Страх перед женщиной.

О СПЕЦИФИЧЕСКОМ ОТЛИЧИИ СТРАХА МУЖЧИН И ЖЕНЩИН ПЕРЕД ПРОТИВОПОЛОЖНЫМ ПОЛОМ[19]

В балладе “Кубок” Шиллер рассказывает о паже, кото­рый бросился в пучину моря, чтобы завоевать женщину, символизируемую кубком. Пораженный ужасом, он описы­вает грозную бездну, которой едва не был поглощен:

И вдруг, успокоясь, волненье легло;

И грозно из пены седой

Разинулось черною щелью жерло,

И воды обратно толпой

Помчались во глубь истощенного чрева;

И глубь застонала от грома и рева.

И он, упредя разъяренный прилив,

Спасителя-Бога призвал...

И дрогнули зрители все, возопив –

Уж юноша в бездне пропал.

И бездна таинственно зев свой закрыла:

Его не спасет никакая уж сила.

Я видел, как в черной пучине кипят,

В громадный овивался клуб,

И млат водяной, и уродливый скат,

И ужас морей однозуб;

И смертью грозил мне, зубами сверкая,

Мокой ненасытный, гиена морская.

Эта же идея выражена, но уже менее мрачно, в “Песне рыбака” из “Вильгельма Телля”:

На озеро манит купанья отрада.

Уснувшего юношу нежит прохлада.

И звуки свирели

Он слышит сквозь сон,

Он ангельски-нежною

Песней пленен.

Проснулся, блаженства, веселия полный,

А возле играют и пенятся волны.

И вкрадчивый голос

Влечет за собой:

“Бросайся в пучину,

Будь вечно со мной! ”

Мужчины не устают находить образы, чтобы выразить неистовую силу, влекущую его к женщине, и сопровожда­ющий это стремление страх оказаться ею погубленным. В частности, я бы хотела упомянуть волнующее изображение этого страха в поэме Гейне о легендарной Лорелее, которая сидит на высоком берегу Рейна и своей красотой заманивает лодочников.

Опять возникает все тот же мотив воды (представляю­щей, как и прочие “элементы”, первичную стихию “жен­щины”), которая поглощает мужчину, поддавшегося жен­ским чарам. Одиссей, чтобы избежать обольщения сирен, приказал своим гребцам привязать себя к мачте. Мало кто сумел разгадать загадку Сфинкс, большинство же поплати­лось за свою попытку жизнью. В волшебных сказках огра­да дворца короля украшена головами женихов, отважив­шихся отгадывать загадки его прекрасной дочери. Богиня Кали танцует на трупах поверженных мужчин. Самсона, которого никто из мужчин не мог победить, лишила силы Далила. Юдифь обезглавила Олоферна после того, как от­далась ему. Саломея несет на блюде голову Иоанна Крести­теля. Из-за страха мужчин-священников оказаться во вла­сти дьявола сжигали ведьм. “Дух Земли” Ведекинда уничтожает всякого мужчину, поддавшегося ее чарам, и даже не тому, что она особенно зла, а просто потому, что такова природа. Перечислять подобные примеры можно бесконечно; всегда и везде мужчина стремится избавиться от своего страха перед женщинами, объективизируя его. “Дело не в том, – говорит он, – что я боюсь ее; дело в том, что она сама по себе зловредна, способна на любое преступле­ние хищница, вампир, ведьма, ненасытная в своих жела­ниях. Она – воплощение зла”. Не здесь ли – в несконча­емом конфликте между желанием женщины и страхом пе­ред ней – один из важнейших источников мужского стремления к творчеству?

Для примитивного восприятия женщина становится вдвойне зловещей при кровавых проявлениях ее женского естества. Контакт с ней во время менструации фатален: мужчины теряют свою силу, пастбища засыхают, рыбаки и охотники возвращаются с пустыми руками. Особую опас­ность для мужчины представляет акт дефлорации. Как по­казал Фрейд в “Табу девственности”, особенно этого собы­тия боится муж. В этой работе Фрейд также ссылается на объективные причины такого страха, указывая на импуль­сы к кастрации, которые и в самом деле встречаются у женщин. Однако есть две причины, почему это не являет­ся адекватным объяснением такого табу. Во-первых, им­пульс к кастрации не является универсальной реакцией женщин на дефлорацию; эти импульсы присущи, пожалуй, лишь женщинам с сильно выраженной маскулинной уста­новкой. А во-вторых, даже если бы дефлорация неизменно вызывала у женщины деструктивные импульсы, нам все Равно пришлось бы (как мы это должны делать в каждом индивидуальном анализе) выяснить, какие именно импуль­сы у самого мужчины заставляют его считать первое – на­сильственное – проникновение в вагину опасным предпри­ятием; настолько опасным, что его может безнаказанно совершить либо человек, наделенный властью, либо посто­ронний, готовый за вознаграждение рискнуть своей жизнью или мужским естеством.

И мы с удивлением спрашиваем себя: неужели не стран­но, что при таком изобилии очевидного материала так мало внимания уделяется тайному страху мужчины перед жен­щиной? Еще более удивительно, что и сами женщины так долго его не замечали; в другом месте я еще вернусь к де­тальному обсуждению причин подобной установки (то есть их собственной тревожности и низкой самооценки). У муж­чины имеется достаточно очевидных стратегических при­чин, чтобы скрывать свой страх. Но он также пытается всеми способами его отрицать даже перед самим собой. Это и составляет цель упомянутых выше усилий “объективизи­ровать” его в художественном и научном творчестве. Мы можем предположить, что даже прославление женщины мужчиной связано не только с его стремлением завоевать ее любовь, но и с желанием скрыть свой страх. Однако та­кое же облегчение мужчины находят и в презрении к жен­щинам, которое они так часто демонстративно выказывают в своем поведении. Позиция любви и преклонения означа­ет: “Мне нечего бояться такого восхитительного, такого пре­красного, более того, такого святого создания”. Позиция презрения подразумевает: “Было бы просто смешно боять­ся такого, как ни посмотри, жалкого существа”. После­дний способ успокоения своей тревоги дает мужчине особое преимущество, а именно помогает поддержать свою муж­скую самооценку, которая, похоже, страдает гораздо силь­нее от признания страха перед женщиной, чем от признания страха перед мужчиной (отцом). Понять, почему само­ценна мужчин оказывается столь чувствительной именно по отношению к женщинам, можно только с учетомихраннего развития, к чему я вернусь позже.

В процессе анализа страх перед женщиной проявляется весьма отчетливо. Мужская гомосексуальность, как, впро­чем и другие перверсии, основывается на желании избе­жать женских гениталий или отрицать само их существо­вание. Фрейд, в частности, показал, что это является фун­даментальной особенностью фетишизма; он полагает, однако, что она основана не на тревожности, а на чувстве отвращения из-за отсутствия у женщины пениса. Я же счи­таю, что даже из его рассуждений мы вынуждены сделать заключение о наличии здесь тревоги. То, что на самом деле мы видим, – это страх вагины, тонко замаскированный под отвращение. Только тревожность является достаточно сильным мотивом, чтобы удержать мужчину, либидо кото­рого, несомненно, подталкивает его к союзу с женщиной, от стремления к этой цели. Построения Фрейда не объяс­няют эту тревожность. Страх мальчика перед отцом из-за угрозы кастрации – недостаточная причина, чтобы боять­ся существа, которого эта кара уже постигла. За страхом перед отцом должен стоять другой страх, объектом которого является женщина или женские гениталии. И этот страх вагины, несомненно, проявляется не только у гомосексуа­листов и при перверсиях, но и в сновидениях проходящих анализ мужчин. Сновидения такого рода известны каждо­му аналитику, поэтому я только вкратце напомню их основ­ные сюжеты: автомобиль мчится вперед, неожиданно попа­дает в яму и разваливается на куски; лодка плывет по уз­кому проливу и ее неожиданно засасывает водоворот; открывается подвал с ужасными кровососущими растени­ями и дикими зверями; человек взбирается по трубе, рис­куя сорваться и погибнуть.

Доктор Баумейер из Дрездена разрешил мне рассказать о серии экспериментов, возникших в результате случайно­го наблюдения и иллюстрирующих страх перед вагиной. Врач в санатории играла с детьми в мяч, а затем показала им, что мяч порвался. Она развела края разреза и засуну­ла туда палец, так что он оказался там зажатым. Из двад­цати восьми мальчиков, которым она предложила проделать то же самое, только шесть сделали это без страха, а восьме­рых она так и не сумела уговорить. Из девятнадцати дево­чек девять засовывали пальцы без следа страха, остальные обнаружили некоторые затруднения, но ни у кого изних не было серьезной тревоги.

Без сомнения, страх перед вагиной зачастую скрывает­ся за страхом перед отцом, который также имеет место; или, на языке бессознательного, за страхом пениса в вагине женщины.

Тому есть две причины. Во-первых, как я уже говорила, мужское самолюбие оказывается таким образом менее уяз­вленным, а во-вторых, страх перед отцом по своему качеству более понятен, не столь иррационален. Мы можем сравнить это со страхом перед реальным врагом и страхом перед при­видениями. Поэтому выдвижение на передний план тревож­ности, связанной с кастрирующим отцом, является тенден­циозным, как показал, например, Гроддек в анализе сосания пальца в “Растрепе”: палец отрезает мужчина, но угрозу про­износит мать, а инструмент, с помощью которого она осущест­вляется, – ножницы – женский символ.

Исходя из всего вышесказанного, я считаю вполне веро­ятным, что мужской страх перед женщиной (матерью) или женскими гениталиями более глубоко укоренен, более зна­чим и обычно более энергично вытесняется, чем страх пе­ред мужчиной (отцом), и что стремление обнаружить пенис у женщины представляет собой прежде всего судорожную попытку отрицать существование зловещих женских гени­талий.

Существует ли какое-нибудь онтогенетическое объяснение этой тревожности? Не является ли она (у человека) неотъем­лемой частью мужской сущности и мужского поведения? Имеет ли какое-нибудь отношение к этому летаргия или даже смерть после совокупления, которые часто наблюдаются у самцов животных? Не связаны ли любовь и смерть у муж­чин теснее, чем у женщин, для которых соитие – потенци­альное создание новой жизни? Не испытывает ли мужчина наряду с желанием завоевать тайного стремления прекратить существование в акте воссоединения с женщиной (матерью)? Не это ли желание лежит в основе “влечения к смерти”? А может быть, это воля к жизни реагирует тревогой на такое желание?

Пытаясь понять эту тревожность в психологических и онтогенетических терминах, мы оказываемся в растерянно­сти, если придерживаемся позиции Фрейда, будто основное различие между инфантильной и взрослой сексуальностью заключается именно в том, что ребенок еще “не открыл” вагину. В соответствии с этим взглядом мы не можем говорить о примате гениталий; скорее мы должны назвать это при­матом фаллоса. Следовательно, период инфантильной генитальной организации правильнее именовать “фаллической фазой”. Множество высказываний, отмеченных у мальчи­ков в этот период жизни, не оставляет сомнений в справед­ливости наблюдений, на которых основана теория Фрейда. Но если мы вглядимся более пристально в главные харак­теристики этой фазы, нам придется поневоле задать вопрос, Действительно ли описание Фрейда является исчерпываю­щим для инфантильной генитальности как таковой во всех ее специфических проявлениях или же оно приложимо лишь к ее сравнительно поздней стадии. Фрейд утвержда­ет, что для мальчика характерно сосредоточение интереса, в отчетливо нарциссической форме, на его собственном пенисе: “Движущая сила, которую эта часть мужско­го тела будет генерировать позднее в пубертате, в детстве выражается в основном в стремлении исследовать вещи – в сексуальном любопытстве”. Весьма важную роль играют вопросы о наличии и размерах фаллоса у других живых существ.

Но, несомненно, суть собственно фаллических импуль­сов, исходящих от органических ощущений, состоит в же­лании проникнуть. То, что эти импульсы действительно существуют, вряд ли вызывает сомнение; они слишком от­четливо проявляются в детских играх и при анализе малень­ких детей. Опять-таки трудно сказать, из чего состоят сек­суальные желания мальчика в отношении матери, если не из этих самых импульсов; или почему объектом тревоги, связанной с мастурбацией, должен быть кастрирующий отец, не будь мастурбация в значительной степени аутоэротическим выражением гетеросексуальных фаллических импульсов.

В фаллической фазе психическая ориентация мальчика является преимущественно нарциссической; следовательно, период, в котором его генитальные импульсы направлены на объект, должен быть более ранним. Определенно, следует учитывать и возможность того, что они не направлены на женские гениталии, о существовании которых он инстин­ктивно догадывается. В сновидениях, как детских, так и бо­лее поздних, в симптомах и особых типах поведения мы и в самом деле обнаруживаем репрезентации орального, аналь­ного или садистского коитуса без специфической локализа­ции. Но мы не можем считать это доказательством примата соответствующих импульсов, поскольку не знаем, действи­тельно ли и в какой мере эти явления выражают смещение от собственно генитальной цели. В сущности, все это может быть лишь свидетельством того, что данный индивид прояв­ляет специфические оральные, анальные или садистские наклонности. Ценность подобного свидетельства невелика, поскольку эти репрезентации всегда связаны с определенны­ми аффектами, направленными против женщин, и поэтому нельзя сказать, не являются ли они, по сути, продуктом или выражением этих аффектов. Например, тенденция унижать женщин может выражаться в анальных репрезентациях жен­ских гениталий, тогда как оральные репрезентации могут вы­ражать тревогу.

Наряду со всем этим есть и другие причины, почему мне кажется невероятным, чтобы существование специфическо­го женского отверстия оставалось “необнаруженным”. С одной стороны, конечно, мальчик может автоматически прийти к выводу, что все остальные устроены точно так же, как он сам; но, с другой стороны, его фаллические импуль­сы, несомненно, побуждают его инстинктивно искать соот­ветствующее отверстие в женском теле, более того, то отвер­стие, которого он сам лишен, ибо один пол всегда ищет в другом то, что дополняет его самого, или тех свойств, кото­рые отличаются от его собственных. Если мы всерьез прини­маем заявление Фрейда, что сексуальные теории, создавае­мые детьми, строятся на основе их собственной половой кон­ституции, в данной связи это непременно должно означать, что мальчик, побуждаемый импульсами к проникновению, рисует в фантазии комплементарный женский орган. Имен­но к этому выводу мы и должны прийти из всего того мате­риала, который я привела в начале статьи, говоря о мужском страхе перед женскими гениталиями.

Маловероятно, чтобы эта тревога возникла лишь в пубер­тате. Уже в начале этого периода тревога проявляется впол­не отчетливо, если только заглянуть за невысокий фасад скрывающей ее мальчишеской гордости. В пубертате задача мальчика, очевидно, состоит в том, чтобы не только освобо­диться от инцестуозной привязанности к матери, но и спра­виться со своим страхом перед женским полом в целом. Ус­пеха, как правило, здесь можно достичь лишь постепенно: сначала мальчик отворачивается от всех девчонок на свете, и только когда его мужественность пробуждается полностью, она побуждает его переступить через порог страха. Но мы знаем, что конфликты пубертата, как правило, лишь воспро­изводят, внося соответствующие изменения, конфликты периода ранней ин­фантильной сексуальности и что путь, который они избирают, зачастую, по сути. является копией пяла более ранних переживаний. Более того, гротескный характер тревога который мы обнаруживаем в символике сновидений и лите­ратурных произведений, несомненно, указывает на период ранних инфантильных фантазий.

В пубертате обычный мальчик уже имеет сознательное представление о вагине, но то, чего он боится в женщинах, – это нечто иррациональное, незнакомое и таинственное. Если взрослый мужчина продолжает относиться к женщине как к великой тайне, проникнуть в которую он не в силах, это чувство в конечном счете может быть связано только с од­ним – с тайной материнства. Все остальное – лишь остаток страха перед этой тайной.

Каков источник этой тревоги? Каковы ее основные чер­ты? И какие факторы омрачают ранние отношения мальчи­ка с матерью?

В статье о женской сексуальности Фрейд указал на наи­более очевидные из этих факторов: мать первая, кто запре­щает ребенку инстинктивные действия, потому что именно она ухаживает за младенцем. Во-вторых, ребенок, очевидно, испытывает садистские импульсы по отношению к телу ма­тери, которые, по всей вероятности, связаны с яростью, вызванной ее запретами, и, в соответствии с законом талио­на, этот гнев оставляет после себя осадок в виде тревоги. И наконец – и это, пожалуй, главное – еще один такой фак­тор образует специфическая судьба самих генитальных им­пульсов. Анатомические различия между полами приводят к совершенно различной ситуации у девочек и мальчиков, и чтобы действительно понять их тревогу и отличия их трево­ги, мы должны прежде всего принять во внимание реальную ситуацию ребенка в период его ранней сексуальности. При­рода девочки, которая обусловлена биологически, наделяет ее желанием принимать, вбирать; она чувствует или зна­ет, что ее гениталии слишком малы для отцовского пениса, и это заставляет ее реагировать на собственные генитальные желания непосредственно тревогой; она боится, что, если ее желания осуществятся, она сама или ее гениталии будут уничтожены.

Мальчик, напротив, чувствует или инстинктивно оцени­вает, что его пенис слишком мал для гениталий матери, и реагирует страхом оказаться несостоятельным, отвергнутым и униженным. Следовательно, его тревога лежит совсем в другой области, чем тревога девочки; его изначальный страх перед женщиной является вовсе не страхом кастрации, а реакцией на угрозу его самолюбию.

Чтобы быть правильно понятой, позвольте мне подчер­кнуть, что эти процессы, как я полагаю, протекают чисто инстинктивно на основе органических ощущений и напря­жений, исходящих от органических потребностей; другими словами, я считаю, что эти реакции возникли бы даже в том случае, если бы девочка никогда не увидела пениса своего отца, а мальчик – гениталий своей матери и никто бы из них не приобрел теоретических знаний о существовании этих органов.

Из-за своей реакции мальчик подвергается иного рода и более серьезной фрустрации со стороны матери, чем девоч­ка из-за своих переживаний в отношении отца. В любом случае удар наносится по либидинозным импульсам. Однако девочка находит в своей фрустрации некоторое утешение – она сохраняет свою физическую целостность. Мальчик же получает еще один удар по чувствительному месту – он ощущает свою генитальную несостоятельность, и это чув­ство, вероятно, сопровождает его либидинозные желания с самого начала. Если мы считаем, что наиболее общей при­чиной для неистовой ярости является неосуществление жизненно важных на данный момент импульсов, то из этого следует, что фрустрация мальчика матерью должна вызы­вать у него удвоенную ярость: во-первых, из-за обращения вспять его либидо и, во-вторых, из-за его уязвленного мужского самолюбия. Одновременно вновь разгорается прежняя обида, проистекающая из догенитальных фрустраций. В результате его фаллические импульсы к проникновению смешиваются с гневом и фрустрацией и принимают садист­ский оттенок.

Здесь разрешите мне подчеркнуть один момент, которо­му часто не уделяется достаточно внимания в психоанали­тической литературе, а именно: у нас нет причин предпо­лагать, что эти фаллические импульсы являются садист­скими от природы, и поэтому совершенно недопустимо, в отсутствие конкретных доказательств в каждом отдельном случае, приравнивать “мужское” к “садистскому” и, сход­ным образом, “женское” к “мазохистскому”. Если примесь деструктивных импульсов действительно велика, материн­ские гениталии в соответствии с законом талиона становят­ся объектом непосредственной тревоги. Таким образом, если поначалу они вызывали у него неприязнь из-за ассоциации с его уязвленным самолюбием, то в результате вторичного процесса (гнева, вызванного фрустрацией) они становятся объектом страха кастрации. И, вероятно, этот страх значи­тельно усиливается, когда мальчик подмечает признаки менструации.

Очень часто этот страх в свою очередь оставляет долгий след на установке мужчины по отношению к женщине, о чем нам известно из множества примеров из жизни самых разных народов в самые разные времена. Однако я не ду­маю, что это происходит непременно со всеми мужчинами в сколько-нибудь значительной степени, и, несомненно, это не является отличительной чертой отношения мужчи­ны к противоположному полу. Тревога такого рода весь­ма напоминает тревогу, которую мы встречаем у женщин. Если в процессе анализа мы обнару­живаем, что она достигла сколько-нибудь существенной интенсивности, то речь неизменно идет о мужчине, уста­новка которого по отношению к женщинам, несомненно, является невротической.

С другой стороны, я полагаю, что тревога, связанная с уязвленным самолюбием, оставляет более или менее замет­ные следы в каждом мужчине и накладывает на его общую установку по отношению к женщинам особый отпечаток, который либо вообще отсутствует в установке женщин по отношению к мужчинам, либо, если и присутствует, то является вторичным приобретением. Другими словами, она не является неотъемлемой частью женской натуры.

Мы можем постичь общий смысл этой мужской установ­ки, если только более тщательно изучим развитие инфан­тильной тревожности у мальчика, его усилия справиться с ней и способы, которыми она проявляется.

Согласно моему опыту, страх быть осмеянным и отверг­нутым является типичным ингредиентом при анализе лю­бого мужчины, независимо от того, каковы его душевные свойства или структура невроза. Аналитическая ситуация и постоянная сдержанность женщины-аналитика выявля­ют эту тревогу и чувствительность более отчетливо, чем они обнаруживаются в обычной жизни, предоставляющей муж­чинам множество возможностей избежать этих чувств, либо уходя из ситуаций, которые могут их вызывать, либо за счет сверхкомпенсации. Специфическую основу этой установки определить довольно сложно, потому что при анализе она, как правило, скрывается за женской ориентацией, по боль­шей части бессознательной.

Основываясь на собственном опыте, я берусь утверждать, что последняя ориентация является не менее распространен­ной, хотя и менее очевидной (по причинам, о которых я скажу позднее), чем мужская установка у женщин. Я не стану предлагать обсудить здесь различные ее источники; я хочу лишь сказать, что, на мой взгляд, рана, нанесенная самолюбию мальчика, может быть одним из факторов, вы­зывающих у него неприязнь к своей мужской роли.

Типичной реакцией на эту рану и на возникающий вслед за этим страх перед матерью является, очевидно, отвод либидо от матери и сосредоточение его на себе и своих ге­ниталиях. С экономической точки зрения этот процесс об­ладает двумя преимуществами: он позволяет мальчику из­бежать мучительной или исполненной тревоги ситуации, создавшейся между ним и его матерью, и восстанавливает его мужскую самооценку, реактивно усиливая в нем фал­лический нарциссизм. Женские гениталии для него боль­ше не существуют: “необнаруженная” вагина – это отри­цаемая вагина. Эта стадия развития мальчика полностью идентична фаллической фазе, описанной Фрейдом.

Соответственно, доминирующее в этой стадий любопыт­ство и специфический характер мальчишеского любопыт­ства мы должны понимать как отступление от объекта, сопровождающееся нарциссически окрашенной тревогой.

Таким образом, первой реакцией мальчика является уси­ление фаллического нарциссизма. В результате прежнее желание быть женщиной, которое мальчики помладше выражают безо всякого смущения, теперь вызывает у него отчасти тревогу, как бы оно не было принято всерьез, от­части страх кастрации. Убедившись, что мужской комплекс кастрации в значительной мере является ответом Я на же­лание быть женщиной, мы уже не можем полностью раз­делять мнение Фрейда, что бисексуальность гораздо отчетливее проявляется у женщин, нежели у мужчин. Этот вопрос нам придется оставить открытым.

Одна из особенностей фаллической фазы, которую под­черкивает Фрейд, со всей отчетливостью проявляется в нарциссическом шраме, оставленном у маленького мальчи­ка его отношениями с матерью: “Он ведет себя так, как будто смутно догадывается, что этот орган может и должен быть больше”. Мы могли бы дополнить это наблюдение, заметив, что подобное поведение и в самом деле начинает­ся в фаллической фазе, но не прекращается с ее окончани­ем; напротив, оно со всей наивностью проявляется на про­тяжении всего детства мальчика и сохраняется даже по­зднее в виде глубоко скрытой тревоги по поводу размеров своего пениса или своей потенции или в виде менее скры­той гордости за них.

Еще одна из особенностей биологического различия меж­ду полами состоит в том, что мужчина вынужден постоянно доказывать женщине свою мужественность. У женщины такой необходимости нет. Даже если она фригидна, она может участвовать в половом акте, зачать и родить ребен­ка Чтобы сыграть свою роль, ей достаточно просто быть и не необязательно что-то делать – обстоятельство, которое всегда вызывало у мужчин восхищение и обиду. Мужчина, напротив, должен что-нибудь делать для того, чтобы реа­лизовать себя. Идеал “продуктивности” – типично муж­ской идеал.

Такова, пожалуй, основная причина того, почему при анализе женщин, боящихся своих мужских наклонностей, мы постоянно обнаруживаем, что они бессознательно отно­сятся к честолюбию и достижениям как к мужским атри­бутам, несмотря на значительное расширение сферы актив­ности женщин в реальной жизни.

И в самой сексуальной жизни мы видим, как обычное стремление к любви, влекущее мужчин к женщинам, очень часто затмевается переполняющим мужчину навязчивым стремлением вновь и вновь доказывать себе и другим свою мужественность. Мужчину такого типа в его крайней фор­ме интересует только одно – покорять. Его цель – “обла­дать” многими женщинами, самыми красивыми и самыми желанными для других. Удивительную смесь этой нарциссической сверхкомпенсации и пережитков тревоги мы об­наруживаем у тех мужчин, которые, несмотря на то, что жаждут завоеваний, негодуют на женщин, принимающих их намерения слишком всерьез, или у тех мужчин, которые сохраняют вечную благодарность женщине, если она избав­ляет их от необходимости доказывать свою мужественность на деле.

Другой способ заглушить боль от ноющего нарциссического шрама – это принять установку, описанную Фрейдом как склонность к выбору недостойного объекта любви.

Если мужчина не желает женщин, которые равны ему или даже чем-то его превосходят, – разве это не защита от угрозы самооценке по принципу “зелен виноград”? От проститутки или легко доступной женщины нечего бояться отказа или сексуальных, этических и интеллектуальных требований. С ней всегда можно чувствовать свое превосходство. Это подводит нас к третьему способу, самому важному и самому пагубному по своим культурным последствиям: принижению самооценки женщин. Надеюсь, мне удалось показать, что пренебрежительное отношение мужчин к женщинам основано на психической тенденции к дискре­дитации – тенденции, коренящейся в психических реакци­ях мужчин на определенные биологические факты, чего и следовало ожидать от психической установки, которая столь широко распространена и столь упорно отстаивается. Пред­ставление о том, что женщины – существа инфантильные, эмоциональные и поэтому неспособные к ответственности и независимости, является плодом мужской тенденции сни­зить уважение женщин к себе. Когда мужчины оправдыва­ют эту установку тем, что огромное множество женщин и в самом деле соответствуют такому описанию, нам следует задуматься, не был ли подобный тип женщин выведен в результате систематической селекции со стороны мужчин. Важно не то, что отдельные умы того или иного калибра – от Аристотеля до Мёбиуса – затратили немало энергии и интеллектуальных усилий, чтобы доказать превосходство мужского начала. Что действительно имеет значение – это тот факт, что вечно колеблющаяся самооценка “среднего человека” побуждает его вновь и вновь выбирать инфан­тильный, нематеринский, истерический тип женщины и тем самым подвергать каждое новое поколение влиянию таких женщин.