Наедине с Рубцовым 7 страница

Она принесла мне передник, таз, тряпку.

«Ну вот, я уже и уборщица» - думаю я про себя. Несколько раз сменив воду, наконец, привожу комнату в порядок. Теперь можно уходить. Ветку в стакане с водой ставлю на подоконник. Отъезд Коли был недолгим. Примерно через неделю он вернулся.

Помню: он пришел в середине дня. Выглядел очень утомленным. Я подаю ему ключ, отрапортовала, что выполнила его поручение. Мне показалось, что он не торопится уходить, его не тянет в пустую квартиру. Ему хорошо здесь, но у него теперь есть свой угол. И, наконец он решается:

- Пойдем ко мне, вместе... Пойдем?

- Ну ладно, - согласилась, - пойдем.

Горько усмехнулась про себя: «Была уборщицей, а сейчас, наверное, в телохранители определил».

Вышли на улицу. Он остановился, виновато посмотрел на меня, (он принял другое решение): «Мне надо в Союз». Я уже хотела вернуться назад, но он остановил: «Ты... туда... тоже. Это ненадолго». Только вышли за угол, на улицу Ленина, возле к/т «Салют», прямо перед нами на тротуаре видим лежит голубенькая новая пятирублевка. Остановились. Коля взял деньги, повертел в руках. Оглянулся. Ни сзади, ни спереди никого не было, кто бы эту купюру обронил. Как сейчас помню его недоумение: что же делать? Он стоял, продолжая разглядывать деньги, потом обрадовано вскинул руку с купюрой кверху и громко крикнул издалека спешившему нам навстречу молодому человеку:

- Это не Вы потеряли деньги?

Тот, даже не глядя на нас, что-то буркнул в ответ и как молния пронесся мимо.

Коля продолжал держать пятерку в руке, как пропуск, поджидая очередного прохожего. Никто не подходил. Тогда он положил деньги в карман и со словами: «Ну ладно», - повернул назад. Никакой «Союз» ему уже не нужен. Видимо, и спешил туда, чтобы занять денег.

В магазине возле своего дома Коля на даровую пятерку купил бутылку вина, полкило ветчины и полкило хлеба. Все это положил на подоконник (стола у него тогда не было) рядом со стаканом, с уже начавшей распускаться хрупкой веточкой. Вопросительно посмотрел на меня: «А это что такое?»

- Это начало весны - твоих весенних успехов, - говорю я. - Разве тебя не удивляет, что еще идет зима, февраль, а на твоем окне распускаются листья?

- Да, это интересно, - машинально, без удивления говорит он. Чувствую, что он напряженно о чем-то своем думает. Может, даже обо мне:

- Дал мне Бог такую фантазерку, что мне теперь с ней делать?

Сажусь, не раздеваясь, на край раскладушки, он садится (тоже не раздеваясь) на свой единственный стул, опустив голову. Молчим. И вдруг Коля резко встает, открывает бутылку, наливает целый стакан, предлагает выпить мне. Я отказываюсь.

Он опускается передо мной и кладет голову на колени. Проходят минуты.

«Ну вот, опять новости, теперь я у него вместо няньки. Только колыбельной не хватает»

Словно прочтя мою мысль, Коля поднимает голову и, глядя в мое лицо, сердито говорит: «А раздеться ты не можешь? Совсем раздеться...»

«Нет, не смогу, - внутренне возмущаюсь, - только такого спектакля мне еще не хватает!» Мне не нравится такая манера общения. Решаюсь уходить, но что-то продолжает меня здесь удерживать. Если это не любовь, то что?

Коля вновь берется за бутылку, опустошает еще один стакан, неловко (или специально) задевает сверток с колбасой и он шлепается на пол. Коля тяжело опускается на стул и закрывает глаза. Я хожу по комнате, порываясь уйти, и не могу. Проходит минут десять-пятнадцать. Решилась, подойти к нему, и если не спит, сказать, что ухожу, но Коля не реагирует на мое приближение. Наклонилась низко к его лицу, так что щеку задела прядь волос. Видимо, уснул... И тут Коля, не открывая глаз, громко произносит:

- А эти твои кудряшки мне нравятся!

«Нравятся...» - повторяю про себя: «А ведешь себя как? Я ведь не кукла для развлечений...» - но ему ни слова. С этим и ухожу.

Это было первое, но не последнее мое посещение дома на Армейской набережной. Примерно через неделю после следующего Колиного отъезда (на этот раз устных наказов не было) получила телеграмму из Балашихи такого содержания:

«Извини пожалуйста будешь свободна закрой форточку комнате забыл приветом Николай».

Пошла закрывать форточку. Как и в прошлый раз, позвонила и объяснила причину моего нового появления (у Коли ключа от общей входной двери не было). На этот раз беспорядка в комнате не оказалось, я уже хотела уходить, но хозяин квартиры был дома, и у него возникло желание поговорить со мной об особенностях жизни своего соседа.

Мы разговаривали с ним на крохотной кухне, которая считалась общей, но, судя по тому, как обставлена, принадлежала одной семье. Тут были и шкафчики, и полочки с кухонной посудой, горшочки с комнатными цветами, Коле Рубцову места там просто не оставалось. Он «не вписывался» в эту кухоньку, ни вообще в квартиру. Не потому ли опять уехал? И сказал, что надолго...

А. В. Сидоренков, умный, рассудительный мужчина, не мог понять образ жизни поэта. Он принял Рубцова (как мне показалось) за опустившегося пьяницу. Пытаюсь объяснить, что Рубцов - это действительно поэт, а не самозванец, что это человек очень сложной натуры. Мой монолог, по-видимому, понемногу убедил хозяина квартиры иначе смотреть на шумного жильца, потому что он уже не стал больше его критиковать.

Быстро наступило весеннее тепло, зазвенела капель. Вот и 8 Марта. Но праздник для меня уже не тот, что в прошлом году. От Рубцова, как всегда, никаких вестей. Вот уже на календаре апрель. Потом - май, по-прежнему тихо.

- Неужели уехал совсем? Но у него теперь есть комната (не надо скитаться по чужим углам). Но он не едет, значит где-то там, далеко ему лучше, чем в Вологде.

Кто мне скажет о нем правду? О наших отношениях, пожалуй, лучше всех знает Нина Груздева и Сережа Чухин. Но их нет рядом. Спросить в «Союзе»? Но там тоже могут не знать, где он. Да и кто я для Рубцова? В таком неведении проходит половина июня.

Встречаю, к моей радости, Нину Груздеву. Уж она-то, наверняка, все знает о Коле.

И, действительно, она сразу же сообщает: «Коля в Вологду не приедет, он не собирается здесь жить».

- Как это? - удивляюсь я. - У него теперь есть комната...

- Что ему эта комната! - продолжает Нина, - Он не хочет в ней жить...

Верю Нине. Пожалуй, так оно и будет. Нина не могла это сама придумать. У них с Рубцовым особые отношения.

Недаром она часто позванивала мне по телефону, справлялась: Был ли Коля? Когда ушел? Я даже подумала, что она выполняет поручение - приглядеть за ним (что-то вроде опеки).

- Нет, - успокаиваю себя, - он должен приехать. Он сказал, что уезжает надолго, но не навсегда.

Тут, как назло, у меня новость на работе: направляют в пионерский лагерь «Звездочка». Это недалеко, за поселком Молочное. Но придется два месяца быть вдали от дома. Коля приедет, а меня нет. И я его не увижу. И я принимаю решение: написать письмо в Москву, в общежитие Литинститута. Наверняка, он там.

Сегодня я держу в руках слегка помятый листочек из школьной тетради в клеточку, который сохранился среди бумаг Рубцова. И тоже, наверняка, сгорел бы, как и другие, что не интересовали следственные органы.

Поскольку это письмо раскрывает наши с ним отношения, привожу его целиком. Вот оно:

«Коля! Считай, что поручение твое выполнено (речь идет о форточке - примечание Н.С.). Нина Груздева сообщила мне, что ты больше не вернешься в Вологду. Почему ты это передаешь через Нину?

Я знаю, что в осиных гнездах не живут ласточки. Я знаю, что есть зло. Правда, меня почему-то берегли от него люди, были слишком добры. Вот и верю я в человека. К жужжанию ос я привыкла, к укусам - тоже. Я в тебя верю. Ты все скажешь мне сам. Только береги себя, пожалуйста. Принадлежишь ты (если говорить громко) уже не себе, а народу. А я маленькая частичка народа. Всего лишь маленькая частичка! И я не забываю об этом. Хотела я тебя увидеть перед отъездом, ждала тебя, но завтра я уже уезжаю (я тоже умею уезжать). Прости меня за бессвязное письмо, но я не такой сильный человек, если мне так плохо без тебя. Убежим куда-нибудь вместе!? 17/VI - 68 г. Неля».

Отправив письмо, на другой день я уехала.

Пионерский лагерь был километрах в двух-трех от поселка Молочное, на берегу реки Вологды, возле полуразрушенного храма и старого кладбища. Телефона, газет и радио там не было, поэтому жили, как в далекой глухомани.

В июле мне разрешили денек побывать дома. Для меня это такая радость: может, письмо от Коли ждет. А вдруг он сам приехал, и я его увижу!

Ноги сами бегут по протоптанным редкими прохожими тропинкам. Но мимо обилия полевых цветов разве пройдешь равнодушно? Собираю пышный букет.

...Дома меня не ждали. Время обеденное, а хлеба забыли купить. И я, поставив цветы в банку с водой, без лишних разговоров бегу в магазин.

Прихожу в хорошем настроении (жду какого-то чуда) и в нетерпении спрашиваю: «От Коли письма не было?» Мама и тетя переглянулись и обе чуть не в один голос: «А разве ты его не видела?»

- Где?

- Он только что вышел. Заходил, спросил о тебе. А мы сказали, что тебя нет. Он посмотрел на цветы и сказал: «А цветы? Значит она...» - Обе наперебой - то мама, то тетя стали мне рассказывать, что Коля несколько дней подряд приходил и справлялся обо мне. Они сказали Коле, что я уехала отдыхать на юг, и это ему не понравилось: «Там опасно».

- Он рассказал случай (может, сочинил), когда лошадь спасла его, перепрыгнув через пропасть: «Лошадь остановилась, посмотрела на меня, а я на нее. Прыгай! И она прыгнула...»

- Так он интересно рассказывал, так рассказывал, - продолжают перебивать друг друга мои домочадцы. Но я их не слушаю, я в расстройстве.

- Но почему вы человеку правду не сказали? Говорите приходил, сидел, развлекал даже вас... Как вы могли?

- А мы думали, - отвечает мама, - если скажем правду, он туда явится, как в Липин Бор. А там же дети... Вдруг еще и пьяный... Как потом на тебя будут смотреть?

Вот такая женская логика. Как говорят: хоть стой, хоть падай. Дело сделано.

Я пришла в дом с одной стороны (из центра), Коля ушел в другую. Надеялась, что он придет вечером, но он не пришел.

Только в 1971 году от Геты узнала, что он в это время приезжал в Тотьму.

Моя медицинская командировка окончилась в начале августа. Главная новость, которую узнала в городе, что умер поэт Александр Яшин. Похоронили его, по завещанию, у себя на родине, на Бобришном угоре. Очень много народу провожало поэта в последний путь.

Какая нелепая смерть! У меня вызывает страх даже напоминание о ней, и я всегда ухожу в разговорах от таких тем. А Коля, как нарочно, очень часто говорит о своем печальном конце. Как будто ему даже нравится пугать меня, чувствовать мое смятение. У него странная особенность характера - притягивать, как магнитом, и одновременно отталкивать от себя прочь.

Думаю о том, что принесет нам новая встреча? Что скажет на мое послание? Прошло почти полгода, как мы не виделись, но он не забывает дорогу в мой дом.

Как всегда, Коля Рубцов непредсказуем, но на этот раз (по рассказу мамы) что-то с ним произошло. После того, как «прогулялся» в Никольское, а, возможно, после похорон Яшина, он напивался до такой степени, что не мог держаться на ногах. Или это было начало скрытой сердечной болезни, которая проявилась в сложных условиях.

Так или иначе, он добирался до моего дома, поднимался на чердачную площадку и сваливался там почти без сознания.

Однажды мама обнаружила его там лежащим в скрюченной позе. Он отреагировал на ее зов, но был очень слаб и бледен.

- Я, - говорит, - напоила его сладким чаем, потом он отлеживался на диване.

В другой раз его увидели лежащим на траве возле нашего дома ребятишки - моя маленькая племянница и Сережа Кошкин, соседский мальчик. Сережа потрогал его прутиком, а девочка громко сказала:

- Не трогай, это же дядя Коля Рубцов!

И Коля открыл глаза:

- Ой, Жанна!

Дети прибежали сообщить бабушке (моей маме), что видели дядю Колю, что он там лежит. Мама, естественно, спустилась вниз, а Коля уже встал и виновато улыбался:

- Я плохо спал дома, а здесь, под деревьями, так хорошо!

По просьбе мамы в квартиру поднялся.

Мама расстроена: соседи по дому мимо ходят, наверное, видели его лежащего. Осуждать будут - с кем твоя дочка связалась... Но что делать? Коля такой...

Встретились вновь неожиданно. Сижу на диване, где он обычно садится. Вдруг вижу, отодвигается пружинистая створка двери (мы тогда днем на ключ не запирались), боком протискивается с поникшей головой Коля. Он сильно пьян. Но поднимает головy, видит меня и грозно кричит, как родитель, отчитывающий пришедшую в поздний чac домой школьницу:

- Где ты была?

«Вот и встретились, - думаю, - а я-то размечталась...»

- В пионерском лагере, - растерявшись, отвечаю я.

- Ты была на юге, - утверждает он, так же грозно.

И азиатская чужбина,

Бог знает, что за сторона…

- декламирует, размахивая правой рукой.

Чуть не плачу: «Мама, мама, что же вы наделали? Вот как оборачивается для меня ваш обман».

Коля подходит к дивану, садится рядом со мной, низко опускает голову, и, не поднимая ее, говорит (не обречено, а как о давно решенном, только надо маршрут уточнить): «Так куда же мы с тобой убежим?»

У меня сердце захолонуло: «Опять начинается балаган... Что я ему скажу, нетрезвому? Надеялась на серьезный, откровенный разговор, чтобы выйти из общего заколдованного круга. Не получилось».

Он отозвался на мое письмо своим приездом. Он приходил, справлялся обо мне. Он хотел быть нарядным (обычно стеснительный, сам попросил мою тетю постирать его белую рубашку). Но... судьба опять развела нас в разные стороны.

И все началось сначала. Пожалуй, его приходы стали чаще обычного. Все чаще он появляется пьяным. Это стало почти нормой.

Смотрю на него с жалостью и болью. Как это все остановить? Ему нравится, что я по-прежнему к нему внимательна (что говорить, боготворила я его). Он улыбается, склонив голову на бок, с прищуром смотрит на меня. С коротким хохотком взмахивает руками:

- Ой, ты же меня и пьяного любишь. - И тут же нараспев произносит стихотворное продолжение:

В твоих глазах любовь кромешная,

Немая, дикая, безгрешная.

Он, как и раньше, разглядывает комнату, словно ищет что-нибудь знакомое. И находит.

- У тебя - на шторах олени, а у меня - на рубашке...

- Почему ты ее не носишь?

- Там такое пятно, что его невозможно отстирать.

- Принеси, я отстираю.

Коля отрицательно мотает головой:

- Но ее же невозможно... Ну, просто невозможно... (он разводит руками в стороны). Настаиваю: «Все равно приноси». И он соглашается:

- Ладно, завтра принесу.

Вот так теперь мы и беседуем, что в голову приходит, только не о наших отношениях. Однажды спрашивает (продолжая одному ему понятную мысль):

- Ты какие цветы любишь?

Отвечаю:

- Розы и ландыши.

Коля с любопытством смотрит на меня и говорит негромко самому себе:

- Значит ты... - он произносит слово, характеризующее меня как человека почти шепотом, и я его не запомнила.

Рубашку он, как и обещал, принес. Развернул, смущаясь, словно что-то непристойное показывает:

- Вот, смотри...

Смотрю на это большое жирное пятно и вспоминаю, как мы с ним выводили такое же пятно с коричневого пиджака в прошлом 67-м году.

Сначала он принес мне пиджак с просьбой отнести в химчистку со словами: «Я уезжаю и не знаю на сколько, может на две недели».

Через два дня он является:

- Отнесла?

Говорю:

- Завтра собиралась отнести.

- Давай. Я могу и сам...

Через несколько дней приходит с пакетом, развертывает. Принес показать пиджак из химчистки. Пятно, как было, так и осталось (на виду, на правом лацкане).

Возмущается:

- Почему так? Не умеют они, что ли? Зачем тогда берут?!

Ясно, что такую вещь больше не наденешь.

- Давай сами попробуем.

Домашний способ - отпаривание - тоже не помог. Понимаю его огорчение: надо покупать новый костюм. А на что? Вот сейчас такое же пятно на любимой рубашке. Но на этот раз я с работой справилась. Помог порошок «Новость». Коля с интересом разглядывал чистую рубашку и все удивлялся:

- Как это ты смогла? Ведь было просто невозможно...

Все оставшиеся теплые августовские дни он ее почти не снимал. О том, где он был весной этого года и летом, Коля не рассказывает.

Он просто вновь и вновь перебирает в памяти прошедшее и проявляет себя неожиданной фразой:

- Как ты думаешь, Невзоров хороший человек?

Отвечаю: «Думаю, да!»

Коля согласно кивает головой:

- Понимаешь, я там должен быть. Все были, а я - нет, но я ему стихи напишу. Или вдруг:

- Я рыбу сырую ел.

- Как это?

- У рыбаков традиция такая. Все ели и я ел.

Через паузу снова:

- Яшин мне книжку свою подарил.

Смотрю на него: «Ну что же тут удивительного?» Он понимает мой взгляд и поясняет:

- Это мы, когда на пароходе... Когда на берегу были. Там столик и книги. Все берут, берут, а я нет. Тогда он взял сам для меня. Понимаешь, сам... И подал мне. Помолчал и грустно продолжил:

- Все прощаются. Целуют, целуют. Я не поцеловал...

(Понимаю: на похоронах Яшина не был.)

Вскоре в газете «Красный Север» появилось стихотворение, посвященное памяти А. Яшина «Последний пароход». Рада за него, что пишет.

А у меня ничего нового. В лагерном «аду» разве возможно что написать?

Но... меня поразило одно чудо. И я попыталась это изложить в стихотворной форме уже дома.

Когда, как обычно, Коля задал вопрос: «Что у тебя?» Я рассказала, что возле медпункта, у старого кладбища и напротив моего окна на елке свила гнездо чайка. Разве это не чудо? Трудно понять, откуда появилась в неподходящем месте водоплавающая птица? Да еще и гнездо свила...

Показала Коле свои черновики и с огорчением:

- Не могу я ничего...

Коля улыбается: «А я бы смог!»

- Еще бы! - говорю. - Ведь ты же поэт - Николай Рубцов!

Коле нравится, когда хвалят. Он чувствует свою гениальность. Но ведет изнурительный образ жизни, не бережет себя.

Как всегда, следуя своему ходу мыслей, неожиданно спрашивает:

- Как ты думаешь, сколько ему лет? (имел в виду хозяина квартиры, где получил комнату).

- Тебя, наверное, старше. Может быть, около сорока...

- Нет, - восклицает, - ему уже пятьдесят. А кажется такой молодой...

- Что же, - говорю, - жена у него заботливая. Бережет его.

- Нет, - опять говорит Коля, - это он сам себя бережет, а я так не умею...

Жизнь по-прежнему у него идет неровно. Частые срывы. А как срыв, так и вино.

Как-то вечером раздался частый призывный дверной звонок. Открываю дверь. (Коля в своем расстегнутом балахонном сером пальто, одна пола оттянута книзу бутылкой вина (такие бутылки в то время «огнетушителями» называли), рукав оторван. В глазах и беспокойство, и возмущение, и жалоба:

- Они на меня напали. Шесть человек, но я вырвался, убежал. Но они не ушли. Посмотри в окно. Наверное, там. Будут ждать. Мне нельзя сегодня выходить.

Мы, как можем, успокаиваем его. Мама стала зашивать порванное пальто. Я пошла на кухню кипятить чайник, готовить еду.

Коля понемногу успокаивается и уходит от нас только утром. Не так уж много времени прошло после этого случая. Коля пришел трезвый, но очень беспокойный, предупредил:

- Если будут звонить из «Союза», не говорите, что со мной. Мне надо там быть, а я не смогу. Не могу же я так...

Он снимает шапку, показывает на голове только что наложенную повязку-наклейку на темени.

Со страхом смотрю на него:

- Коля, кто тебя так? Чем?

- Бутылкой...

Он не говорит, как и где с ним это произошло. Просит пока побыть у нас и с возмущением повторяет, прижимая ладони к вискам:

- Третий раз, уже третий раз, и все по голове...

Не знаю, рассказывал ли он кому-нибудь об этом случае. Если нет, то это так и осталось тайной. А для меня загадкой. Встречался он больше с друзьями-писателями, с журналистами. Не могли же они!?

Постоянная нехватка денег продолжает терзать Колю. Это чувствуется в его стихах («Стукнул по карману - не звенит...»).

Пусть того талантливее поэт, а на одни гонорары от подборок стихов в газетах не проживешь. Кроме того, требуется помощь подрастающей дочке. Зная его финансовую нужду, в редакции «Вологодского комсомольца» находят возможность взять его на работу литературным сотрудником. Первым материалом был обзор стихов Ольги Фокиной.

Много приходило в газету авторских писем, и на все поэту Рубцову надо было отвечать или включать в обзоры. Многочисленную почту Коля разбирал не в редакции, а у меня на квартире. Одним начинающим поэтам он тут же отвечал, других откладывал для обзора.

Засиживались мы за таким делом (а он, и меня привлекал) допоздна. Коля брал письмо, читал его вслух и спрашивал: «Как ты думаешь, отвечать или в обзор?»

Наши желания совпадали. Мне запомнилось, что на стихи школьницы он сам принял решение написать ответ.

- Я напишу ей. Пусть порадуется.

Начал он с того, что похвалил ее за то, что она любит свою учительницу.

Конверты он брал не первые, попавшие под руку, а придавал рисунку (там были рыбки, звери, цветы) особый смысл. Повертит в руках один-другой, а потом говорит, к примеру: «Давай ему тигра пошлем!»

В ответах не ограничивался одной-двумя фразами, что, мол, стихи не состоялись или что-нибудь подобное. Он в них давал советы.

В руках у меня недописанный лист, который сохранился с того давнего времени. Вот его содержание:

«Уважаемая Н. Маклакова!

Вы сами понимаете, что поэтическое дело - дело очень сложное. Это - искусство. Ваши стихи как раз и страдают тем, что написаны они как школьное сочинение. Причем написаны они не поэтично, а крайне прозаично. Вам нужно сначала как можно больше узнать о том, что же все-таки такое поэзия. Значит, в частности, надо больше читать…»

Помню, один раз засиделись далеко заполночь. Дело было перед выходным (отдохнуть успею) и не хотелось прерывать Колино увлечение делом.

Он сам разогнулся от утомительного сидения, встряхнул руками, словно сбросил какой-то груз.

- Наверно, пора уже спать...

Я первой, выходя из комнаты, чтобы приготовить ему постель на диване, оглянулась, чтобы что-то сказать и ужаснулась. В комнате плавало густое облако дыма. (Коля, пока писал, не выпускал изо рта сигарету). Его увлечение работой передалось мне, и я даже не заметила, что отравляюсь. Хорошо, что жива осталась, но мне было плохо. Чувствовала, что куда-то проваливаюсь в пустоту, ничего не могу сказать, не пошевелить ни ногой, ни рукой. Как откуда-то издалека слышала Колин голос: «Неля, Неля, что это с тобой?» И все. Утром он рассказал мне обо всем, что произошло, что он очень испугался. Больше с ним мы не разбирали письма. У меня осталась его записка:

«Неля! Все стихи и отзывы - на окне. В случае чего, занеси мне домой. Н.»

P.S. И ту папку тоже, что в газете.

P.P.S. Занеси только сегодня же, мне нужно еще - обзор...»

У Коли опять срыв. Видимо, кто-то «завел» его, какая-то неприятность. Он приходит ко мне грустным и усталым. Мое подозрение, что у него начинает побаливать сердце, оправдалось.

Приступ случился, по-видимому, после «буйных» дней.

На вид спокойный и грустный, он сидел на диване, потом стал приваливаться на валик, побледнел, закрыл глаза, но успел крикнуть: «Воду... холодную...лейте...»

Я, хоть и медицинский работник, машинально последовала его приказу, а не своему решению - вызвать «Скорую помощь». Коля приоткрыл глаза, проговорил: «Еще...- лейте...» Приступ длился минуты две. Цвет лица восстановился. Коля открыл глаза. Улыбнулся грустно и виновато: «Напугал я вас...»

Теперь я его пугаю, что дело это серьезное, что если сердце прихватывает, то шутить с этим нельзя. Надо идти к врачу.

Кажется, уговорила. Утром повела его во 2-ю поликлинику, где я работала. (Так мне удобнее устроить на прием без записи). Приняла Колю в поликлинике врач К. И. Осетрова. После осмотра я зашла в кабинет - узнать, что с ним.

Ксения Ивановна сказала мне, что это ангиоспазм коронарных сосудов сердца. Это случается при длительной нагрузке. Чего-чего, а нагрузок у Коли хватало! Какое-то время Коля аккуратно выполнял назначение врача - принимал по часам сердечные капли. Жил у меня, не показываясь знакомым.

Но вполне возможно, кое-кто узнал про это через Нину Груздеву. Нина часто бывала в моем доме. И пришла в тот момент, когда Коле надо было принимать лекарство.

Ничего не зная о серьезности болезни, она полушутливо, удивленно с порога произнесла: «Коля, капельки пьешь!?»

В ответ Коля мгновенно сорвался с места, схватил стакан со стола и швырнул его Нине под ноги со словами: «Я думаю, откуда враги все знают обо мне... Это от таких, как ты...»

Надо сказать, что Коля очень хорошо относился к Нине Груздевой. А это, как я понимаю, было продолжение того срыва, который с ним произошел. И внутри у него еще ничего не улеглось.

Из коротких эпизодов Колиной жизни в 1968 году заметно, что он почти не бывает в полученной комнате.

Однажды прибежал ко мне возбужденный, и не совсем трезвый, поздним вечером.

Кроме нас в квартире был родственник Виктор Иванов. Он поступил на учебу в политехнический институт и стал жить у нас, как член семьи.

Коле не нравилось, что он занял «его диван», не на шутку сердился:

- Ты что это улегся? Это же мой диван.

Когда Виктор пытается встать добродушно разрешает:

- Ладно, лежи, лежи...

На этот раз, вбегая в комнату, он не обращает на него внимания, сразу ко мне: «Неля, выходи за меня замуж!»

- Как это? Прямо сейчас?

Он восторженно улыбается: «Вот как у нас, писателей, бывает? Пойдем?» Смотрю на него вопросительно со смешанным чувством смущения и удивления. Коля сбивчиво, почти по-детски возмущаясь, начинает изливать жалобу:

- Она на меня кричит. Просит деньги. Я не могу. Лучше ты сама отдашь.

- Какие деньги? Кому?

- Три рубля за газ. Но я же уезжал! Меня там три месяца не было...

Выпалив все это, он выбегает на балкон (осень в этом году затяжная, теплая), садится на скамеечку, начинает громко, на всю улицу читать стихи, жестикулируя руками.

Что читает? «В минуты музыки...» Я вспоминаю эти стихи, как «гимн любви».

В минуты музыки печальной

Я представляю желтый плес,

И голос женщины прощальный,

И шум порывистых берез.

……………………………

Как будто вечен час прощальный,

Как будто время не причем...

В минуты музыки печальной

Не говорите ни о чем.

Опять в моем воображении невидимая мне женщина, его к ней постоянная любовь. Поэтому не воспринимаю сделанное мне предложение всерьез.

Мама сидит на кровати (уже собиралась спать), Виктор - на диване. Я стою у комода с трешником в руке. Я слушаю его стихи.

Коля прочитал все стихотворение и вышел с балкона уже другим человеком. Подошел ко мне, пряча свои глаза.

Я стою в загипнотизированной позе от только что услышанных стихов, от необычного предложения.

- Ну? Пойдем?

Вздрагиваю от этих слов, как от толчка (выхожу из гипноза) поднимаю на него глаза, а он опускает свои. Но уже заметил в моей руке три рубля. И куда-то, в пол, произносит:

- Почему я так? Я могу и сам. Просто положить деньги на стол. Правда?

Чувствую, что Коля делает поворот на 180 градусов.

- Правда! - машинально отвечаю я. - Возьмешь свои рубашки? (после стирки).

- Нет. Сама принесешь, - отвечает он.

- Хорошо. Принесу завтра рано утром, часов в восемь.

Коля берет из моих рук трешник и убегает так стремительно, словно боится, что буду его догонять.

- Обрадовался... Нужно-то всего три рубля... И такой устроил спектакль! Вот завтра проспится и поговорим.

Приняв такое решение, ложусь спать. Утром беру с собой рубашки и иду на Набережную VI Армии. Там меня поджидал сюрприз: Коли дома не оказалось.

- Ну, конечно, это был спектакль! - убеждаю себя и, не задерживаясь, иду домой.

Вспоминаю, что меня приглашала учительница Л.Н. Хазова (она была начальником пионерского лагеря, где я только что работала). На ходу принимаю решение: «Поеду в Молочное. Выходной день. Еще довольно рано. Успею сходить в лес за грибами».

Мама удивляется моему быстрому возвращению.

- Что случилось?

- Ничего. Его просто нет дома.

Вернулась домой к вечеру. Мама сообщила, что сразу же после моего ухода приходил Коля, но не один, с мужчиной. Спросил обо мне. Взял приготовленный пакет с рубашками и ушел.

На второй день пришел вечером. Пришел, как обычно приходят домой. Ни слова о вчерашнем. Чем-то встревожен. Что-то хочет сказать, но не решается.

Спрашиваю сама: «Коля, что это было, шутка?»

Он виновато улыбается: «Я несерьезно, я играю. Поговорим еще всерьез».

Так и не решившись ничего сказать, поспешно уходит.

Что-то с ним неладное. Что-то произошло. Но что? Прошло два дня. Коля не появляется. Волнуюсь. Решаюсь после работы (после 1-ой смены), днем, пойти к нему.

Да. Я не ошиблась. Сорвался. Пьян.

- Как хорошо, что ты пришла, я собирался к тебе. Пойдем.

- Как ты пойдешь? Ты же пьян.

Он встал, прошелся по комнате, чтобы я убедилась, что он может идти.