Наедине с Рубцовым 1 страница

Н. А. Старичкова

Наедине с рубцовым

«Русская земля»

Санк-Петербург

Нинель Александровна Старичкова

Наедине с Рубцовым

(воспоминания)

Белый шарик

(стихи для детей)

Фотографии, автографы Н. М. Рубцова, документы, акварели Н. А. Старичковой - из архива автора (частный музей Н. М. Рубцова, город Вологда).

Подготовка текстов, составление – А. В. Грунтовский

Нинель Александровна Старичкова родилась в с. Никольский Торжок Вологодской области. После окончания Фельдшерско-акушерской школы работала в медицинских учреждениях г. Вологды и в районе освоения целинных земель в Казахстане (1955 – 1058 гг).

С 1968 года работала литсотрудником в многотиражной газете «За трудовые успехи», а затем редактором газеты «За кадры» и «Вологодский текстильщик»

В 1096 году издан сборник стихов «Черёмушкино диво», а в 2000-м году – стихи для детей «Белый шарик».

Работа над воспоминаниями о поэте Николае Рубцове велась со дня его трагической гибели в 1971 году и все последующие годы. Фрагменты печатались в областных газетах, журнале «Русская провинция». В конечном варианте документальная повесть «Наедине с Рубцовым» была опубликована в «Профсоюзной газете» в 1998 году и отдельным изданием (г. Вологда) в 2001.

В настоящем издании впервые публикуются документы из архива автора (частный музей Н. М. Рубцова) – автографы Рубцова, фотографии, рисунки Н. А. Старичковой.

Текст, фотографии, рисунки – Н. А. Старичкова

Составление, редакция – А. В. Грунтовский

ОТ АВТОРА

Длительная дружба с Николаем Рубцовым позволила мне изложить подробности жизни поэта в Вологде.

Понимая всю ответственность работы над воспоминаниями, пыталась сохранить мельчайшие детали быта, чтобы выполнить желание поэта - написать о нем все как есть.

Н. Старичкова

НАЕДИНЕ С РУБЦОВЫМ

Имя поэта Николая Рубцова сразу впечаталось в мою память при первых публикациях его стихов в «Вологодском комсомольце» и затмило все прочие.

На литературных вечерах (в самом начале 60-х годов) Рубцов нигде не выступал, имя его не афишировалось. Поэтому я, как и многие вологжане, не знала о его приездах в Вологду. Встречи проходили, видимо, в узком кругу. Лично мне запомнился первый приезд в Вологду Николая Рубцова в 1965 году: вначале - весной, а затем - в конце года, когда он впервые принял участие в литературном семинаре.

А сейчас мне хочется рассказать о встрече с поэтом Николаем Рубцовым весной 1965 года. Способствовал этому созданный в городе клуб творческой интеллигенции «Современник», в который входили литераторы и художники областного центра. Кто был его организатором, я не помню.

Первый вечер проходил в зале заседаний городского комитета партии (Ленина, 17). За широким столом, покрытым зеленым сукном, и возле стены разместились известные члены Вологодской писательской организации, художники, журналисты. В стороне, на поставленных рядами стульях, заняли места приглашенные. Мне предложили сесть за стол, где уже сидели Б. Чулков и А. Романов.

Когда все места были заняты, в дверях появился небольшого роста паренек (деревенский - так я его определила). Ему принесли стул, но, так как возле стола мест уже не было, он сел на стул боком к столу, лицом к сидевшим в рядах, в зале.

Не помню, с чего начался вечер, потому что услышала произнесенное шепотом: «Рубцов пришел». Это был тот самый поэт Николай Рубцов, стихи которого в «Вологодском комсомольце» произвели на меня потрясающее действие. Я смотрела и удивлялась. По стихам представляла его совсем другим. Думала: это рослый, сильный человек, а оказалось - такой воробышек! Такая хрупкость! И такая мощь и пронзительность стиха! Откуда это в нем?

Рубцов был в серых с загнутыми голенищами валенках, темно-красной в клеточку бязевой рубашке, в видавшем виды коричневом костюме. Светло-серый шарф, узкий и тонкий, был обернут вокруг шеи, концы его прикрывали лацканы пиджака.

Трудно было сразу определить его возраст, но внутренняя сдержанность, даже усталость, лысина, тщательно прикрытая зачесанными на бок волосами, говорили о том, что это не мальчишка.

Первыми читали стихи Б. Чулков и А. Романов. Рубцов выступал последним.

- Николай Рубцов, поэт из Тотьмы, - так представил его А. Романов.

Рубцов встал и начал читать:

Сапоги мои - скрип да скрип

Под березою.

Сапоги мои - скрип да скрип

Под осиною.

И под каждой березой - гриб

Подберезовик,

И под каждой осиной - гриб

Подосиновик!

Читал он звонко, напевно, жестикулировал, интонацией подчеркивал концовку каждой строки, словно ставил точку.

Вроде бы ничего сногсшибательного не было, а зал притих. Было такое ощущение, что поэт ведет нас по светлому лесу. Солнечные лучи пробиваются сквозь листву. Пахнет свежестью, прелым листом, грибами. Русью пахнет.

После небольшой паузы поэт читал другое:

Рукой раздвинув темные кусты,

Я не нашел и запаха малины,

Но я нашел могильные кресты,

Когда ушел в малинник, за овины...

Тут к душе сразу жутко и печально прикасается вечная тайна бытия.

Во время чтения стихотворения «Вечернее происшествие» Рубцов усиленно смотрел в сторону, в одну точку:

Мне лошадь встретилась в кустах.

И вздрогнул я. А было поздно.

В любой воде таился страх.

В любом сарае сенокосном...

При слове «вздрогнул» он даже передернул плечами. «…Мы были разных два лица, Хотя имели по два глаза. Мы жутко так, не до конца, Переглянулись по два раза».

И опять выразительный жест: дважды моргнул глазами. Позже он рассказывал мне, что смотрел на человека, взгляд которого по отношению к нему был откровенно враждебным. И поэтому резким обрубающим движением руки и голосом отчеканил концовку:

Что лучше разным существам

В местах тревожных - не встречаться!

Читал Рубцов с большим чувством, как будто переживал на ходу все с ним происходящее.

Взбегу на холм и упаду в траву.

И древностью повеет вдруг из дола!

Он то съеживался, зажмуривался, то вскидывал кверху руки, то прикрывал ими голову.

... Россия, Русь! Храни себя, храни!

Смотри, опять в леса твои и долы

Со всех сторон нагрянули они,

Иных времен татары и монголы.

Когда кончил читать, зал словно оцепенел, а потом взорвался аплодисментами. Ведущий уже не мог завершить вечер и заставить аудиторию заговорить: никто после Рубцова не хотел выступать. Молчание затягивалось. И тогда он, обречено махнув рукой, негромко сказал, видимо, сделав вывод для себя: «Скромность характерна для нашей интеллигенции, вот за столиками - другое дело, разговор получился бы».

Так на этом, можно сказать, внезапно закончился этот творческий вечер. Разошлись все быстро, как растворились. Одни, наверное, - в комнатушку на первом этаже с табличкой «Вологодская писательская организация», другие - в редакцию «Вологодского комсомольца», которая тоже была на первом этаже, а третьи, как и я, - домой.

Следующая встреча с Николаем Рубцовым и наше с ним знакомство произошли в декабре этого же, 1965 года.

* * *

Несколько раз я подталкивала себя к столу - сесть и написать о поэте Николае Рубцове, что знала о нем из его рассказов, все, что видела и слышала в окружающем его мире. Всю правду светлой и горькой жизни, приведшей к трагическому концу. Мысленно просматривалась канва рукописи, но возникающие сердечные боли отодвигали намеченное.

С годами поняла: легче мне не будет, и решила, превозмогая житейские препоны, поднять пласт воспоминаний. Думаю, сумею с этим справиться, выполнить желание поэта: написать о нем все, как есть.

С детских лет я признавала только классическую поэзию. Не могла читать без волнения Пушкина и Лермонтова. Поэты мне представлялись сверхчеловеческими существами. Можете себе представить, с каким чувством я пришла на литературный вечер (это было где-то в конце 50-х годов в здании филармонии, ныне - театр кукол «Теремок»). Место досталось на балконе, в заднем ряду, но была довольна: наконец увижу и услышу живых поэтов. Публика состояла в основном из молодежи. Помню, вечер открыл С. В. Викулов. Читали стихи А. Романов, С. Орлов, Б. Чулков.

После вечера, у входа, продавались книги. Тут же в окружении поклонников поэты давали автографы.

Ко мне подошел Ю. В. Брагин, в то время врач 2-го терапевтического отделения городской, больницы, где я работала старшей медицинской сестрой, и представил румяного красавца, как теперь говорят, с открытой гагаринской улыбкой:

- Это Саша Романов. Он твои стихи в «Комсомольце» редактировал.

Конечно, редакции там никакой не было, но «Девичья песенка» с нотами в соавторстве с В. В. Беловым действительно была опубликована. Кто что писал, сейчас не помню, но строки «поверь, что любви настоящей не нужны никакие слова» - мои. Это и понравилось Романову.

Он поздравил меня с первой публикацией и пожелал успехов. Вскоре из газеты «Вологодский комсомолец» узнала, что приглашаются желающие заниматься в литературном кружке, который ведет поэт Борис Чулков во Дворце культуры железнодорожников. Пошла туда. Бог знает, зачем я это сделала. Ведь писала стихи еще в детстве, но серьезно к своему творчеству не относилась. Знала, что поэзия светит всем, но светить дано не каждому.

Почему я рассказываю об этом? Какое это имеет отношение к Рубцову? Да самое прямое. В то время в Вологде был самый настоящий литературный бум. В местной печати замелькали подборки стихов и начинающих литераторов, и уже известных - Антонины Каютиной, Сергея Викулова, Сергея Орлова, Александра Романова, Бориса Чулкова. Как поэта знали и известного сейчас по всей стране и за рубежом прозаика В.И. Белова. Первой книгой стихов «Экзамен» заявил о себе Виктор Коротаев. Читатели знали и горячо встречали аплодисментами на вечерах Анатолия Гусева и Германа Крутова. Одобрение читателей вызывали стихи Сергея Чухина, Нины Груздевой, Германа Александрова, Леонида Патралова, Наташи Масловой, Вилиора Иванова, Сталины Рожновой. И над всеми, как монументальная личность, - Александр Яшин. Он часто выступал в Вологде на литературных вечерах, присутствовал на семинарах и внимательно выслушивал начинающих авторов, давал отеческие советы. На таких семинарах присутствовали и мы, кружковцы Бориса Чулкова, а именно Герман Александров, Леонид Патралов, братья Пашовы - Владимир и Юрий, Николай Шишов, Ростислав Панов, Галина Гревцова, Людмила Юденко, Валентин Ховалкин и другие.

Были на литературных совещаниях и прозаики, но они всегда занимались отдельно. Запомнились Леонид Фролов, Владимир Шириков, Николай Кучмида, Анатолий Петухов, Владимир Степанов, Сергей Багров, Василий Оботуров.

Были, конечно, среди поэтов и прозаиков другие имена, малоизвестные, но с тех пор прошло более четверти века, и, естественно, память не может высветить всех.

Устоявшимся правилом Вологодской писательской организации, я помню, было подведение творческих итогов в конце года. Обязательными были семинары для литературного актива. Семинары вели наши писатели, иногда приезжали литераторы из столицы. Те, кто сделал первые шаги в поэзии, волновались как школьники. Все походило на экзамен: в зале - начинающие авторы, а перед ними за широким столом - экзаменаторы-писатели, вершители судеб.

Однажды от Наташи Масловой, молодой начинающей поэтессы, я узнала, что в Вологду приехали представители Литературного института им. Горького. Будет что-то вроде конкурсного творческого экзамена. Победители этого «турнира» получат рекомендацию для поступления в названный институт. Но когда я пришла в писательскую организацию к объявленному сроку, оказалось, - что никакого экзамена не будет. Все уже решено.

Представителям института понравились стихи Нины Груздевой, которые она читала приезжим экзаменаторам в гостинице. Где-то уже читали свои стихи Сергей Чухин и Сталина Рожнова и тоже получили одобрение. Особо одаренными из прозаиков оказались Владимир Шириков и Николай Кучмида.

Было предложено и мне прочесть одно стихотворение. На что критик Валерий Дементьев сказал: «Вы имеете право поступать самостоятельно. Больше никого рекомендовать не можем. И так из одной Вологды будет пять человек. Это даже больше, чем со всей России».

Мы с Наташей Масловой оказались лишними. Видимо, знал заранее, чем кончится литературное «состязание» Герман Александров, и поэтому на такой «отбор» не пришел. Нам с ним предстояло читать свои стихи на традиционном декабрьском семинаре 1965 года.

Он проходил без московских знаменитостей, но зато на нем был Николай Рубцов. Мы даже не сразу его заметили, потому что вошел он тихо и присел сзади в ряды нашей братии, а не за председательский стол. Открыл семинар Александр Романов, в это время ответственный секретарь Вологодской писательской организации. После паузы заявил:

«У нас присутствует студент Литературного института Николай Рубцов». Всем запомнилось его выступление в клубе «Современник», и читать стихи в присутствии Рубцова было, пожалуй, не легче, чем перед высокими гостями. Рубцова в поэтической среде уже знали и любили.

«Нет, я тебя не придумала...» - читала я свое стихотворение, и голос мой вибрировал, лицо горело, не хватало дыхания.

Закончив: «Я не знала, что ты такой», уже больше ничего не могла читать дальше, никого не слышала из выступающих.

В завершение семинара попросили что-либо прочесть Рубцова. И он вышел к столу, озорно, со смешком сверкнул глазами, задумался на секунду, а потом в залихватском порыве вскинул руки немного вверх и в стороны и объявил, почти крикнул:

«Хулиганское!» В зале шум и любопытство. Я подумала про себя:

«Оказывается, и такой бывает Рубцов». Слушатели притихли.

А он читал о том, как в пивной шумели матросы и, в конце концов, расползались как тараканы. Читал образно, вскидывая вверх руки, мотал головой, был весь в движении, потом успокаивался и жестом рук вниз и горизонтально к полу показывал, как расползались матросы. В конце чтения он подтянулся, встал в позу бравого солдатика и весело и полусерьезно сообщил: «Летел приказ по траловому флоту: - Необходимо пьянство пресекать!».

Про себя я опять отметила: «И это тоже Рубцов».

Как обычно, потом все разошлись кто куда. Вечером того же дня, около 7 - 8 часов, ко мне зашел жизнерадостный Володя Пашов. Причина для веселья у него была. В поэзии дела его шли успешно: были изданы первые его книжечки стихов для детей. В писательской среде говорили о нем как о юноше, подающем надежды.

- Ты чего дома сидишь? - начал он прямо с порога. - Наши все в ресторане «Север». И Рубцов там.

- Но я ничего не знала об этом.

- Я сейчас снова пойду туда. Пойдем.

В ресторане было шумно и накурено. За столиком сидели Борис Чулков, Нина Груздева и Николай Рубцов. Мы с Пашовым подсели к ним. Возбужденные после семинара и выпитого вина, все много говорили, не забывали и о еде. Официантка то и дело подносила новые порции всеми любимого блюда - заливного судака. Рубцов ел и пил мало. Сидел молча. Нина Груздева пошутила, что он потерял голос. На что он очень серьезно и грустно ответил: «Вы сейчас разойдетесь по домам, а мне пойти некуда».

С этими словами он резко встал из-за стола и, не глядя ни на кого и не прощаясь, пошел к выходу. Прошло несколько минут. К столу Рубцов не возвращался. «Неужели ушел?» - вслух вырвалось у меня. «На вокзал, наверное. В городе у него никого нет» - услышала я в ответ не помню от кого. «Если он недалеко ушел, - подумала я, - догнать и предложить свой дом». Тихонько сказала о своей мысли сидевшему рядом В. Пашову, тот одобряюще кивнул:

- Да, Неля, помоги ему, если можешь...

С трепетом в душе, но решительно я пошла к выходу. Рубцов стоял у раздевалки в сером демисезонном, не по размеру пальто, на голове - черная папаха, на ногах - те же серые с загнутыми голенищами валенки. Возле него толпились незнакомые мне молодые люди. Они о чем-то беседовали.

Увидев меня, он спросил:

- Вы тоже уходите?

- Да, - ответила я, - пора домой. И добавила:

- Мне нужно с вами поговорить... Рубцов оставил своих собеседников и подошел ко мне. Набравшись смелости, я спросила:

- Правда, что у вас никого нет близких в городе?

- Правда, - ответил он. Тогда я сказала:

- Я живу недалеко отсюда. Вы можете переночевать в моем доме.

Он даже посветлел лицом, улыбнулся:

- Хорошо, пойдемте. Но я мог бы и на вокзале...

Дорогой Рубцов разговорился, расспрашивал, давно ли я живу в Вологде. Сказал, что раньше он тоже жил здесь. Заинтересовали его и мои стихи. Спросил, давно ли я их пишу.

- Я помню, как вы... - и вдруг, - А что это мы на Вы?! Да, я помню, как ты читала.

Потом повторил восторженно, с ударением на слове «как»:

- Как ты читала!

А я про себя отметила: «Он слышал только звук, а содержания словно и не было. Вот это рецензия!» Но тут же согласилась: «Все правильно. Главное - настроение. Лучше, пожалуй, об этом не скажешь».

Так между нами с первых слов установилось понимание. Как будто давным-давно знали друг друга и вот встретились после долгой разлуки, разговорились.

Вечер был очень морозный, где-то около 25-30 градусов, обжигало дыхание, разговаривать было трудно. Он часто вынимал руки из карманов, согревал их дыханием.

Заметив в моем взгляде: «Такой мороз, а голорукий...», пояснил:

«Перчатки другу подарил».

Дальше мы шли почти молча. Было тихо и безлюдно. Под ногами скрипел снег, на темном небе ярко горели звезды. На улице Ленина, возле «Гастронома», Рубцов сказал:

- Мне еще сюда надо.

Зашли вместе. В магазине светло и тепло, тихо. Времени около двенадцати ночи, покупателей почти не было. Николай подошел к витрине с конфетами (их было так много, что глаза разбегались) и спросил:

- Какие конфеты ты любишь? Я даже растерялась: никто мне такого вопроса не задавал. Большого достатка в семье у нас никогда не было. Шоколадными конфетами я не избалована. Рубцов ждал ответа. Я молчала.

Тогда он нетерпеливо:

- Ну хоть что-нибудь ты можешь себе выбрать?

У меня в глазах рябило от ярких конфетных оберток и названий. И вдруг знакомое – «Ласточка»? Показываю ему:

- Вот эти...

- Почему? - удивился он. Отвечаю, что люблю эту птицу.

- Но ведь я ее тоже люблю, - сказал тихо, удивляясь такому совпадению.

Рубцов купил целый килограмм конфет (позднее узнала, что, может быть, на последние деньги) и подал со словами:

- Это тебе.

Потом взял четвертинку водки и сунул в карман:

- Это для меня.

И сразу же громко, не обращая внимания, что рядом кто-то может услышать:

- Мне еще ни с кем не было так легко и просто, как с тобой.

Надо сказать, что у нас в дальнейшем были часто беззвучные разговоры. Подумаю, посмотрю на него, он так часто-часто покивает головой, дескать, «все понял».

Почему я пишу об этих мелочах? Да потому, что поэт проявлялся во всем, что было близко ему. Рубцов всегда был и будет загадкой, и никогда этот феномен не разгадать, как не разгадать тайну природы.

Во время общения с ним часто приходилось сталкиваться со многими парадоксами. Вот и в тот первый вечер, когда мы шли по пустынным зимним улицам, после сказанного в мой адрес: «Легко и просто...», он ушел в себя. До самого моего дома ни он, ни я не промолвили ни одного слова. Какая-то тайная нить соединила нас в этот вечер и держала все последующие годы до самого конца его жизни. Да что говорить, я и сейчас не могу себе объяснить, почему Рубцов является мне во сне вновь и вновь после всего случившегося.

... Мой дом, третий этаж, коммунальная квартира. Я до сих пор живу в ней и ни за что не соглашаюсь поменять на более удобное жилище; здесь был и даже какое-то время жил поэт Николай Рубцов.

В смежной комнате уже спала семья брата (у них малолетний ребенок). Собиралась спать мама, когда мы с Рубцовым вошли в слабо освещенное ночником мое жилище. Своего гостя я представила так:

- Мама, это поэт Николай Рубцов, у него нет никого знакомых в городе. Он будет ночевать у нас.

Мама, конечно, была удивлена такому ночному гостю, тем более что мужчин я в дом никогда не приводила. Близких знакомых, кроме ребят-литкружковцев, у меня не было. Семьей к тому времени я тоже не обзавелась.

Мама ни слова не говорит, но чувствую: сердится, И пока Рубцов в коридоре снимает пальто, начинаю ей быстро шептать на ухо:

- Это же не просто знакомый поэт, это - великий поэт, и у него совсем никого нет в городе.

Рубцов заходит в комнату, выставляет водку рядом с кульком конфет, который я успела положить на стол. Мама на все это смотрит укоризненно и ложится спать на старую никелированную кровать, которую отец купил еще до войны в Ленинграде. Диванчик, где стелю Рубцову, - напротив.

- Ну, все готово, - говорю, - можешь спать. А он:

- А ты куда? Разве не со мной? Зачем тогда меня приглашала? Я мог бы и на вокзале...

Он схватил меня и не прижал, а притиснул к себе так плотно, что слышала, как гулко стучит его сердце. Стал целовать с такой страстью, что я чуть не задохнулась и с трудом вырвалась из его объятий. Была обескуражена: «Что же это такое? Я ведь привела его не за этим... Так вот каким бывает поэт!»

Николай был рассержен; не глядя на меня, налил в стакан водки, выпил, задумался.

Я вышла на кухню и очень боялась, что он уйдет. Но куда? На вокзал? В таком виде? Прошло, пожалуй, минут десять, пока я приходила в себя, а когда вошла в комнату, Рубцов уже лежал лицом к спинке дивана и казался спящим. Я залезла к маме на кровать, долго не могла заснуть и слышала, что Николай часто вздыхал, ворочался, видимо, тоже было не до сна.

После полубессонной ночи я встала рано. Рубцов еще спал, а может, притворялся, что спит.

Прошла мимо него на кухню. Обычные пожелания соседям доброго утра, несколько вежливых фраз. Ставлю на плитку чайник, возвращаюсь в комнату. Рубцов стоит возле дивана, держит в руках порванную простыню. Растерянно и виновато посмотрел на меня: мол, что я наделал. Успокоила его, что белье ветхое и он здесь ни при чем.

При утреннем свете Рубцов, не скрывая удивления, разглядывал комнату, улыбался:

- У тебя как в саду.

Действительно, многие мне это говорили, потому что стены были оклеены обоями с рисунком цветущих яблонь, и почти треть комнаты занимал цветок гибискус.

Обратил внимание Николай и на журнальную репродукцию с картины Айвазовского, приколотую на стенке возле дивана.

- Почему?

- Просто люблю море.

- Но ведь я же моряк! - воскликнул.

То ли был удивлен, что у нас общие привязанности, то ли хотел убедить меня, что раз люблю море, то и моряка должна любить.

Пристально рассматривает портрет отца над маминой кроватью, поворачивается ко мне:

- Кто?

- Мой отец, - говорю, - умер в 62-м году.

После свежего крепкого чая (таким у нас всегда был завтрак) Рубцов попросил показать ему семейный альбом. И сразу же, с первой страницы, только взглянув, то ли удивленно, то ли утвердительно высказался:

- У тебя все - моряки. Но я тоже... (горделиво тряхнул головой и усмехнулся) моряк!

В альбоме действительно были фотографии моряков: двоюродные братья в свое время служили на флоте.

Рассматривая альбом, Николай Рубцов больше всего обращал внимание на старые пожелтевшие фотографии.

- Это моя бабушка Пелагея Анатольевна, - пояснила я, - коренная крестьянка из Белозерья.

Рубцов провел рукой по фотографии, словно хотел погладить натруженные руки старушки, лежащие на коленях. Выделил он среди прочих и мою маму!

С первых дней нашего знакомства Рубцов с большой теплотой и любовью относился к моей маме. В моих фотографиях искал и не находил с ней сходства. Смотрел то на маму, то на снимки, перебирая их, удивлялся:

- Ты везде разная. Словно совсем другой человек.

- А какая лучше? - поинтересовалась я.

- Вот эта! - он показал снимок, где мне было 18 лет.

- А это что? - кивнул на серию снимков, где изображены зерноток, домики, вагончики.

- Это зерносовхоз «Павлодарский», я там работала на целине по комсомольской путевке.

Он оценивающе, удивленно посмотрел на меня (далеко не хлеборобский вид).

- Кем?

- По своей специальности: фельдшером-акушеркой.

Ответ показался ему неубедительным. И тогда я достала из комода и показала комсомольскую путевку, удостоверение о награждении знаком «За освоение целинных и залежных земель», диплом об окончании медицинской школы. Он, внимательно просмотрев книжечки, сказал:

- Вот ты какая!

- Какая? - говорю.

- Стихи пишешь... Мне бы кого-нибудь попроще.

Из диплома выпал тонкий листочек, где выставлены оценки. Подобрала, а он:

- Ну-ка, ну-ка, покажи.

Остался доволен:

- Почти все пятерки.

И шуточно-хвастливо:

- А я тоже хорошо учился.

Я уже положила на место документы, хотела закрыть и убрать альбом, но Рубцов остановил меня. Взял сложенный пополам белый лист, видимо, из любопытства - что там?

Развернул лист, задумался:

- Интересно, как это было...

Внутри белого листа на обеих сторонах наклеены вырезанные из черной бумаги мои силуэты. Сделаны они в Крыму, где я отдыхала у своей двоюродной сестры летом 1959 года.

- Как это было? - повторила я про себя. - Он увидел меня в прошлом веке.

И в тон ему, чтобы поддержать эту иллюзию, ответила:

- Я из XIX века. И он серьезно:

- А я тоже хочу...

Но сразу стушевался, не договорил. Кто знает: то ли он хотел жить в прошлом веке, то ли иметь свой такой же силуэт.

Мне не очень хотелось, чтобы он заговорил о моих стихах. Я критически отношусь к своему творчеству, знаю слабые места. Как это показать самому Рубцову? Высмеет.

А он, закрывая альбом, попросил:

- Теперь свои стихи покажи. - Я отнекивалась, упрямилась, говорила, что стихи слабые, что их в газетах не печатают. Но он настоял на своём. Когда прочитал один из моих первых стихов:

- «Я нашла тебя, ты жень-шень», - быстро поднял голову от листа, сверкнул в мою сторону глазами. - Так они же журнальные!

Я чувствовала себя неловко: рифмы были неточные, а он продолжал вслух:

…Я останусь с тобой навеки

Под надежною крышею дома,

Ну а если ты жизнь человеку

Возвратить пожелаешь другому?

И хотя бы одно замечание! В далекие 60-е годы на стихи была мода. И от стихов требовали: «Ура! Ура!».

Рубцов вздохнул:

- У меня ведь тоже не все печатают, требуют написать о тракторе на поле. А я на этом поле не трактор вижу, а камень, которому миллионы лет. Вот о чем я хочу написать.

Так за разговорами просидели почти полдня, а мне на работу в поликлинику во вторую смену. Очень не хотелось расставаться с Рубцовым, но работа есть работа. Стала собираться, а Рубцов тоже поднялся от стола и сказал:

- Пойду к Чулкову.

Оказалось, что нам по пути, и дом Бориса Чулкова и поликлиника почти рядом, на улице Гоголя.

Вышли вместе. Рубцов молчал. За Кировским сквером, у бывшей филармонии (сейчас кукольный театр «Теремок») он вдруг приостановился, повернул ко мне голову и, как бы продолжая когда-то начатый разговор:

- У тебя когда отец умер?

- Летом.

- А у меня - осенью. Тоже в 62-м. Грустно покивал головой.

- А где, - спрашиваю, - похоронен, на каком месте?

- На западной стороне, возле забора...

(В то время на Горбачевском кладбище захоронения были еще разрешены.)

После этих слов на мгновение задумался и тихо-тихо, как бы про себя, продолжил:

- Я был тогда в Вологде, могли бы встретиться...

Да, все могло бы быть, но судьба распорядилась иначе. Идем, молчим.

Возле продовольственного магазина по улице Добролюбова Рубцов остановился:

- Зайдем сюда.

Зашли. В магазине было тесно, очередь сплелась в клубок, не поймешь, где ее начало, где конец. Штучный товар отпускали вне очереди.

Рубцов довольно быстро взял бутылку яблочного вина. И тут же в магазине, не обращая внимания на покупателей, громко, так, что стоящие рядом оглянулись:

- Ты пошла бы тогда за меня замуж?

Тогда (следовало понимать как продолжение прошлого разговора) - это в том самом 62-м, когда он был в Вологде.

Я ответила, не задумываясь:

- Да!

Рубцов, выйдя из магазина на крыльцо, глубоко вздохнул и проронил тихо, вроде бы для самого себя:

- Я всю жизнь буду строить себе дом.

Подобные диалоги у нас продолжались все дальнейшее время нашего знакомства.

Для поэта было характерно продолжать незаконченный разговор через большой отрезок времени.

Вот это память! Он мог тебе ответить строчкой стихов, целым стихотворением, вновь восстанавливая прошлое. Просто удивительно, как все вмещалось и хранилось в его голове: чужие и близкие люди, женщины и дети, города и деревни, импульсивные вспышки стихов. Кто теперь знает, да и знал ли он сам, сколько вариантов прокручивалось в мозгу, часто воспаленном, не знающем отдыха.

Все, что ложилось на бумагу, было уже тщательно отшлифовано (рукописи всегда аккуратны, без поправок), и казалось, написаны в одно мгновение. О том, как возникали у поэта стихи, мне удалось чуть-чуть уловить, но не сразу - с годами, ведь мне посчастливилось общаться с ним довольно долго.