Наедине с Рубцовым 11 страница

Расстались, как и прежде: одновременно и родными, и далекими.

На следующий день после этого разговора, когда я возвращалась с работы и по привычке повернула голову и взглянула на окошко, там, как по волшебству, вспыхнул свет.

Коля пришел! А не заглянуть ли мне к нему? Время есть. Настроение нормальное. Решила: зайду.

Позвонила два звонка, как условились.

- Один звонок, - он сказал, - для Белова, ты будешь звонить два, а остальные, как хотят...

Коля очень быстро открыл дверь.

- Очень хорошо, что ты пришла. Я утку купил. Сварим? Говорю: «Конечно, сварим. Интересная птица. Лапы, как у лягушки». Он смеется: «Да-да, правда. Ой, я сигареты забыл купить!» Походил по комнате, поискал в разных закутках. Нашел две папиросы «Беломора» и положил на табурет возле тахты, где присела я.

Неожиданный звонок в дверь. Два звонка. Смотрю на Колю вопросительно: «Кто это? Вторая я? Жданный или случайный звонок?» Коля торопливо открывает дверь: «Входи, входи». Входит женщина низенького роста, круглолицая, в темном простеньком пальто, такая же темная шапочка.

Женщина бодро проходит в комнату, улыбается (словно сто лет тут жила!).

Встаю ей навстречу. Сзади за ней идет Коля. Поднимаю на него глаза. Он понимает мой взгляд и отвечает:

- Нет, это не она... Хотя это тоже Гета.

Моему удивлению нет предела: «Так вот почему он со мной так... Он же не один! Она заменяет ему жену. Это тоже Гета. Одно имя...»

Нахожусь в смятении.

Женщина с видом превосходства садится на тахту рядом со мной. Берет с табуретки папиросу и закуривает.

- Вот тебе и хватит на вечер! Как это она так - свободно, без разрешения...

Коля видит все. Но ни слова не произносит. Вздыхает. Выходит на кухню и несет бутылку с водкой и два стакана. Разлил водку, получилось по полстакана.

- А ей?

Гостья ведет себя хозяйкой, словно не она, а я нежданно-негаданно заявилась в их домашний уют.

- Она не пьет! - отвечает Коля.

После выпивки у собутыльников началось хождение по комнате, как у птиц, выполняющих брачный танец.

Вот она решила включить настольную лампу. Взялась за штепсель. Он подлетел сбоку и начал гладить обнаженную до локтя руку.

Женщина хихикнула.

Вспыхнул голубовато-зеленый свет. В комнате стало уютнее.

Потом женщина, плавно двигаясь, заходила кругами, поглядывая по сторонам. Остановилась перед известной картиной Саврасова «Грачи прилетели» и глубокомысленно произнесла:

- Я не знаю, кто это нарисовал, но каждый раз, когда я смотрю, то мне вспоминаются стихи, которые учили в школе:

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят...

Потом задумывается: «Может, это он?»

- Какое же он? - не выдержала я, - Тот - художник, этот - поэт.

- Правильно, правильно она сказала, - поддерживает ее Коля, - Это все одно и тоже...

Только не добавил: поэзия!

У меня из головы не выходит ее признание «каждый раз». Значит свидания у них тянутся давно.

- Кажется, нам пора уже домой, - говорю, - Где Вы живете? Может, нам по пути?

На что Коля отвечает:

- Нет. Она не пойдет. Она останется...

- Ну, хорошо, - как всегда покорно говорю я. Выхожу на лестничную площадку. Слышу, как щелкнул запор. И вдруг, словно меня разбудили.

Возвращаюсь обратно. Нажимаю звонок. Слышу взволнованный голос Коли: «Кто?»

- Мне нужно газету, - первое, что приходит в голову, говорю я. Он открывает дверь. Его девица уже улеглась на тахту и при моем появлении села и свесила ноги.

- Какую тебе газету? Эту? - нашел свежий номер «Красного Севера».

Но я-то знаю, зачем я пришла. Решила тут, сейчас же, узнать, что это за женщина, которая остается на ночь.

- Кто она тебе? - спрашиваю строго. (Уверена, что за долгое время дружбы могу такое позволить.)

- Так... женщина..., - отвечает Коля.

Сказал просто и обыденно.

Он словно подхлестнул меня этим. И меня понесло, всегда молчаливую и немногословную. Я ценила Рубцова не только, как поэта, но и как человека высокой нравственной чистоты.

- Как ты можешь подбирать разную грязь! Как ты можешь пить из грязной лужи? - выговаривала я.

Он, раскрасневшийся (мое волнение передалось и ему) начал отвечать тоже громко и дерзко:

- О какой грязи ты говоришь?! Она мне ничего плохого не сделала! Вот рубашки постирала...

(На спинке стула висели две выстиранные, но не глаженные рубашки).

- Если хочешь знать - ты не наша!

Эти слова больно ударили меня:

- Что значит – «не наша»? То, что не хожу по рукам твоих друзей, не общая? Или я не член Союза писателей?

До сих пор я так и не знаю, что хотел он этим сказать. Для меня это осталось вечной загадкой.

Во время этой перепалки со мной Коля успевал переглядываться с женщиной. Она встала с тахты, мол, он не даст ее в обиду. Смело прошла к столу, села, как у себя домА, подперев руками щеки. Коля тоже туда присоединился. И начались переглядки, ужимки, смешки, понятные только двоим. Мое присутствие просто исключалось.

Забыли они обо мне, что ли? И я тоже подошла к столу, встала перед их «ясными очами».

Их поведение показалось мне насмешкой надо мной, потому что ни слова не говорят, бросают взгляд на меня, потом переглянутся, хихикнут.

У меня помутилось в голове:

- Это что они со мной делают? Они же откровенно смеются надо мной. Они же меня убивают... Убивают?!!

И тут я заметила на столе нож. Тот самый, охотничий, которым Коля замахнулся во время спора с приятелем.

- Я лучше сама себя... Тут же, при них, чем это выносить. Протянула руку, взяла нож, раскрыла. Вижу, как они запереглядывались, уже испуганно.

Медленно поднесла нож к себе, к шее, к сонной артерии. Смешки прекратились. Мои обидчики замерли. Коля даже слегка побледнел. Но опомнился первым. Осторожно, как это делала мама, отнимая у него нож, захватил мою руку и пригнул ее к столу. Потом, сохраняя видимое спокойствие, обратился ко мне:

- Пойдем выйдем со мной на кухню.

Он подошел к раковине, открыл широко кран. С шумом пошла вода.

(Видимо, для того, чтобы его подружка не слышала разговора).

- Нелик! Что же ты? (Он впервые так назвал меня. Так только отец называл меня в детстве.)

От этих слов мне стало легче.

- Она пришла и уйдет. Ты же свой человек. Она такой никогда не будет.

- Да, - пронеслось в голове, - «свой». Теперь трудно в это поверить.

Для меня стало ясно: он ее оставит. И будет принимать всегда, нравится мне это или нет.

Ухожу с такой мыслью, что вот это - уже все. Что пора нашей дружбы кончилась.

... Утром, после бессонной ночи, пришла на работу в положенное время. Редактора нет. Я одна в кабинете. Не могу сосредоточиться, подступают слезы. И вместо того, чтобы отвлечься делами, я вновь и вновь вспоминаю прошедший вечер.

Беру лист бумаги и начинаю писать: «Девушке! Потом зачеркиваю: какая девушка! Девушки не ходят к мужчинам по ночам. Пишу снова: Женщине!»

Строчки плывут одна задругой вместе с каплями слез:

В осенний вечер,

В полной тишине,

Поставь пластинку,

Песню Сольвейг слушай,

Как боль мою,

И вспомни обо мне...

Мой голос даже время не разрушит.

Но, только, моя просьба ни к чему,

Чужое горе - для тебя веселье.

Все это ясно, видно по всему:

По блеску глаз улыбчиво-весенних.

Тебе милы любовные грешки,

А мне все вспоминается

невольно,

Как сыпала ты едкие смешки

В тот самый миг.

Когда мне было больно.

Мне долго жить природой не дано.

Тот день придет,

Наверно, очень скоро.

Пусть добрым светом

Светится окно.

Не закрывай его

Тяжелой, темной шторой.

Стихи написались на одном дыхании. Стало немножко полегче. Как ни старалась дома разыгрывать спокойствие и безмятежность, мой надлом был заметен.

- Ты чего сегодня такая? - спросила мама.

- Устаю очень...

- Тогда уходи ты с этой работы. Вот и Коля говорит...

Я знаю, редактор мне рассказывал, как Коля явился в редакцию и заявил:

- Не будет она у вас больше работать. Это не для нее!

Но воспоминание еще больше разволновало: «Не увижу его больше, не пойду к нему».

Только подумала так: резкий звонок в дверь и входит Коля.

Как ни в чем не бывало, проходит в комнату и прямо к зеркалу на комоде. (У него дома зеркала еще не было.) Поправляет обеими руками приподнятый воротник, вглядывается в отражение в зеркале.

- А она сказала, что у меня глаза, как у больной собаки, а ведь и правда...

Он тяжело и огорченно вздыхает, продолжая смотреться в зеркало.

Подошла и заглянула через плечо и сразу отпрянула: на меня смотрели огромным сплошным черным зрачком глаза, с болью и обреченностью. Чувствую, как гулко стучит мое сердце: «Вот это уже беда!» Коля, наверное, заметил мое смятение и постарался заглянуть мне в глаза. Но это ему не удавалось.

Тогда он даже прикрикнул: «Да посмотри ты на меня!»

Я подняла глаза, намеренно утопив все, что можно было прочесть, добавив при этом:

- Ты хочешь что-то узнать по моим глазам? Не получится. Я - человек тренированный, в больнице даже умирающие больные по моим глазам об этом не догадывались.

- Значит, я скоро умру, и ты об этом знаешь, - невесело усмехнулся Коля. «Надо же было такое сказать! Не хотела, а получилось...»

- Ничего я не знаю, - начинаю оправдываться. Но разговор уже принял трагическую нотку.

- Нет, Неля, я умру.

Поворачивается к маме всем корпусом:

- Ты пойдешь за моим гробом? Ой, я представляю, как вы все засуетитесь.

- Ты умри на моей могиле. Это уже обращение ко мне. И взмахнув руками, взволнованно и серьезно заключил:

- История продолжается...

Взглянул на меня, видимо, заметил испуг или еще что (побледнела, может быть!) Вдруг виновато улыбнулся и уже тише, спокойнее сказал:

- Нет, Неля, ты - живи. Не слушай меня. Долго живи.

Таким напутствием, как будто простился. И я простила ему связь с женщиной. Он - поэт. Прилетела «ночная бабочка», да еще с именем жены...

Не думала я тогда, что все еще будет впереди. Что ему нужна связь с женщиной как простая физиологическая потребность.

Мне помнится из медицинских учебников, что половое чувство - одно из самых сильнейших. И противостоять такому инстинкту может только человек с очень сильной волей. А он плыл по течению. Он прожигал жизнь!

«Ночные бабочки» как нарочно летели и летели на его огонь. Но и я ему была нужна. Это я чувствовала. Ему нравилось что-нибудь поручить мне.

Пришел однажды и подает записки на 2-х листах, где на одной написано - Первое, на другом - Второе.

Первый листок не сохранился. Точное содержание забылось. Но что-то было вроде этого, написанного в другой день.

«Если есть у тебя немного денег, то займи мне три рубля.

Не знаю точно тот день, когда рассчитаюсь. Но знаю точно, что это будет. Извини. Н. Р. Пойдем».

«Второе. (Просьба, если можешь) зайти на прежний адрес (Набережная и т. д.) и дальше идти (не заходя в тот проклятый дом) в ЖКО завода «Северный коммунар» взять там паспорт и военный билет насчет прописки (завтра должен я здесь прийти к управдому.) Могу написать записку в то ЖКО. Можешь ли?»

Слово «можешь ли» он округлил знаками вопроса, кроме положенного правилом, еще сверху и снизу.

Выполнила поручение. Разыскала ЖКО. Это было длинное одноэтажное строение, как барак.

В тесной комнате, плотно уставленной столами, сидели женщины. Все, казалось, заняты одним важным делом. Не знаю, к кому обратиться. Подошла к женщине, сидящей напротив входной двери. Сказала ей о цели моего визита. Она нелюбезно оглядела меня с ног до головы и резко бросила:

- Что это? Он уж и сам не может прийти? Давно тут лежат (чуть не сказала «валяются»).

Нагнулась и достала из ящика документы и с таким жестом, словно хотела их швырнуть, сунула мне в руки.

На следующий день вечером отправилась к Коле. На сердце было неспокойно.

Когда я позвонила, за дверью послышался женский шепот: «Не открывай» и его: «У нее ключ».

- А мне куда, может быть, в ванную?

Его голос: «Не знаю...»

«Что уж так перепугались? Наверное, уже другая. Та вела себя смело». И в первый раз за все время я достала из сумки ключ и вставила в скважину замка, а Коля, видимо, ждал и боялся этого.

Он крепко зажал винт запора, ключ было невозможно повернуть.

- Коля, - говорю, - если мне нельзя войти, то выйди сам и возьми свои документы.

- Я не могу, - громко кричит за дверью, - Я уезжаю.

- А как же паспорт?

- В ящике оставь!

«Ну уж нет, паспорт я с собой унесу. Теперь ты сам за ним...»

На следующий день прибежал и стал отчитывать, как девчонку:

- Вот, я из-за тебя не мог уехать. У меня же паспорта не было. Говорил: оставь...

Выговорился, а мне упрекнуть его не за что.

- Если бы я не приходила в этот вечер, то ты бы без паспорта уехал!?

Мой вопрос остался без ответа.

Сунув в карман паспорт и военный билет, он выпорхнул за дверь.

Время тянется утомительно медленно или, скорей всего, просто остановилось. И внутри меня словно что-то оборвалось. Прохожу мимо дома и ловлю себя на том, что не могу не остановиться и не посмотреть на его окно. Окно не светится. Значит уехал. Но куда и зачем? «Да мне-то, какое дело! - начинаю убеждать себя. - Он-то вон как со мной...»

Прошло, пожалуй, недели две. Вечерами я одна со своими мыслями. Начинаю перебирать вновь и вновь начало нашего знакомства. И так день за днем до последнего мартовского инцидента.

Он стал другим? Или «проявился», когда появились соответствующие условия?

Откуда взялась эта женщина? Рубцов не мог подобрать ее на улице. Значит кто-то привел, кто-то познакомил. Но кто? Конечно, его друзья.

Может, не подозревают, что делают медвежью услугу - пусть позабавится, несут вино, водку - пусть выпьет!

В моем присутствии такого шабаша в квартире я не видела. Бог избавил меня от этого. Правда один раз я была в шумной квартире в день выборов в местные Советы. Утром пришел Коля около 10 часов.

- Ты уже проголосовала?

- Да.

- А я еще нет!

- Пойдем вместе сходим на мой участок, а потом куда-нибудь.

Помню, что сначала мы зашли к нему за паспортом. Не задерживаясь, минут, наверное, на пять заглянул к нему Борис Непеин.

Потом пошли на избирательный участок. И Коля, проголосовав, принял решение: пойдем к Коротаеву. (Он жил недалеко в этом районе.)

В квартире было шумно. Настоящий мальчишник. Наверное, полдюжины добрых молодцев.

Колю приняли с восторгом и объятиями, не замечая меня. Что делать, если я такая незаметная! Хотела повернуться и уйти, но Коля (почувствовал, что ли) оборачивается и громко говорит:

- Неля, ты не уходи!

После этого Виктор подходит ко мне:

- Посиди тут. Мы сейчас придем.

И оставляя со мной одного из своих приятелей, вся ватага выходит из квартиры. Перед дверью Коля еще раз повторяет: «Не уходи!»

Мы сидим со «сторожем» (так я его про себя назвала) на кухне. Оба молчим. Наконец он спрашивает: «Вы с Рубцовым?»

Не знаю, что он имел в виду, задавая этот вопрос. Живу ли я с Рубцовым? Дружу ли? То, что пришла с ним, и так ясно.

И я ответила: «Да!» (А как же иначе! Просто с Рубцовым! Всегда с Рубцовым! Другого, и быть не может.)

Больше мой «сторож» не задавал ни одного вопроса, а вскоре явилась шумная компания. И что тут началось! Галдят, шумят. Просят Колю почитать стихи. Он отмахивается, не хочет. И все-таки уговорили.

После очередного стаканчика Коля вдохновился и стал читать «Вечерние стихи», вызывая одобрение, восхищение.

День клонился к вечеру. Виктор опомнился: «А я еще не голосовал?» Какое голосование! Он уже тяжело прилег на диван. И вскоре заснул. Плохо стоит на ногах захмелевший Коля.

В дверь позвонили: пришли с избирательного участка с урной для голосования. Кто-то из друзей нашел паспорт Коротаева. И члены комиссии разрешили опустить бюллетень за хозяина.

- Неля, я не могу тебя проводить! - сказал опьяневший Коля, - Я останусь здесь.

И я ушла.

Оставляя Колю в квартире Виктора Коротаева, была уверена, что все там будет спокойно. Компания мужская, но люди интеллигентные.

О непристойном образе жизни Рубцова не хочется думать. Но меня вновь озадачило появление неожиданной круглолицей гостьи. На этот раз она шла из дома Рубцова рано утром в компании мужчин. Что там было?

Наверное, пировали всю ночь.

Уверена, что ни одна жена не разрешила бы мужу такой гулянки в своей квартире. А Рубцов - один. У него можно. Он всех принимал. Даже рад этому. Чувствовал себя хозяином: что хочу, то и делаю. (Раньше-то скитался по чужим углам.)

Никогда не забыть воскресное утро. Несколько дней после того, как смотрели фильм «Фараон». В квартире появилось обновление. Коля демонстративно - при мне - уселся в кресло, взял в руку палку, как жезл. Стал постукивать об пол, гордо подняв голову и повторять: «Я - фараон, я - фараон!» Глаза его сверкали. Тогда он показался мне совсем чужим. И рубашка на нем была необычная - черная с красными искорками вразброс. Что-то трагическое было в этом. Почему он купил такую? (Или подарили?) Сам говорил, что он не любит черный цвет.

И тут же противоречиво заявил, что любит женщину в черном (подумала - жену.)

Когда смотрела на него, сидящего в кресле, почувствовала, что он отдаляется от меня.

Но, стараясь скрыть свое волнение, пошутила:

- Вот, теперь пора и гаремом обзаводиться.

В точку, наверное, попала, потому что он быстро вскочил и заговорил:

- Нет, это так. Это кресло не для меня, для гостей.

Галантно-вежливо повел рукой в сторону кресла: «Садись!»

На кресло был накинут узкий лоскут узорной ткани - остаток от шторы - так, что была видна красная обивка.

Похвалив его покупку, я расправила рукой ткань, а Коля подскочил к шторе на окне, взялся за нее рукой, другой погладил, посмотрел на меня. Такое счастье на лице! Как у ребенка.

Он заглядывает мне в лицо, хочет, чтобы ликовала и я. Я не разделяю его восторга. Тогда он начинает громко мне внушать:

- Это же лен! Понимаешь, лен!

- Да, это хорошо, красиво. - Или что-то в этом роде говорю я. Но предчувствую, что мне в этом доме не жить. Не зная, чем еще порадовать меня в своем доме, он вдруг предлагает:

- Пойдем к Астафьеву.

Пошли. День солнечный, теплый. Вербное воскресение. Навстречу нам попались две девочки с пышными букетиками вербы. Коля наклонился к ним:

- Ой, какие хорошие девочки! И с вербушками. А мне вы не подарите? Девочки охотно поделились пушистыми прутиками. И Коля, уже гордо подняв их кверху, сразу же при входе в дом Астафьевых, преподнес их Марии Семеновне.

- Можете пройти на кухню. Выпейте, если хотите. Там есть лимон. Можно и лук. Виктор Петрович его любит.

Прошли с Колей на кухню. Он налил себе полстопки водки, чуть-чуть плеснул мне.

- Ты что будешь?

- Лимон.

- А я - лук.

Выпив и закусив, Коля выходит из кухни и объявляет:

- Я ел лук, как Виктор Петрович, а она - лимон.

- Ну и хорошо, - отвечает Мария Семеновна, занятая домашними делами.

Как я заметила, она никогда не сидела, сложа руки. И сейчас что-то вяжет - шапочку или беретик. Виктор Петрович занят в кабинете. Ирина - дочь Астафьевых - играет на пианино у себя в комнате. Мы разговариваем с Марией Семеновной.

Коля идёт к Ирине. Слышно, как он озорно смеется, подшучивает над ней.

Вскоре она прекращает музицирование и выходит к нам в общую комнату.

Коля не перестает озорничать. На что Ирина отмахивается: «Ну, дядя Коля!» Коля сразу посерьезнел: «Какой тебе дядя? Мы наравне». (Девушке около 20, ему - за 30).

На громкий разговор вышел Виктор Петрович, смеется:

- Думаю, что за дядя у нас объявился? А это ты!

Виктор Петрович. Умнейший человек. Уважаю и ценю. Мне хочется его постоянно видеть и Марию Семеновну тоже. Но нельзя же часто надоедать таким добрым людям. Стараюсь сдерживать свои порывы.

Но загнанная поведением Коли внутрь боль ищет выхода. И я решаюсь пойти к Астафьевым. На этот раз одна. Без Коли.

Там, естественно, разговор пошел о нем. Рассказала Марии Семеновне, что произошло (только про нож умолчала).

Говорю, появились перемены, одеяло появилось...

- Одеяло это я ему сшила из 2-х детских.

Да, я заметила: Мария Семеновна, по мере возможности, заботилась о нем. Я увидела на подоконнике у Коли коробочку с витаминами. Почитала инструкцию. Ценное лекарство.

- Где же ты достал это?

- Это мне дала Мария Семеновна.

Коля бережно подержал коробочку в руках и поставил обратно, как сувенир.

Думаю, что принимать таблетки он не стал, потому что при лечении выпивать нельзя. А у него всегда вино вместо пищи.

Мария Семеновна мне, в свою очередь, рассказала, что Коля приходил с двумя женщинами. Сначала с одной, молчаливой и немногословной.

А представил так: «Это мать моего ребенка!»

(Я несколько раз впоследствии повторяла эту фразу про себя, поэтому хорошо запомнила.)

Тогда я подумала: «Как же так! Он не признает ее женой. Он не хочет жить вместе? Но он же дает ей свои новые адреса и она приезжает. Она была во всех домах, где он получал жилье. Сам постоянно ездит в Тотьму. Только из-за Лены?»

Лену он, конечно, очень любит. Интересно получилось (это к слову): я привезла племяннице платье из командировки, из Шексны. Показываю ему. А он даже остолбенел от удивления. Оказывается, что он сам купил точно такое же для Лены и в другом месте. А как воспринимать его стихи «В минуты музыки»? Без любви, мне кажется, такое не напишешь. Так значит, я обманывалась. Она для него - ничто? Чей же союз я берегла!? Мысли наплывают, толпятся.

Мария Семеновна, между тем, рассказывает мне про другую особу. (Я поняла, что это та самая «бабочка», которую я видела.) «Смотрины устраивал! - первое, что приходит мне в голову, чтобы объяснить такой поступок. - Надеется - посоветуют: кто из них лучше. Сам не может решить. Эх, Коля, Коля...»

Очень развязно, смело вела себя вторая. Она хотела показать свою начитанность,

- У вас много книг, - отметила она. - Я недавно прочитала книгу, «Сага о Форсайтах» называется. Толстая такая...

В ее понимании «толстая» - значит особая, лучшая, ценная. И она хотела этим похвастать.

«Она, видимо, для Рубцова своя, а я – «не наша»? Не моя - это было понятно. Что же имел ввиду Рубцов? "

Мария Семеновна только плечами пожала. Что тут скажешь? У поэтов своя логика.

Тяжелый, сложный человек Рубцов. Отдохнуть бы без него, отдышаться. А я лишила себя сна и покоя, даже еды. Чувствую, что таю с каждым днем... Да и работа не в радость. Утомляет. Для меня ли газетное дело?

Виктор Петрович работал у себя в кабинете. Мы сидим с Марией Семеновной на кухне, поэтому я не заметила, как подошел Виктор Петрович.

- Ой, Неля, как ты плохо выглядишь, - сострадательно произнес он и даже покачал головой.

- Я скоро в Москву поеду, Кольку там увижу. Может сказать ему? Сказать? - Виктор Петрович вопросительно посмотрел на меня.

У меня даже дыхание перехватило. Только кивнула. И подумала: «Вот если бы Рубцов был как Виктор Петрович. А тот - ничего, ну, ничего не видит. Измучил, вымотал...»

Не знаю, что и как говорил Астафьев обо мне в Москве Коле, только он очень скоро явился.

- Ну как ты? (Как будто никакого шума не было.)

- Да вот на уколы собираюсь. Почему-то поднялась температура. (Не знаю даже, отчего и лечилась, наверное, нервная лихорадка была.)

- Я пойду с тобой, - с готовностью отозвался Коля.

И мы пошли в ведомственную поликлинику УВД на берег реки.

В здание Коля не зашел.

- Подожду тебя здесь, у входа.

Задержалась я прилично, а когда вышла, Коли поблизости не было. Посмотрела туда-сюда и пошла домой. Через полчаса пришел Коля.

- Почему без меня ушла?

- Но тебя же не было...

- Как это не было? Я никуда не уходил. Я был внизу, у реки, под обрывом, на бревне сидел.

Все эти дни, пока я выздоравливала, он обращался со мной очень заботливо. («Господи, - отмечаю, - ведь и таким может быть Рубцов».)

Сейчас, с высоты прожитых лет, я вижу себя в состоянии сильнейшего стресса. В мозгу постоянно крутилось: «Ты - не наша!» Для писателей я никто? Но принимают же меня в семье Астафьевых! А в семье Белова? Может для той семьи я - чужая?

Набралась смелости и пошла. До этого (я уже рассказывала) была там с Рубцовым. В доме Белова были только женщины: Ольга Сергеевна, жена писателя и Анфиса Ивановна - его мама.

Первый вопрос, что мне задали:

- Как Коля?

Без особых подробностей рассказала, что у Коли появилась женщина.

Это удивило их обоих. А Оля (так я ее называю) сказала, что видела две подборки стихов в газете, даже порадовалась, что мы с Колей рядом. Потом она спросила меня: пишу ли я?

Я показала свежую мартовскую подборку в многотиражке «На боевом посту». Оля посмотрела на снимок и отметила, что мы с Рубцовым даже немного похожи.

Не знаю почему, но в минуты потрясений я продолжаю писать стихи и мне становится немного легче.

В один из таких последних отъездов Рубцова мне позвонил из союза Саша Романов и спросил: есть ли у меня новые стихи?

У меня они были, но немного, всего тринадцать («Чертова дюжина»). Он попросил меня прийти с ними на обсуждение.

- Но у меня же только черновики. И думаю, что для серьезного обсуждения не годятся.

- Все равно приноси.

И я пошла. Оказывается, приехал из Москвы критик Валерий Дементьев. Прочитала стихи без волнения, совершенно безразличная к своему творчеству (это же не шедевры!).

Сейчас они у меня разрознены, в общей папке. Но помню, там были «Обида», «Ястреб в городе», «Рябина», «Провожание».

В «Ястребе» описала увиденное зрелище: ястреб на крыше сарая раздирал маленькую птичку, которая еще трепыхалась. Внезапный выстрел заставил вздрогнуть. Кто-то из соседнего подъезда метким выстрелом убил ястреба.

Тогда Виктор Коротаев посмеялся: «Подумаешь - птичку съел».

Видимо, это было потом рассказано Коле. И он, появившись в городе, прибежал очень взвинченный.

- У тебя есть про ястреба? Так это же обо мне. Ты больше никому не показывай его. (И это был тоже Рубцов!)

Я согласилась никому не показывать, но оставила в черновике, когда решила сегодня кое-что из него процитировать, то стихов на месте не оказалось. Хочешь верь в нечистую силу, хочешь - не верь. Вот так заканчивалось стихотворение:

Смотреть на это так

невыносимо!

Припомнился недавний разговор,

Где я себе пощады не просила,

Самой судьбе доверив приговор.

Стихи на обсуждении получили хорошую оценку. Мне пожелали новых успехов.

Понемногу наступает выздоровление. Все вечера Коля был со мною рядом. Уравновешенный, спокойный. И это действовало успокаивающе. Но случилось то, что невозможно было предугадать. На 1 Мая ко мне явился неожиданный гость. Молодой человек из Молдавии. Прошло, пожалуй, около пяти лет, как мы познакомились с ним в городе Бельцы в Молдавии. Он ездил с бригадой на север в сторону Архангельска по договору (что-то связано с заготовкой леса). На обратном пути решил заглянуть в Вологду. Коля, по обыкновению, сидит на диване, листает какую-то книжку. И вдруг заходит этот красавец.

Была настоящая немая сцена. Первым опомнился Коля.

Когда мой гость в прихожей снимал пиджак, Коля внимательно, подозрительно смотрел на меня, потом опустил голову и тихо сказал: «А он интересный».

И тем же тоном: «Ну, я пойду». Выдало его волнение: он по ошибке чуть не надел пиджак гостя.

Виктор Гыдей, оказывается, приехал специально сделать мне предложение выйти него замуж.

Но мне уже все на свете затмил Рубцов.

Проводила Виктора после праздника, пообещав приехать в Молдавию и там дать ответ.

На другой день пришел Коля и сразу сообщил:

- А у меня тоже гости были...

- Я знаю.

- Откуда? - удивился Коля.

И мне пришлось рассказать, что во время моих бессонниц, когда я усиленно, напряженно о чем-то думаю, закрыв глаза, я вижу происходящее событие.

- Ну и что же ты у меня видела?

- У тебя были две женщины.

Коля удивленно смотрит на меня, а я продолжаю:

- Одна женщина черная, другая - светлая. Они боролись между собой, кричали.

- И кто победил? - Коля уже с интересом слушает меня.

- Победила светлая женщина.

Тут Коля даже руками всплеснул:

- Все правильно. У меня были две женщины. Они боролись. И светлая победила. С тех пор Коля стал присматриваться ко мне, как к загадочному существу. Скорей всего, загадкой был он, а я - следствие его импульсивности, духовного влияния.

В моем присутствии Коля больше не повышал голоса. Я не видела его пьяным.

- Я уезжаю в Москву. Провожать меня не надо. Ты там у меня прибери немножко.

У меня в это время были семинарские курсы по журналистике и я решила совместить уборку и подготовку к занятиям в его квартире.

Пол до того был грязен, что пришлось применить порошок тринатрий фосфата, который как умягчитель воды при стирке белья применяли дома. Остаток порошка завернула в обрывок газеты (пригодится еще) и припрятала за ножку дивана.