Наедине с Рубцовым 4 страница

- Ты ничего не знаешь об этом художнике?

- Знаю, - отвечаю, - он умер молодым в расцвете таланта, красивым был, одевался всегда элегантно...

Коля помахал рукой, мол, хватит, хватит, ты знаешь, я тоже это знаю. Посидел у меня недолго. Говорит: «Пойду к Чулкову». Он часто так говорил, может, к кому другому занесет его, но, уходя, говорил только это. Жилья своего по-прежнему у него нет (живет у поэта Б. Чулкова на веранде).

«Книги, наверное, растревожили, что-то почитать решил. У Чулкова хорошая библиотека, да и разговоры должны быть интереснее, чем со мной».

На следующий день приходит вечером, достает из кармана маленькую книжечку в парчовом переплете, показывает и снова кладет в карман.

- Это Тютчев. Вот человек был! Одну книжку написал, и какую! И у меня, пожалуй, на хорошую книжку хватит. А дальше можно...

- Что?

- Можно и не жить, можно что-нибудь с собой... Подумаешь, один комар перестанет пищать. Мне это не страшно. Но... убить человека?!

Он покачал головой. И стал рассказывать:

- Идет человек около железнодорожных рельс, уже темно и тихо, (понимаю, что это он о себе), подходит к переезду, и вдруг ну прямо, как из-под земли, женский голос: «Берегитесь поезда, берегитесь поезда». И так страшно.

Мне тоже жутко от такого рассказа, не знаю, что бы придумать, чтобы его отвлечь от темных мыслей.

Коля опять за карман, за Тютчева, гладит рукой переплет.

- Ты бы хотела, чтобы я свои стихи твоей фамилией подписал?

- Что ты, Коля, - говорю, - разве так можно! Это же твой труд. Так нельзя.

А он:

- Была такая, просила поэта об этом, а он отказался...

- Ну, и правильно сделал, - отвечаю.

Коля вздыхает: «А я бы смог...»

* * *

Через несколько дней Рубцов приходит ко мне с Н. Груздевой, А. Романовым и В. Беловым. Коля возбужденный и сразу мне:

- Неля, сегодня у Васи день рождения. И я сказал, пойдем к тебе.

У них с собой бутылка коньяка, а у меня на столе вареники из брынзы. (Это блюдо я пробовала в Молдавии, и когда в магазине появилась брынза, что редко встречалось, решила приготовить его сама).

- Что это у тебя? - спрашивает Романов.

- Молдавское блюдо, - говорю.

- Лучше бы русское, - отвечает он. - Но что делать? Что есть, то и есть.

Надо сказать, что это был действительно день рождения В. Белова, а не предлог для выпивки.

После соответствующих в такой момент поздравлений разговор быстро перешел на стихи. Что хорошо, что плохо. Посыпались примеры классической поэзии. У Рубцова опять образец - Тютчев! И тут Коля, как оратор, набирает темп. Он начинает критиковать пишущих (я поняла, что весь наш литературный актив), но обращается с этими словами к Саше Романову как возглавляющему Вологодское отделение Союза писателей. Он кипятится, как самовар, не подбирает хороших слов:

- Вы не поэты, а г...

Романов взбешен, видимо, все принимая на свой счет:

- А ты кто такой?

Это не останавливает Рубцова, он начинает читать свои стихи в доказательство превосходства: «В этой деревне огни не погашены...», «В минуты музыки печальной».

Коля продолжает наседать на Романова. Мы все ошарашены, молчим. Я вспоминаю тот Колин рассказ, когда он намеренно вызывал к себе неприязнь, чтобы узнать истинный характер человека.

Неужели и это - тоже?

Романов не выдерживает и бросает более гневно: ….

- Нельзя так, это жестоко, - негромко, но внушительно говорит Белов.

И тут происходит чудо: Коля Рубцов сразу обмяк, сник, присел, как обычно, с краешку на диванчик и заплакал. По его лицу покатились слезы.

«В горнице моей светло, - произнес он нараспев, - это кто написал? Это же я написал!»

И плакал, плакал, как ребенок.

Споры прекратились. Да и когда спорить? Уже глубокая ночь. По домам расходится не решились, устроились спать, где попало.

Мне рано утром в поликлинику, поэтому всех оставляю спящими. Но на работе признаюсь, что у меня гости, и меня отпускают домой.

Прихожу, спорщики уже выспались, а Коля, вскинув руки вверх, восторженно меня встречает, как будто я из дальней командировки вернулась.

- Как хорошо, что ты пришла!

И все топчется, топчется около и громко так выкрикивает, то ли самому себе хочет внушить, то ли убедить в этом присутствующих: «Я люблю ее, я люблю ее...»

- Если так, то женитесь, я вам кольца золотые куплю, - сказал Белов.

Коля резко остановил свой порыв, опустил руки, словно в чем-то непристойном уличили, и уже понизив голос, виновато сказал:

- Но я люблю их обеих...

Кого? Меня и маму? Или меня и другую женщину? Я не принимаю это всерьез, уж очень все похоже на игру. А Белов говорит совершенно серьезно:

- Тогда другое дело...

Через короткое время Коля опять ко мне, опять за свое:

- Ведь я же люблю ее.

Теперь Романов спрашивает мою маму: «Что это у них?»

- Да вот ходит каждый день, - отвечает мама, - что ему надо? По площадкам, наверное, с ним шляться... (Мама говорит деликатно, а не прямо, мол, просто шлюха нужна).

- Да, тогда нужна героиня, - ответил Романов.

Такое определение геройства я услышала впервые в жизни.

* * *

На следующий день Коля пришел один в очень хорошем настроении, решительно сел на свое любимое место. Посмотрел на меня, опустил глаза, снова посмотрел и вдруг громко выпалил:

- Это я тебя открыл! И выбросил кверху руки, как это делал всегда в восторге.

- Это же я!.. Это же я!.. - он несколько раз повторял и повторял, пружинисто покачиваясь на диване, голосом выделяя «я».

Смотрю на него с интересом: какой он всегда разный! Коля же, заглядывая мне в лицо и улыбаясь:

- Ты хочешь знать, что о тебе сказал Белов? И, как обычно, тут же продолжает:

- Он сказал, что у тебя есть душа, а это сейчас редко...

Вот такую новость он мне выложил, а мне не терпится сообщить, что скоро пойду в отпуск, а в сентябре профсоюз обещал путевку в Харовский дом отдыха. Возможно, сначала поеду в Липин Бор дней на десять. Давно мечтала побывать на родине.

Это решение его озадачило, но отговаривать не стал.

Спрашиваю: «А ты придешь меня провожать?»

Не отвечает, а согласно кивает головой.

И вот наступил день отъезда.

Коля пришел к назначенному сроку серьезный и озабоченный.

Мне было жаль с ним расставаться, но билет на самолет уже взят, чемоданчик уложен.

В автобусе кто-то громко крикнул:

- Коля, ты куда?

- В аэропорт. Провожаю...

А кого - не сказал. Вот все-таки какой скрытный! Все у него в тайне.

В аэропорте сообщили, что рейс откладывается. Пришлось ждать. Зашли в столовую. Он показал головой в сторону, где обедал летный экипаж, и сказал: «Хорошие они ребята. Я бывал у них».

Пошли в буфет. Я купила с собой антоновских яблок, он взял бутылку вина и попросил подождать его на улице.

- Я скоро...

Вышла, огляделась. Даже присесть негде. Скамеек нет. Все ступени у крыльца и пустые ящики заняты пассажирами.

Неподалеку - березки. Прошла к ним, встала в тень.

Вскоре вышел из столовой Коля, а с ним подвыпивший мужичок, какие обычно в канавах валяются.

- Вот, - думаю, - нашел себе собутыльника! А тот не отходит от нас, да еще ко мне с любезностями. Но Коля осадил его: «Она не то, что ты думаешь...» Мужичок сразу съежился виновато и исчез.

Я опустила на лужайку чемоданчик, приоткрыла, чтобы выложить туда из сетки яблоки и хотела уже закрыть, но Коля придержал мое движение:

- Подожди, дай взглянуть. У тебя все голубое, розовое, а у меня в чемодане бумаги, рукописи, книги или... (сделал паузу) кукла.

Подумала: «Опять кукла!» Помолчали, продолжая стоять под березами, думая о своем.

Листва на деревьях была густая, зеленая, но кое-где желтые листочки напоминали, что идет последний летний месяц. Вот один из них сорвался и, подхваченный воздушной волной, покачался над Колиной головой, и опустился ко мне на плечо.

Коля взял его рукой и быстро сунул в верхний карман пиджака, улыбнулся и сказал: «Привет осени».

В конце-концов стоять уже надоело, а рейс все откладывался. Пошли к вокзалу. И там все деревянные ступени облеплены ожидающими. В зале тоже многолюдно и душно.

Решили побродить по территории. Коля заглядывал в лица встречных, словно хотел увидеть знакомых. С некоторыми останавливался, разговаривал.

...Как у него все легко получается. К незнакомому человеку подходит, начинает расспрашивать, как будто это все его родственники. Я не могу так, как всегда погружена в себя, в свои думы, во всем окружающем вижу одного Рубцова.

Он, видимо, чувствовал мое состояние, хотел развеять печальные мысли, даже сердился:

- Ну, почему ты только на меня смотришь? Надо все видеть, запоминать. Видишь, там майор стоит. Смотри... (хихикнул) какие у него усы!

Наконец самолет прибыл. Я улетаю. Рубцов остается в Вологде.

Липин Бор встретил меня приветливо. Вокруг было солнечно и прозрачно. Знакомый с детства запах сосновой хвои успокаивал. Дышалось легко и свободно, особенно после мелкого теплого дождичка.

Разбуженная такой благодатью грибница выталкивала на свет грибы. Их было видимо-невидимо. Они росли даже в парке поселка (для меня в детстве это был мой лес). Поплыли в памяти детские воспоминания: и светлые, и грустные (в то далекое время шла война и счастливых детей, пожалуй, не было).

Сами собой появлялись взволнованные строчки стихов, и я стала записывать их в школьную тетрадочку:

За бором - бор, за присказкою - сказка.

Хотелось мне в той сказке побывать.

Просилась я и плакала напрасно.

Меня в Заборье не пускала мать...

Уже на второй день поняла, что длительной разлуки с Колей не выдержу, и решила пойти в аэропорт (он за поселком), узнать о предварительной продаже билетов на Вологду.

Иду по пухлой дороге. Ноги вязнут в сыпучем песке.

Навстречу с прилетевшего самолета идет группа приезжих. И... вот чудо! Так только в сказках бывает. Впереди всех не идет, не бежит, а летит Коля Рубцов. Ну и впрямь окрыленный! Поравнявшись со мной, улыбающийся, веселый, на мгновение задержался, поздоровался.

- Ты куда? - спрашиваю.

Он бросил на ходу: «В командировку... Мы еще увидимся». И помчался дальше. Посмотрела ему вслед. Почему он так спешит? Навстречу кому, чему? Вечером в доме тещи моего брата, где я остановилась, узнаю новость: «Твой знакомый сразу же с ведром в лес побежал».

- Не может быть, - говорю, - обознались, наверное...

- Нет, это был он, - смеется квартирантка хозяйки Зина, - я же видела, как он с тобой здоровался.

Начинаю верить: в поселке каждый новый человек запоминается. Коля любит лес - это верно. Но откуда у него ведро?

На следующий день утром я пошла в магазин, смотрю и глазам не верю. Навстречу (невдалеке от столовой) быстрым шагом идет Коля с мужчиной в темном добротном костюме. Они о чем-то разговаривают.

Увидев меня, Коля радостно вскинул руки и, что-то быстро проговорив попутчику, подошел ко мне.

Спросила:

- Кто это, твой знакомый?

- Это председатель райисполкома, - ответил Коля, - Говорил ему, что в поселке парикмахерской нет. Это непорядок. Как же так ходить? (Провел рукой по небритой щеке). А у меня с собой ничего нет...

Потом:

- Надо в один дом зайти. Пойдем вместе. Это недалеко.

На втором этаже деревянного дома из двери нам навстречу вышел мужчина за руку с мальчиком, и мы, не заходя в комнату, стали спускаться обратно по лестнице. Вышли на улицу. Мужчина и Коля быстро о чем-то переговорили.

Коля остался со мной и признался, что не хочет больше беспокоить эту семью.

- Если можно, то к тебе....

Домик, где нам предстояло жить под одной крышей у тети Лили (так я ее еще в детстве называла), очень понравился Рубцову. Первыми его словами, как только он перешагнул порог, были:

- Вот как у вас!

- Как? - переспросила хозяйка.

- Хорошо. По-деревенски. Цветы, половики...

Это немножко обескуражило тетю Лилю. Она не знала, что это наивысшая похвалу ее укладу в доме, чистоте и уюту.

Он потом напишет:

Остановись, дороженька моя!

Все по душе мне - сельская каморка,

Осенний бор,

Гуляевская горка,

Где веселились русские князья.

Память о Гуляевской горке у меня осталась с детства. Мы, ребятишки, туда ходили за земляникой. Мой рассказ о Горке подтвердила и тетя Лиля, когда втроем пошли за грибами в Красный бор.

Уезжая в Липин Бор, я захватила с собой тетрадку в надежде, что смогу заполнить ее стихами.

Коля, видимо, чувствуя мое состояние, вдруг в упор спрашивает:

- Пишешь?

- Немного...

- Покажи.

Что делать? Достаю тетрадку, подаю ему.

Он ласково провел рукой по обложке, вздохнул и грустно произнес:

- Давно в тетради не писал...

- А что у тебя?

- Так, разное… просто бумага...

Рубцов держит в руках тетрадь, а я, как школьница, не знаю, куда девать руки. Стою перед ним, как на экзамене.

Пока Коля читал стихи, было ощущение, что лечу куда-то в пропасть, даже сердце замерло. По выражению лица не понять, нравятся ему стихи или нет. Прочитал. Серьезно взглянул на меня:

- Хорошие стихи ты написала, особенно эти строчки:

Просилась я и плакала напрасно.

Меня в Заборье не пускала мать.

- В детстве я тоже много плакал. Да, да, Неля, я тоже плакал.

Снова смотрит в тетрадку:

- Это, второе, тоже хорошее, но первое лучше. Начал читать вслух:

Сегодня мне и холодно, и грустно...

……………………………………….

... Пусть будет дождь или густой туман.

На сердце стало зыбко и тревожно:

Осенний зов, похожий на Обман.

Переспросил: «Похожий? Нет, лучше сказать так: осенний зов. Похоже на обман».

Согласилась: «Пусть будет так».

На другой день вместе с хозяйкой дома взяли корзины и отправились в воспетое мною Заборье. Долго кружились в Красном бору, даже уходить не хотелось: светло, солнечно, просторно. Среди белого мха, как в сказке, на скатерти-самобранке обилие грибов - целые выводки маслят, моховичков. Нагулялись досыта. Присели отдохнуть, тут и про Гуляевскую горку вспомнили. День клонился к вечеру. Стало прохладно. Тетя Лиля зябко передернула плечами и только успела сказать: «Что-то холодно стало», как Коля, снял с себя пиджак и набросил ей на плечи.

«Ах, какой рыцарь! Я в более легкой одежде, в коротком безрукавом ситцевом платье, голоногая, а он и не заметил» - Обиделась даже, в соседнюю рощицу ушла. «Почему он так? Подлизывается к ней, что ли? Что за человек этот Рубцов?»

Слышу, зовет (заметил, что меня нет), но не отзываюсь. Пусть найдет. Нашел, и очень быстро. Убедилась, что он в лесу, как в родном доме.

- Почему ушла?

- Посмотри на меня. Как ты думаешь, мне не холодно?

- Да, тебе холоднее... - покачал головой, опустив глаза.

На обратном пути присели отдохнуть на скамью под навесом на перекрестке лесных дорог. Но Коля и двух минут не высидел, вскочил и - к крохотному сосновому «островку», что совсем рядом. Кажется, только заглянул и сразу обратно, а в корзине сверху одни крепкие белые грибы. Мы удивляемся: «Вот это грибник!» А он только смеется...

* * *

Тот, кто хорошо знал и любил Рубцова, наверное, поймет, какой радостью было для меня ежедневное его присутствие.

Иногда он был робким, послушным, как ребенок, иногда поднимался в моих глазах до такой неизмеримой высоты, что становилось не по себе.

Мы целыми днями бродили по парку, выходили к озеру, к речке по знакомым мне с детства тропам.

То метровое расстояние, которое нас разделяло во время прогулок, разверзалось огромной пропастью. И откуда-то (с другой стороны) доносился до слуха его голос.

Он, как бы читая мои мысли, старался пояснить:

- Не удивляйся, я могу быть разным: и громким, и тихим, и веселым. Ну, как тебе это объяснить?

Говорю тихо, чуть слышно, объясняя сама себе: «Как голос широкого диапазона...»

Он услышал.

- Да-да, что-то вроде этого... Я, Неля, очень много пережил, много видел...

Тут я вклиниваюсь:

- Я тоже много видела, я старше...

А он серьезно:

- Нет, Неля, ты еще ребенок (и покачал головой). Да, да. - И продолжал дальше: - Я рано узнал женщин, еще в детдоме. Там сено...

«В детдоме? Сколько же лет тебе было?» - но это мысленно. Ни о чем не спрашиваю.

Он продолжает: «Я хочу быть с тобой...» И замолчал.

Что-то похоже на предложение. Как это: быть с тобой? Временно? Постоянно?

Жду, что он скажет дальше, а он молчит. Кажется, что он сам не ожидал того, что высказалось, потом спохватился?

- Мне надо еще в редакцию...

Понимаю, что у Коли - творческий подъем. Хорошо пишется. Хотя «пишется» - не то слово. Он держит все в памяти. С этим, наверное, и побежал в редакцию местной газеты «Волна».

На следующий день Коля не напоминал о вчерашнем разговоре, а, взяв корзину, собрался в лес. Опять один, как в день приезда. Мне же дал поручение отнести стихи в редакцию.

- Отнеси сейчас, там уже ждут, я обещал...

Вышли из дома вместе, потом свернули в разные стороны: я - в редакцию, он - в лес. Когда уже разошлись на значительное расстояние, слышу крик: «Неля-я-я!» Oглянулась. Он продолжает кричать: «У меня там написано «в плохой», надо сделать «в простой». Не забудь, исправь. А то не напечатают...» Помахал мне рукой и, не оглядываясь, быстрым шагом пошел к лесу.

Держу в руках два листочка, где аккуратным каллиграфическим почерком написаны стихи. Первое – «Старик». Уж не тот ли старик, что шел вместе с ним с аэродрома?

Идет старик

В простой одежде.

Один идет издалека,

Не греет солнышко.

Как прежде.

Шумит осенняя река.

Так теперь это стихотворение читается.

Вечером я получила вызов на телефонный разговор с Вологдой. Разволновалась. Что-то случилось дома? Спрашиваю у Коли:

- Ты не заходил к нам? Там все было нормально?

- Все было хорошо.

Прошу его пойти со мной на почту. Он соглашается. Беру трубку, боюсь услышать что-то страшное (Коля стоит рядом). Слышу встревоженный голос мамы:

- Ты знаешь, зачем Коля в Липин Бор уехал?

- Знаю, - отвечаю, - в командировку.

- А где он сейчас?

- Он здесь, рядом со мной.

Слышу, мама вздохнула и что-то тихо произнесла вроде: я так и знала. И опять встревоженным голосом:

- Чем же вы занимаетесь?

- В лес за грибами ходим.

- Ты смотри там, не заблудись, - говорит мама и еще раз повторяет: - Не заблудись!...Ты меня поняла?

Да, я поняла, что мама меня предостерегает быть осторожной с Колей. Посмотрела на него. Он слышал весь телефонный разговор. Ничего похожего на обидчика в его облике не было. Наоборот, казался растерянным и в чем-то виноватым.

На обратном пути к дому шли молча. Первым заговорил Коля, когда дошли до самого крыльца.

- Давай еще побудем немножечко...

Мне кажется, что он настроился на разговор. Жду, как он объяснит то, что хочет быть со мной. Решил все-таки жениться?

Вечер был удивительно теплым, не похожим на августовский. Бархатные сумерки освещала полная светлая луна. Казалось бы, все располагало к откровенности. А Коля опять задумался. Дошли до берега реки, повернули обратно к дому.

И вдруг совершенно для меня неожиданно произносит фразу из стихотворения Виктора Коротаева (у него новая книжка «Мальчишки из далеких деревень»):

- Как это можно так написать?

И он опять несколько раз повторяет эту фразу. (В таком его произношении действительно что-то было неудобоваримое).

Но я подумала: «В такой вечер нашел о чем говорить! Всегда стихи на первом плане...»

А сказала: «Уже поздно, я хочу спать».

С этого момента я уже умышленно избегала с ним близости. На фоне безмятежного отдыха, который пыталась создать, без умолку болтала (по его словам, я - еще ребенок) о детских забавах, показала почерневший от времени дом, где прошло детство. Водила в больничный парк (так называли сосновую рощу возле больницы), где мы, дети войны, собирали грибы (боровые рыжики, моховики, маслята, серые грузди) и ягоды (чернику, бруснику, землянику). Показала место, где обильно рос можжевельник и где постоянно «паслись» ребятишки, временами объедаясь его терпкими сизыми ягодами.

Коля терпеливо на все смотрел и выслушивал мою болтовню, а у меня промелькнула мысль: «Теперь мне запомнится, что здесь проходил поэт Николай Рубцов». И тут, словно телепатически поймав мою мысль, Коля поворачивает ко мне голову и, улыбаясь, говорит:

- Я знаю, о чем ты сейчас подумала.

- О чем?

- Здесь... (сделал паузу) проходила Неля Старичкова.

Я догадалась: все правильно, он понял, но взял так вот в шутку все и переиграл.

- А у тебя было любимое дерево в детстве?

- Да, - отвечаю, - черемуха. Она у самой реки. Мы часто забирались на толстый сук, нависший над водой, и сидели, как птицы. Вверху - шатер листвы, а внизу речка - прозрачная, журчащая по камушкам... Да я тебе о ней рассказывала. Пойдем, покажу...

Повела по привычной дорожке к реке; спускаемся по склону реки вниз, ищу глазами любимое дерево: где же черемуха? И не вижу. И только у самой воды торчит пенек. Пенек той самой моей черемухи.

Говорю расстроено: «Ну вот, хотела показать дерево, а оказался пенек». Не только я, но и Коля был опечален увиденным. Задумался, сказал:

- У каждого поэта есть любимое дерево. У Пушкина - дуб, у Лермонтова - сосна, У Ахматовой - верба, у Цветаевой - рябина, а у меня - ель. У пруда. Может быть, ее уж тоже нет?

Ко мне: «Куда мы теперь пойдем? Давай пойдем в столовую».

Он всегда, когда был взволнован, старался менять обстановку: уходил, даже уезжал. Пошли в ту саму столовую, возле которой я его встретила. Помню, что мы там не обедали. Только сели за стол - зазвучала волнующая музыка. Видимо, для увеселения обедающих это было придумано. Коля резко встал: «Пойдем!»

Мне не хочется уходить:

- Давай послушаем. Это же вальс «Дунайские волны».

Но он неумолимо идет к двери и на ходу говорит:

- Если бы «Вальс цветов»...

Вышли на крыльцо. Остановились.

- Здесь у меня ведро украли.

- Какое ведро?

- С грибами. Целое ведро было, и одни белые. Решил в столовую зайти, a ведро на крыльце оставил. Вернулся, а ведра нет

Надо же быть таким доверчивым! Это, наверное, случилось в тот самый день приезда. И, усвоив его манеру менять тему разговора, я быстро говорю: «Пойдем к озеру».

Прошли мимо школы, где я училась, вышли на возвышение, на бровку, поросшую соснами, откуда хорошо просматривалось озеро. Вдали песчаный мыс был облеплен белыми чайками. Мне показалось, что это не птицы, а к берегу прибило полураспустившиеся лилии.

Об этом я сказала Коле. А он: «Нет, это птицы. Их нельзя сравнивать с цветами». Продолжая смотреть в сторону озера, дополнил:

Ты - птица иного полета.

Куда мы с тобой полетим?

Я не слышала подобного раньше, думала, что это экспромт, и посмотрела на него удивленно: «Вот уже и птицей стала! И вместе нам не по пути».

Он словно угадал мои мысли, посмотрел на меня, грустно и негромко подтвердил: «Да, ты тоже птица».

И еще долго после этого я думала, что речь идет о нас двоих, пока не увидела в публикациях подпись под стихотворением «Ленинград, март 1962 г.»

Значит, я птица, как и та, другая? Сколько же у него было таких птиц?!

Тогда, у озера, каким-то внутренним чутьем поняла, что мы слишком сложны для упрощенных встреч.

Вывел меня из задумчивости Коля с предложением: «Давай вон там посидим». И показал на лужок возле сарайчика. Пошли, сели.

Опять откуда-то взялся мужичок, подобный тому, что прилипал на аэродроме в Вологде. Идет прямо к нам и так нахально улыбается! Уверен, что может присоединиться.

Коля остановил его порыв, крикнув: «Это не то, что ты думаешь». И сделал рукой резкий жест, словно хотел оттолкнуть. Мужичок сразу же исчез. «Интересно, - подумала я, - почти так же, как и в том случае. И фраза почти такая же, со смыслом, знакомым всем пьянчужкам».

Сидели мы долго. Настроение у Коли было хорошее. Он сказал, что хочет писать поэму об Александре Невском.

- И об этом тоже напишу, - он осторожно протянул руку и показал на ползавшую по травинке божью коровку. Жучок взмахнул крылышками и перепорхнул к нему на ладонь. Коля смотрел и улыбался: «Я обязательно о ней напишу».

- «Божья коровка его вдохновляет больше, чем я», - отметила про себя, но ничего не сказала. Помню мамино предостережение. Ох, мама, мама! Если бы ты нас видела! Разве такой человек похож на насильника? Он же прикоснуться ко мне боится! Или бережет? Не знаю. Во всяком случае, ведет себя со мной довольно стеснительно. Даже слишком.

Я не стала делиться своими творческими планами, не пыталась ни завлекать, ни увлекать Колю. Сидела и задумчиво смотрела на озеро. Задумался и он. Молчание затягивалось. Тогда я, чтобы хоть что-нибудь говорить, начала рассказывать, что раньше озеро (до затопления) было далеко отсюда. Где сейчас плещутся волны - от ветра колыхалась трава. Мы, ребятишки, туда за цветами и щавелем ходили. Осенью видели, как на скошенный луг на лошадях привозили снопы льна и расстилали. Помню, по самому берегу озера узкой полосой росли ивняк, ольха, черемуха, кусты черной смородины, а к ним со стороны озера примыкали камыши. Из сухих камышинок мы делали свистульки.

Недалеко, в лесочке (уже школьниками младших классов) рубили колья для пришкольного огорода. Трудное было задание: пять штук на человека. А мы даже топор с трудом поднимали.

Коля слушает, не перебивает.

Не знаю почему, вдруг как-то само собой у меня вырывается:

- Здесь, недалеко от нас, старое кладбище. Там всегда пионерские костры устраивали. Представляешь: в темноте - яркое пламя, летят искры... Смех, шум. А на земле возле костра белеют кости...

- Ой, Неля, страшные вещи ты мне говоришь. Пойдем отсюда.

Коля резко встает и, опустив голову, быстрым шагом не идет, а бежит от того места, где мы только что беседовали.

* * *

Не всегда мы целыми днями с Колей Рубцовым были вместе. Он часто уходил прямо с утра и возвращался к середине дня или к вечеру. Я не спрашивала, чем он занимается без меня, верила, что у него командировочные дела. Так он, по крайней, мере, объяснил мне свой приезд.

В такой одиночный для меня день зашла в книжный магазин, увидела стихи Гарсиа Лорки из библиотечки «Огонька», решила взять (я раньше их не читала). Потом мое внимание привлекла детская книжечка «Сказки» Жуковского с прекрасными цветными иллюстрациями. Купила ее для Жанетты. Стою в стороне, читаю, любуюсь рисунками. Вдруг слышу сзади: «Что купила?» Оглянулась. Коля стоит, улыбается. Даже не слышала, как подошел.

Говорю: «Детскую книжечку. Посмотри, какая прелесть!»

Он с восхищением: «Да-а. Мне тоже, такую надо бы…»

И остановился, не договорил, для кого надо. Но нетрудно было догадаться - для девочки. И она, видно, такого же возраста, как моя племянница. Но уточнять, расспрашивать его об этом не стала: будет время, сам расскажет все, что считает нужным.

Пошли вместе в другой магазин, старый, как сарай. Во время моего детства там были книги, а теперь хозтовары.

Понравились мне чайные приборы. Говорю, что хочу купить маме чашечку.

- Нет, это я, - твердо произносит Коля, - пусть будет от меня подарок.

(Эта чашка сохранилась. Длительное время мама ею пользовалась, а потом мы ее убрали в шкаф. Она стала нашей реликвией).

Вышли из магазина. Я показала на сосны, растущие почти рядом.

- Здесь мы со школьной подружкой белые грибы нашли. Я - пять, она семь. И все в одном месте. Так были рады. Сейчас этого уже не увидишь...

- Почему? Давай посмотрим.

Пошли по широко протоптанной дорожке, которая вела прямо к стадиону. Место многолюдное. Какие уж тут грибы! Я даже по сторонам не смотрю. А Коля вдруг приостановил шаг: «Смотри гриб!» И показывает в мою сторону от дорожки.

Подумала, шутит, играет, и в тон ему говорю: «И рядом еще один!» Наклонилась, пригляделась и действительно, возле сосны увидела крепыша с темно-коричневой выпуклой шляпкой, и немного поодаль еще одного, такого же. Как тут не поверить в чудо!

Осень стояла теплая солнечная с небольшими грибными дождями. На душе тоже было спокойно и тепло. Не хотелось уезжать. Но короткое время отпуска не растянешь: скоро в дорогу. Поэтому решила навестить семью А. И. Хохрина, с которой была в родстве по маминой линии.

И только все сели за круглый обеденный стол, как в дверях появился Коля Рубцов. Поздоровался и резко:

- Так вот ты где! А там тебя ждут! Я сказал, что найду...

Как не старался Аркадий Иванович уговорить его пройти, присоединиться к столу, Коля наотрез отказался и даже не перешагнул порог, а уселся на него. И не поднялся до тех пор, пока я не вышла из-за стола, чтобы уйти вместе с ним.

У тети Лили было шумно и весело, к Зине приехали гости из Бирякова - сестра с мужем.

По этому поводу накрыт стол. Помню, были пироги с палтусом, копченая рыба. Коля не столько ел, сколько наблюдал за едой. И вот высказался:

- Неля любит корочки от пирога, а я люблю рыбу.