на стол:

- Ой, у тебя яблоки! - и сразу печально - Но я их не люблю...

- А что же ты любишь?

- Так, больше какие-нибудь овощи...

Да, не сладким было военное сиротское детство, не баловали его яблоками, не привык, вот и не любит.

Хочу убрать со стола нелюбимые яблоки, еще кое-что (решили обедать на кухне), но он положил свою руку на мою: «Не надо, ничего не убирай. Я люблю, когда всего так много...», и улыбнулся, совсем как ребенок.

И есть щи он тоже стал по-детски - быстро-быстро черпая ложкой, прихлебывал, наклонившись над тарелкой.

- Голодный, давно, наверное, не ел, - подумала я.

А он, словно прочитав мои мысли, поднял на меня глаза, виновато улыбнулся: «Я люблю так шумно... Это баранина?»

- Да, - говорю, чтобы не разочаровать его (видно, мила ему эта пища).

Любил Коля и рыбу. Помню, вечером у нас была уха из речной рыбы. Но он отказался сесть с нами за стол. Тогда решили оставить ему еду на столе (он остался ночевать). Утром тарелка была пуста, а вокруг нее косточки рыбьи веером положены. Мы с мамой переглянулись: съел все-таки. А Коля посмотрел на стол: «Это я что-ли все наделал?

Нерегулярное питание, а попросту - голодание, сказывалось на его здоровье. Расстройство кишечника выдавало себя неблагозвучными руладами. Тогда Коля испуганно хватался за живот, словно хотел остановить урчание: «Ой, ой... но это все по медицине, по медицине».

Раз завела разговор о питании, то нельзя не упомянуть о том, что вино часто заменяло ему пищу, согревало, прибавляло сил и смелости.

Но Рубцов не был алкоголиком, как пытаются некоторые в своих воспоминаниях его представить. Могу свидетельствовать как медицинский работник, ни тяги к крепким спиртным напиткам, ни известного похмельного синдрома у него не было. Любил сухое вино, и особенно шампанское, а когда не позволяли деньги, довольствовался дешевым вином.

Бывал он в разных компаниях. Попадал и к дебоширам, сам ершился. И вот тебе: он - скандалист. Приведу такой пример.

Вбегает ко мне в комнату встревоженный, пальто нараспашку, гологоловый (без новой серой кепочки) и сразу с порога сбивчиво:

- Пойдем со мной туда, они же кепку мою отняли, сказали не отдадут, пока жена... Но я же ничего плохого не делал. Все ребята, они убежали, а у меня кепку схватили...

Одеваюсь, иду. Ведет меня к «Блинной» (это на ул. Ленина, где на втором этаже радиокомитет был). Заходим. Коля подводит меня к стойке, к буфетчице, со словами: «Вот она, я вам говорил..» Спрашиваю: «Что такое случилось? Почему головной убор у него отняли?» Буфетчица посмотрела на меня, усмехнулась, и ничего не объясняя, достала из-под прилавка кепку, подала мне.

* * *

Как-то летним вечером, все еще 67-го года, Рубцов вновь пришел с Сережей Чухиным. Настроение, видимо, было песенное, потому что Сережа взял с собой гитару.

Но концерта в этот вечер не получилось. Я задержалась с Ниной у ее знакомых. Домой не спешила, потому что мама и брат с семьей уехали в Липин Бор, и мы пришли ко мне с ней что-то около 12 ночи. К себе, в общежитие, она в такое время не пошла.

Входим, а навстречу улыбающиеся Коля и Сережа.

Услышав разговоры, из своей комнаты вышла тетя, Нина Александровна:

- Где же это вы были? Вас целый вечер ждут.

Время позднее, не до шумных разговоров, тем более музыкальных концертов. Надо устраиваться спать. Предлагаю ребятам комнату брата.

- Мы с Ниной, - говорю, - будем спать здесь.

Нине стелю на диванчик, где обычно спал Коля, себе готовлю мамину кровать. Думаю, всем будет свободно и удобно. Но Коля заупрямился:

- Я не буду на кровати. Мне лучше на полу...

- Как на полу? - смотрю на него удивленно. Уговариваю, - Ведь там две кровати. Вы оба хорошо отдохнете.

Коля мотает головой:

- Нет, нет, нет... Только на полу, и здесь, в этой комнате.

Что мне было делать?! Стелю тюфяк прямо на пол. Он помогает, берет подушки, легкое покрывало вместо одеяла (в комнате жарко) и такой довольный, будто это место в каюте первого класса.

Так и спим: Сережа один в соседней комнате, Нина на диване, а Коля посереди комнаты, на полу, между диваном и кроватью.

Утром легкий завтрак - чай. Сереже не терпится, берет в руки гитару и начина петь романс «Гори, гори, моя звезда...»

Потом гитара переходит в руки Рубцова, он поет только свое – «Отцвела да поспела на болоте морошка...» потом: «В этой деревне огни не погашены», «Потонула в огне отдаленная пристань», «В горнице моей светло» и под конец – «Ах, что я делаю, зачем я мучаю...» При исполнении каждой песни меняется выражение его лица, в начале игривое, потом бодрое и сразу грустное, а дальше - озорное.

Стукнул рукой по струнам:

- Эх, сейчас бы «Вальс цветов"... Я играл его на баяне...

Говорю: «Вроде, мне помнится, где-то была пластинка «Вальс цветов». Достаю проигрыватель, перебираю пластинки, но именно эту не нахожу, а попадаются старинные грамофонные (это еще от бабушки) «Карие глазки», «Пожар московский», «Маруся отравилась», «Ивушка» и другие.

Он все это внимательно слушает, но по-прежнему огорчен, что нет «Вальса цветов».

Наконец слушать пластинки ему надоедает, и он начинает «играть» с проигрывателем. Ставит пластинки, переводит рычаги на разные обороты, добивается, что получается не песня, не речь, а звериный рык.

- Слушайте, слушайте! - почти кричит нам троим, занятым своим разговором, сам даже голову наклонил набок, как будто к шороху прислушивается. Мы слышим действительно, что-то грозное: - О-оо...

А он смеется: «Это же я!» И снова, и снова заводит это рычание.

«Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало», - подумалось мне.

Наигравшись, Коля встал, собирается уходить, вместе с ним идут к выходу и Нина с Сережей. А гитара Чухина еще долго-долго оставалась у меня.

* * *

Никогда заранее не предвидишь, с какими мыслями, в каком настроении придет Рубцов. На второй день вечером пришел усталый и почти с порога:

- Ты знаешь, кто такой Адалло? - И тут же сам отвечает:

- Это - поэт, мой друг, он воспевает горы. А я - поле и море. О поле я много написал, а о море - мало. Но я еще и о море напишу. Каждый поэт пишет о своем.

- А об Анциферове ты слышала? Это тоже мой друг. Он умер. Мы вместе пили. Такая огромная бутылка была (показал руками).

Раз такая, - представила я, то это - четверть, не меньше.

- И мы всю выпили. Он после этого умер, а я вот жив. Наверное, я сильнее.

- У меня много друзей, - начинает он снова, - Анатолий Передреев, Николай Старшинов, Глеб Горбовский (Помолчал). Да все поэты - мои друзья!

А Горбовский даже мне в форточку кричал. Представляешь, иду по улице, а вверху открывается форточка и голос так, что кругом слышат: «Коля, я люблю тебя!!!» Вот как у нас, поэтов, бывает!

Ларисе Васильевой я говорю: «Ты – баба» А она мне: «А ты - мужик!» А ведь все правильно, - сказал восторженно, одобрительно и вдруг стал серьезным. Что-то вспомнил? Видимо, да.

- Бывает, идешь, а навстречу знакомый (он не говорит, что знакомый поэт), здороваешься, он тоже, и так ласково улыбается. Я пройду, а потом быстро оглянусь, и он оглянется, а на лице у него совсем другое - злобная гримаса...

Трудно человека узнать, когда к нему хорошо относишься. Ты ласковые слова ему говоришь, и он, естественно, к тебе хорошо относится. Но если ты будешь говорить ему что-то неприятное, тогда он раскроется. И сразу узнаешь, что это за человек на самом деле.

Выговорился Коля, задумался.

- Что это за книги у тебя? - как будто только что увидел стопку книг на столике у кровати. Подошел.

Объясняю, что это из передвижной библиотечки из поликлиники взяла почитать.

А Коля уже вроде и не слышит меня, он взял объемную книгу о художниках и углубился в нее. Я ему не мешаю, но стала замечать, что он не перелистывает страниц. В книге цветные вкладки. Что же он рассматривает? Подхожу, заглядываю – «Болото» Васильева.